скачать книгу бесплатно
– Что такое жмурки? – не понял Жан.
– Русская забава моих земляков в вашем Куршавеле, – я закрыл глаза и сделал руками несколько захватывающих движений.
– Смотри, не заиграйся с передником, а то придётся жениться и пойти учеником к садовнику.
– Какой же ты француз, Жан-Мишель, если не понимаешь шуток. Хотя юмор больше нужен там, где человек должен выжить. Поэтому мы всегда смеёмся над верой наивных олигархов в наше будущее. А-а, я понял! У нормандцев такое же чувство юмора, как у англичан в силу географической близости.
В обеденный перерыв я попросил Жана на всякий случай присмотреть за моим спальным местом и начал собирать рюкзак.
– Может, выпьем по стаканчику? – предложил он.
– Давай.
– Алекс, если что пойдёт не так, можешь на меня рассчитывать. Возвращайся обратно.
– Спасибо. Мы ещё увидимся. Сегодня я буду ночевать в комнате у столярной мастерской.
Жан вышел меня проводить. Я надвинул шляпу и зашагал вдоль виноградников. До дома было не далеко, но тогда я ещё не знал, что обратно не вернусь и своего приятеля больше не увижу. Я обернулся, и мы помахали друг другу рукой. Сколько людей, обычных и простых людей встретилось мне на дороге? И куда заведёт меня эта дорога на этот раз? Куда угодно, но в то, что не только в винный подвал, я был уже уверен, потому что точка возврата, как говорят диверсанты и альпинисты, мной давно была пройдена.
К назначенному времени я подошёл туда, где меня ждали. За дверью в башне, действительно, оказалась каменная винтовая лестница до самого верха. На уровне первого этажа можно было попасть в восточное крыло дома, но вход в него был закрыт. Сначала мы с мадам Боден спустились на нижнюю площадку, с которой в соседнее помещение вело несколько ступеней.
– Идите за мной, – сказала она, нажимая на кнопку освещения. – Это столярная мастерская Жака. Сейчас покажу вам, как включить вентиляцию.
Я поднялся вслед за ней в большую комнату, где находились деревообрабатывающий и токарный станки. Вдоль стены проходили полки с инструментами. У другой стены лежали аккуратно сложенные пиломатериалы.
– Здесь вы будете работать. А теперь вот сюда, – она толкнула дверь в смежное помещение. – Место вашего отдыха.
Наверно, месье Жак проводил тут перерывы между работой. На это указывал диван с приготовленным комплектом белья, стол и шкаф для одежды. В углу была раковина с двумя кранами.
Затем мы с дамой вернулись на площадку и спустились ещё ниже. К тяжёлой двери винного подвала вели одиннадцать ступенек. Помещение было просторным, но не единственным, очевидно, под домом их было несколько. В дальней от входа стороне имелась запертая на замок дверь. Стены погреба были выложены из серо-жёлтых камней примерно двадцать на тридцать сантиметров, потолок подпирали массивные арки из кирпичей. С одной стороны на дубовых подставках лежали огромные винные бочки с забитыми в них пробками, с другой – проход между опорами и стеной занимали стеллажи с бутылками, покрытыми пылью. Короче говоря, обычный французский погреб, но если рассказать о том, что я видел своими глазами кому-нибудь в Москве, мне не поверят.
Четырёхметровые полки в несколько ярусов занимали всю площадь стены справа от дверного проёма. Некоторые доски отсутствовали совсем, другие со временем пришли в негодность. Весь настил надо было менять и заново крепить на металлическом каркасе с помощью болтов и гаек. Осмотрев всё, я сказал:
– Можете на меня положиться, мадам.
– Отлично. Если у вас появятся вопросы, спросите у Клотильды. Она всегда знает, где я нахожусь. Ужин принесут в семь часов.
– Хорошо, мадам.
– Работайте, – ответила дама и ушла.
Неужели где-то рядом спрятаны сокровища Эльзы? – подумал я, оставшись один. – Здесь не было очага, но со слов Констанции под домом располагалось обширное подземелье. Зачем она сказала мне об этом?
Срочная работа, предложенная мне, оказалась плёвой. Действуя размеренно, с ней можно справиться дня за три. Но к чему такая поспешность? Доски, сложенные в мастерской, могли бы подождать и до следующего урожая, а не только до возвращения месье Жака.
Одна из стен мастерской имела сводчатую выемку в форме глухого окна. Рядом стоял пресс – станок для ручной закупорки бутылок винными пробками. Я повесил на его рукоять жилет и шляпу и начал отбирать всё подходящее для работы, складывая в выемку. Всё оказалось на месте – верстак, инструменты и доски необходимого размера. Нашлись болты, гайки, ключи и дрель. Инструмент отличался по конфигурации от нашего, который мы обычно храним дома в ящиках, подвалах и гаражах. Некоторые вещи привлекли моё внимание. Вот этому молотку и топору было, наверно, лет сто пятьдесят или больше. Я не мог оставаться равнодушным к старинным вещам, тем более, здесь, в другой стране. Это не какой-нибудь безвкусный и безликий четырёхзвёздочный отель, а винный подвал старинного замка, мастерская и комната с мебелью позапрошлого века. Здесь теперь я буду работать, спать и видеть сны. А потом, когда вернусь и расскажу об этом брату, он заявит, что всё это я придумал. Но дня через три мне придётся выполнить поручения мадам и сказать: «Разрешите идти, я соскучился по виноградным гроздьям». Надо было хоть что-нибудь придумать. Я засунул карандаш за ухо и стал искать рулетку, чтобы провести нужные замеры.
Неожиданно затренькал мой сотовый телефон, заставив меня вздрогнуть. Братец позвонил в тот момент, когда я отпиливал очередную доску, зажав её на верстаке.
– Привет, как отдыхаешь?
– Салют! Нормально.
– Ты что отвечаешь как трудный подросток в переходном возрасте?
– Ну, тогда классно. Молодёжный кемпинг, фрукты, особенно много винограда. Раз объелся так, что живот заболел. Тут под боком в каменном подвальчике есть бар. Целые бочки французских вин, хоть залейся. Ты таких не пил.
– А чем ты там занимаешься?
– Как чем? Отдыхаю. Правда, немного обгорел на солнце, так что теперь больше нахожусь в тени. А недавно познакомился с одной местной француженкой, которая пригласила меня домой дегустировать вина. У неё такие полки…
– Подожди, а где твои приятели?
– У меня теперь новый друг – Жан-Мишель, миллионер, между прочим. А ходит вокруг бунгало в драных джинсах как все. Зовёт к себе на виллу в Нормандию, но француженок, вина и винограда и здесь хоть завались.
– А разве твои автостопщики оставили тебя одного?
– Они в порядке. Дружно загорают вместе с Жаном и пишут домой письма.
– Когда думаешь возвращаться?
– Не знаю, Лёш. Пока не знаю. Жалко уезжать. Когда, наконец, тебя выпустят за границу, Франция будет первой страной, которую ты должен увидеть. Такое запоминается навсегда.
Поговорив с братом, я опять взялся за работу, пытаясь осмыслить известные мне факты. Если то, что Констанция Боден живёт в поместье, оказалось правдой, значит, такой же правдой было и то, что в этом поместье хранятся сокровища Эльзы. Резонно предполагать, что об их местонахождении здесь не знает ни один человек, а если и знает, существуют непреодолимые препятствия воспользоваться богатством. Сообщив, что мне известно, где оно спрятано, в любом случае можно вызвать непредсказуемые последствия. Да и помнят ли сегодняшние потомки Мелье о Мари, исчезнувшей в чужой стране десятки лет назад? Я решил положиться на судьбу и, дождавшись удобного момента, открыться Констанции. Однако это следовало сделать так, чтобы меня не заподозрили в интересе к чужим сокровищам. Иначе мне никогда не открыть тайну стихов прабабушки. Не будь драгоценностей, всё было бы намного проще. Но тогда, вероятно, не было бы ни стихов, ни тайны, и я бы сюда не приехал.
Мне и в голову не пришло, что планировать можно лишь столярные работы, да и то, если они не связаны с делами Всевышнего. Привинтив последнюю полку, я отнёс старые доски в мастерскую и подмёл полы. Пора было доложить мадам о выполнении заказа. Я отряхнулся, умылся и вышел на улицу. Около дома было пусто, поэтому я решил зайти в дом через центральный вход и поискать кого-нибудь внутри. На первом этаже тоже никого не оказалось. Из вестибюля на второй этаж вели две лестницы, расположенные с разных сторон полукругом. По краям их проходили такие же тёмного дерева перила. Поднявшись по лестнице, я услышал, как кто-то играл на фортепьяно Шопена. Резная дверь напротив лестницы была заперта. В коридоре на белых стенах висели зеркала в золочёных рамах и множество картин. Вдоль стен на метровых подставках стояли вазы с цветами, только что политыми Клотильдой. Я успел заметить, как она свернула на боковую лестницу в конце коридора, и пошёл на звуки музыки в другую сторону. Обстановка вызвала у меня странные фантазии: неужели мы с братом когда-то могли родиться здесь, в этом замке? Тогда бы я занимался виноделием и ежегодно отвозил вино на выставку в Бордо, а брат приезжал сюда погостить из Парижа.
И вдруг моё внимание привлекла картина – довольно большая картина на стене у одной из дверей, подвешенная несколько выше человеческого роста.
Эльзебург! – чуть не вскрикнул я, сразу узнав замок. На нижней части рамы имелась жёлтая фигурная пластина с гравировкой: «Burg Else, 1657». Картина была написана спустя сто двадцать лет после гибели Густава и Флоры. Этот замок я мог узнать и без надписи – он чётко запечатлился в моей памяти во время гипнотического транса в мою прошлую жизнь. Как и обещал мне доктор, я помнил даже мельчайшие детали.
Полотно изображало летнюю ночь. Звёзды и луна освещали замок, казавшийся чёрным. Лунный свет отражался на поверхности излучины реки, скрывавшейся за высоким скалистым берегом, с которого мы с Флорой прыгнули в воду. Замок стоял в низине на пологом берегу. Левее него тянулся луг, переходящий в освещённую мертвенным светом белую каменистую россыпь до самой водной глади. На заднем плане рос густой лес, взбирающийся по склонам гор, обступивших замок. Острые крыши и шпили башен замка были хорошо различимы. Через некоторые окна пробивался тусклый свет, и я даже помнил, что когда-то находилось за ними. Во времена Густава Рота в замке освещалась и отапливалась лишь часть помещений. Вот это да! И представить невозможно, что встречу такое. Мистическая картина. Было необходимо зарисовать увиденное. Я достал из кармана блокнот и начал делать набросок.
На западной стороне замка выделялась небольшая каменная терраса. А вот выступ молельни, через которую я обычно проходил в свои покои. Для этого надо было идти по коридору до угловой башни и подняться вверх. А из тех окон нашей спальни виден обрывистый берег реки, названия которой я не знал. Очевидно, в регрессивном состоянии меня это не интересовало. Зато я отлично помнил, в каком помещении и где именно находился тайник с документами. А вот это… Внезапно меня что-то смутило. Я был настолько захвачен мыслями, что не услышал шагов за спиной. Только сейчас до меня дошло, что музыка уже стихла, а я, как застигнутый вор, стою в чужом доме. Сзади раздался спокойный голос Констанции Боден:
– Привезена Эльзой Брутвельдт из Германии в 1841 году.
Внутри у меня похолодело. Неужели она стояла рядом всё это время? Я медленно повернулся и слегка кивнул ей, убрав блокнот.
– Странная картина. Очень необычный свет и тени. Избыток мистики, – ответил я, с трудом вспомнив от растерянности английское слово «избыток».
– Поэтому вы хотели срисовать её? Я же видела, как она вас поразила: вы стояли у неё будто вкопанный.
– Нет, мадам… я лишь посмотрел и пришёл доложить, что выполнил поручение. Полки готовы.
Она пристально и молча несколько секунд смотрела на меня. В её глазах я прочёл сарказм и скрытое торжество.
– Вы будете принимать работу? Я не знаю, чем ещё могу быть вам полезен. Могу ли я теперь вернуться в домик виноградаря?
Мадам продолжала на меня смотреть, а потом неожиданно сказала:
– Года два назад к нам в имение приезжал один русский по фамилии Куличов, нет – Кулешов, – поправилась она. – Он весьма настойчиво просил продать ему эту картину. Но ему было отказано.
Я молчал.
– Вы ведь, кажется, из одного города с этим месье?
– Нет, я из Одинцово, – ответил я, понимая, насколько глупо это звучит. – Но от Москвы это близко.
– А-а, значит, он вам знаком. Вы, месье Александер, оказались здесь недаром. И должна сказать, что я наблюдала за вами с первого дня. Мы вынуждены прибегнуть к полиции, чтобы установить вашу личность. Итак, зачем вы приехали?
* * *
НЕДОСТУПНОЕ ПРОШЛОЕ.Франция, 1940 год
Жюль Мелье ненавидел войны и был убеждён, что в отличие от преступности человечество могло научиться избегать их. И эту войну ещё можно было предотвратить, если бы Сталин и главы правительств европейских государств не были озабочены личной выгодой, собственными амбициями и решили выступить против Гитлера сразу единым фронтом. Он предполагал, что правители Франции и Советской России уже пытались договориться с Германией за спиной своих народов и соседей, как это произошло в связи с разделом Чехословакии и захватом Польши. Подобные сделки, заключённые за счёт интересов других стран, изменить ход истории не могли. Теперь, когда Англия и Франция на западном фронте вели войну, всё чаще называемую в газетах «странной», а фюрер уже начал агрессию против государств Западной Европы и назвал французов мелкими обывателями с манией величия, до оккупации страны оставались считанные недели. Германии не нужна была война с СССР на два фронта, зато требовались все ресурсы побеждённой Франции, распластанной как продажная шлюха, – всё, – вплоть до винных погребов и женщин.
Для французов военные действия внутри страны понятнее, чем на территории противника. Многие из них считали войну 1914—1918 годов как бы не своей, и кроме как в 1914 году, Франция никогда не вела других войн, которые могли быть названы отечественными. Конфликты нации были замешаны на гражданских войнах: так было во времена революции, в эпоху Жанны д’Арк, сторонников герцога Бургундского, Генриха IV и кардинала Ришелье. Французская армия в настоящее время пользовалась гужевым транспортом – орудия, как и в 1914 году, перемещались на конной тяге. А на линию Мажино Жюль не надеялся, – немцы сумеют её обойти.
Жюль Мелье понимал, что эта война посеет хаос и уголовщину, приведёт к тому, что французы станут доносить на французов. В страну придут предательство и воровство – два греха, которые он ненавидел больше всего. Дороги опустеют, аббатства закроются на засов, а в городах будет введён комендантский час. А потом вспомнится забытое слово «коллаборационист», и люди начнут плевать в глаза своим соседям. В конце концов, бошей, – как у них называли немцев ещё в I Мировую войну, вышвырнут, но после этого французам ещё долго придётся отмываться от стыда и оправдываться друг перед другом. В то, что трусливое правительство Даладье могло предотвратить трагедию нации, он с самого начала не верил. Даже если под ружьё поставят всех священников, которые в отличие от английских от воинской обязанности не освобождались. Однако не рассчитывал он и на то, что Советский Союз сделает всё необходимое, чтобы своевременно пресечь мировой пожар. А это означало, что человечеству предстояла ещё одна длительная кровопролитная война со многими жертвами.
Середина апреля выдалась прекрасной. Весна обещала роскошное, солнечное лето с изобилием цветов и радости. Казалось, Франция выживет, несмотря на грозные события, происходящие в Европе. В это раннее тёплое утро Жюль осторожно спустился через чёрный ход, ведущий к боковой двери дома, придерживая подмышкой небольшой ящик. В другой руке он нёс приготовленную лопату. Жюль обошёл дом сзади и направился к выбранному позавчера месту. Там, в зарослях терновника под одним из платанов нужно было выкопать яму. Складывая землю на расстеленный кусок материи, он с грустью думал, что остался единственным из Мелье, посвящённым в тайну рода. Брат исчезнувшего отца и жена брата, которые воспитывали его после кончины Филиппа и Жозефины, давно умерли, а оба их сына погибли ещё в Первую мировую. Жюль не раз звал родственников своей покойной жены Изабель переехать на юг из-под Парижа, убеждая, что здешний климат для них будет намного полезнее, но они не хотели бросать свой дом.
Посвящать в семейную тайну было некого. Ни он сам, ни семья управляющего поместьем эту войну могли не пережить. Он уже предупредил их, чтобы, пока не поздно, отправили свою десятилетнюю дочь Констанцию с тёткой на британские острова. Через Кале, Дюнкерк или Гавр ещё можно было переплыть Ла-Манш, минуя немецкие подлодки. Своих детей у Жюля не было, и он нянчил Констанцию на руках, называя её «моя Аннабель-ли». Его жена Изабель тоже очень любила и всегда баловала девочку.
Он копал всё глубже, – ящик, в котором находилась шкатулка с семейным преданием, должен быть укрыт от посторонних на долгие годы. Хранить его в доме становилось небезопасно, особенно, сейчас, накануне прихода немецких войск. Если он, Жюль погибнет, пусть лучше тайна Эльзы уйдёт с ним в могилу. Он искал сокровища в имении более десяти лет, ещё с юности, и, наконец, нашёл тайник. Нашёл, методично обыскивая поместье в одиночку, как это делают полицейские, и оставил в том же виде. Потому что теперь было важно не только скрыть местонахождение огромного богатства, но и надёжно спрятать само предание, – опечатанный документ, тайну которого за сто лет так и не открыл ни один потомок рода Мелье.
Жюль закончил работу и забросал место прошлогодней листвой, как вдруг услышал хруст сухой ветки. В нескольких шагах от него, прячась за деревом, стояла Констанция. Встретив его взгляд, девочка отвела глаза и медленно, будто гуляя, пошла к дому. Он видел, что она подсматривала за ним, быть может, с самого начала, но перепрятывать ничего не стал. «Она никому ничего не скажет», – подумал Жюль и, весело насвистывая песенку Эдит Пиаф «Браво, милорд», поспешил к дому. Сегодня он решил уничтожить некоторые бумаги, хранившиеся в потайном ящике бюро его кабинета. Среди них была и та, где излагались условия, при которых мог быть вскрыт и оглашён старинный документ, зарытый им в землю. В ближайшие дни он наметил несколько встреч с людьми, которым мог доверять, как себе.
* * *
– Я хотел сообщить о судьбе Мари Мелье.
– Она умерла от чумы в 1915 году в вашей стране, месье. Вас тогда на свете не было.
– Нет, мадам Боден, Мари – моя прабабушка, и скончалась она в Ульяновске в 1966 году. Я собирал ваш виноград только потому, что никого не хотел пугать своими вопросами…
– Пугать? Чем же? – удивилась она.
– Ну, знаете, в любой стране по-разному относятся к неожиданному появлению гостей, особенно, если эти гости похожи на бедных родственников. Вряд ли вы мне теперь поверите, но некоторые события заставили меня выяснять свою родословную.
– И вы начали её изучение с картины Эльзы? Согласитесь, это занятие больше подходит гостю, чем сезонному рабочему.
– Не скрою, это имя мне известно, а картина просто заворожила меня, и только. В моей семье не догадывались, что Мари француженка.
– Допустим. Так что же побудило вас приехать сюда?
– Тот господин, который пожелал приобрести у вас картину. Он и его люди преследовали меня и следили за мной в Москве. Всё началось после того, как я установил, что мистер Кулешов является потомком Эльзы.
Я прочёл на лице Констанции изумление и даже некоторое удовлетворение, но она промолчала, явно ожидая моих объяснений.
– Послушайте, мне ничего не нужно от Мелье. Я не предполагал, что картина принадлежала Эльзе, но готов рассказать всё, что знаю о Мари, и сегодня же покинуть ваш дом. Надеюсь, на обратный билет я заработал, и вы разрешите мне сходить в подвал за вещами?
– Хорошо, месье Алекс, я вас выслушаю. Увидимся в вестибюле.
Я кивнул и спустился вниз, чувствуя облегчение. Связь поместья в Шато-конти и замка Эльзебург прояснилась, а это главное. Мне осталось решить всего один вопрос: как и кому передать стихи Мари о месте тайника. Окинув последним взглядом комнату, где я провёл последние дни, я решил, что перед отъездом вручу конверт Констанции. «Пора возвращаться к Марку, – подумал я. – Интересно, накормят ли меня на дорогу и найдётся ли в имении лошадь, чтобы подбросить меня до станции?»
У картины я повёл себя неосторожно. Не говорить же Констанции, что пять столетий назад жил в этом замке. Тогда бы она наверняка вызвала полицию. А вот почему картиной так заинтересовался Кулешов, это загадка.
В вестибюле меня встретила Клотильда и знаками предложила следовать за ней. Она отвела меня по коридору в столовую. В огромном почти квадратном помещении был плиточный каменный пол. Высокие широкие окна доходили до самого низа. Между ними имелась такая же по виду двустворчатая дверь. Девушка велела мне подождать и удалилась. Я присел на один из тяжёлых дубовых стульев у круглого стола и осмотрел интерьер. За столом диаметром больше моего роста могли отобедать человек двенадцать. На некотором расстоянии от окон фасадной стороны потолок подпирали три мраморных колонны с ионическими капителями. Справа от входа в столовую из коридора в стене была ниша с массивным бронзовым подсвечником. От неё до самого угла висел старинный гобелен, изображающий сцену охоты. Вдоль правой стены до крайнего окна располагались высокие кухонные шкафы. Но больше всего меня заинтересовала левая стена. В центре неё находился большой камин с металлическим экраном. Очаг обрамлял белый мрамор. Место на каминной доске занимали бронзовое украшение в виде подставки с гарцующими лошадями и витиеватые подсвечники. Вся площадь стены была обшита тёмно-коричневыми деревянными панелями. Обе стороны от очага имели по два рельефа, имитирующих двери, однако лишь одни – вторые слева, являлись ходом. Если в доме больше не было каминов рядом с дверью, именно отсюда вёл путь к сокровищам, спрятанным в подземелье. Я быстро поднялся со стула и открыл дверь. За ней оказался высокий сводчатый коридор длиной метров пятнадцать, конец которого переходил в узкую площадку с более низким уровнем. Слева от неё виднелся дверной проём. Как говорилось в стихах Мари, вниз от него должны были вести семь ступеней. Я поспешно закрыл дверь и вернулся к столу. Всё это могло показаться мистикой, наваждением, если бы не реальность мадам Боден, Эльзы, Мари и не стихи моей прабабушки и, конечно, не это Рублевское мурло Кулич, изначально игравший в моей истории какую-то непонятную роль тайного врага.
В столовую грациозной походкой вошла Констанция Боден. Она присела спиной к окнам и, положила руки на столешницу.
– Извините, что заставила ждать. Рассказывайте, месье Алекс.
– Вот фотография моей прабабушки Марии Антоновны Петровой. Этот снимок был изготовлен в Симбирске в 1916 году после рождения моего деда Михаила Александровича. Он умер в Ульяновске в 1983 году.
– Похоже, это Мари, – ответила Констанция, вглядевшись в фотографию. – Есть снимок, сделанный за два года до этого. На нём Мари тоже изображена стоя. Продолжайте.
– Весной, в марте 1915 года Мари проживала в Мелекессе вместе с сестрой Элен. Она работала в местной больнице и заразилась тифом. Мой прадед Александр Петров забрал Мари, находившуюся в бреду, и увёз в Симбирск. В том же году они поженились. Этот город переименовали в Ульяновск. Все мои родственники по линии мамы похоронены там.
– Видите ли, существует письмо из России, в котором сестра Мари Элен сообщает о её смерти. Более того, Элен была на её могиле. Иначе бы они не потеряли друг друга, понимаете? Вы можете это объяснить?
– Не знаю, что и сказать, мадам. Мне придётся воспользоваться иными доказательствами, а поверите вы или нет, дело ваше. Но предупреждаю, это очень необычная история.
– Ничего, я вас послушаю.
– Тогда скажите, как сестры попали в Россию?
– А откуда вам известно про Элен?
– Существование Элен и есть моё доказательство.
– Хорошо, я отвечу. Летом 14-го года родители Мари и Элен – Антуан и Элизабет Мелье, поехали в Крым на отдых. По дороге из Москвы к морю на каком-то полустанке родители вышли из поезда и отстали. У сестёр украли вещи. Война с Германией тогда уже началась. В ту пору Мари было девятнадцать лет, а Элен должно было исполниться четырнадцать, – она родилась в 1900 году.
– Мария Антоновна по документам родилась в 1895 году, и её отчество созвучно с именем отца. Но как же вы узнали о событиях в России?
– О родителях девочек? Об этом Мари написала в первом письме в декабре того же года. В том же письме Мари сообщала, что они с Элен попали в маленький городок на Волге – Мелекесс. Там их в своём доме поселила молодая женщина Борисова Прасковья. Через какое-то время Прасковья умерла от воспаления лёгких, а её муж погиб на фронте.
– Значит, Борисова успела достать документы на сестёр? – спросил я.
– Да, за взятку она смогла получить для них документы на фамилию мужа, но, разумеется, это были не паспорта.
– Понятно. И жили сёстры с Прасковьей на Сударинской улице, 10?
– Да…
– Скажите, Мари писала стихи?
