скачать книгу бесплатно
– Так кто пойдёт к государю? – спросил Басманов, оглядывая бояр, что ехали с ним. – Афоня, мож, ты?
– Нельзя мне! – возразил князь. – Нынче припомнит мне все потери, что понесли братья наши славные, воюя с латинами на чужбине! Живота своего не жалели, да не отстояли мы города Полоцка! Не сносить мне головы, ежели просить царя буду!
– От пущай Васька идёт! – предложил один из воевод.
– Да как пойду я? С Курбским этим, супостатом лживым, едва ли не лобзался! – сразу выкрикнул Василий Грязной. – Я-то, ей-богу, не изменник и об перебеге его, гляди, последний прознал! Да ты поди, изъясни государю таков расклад!
За теми спорами приблизились к собору.
– Ты сам-то, Басман, чего не пойдёшь? – спросил Афанасий. – Нет никого ближе сердцу государева.
– Так сам я в шаге от опалы! – возмутился Алексей. – Велено было нам с Курбским-то приглядывать друг за другом. Недоглядел я! Прямо государь мне говорил: «Ежели предаст меня Андрей, так ты, Алёшка, первым то прознать должен! Не возжелает сердце моё видеть, ежели предаст меня ближний мой, на то есть у меня ты». Недоглядел! Я крайним и выйду!
– От раскудахтались! – рассмеялся Фёдор, спешившись.
– Ты чего удумал, Федька?! – воскликнул Алексей.
– А пущай Федька идёт, в самом деле! – тут же вступился князь Афанасий.
– И в самом деле! – поддакивал Василий. – Ежели и есть средь нас, кто менее пред государем нашим светлым провинился, то токмо Федя.
– Не дури, Фёдор! – возразил Алексей. – Запамятовал ты, как государь на вести скверные разгневаться может?
– Так где ж эти вести дурные? – спросил Фёдор, отдавая поводья своей лошади отцу.
Поправив ворот шубы, он снял шапку, осенил себя крестным знамением и переступил порог храма Господнего. Князья остались снаружи, глядя Фёдору вслед. Алексей тяжело вздохнул, снял кожаную перчатку и потёр переносицу. Мелкие хлопья снега медленно опускались на землю.
* * *
Под сводами собора тихо разносилась монотонная молитва. Послушники и монахи стояли одинокими редкими фигурами, в унисон читая куплеты и строфы. Голоса эти, звучные и певучие, разносились и множились средь просторных стен собора. Молитвы возносились к высокому куполу, откуда вниз взирал Спаситель, восседая на небесной сфере.
Перед алтарём на коленях стояла фигура, облачённая в чёрное. Одежды ниспадали до самого пола. В руках молящийся держал деревянные чётки. Пальцы его быстро перебирали одну крупную бусину за другой, пока в один момент он не замер, услышав, как отворяется тяжёлая дверь. Иоанн обернулся, вскользь разглядев вошедшего. Не придав ему никакого значения, он вновь погрузился в свою молитву. Прошло много времени, прежде чем Иоанн поднялся с колен и обернулся к пришедшему.
Фёдор стоял поодаль. Атлас его красного кафтана с хитрыми узорами отливал золотом в свете свечей. Взгляд его был устремлён на государя в ожидании, когда царь велит ему молвить слово.
– Я дал ответ свой, – произнёс Иоанн, ведая, с какими вестями беспокоит его Басманов.
– Не принимает ответа вашего ни столица, ни весь народ честной, – ответил Фёдор.
Иоанн усмехнулся, мотая головой. Медленным шагом приблизился он к Фёдору, покачивая на ходу деревянными чётками, продолжая перебирать бусины.
– Сказал я и верен я слову своему – не быть мне царём. Измучили измены меня. Новый государь ваш – сын мой Фёдор. Ему на верность присягайте, у него отныне и впредь просите милости и заступничества.
Государь замер в двух метрах от Басманова.
– Не остави народ свой, точно сироту, – взмолился Фёдор.
«Отчего же, если вы все оставили меня?»
На лице Иоанна появилось выражение сродни презрению. Медленно он поднял руку, указывая на двери.
– Поди вон из обители святой, – сквозь зубы, едва ли не шёпотом произнёс Иоанн. – Остави меня!
– Не уйду, государь великий, – твёрдо ответил Фёдор, глядя царю прямо в глаза.
Пальцы Иоанна, что перебирали звенья чёток, замерли. Неподвижный взгляд точно впился в фигуру, облачённую в бархат и меха.
– Оглох ты, Феденька? – тихо спросил царь, улыбаясь, словно скалясь по-звериному. – Али рассудок покинул тебя, сын ты Басмановский? Последний раз молвлю волю свою – не быть мне отныне государем. Слаб я, тело и душа мои изранены. Полно! Нет во мне силы службу тянуть со всеми бесами в обличье человеческом! Полно!
Гневная речь прервалась заливистым звонким смехом. В оцепенении замер Иоанн. Стихли и молитвы. Монахи и послушники святой обители невольно обратили взоры свои на Иоанна и Фёдора, чей смех становился уже кощунственно бесстыдным. Терпение царя иссякло. В мгновение ока очутился он прямо перед Басмановым и со всей силою своей ударил наотмашь его по лицу, в кровь рассекая тому губы. Крепкой хваткой Иоанн вцепился в воротник Басманова и впечатал его в стену, приподняв над землёю.
– Что же так позабавило тебя, басмановское отродье?! – стиснув зубы от бешеной злобы, вопрошал государь.
Хоть Фёдор и жмурился от боли, с лица его не сходила улыбка. Слизав кровь с губ, он перевёл дыхание.
– Да то, – ответил юноша, распахнув свои пронзительно-голубые очи и глядя прямо во глаза Иоанновы, – что вы, великий наш светлый государь, при всей силе вашей, при всём разуме вашем, молвите в святой обители, точно вы ущербны!
Царь ни на секунду не ослаблял своей хватки, но медленно опустил руку, что занёс для нового удара.
– Кто, ежели не вы, великий царь? – много тише спросил Фёдор. – Кто, ежели не вы, защитит детей своих, отечество своё от Жигимона подлого, от измены Иудовой?
Фёдор ощутил, как ноги его вновь коснулись каменного пола. Глядел Басманов в лицо государево, обрамлённое дрожащим сиянием свечей, и видел, как слепой гнев и ярость стихают в душе Иоанна.
– Ежели бросите нас на погибель, – произнёс Фёдор в абсолютной тишине, – так тому и быть. Нет у нас надежды иной. Но как верный слуга, как раб ваш, великий Иоанн, молю вас – за всё отечество молю – не остави нас.
Служители святой обители боялись проронить хоть слово. Мёртвая хватка, которой держал государь Басманова, в мгновение распустилась. Иоанн перевёл взгляд на святые образа. Фёдор меж тем вновь вытер кровь с рассечённой губы.
– Отче! – воскликнул Иоанн, расправив руки свои. – О, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо меня! Не моя воля, но Твоя да будет!
– Аминь, – прошептал Фёдор, склонившись в земном поклоне пред царём, но голос тот донёсся до слуха государева.
* * *
Когда дверь собора отворилась, пятеро бояр, а более их всех Алексей Басманов устремили взгляды на крыльцо церкви. Воевода тотчас же нахмурил брови, видя кровь на лице своего сына, однако весь вид Фёдора говорил о тихом, но величественном торжестве.
– Мы возвращаемся в Москву, – объявил Фёдор.
Бояре в недоумении меж собою переглянулись, но следом за Фёдором на пороге церкви явилась величественная фигура царя всея Руси.
* * *
Ударили морозы, пронзившие ледяными когтями реки да озёра. Народ честной тянул работу, какая оставалась на зиму весь год. Кто шёл на рынок, кто праздно слонялся по дворам да проулкам, точно зевака. Один такой мужик с выражением лица пустым и унылым, слонялся вдоль городского рынка. Да зазевался мужик – чуть под копыта лихого наездника не угодил.
– Государеву волю слушать велено! Государев указ! – провозглашал всадник.
Немало таких наездников в тот морозный день бороздили столицу и другие города Руси, а всё для того, чтобы собрать народ честной на площади да зачитать волю царскую. Не знали люди, что значили слова из указа государева. Да и гонец, как ни старался надрывать горла своего слабого, надышался студёным воздухом. Оттого слова указа едва ли было слышно. Да и народ всё галдел в общем беспорядке. Неясно было ничего, токмо если очень уже напрягать слух или родиться востроухим.
Ясно было лишь то, что ныне государь учреждает земщину да опричнину и будет нынче иной порядок во всём царстве Русском.
Часть 2
Глава 1
Точно пробиваясь сквозь толщу воды, раздался мягкий звук. Различить его становилось всё проще, но давило тяжёлое ощущение, будто бы находишься на дне ледяного озера. Кромешная тьма. Снова отдалённый звук приобретает нечто схожее с человеческим голосом.
Сознание медленно возвращалось к Алексею. Он ощутил своё тело, которое было разбито свинцовою тяжестью, а голова будто отлита из чугуна. Звук собственного сердца тревожно отдавался в горящих висках. Под собой Басманов ощущал мягкие тюфяки, схожие с подушками. Видать, накануне свалили их вповалку, дабы не спать на голом полу. Сил не хватало шевельнуться, а горло иссохло, точно брёл Басманов по пустыне, объятой неистовым жаром. Медленно приходил в себя Алексей, когда вновь услышал голос подле себя.
– Батюшка, служба зовёт! – раздался голос Фёдора.
Алексей насилу продрал глаза и тотчас же тяжело вздохнул, протирая очи.
– Да сними уже маску эту… – тяжело произнёс воевода.
Пестрил перед мутным взором облик сына, разодетого во время пира. Отрывки вечера да ночи возвращались к Алексею. Звуки музыки, крики и песни – всё мешалось и доносилось далёким эхом. То ли сон, а то ли взаправду всё было, но помнил Алексей и сына своего, вновь резвящегося с дураками и скоморохами. Не помнил Басманов, что молвил Иоанн на пиру, да помнил, каков был государь. Весел да ребячлив, точно на волю отпущенный. Смех царя помнил Басманов, громкий, да которому вторили все, кто на пиру том собирался, ибо каждый жаждал не только разделить государеву радость, но и показать царю великому, что одного они мнения.
Алексей с трудом приподнялся на локтях и оглядел зал, в котором и заснул вчера, упившись на пиру до беспамятства. Фёдор стоял подле отца на одном колене. Длинные красные косы, креплённые к маске, ниспадали до самого пола. У его ног стоял серебряный кувшин. Фёдор снял маску, опустил её на пол, подавая своему отцу сосуд. Алексей тотчас же припал губами к питью. То был холодный квас. Бодрящий вкус, прохлада и свежесть возвращали воеводе покой в голове, унимали шум в висках и тяжесть во всём теле. За несколько больших глотков мужчина осушил кувшин.
Пока отец утолял неистовую жажду, Фёдор поднялся на ноги и потянулся. Затем он принялся обходить зал, приближаясь к иным боярам, что валялись прямо на полу, сражённые винами на пиру. Он будил одного за другим – в общей сложности двенадцать человек. Бояре и воеводы лежали прямо в одежде и в обуви. От каждого стоял крепкий запах браги. Мужчины с недовольным ворчанием мало-помалу оживали – лениво ворочались с боку на бок. Многие постанывали с похмелья, а иные, что были моложе и крепче, поднимались на ноги, шатаясь точно медведь со спячки.
Алексей уже был на ногах. Он развёл свои ручищи в стороны и со стоном потянулся, резко выдохнув. После того он поднял кувшин, принесённый сыном, и на всякий случай проверил – не осталось ли на дне чего.
С недовольным фырканьем Алексей опустил кувшин на стол. Оперевшись обеими руками, Басманов обернулся через плечо на своего сына. Фёдор по второму, а то и третьему кругу обходил бояр, тормоша их. Иной раз он опускался на колено, тряся за плечо воевод, иной раз лишь носком сапога пинал в бока бражников.
– Ты сам-то когда пробудился-то? – спросил Басманов-отец, когда юноша завершил очередной обход и опустился на одно из мест за столом.
Фёдор пожал плечами и вскинул голову, стараясь припомнить.
– Верно, около часу назад, – ответил юноша.
– Чёрт бы тебя драл, одинаково же испили мы? Али ты больше? – с деланой, игривой досадой Алексей всплеснул руками.
– Кто-то же должен вас растолкать, – просто произнёс Фёдор, хватая кусок рыбы со стола и отправляя его себе в рот.
Лишь сейчас смог Алексей напрячь свой мутный взор и разглядеть кровь на лице сына.
– С каким же зверюгой уже сцепиться успел? – спросил Басман-отец.
На правой щеке Фёдора, над скулой, прямо возле уха блестела красная полоса, точно от ножа или кинжала. Юноша взял серебряное блюдо, перевернул его чистой стороною и вгляделся в него, точно в зеркало. С недовольным цоканьем Фёдор осторожно коснулся пореза, прищурив глаза.
– Говорил я тебе – носи бороду, как издавна все люди и носят! – произнёс Алексей, почёсывая подбородок, подтверждая свои слова. – Того гляди, лишь изранишься сильнее, покуда бриться выучишься!
– Уж наловчился я шашкою махать, наловчусь и бриться, – ответил Фёдор, опуская блюдо обратно на стол.
Алексей улыбнулся и взглядом окинул кушанья на блюдах. После вчерашних гуляний яства лежали надкусанными ломтями на подносах из серебра и жести. Басманов-отец опустился на стул подле своего сына, не глядя хватая какой-то кусок мяса. На вкус он показался слишком солёный, аж жгло иссушенные губы. Алексей вытер рукой рот и широко зевнул, потирая глаз.
– И, батюшка, – ехидно добавил Фёдор, – в покоях ваших прибирается сейчас Глашка. Я велел ей дождаться прихода вашего, прежде чем покинуть покои. Баба-то смышлёная, по глазам видно, что поняла, с чем велено ей остаться.
– Глашка? – переспросил Алексей, потерев лицо тяжёлой грубой рукой.
Мысли клубились в голове, точно пар над котлом. Среди путаницы образов припомнил он крестьянку, того гляди, и в самом деле Глашкой звать. Лицо её, круглое, с румянцем на щеках, весною да летом веснушками покрывалось. Делалась точно юною прелестницей, да при её годах. Один образ фигуры округлой её заставил воеводу окончательно пробудиться.
– Кухарка-то? – с улыбкой спросил Алексей.
– Она самая, – кивнул Фёдор. – Велено выезжать нам лишь опосля часу, времени предостаточно.
Отец довольно усмехнулся, хлопнув сына по плечу. Тряхнув головой, Басман точно сбивал с себя остатки хмельной пелены, что туманила его разум. Взбодрившись, он встал из-за стола и тяжёлым шагом направился в свои покои. Проходя по коридору, он перебирал образы вчерашнего застолья, стараясь упомнить что-то важное. Он помнил государев смех. Звучал он легко, раскатисто. Пел государь, что было добрым знаком для всех, кто служил при дворе. Остальной шум, музыка, танцы, стальной звон тяжёлых бокалов слились в единый поток. Хоть слабость и ломила ещё не пробудившееся окончательно тело воеводы, на его губах горела довольная улыбка. Поднявшись по лестнице во свою опочивальню, он тихо присвистнул, видя, что дверь уже приотворена. Алексей взялся за кованую ручку и осторожно толкнул её от себя. Тяжёлые петли лишь тихо проскрипели, не делая много шума.
Воевода заглянул в свою опочивальню. Глаша соскребала воск с подоконника. Стояла она ко входу спиной, отчего не видела вошедшего. Алексей шире приоткрыл дверь, и старые петли дали о себе знать. Женщина тотчас же обернулась и коротко поклонилась, глядя в пол.
– Алексей Данилыч, я… – лишь и пролепетала Глаша, как Басманов грубо ухватил её за руку и потянул за собою к кровати.
На лбу у женщины выступила испарина от работы, которую она выполняла минутой ранее. Алексей крепко держал её за запястье. Её пальцы и ладони раскраснелись от холодной воды и долгого труда. Алексей тотчас припал губами к её белой шее, отводя тугую тёмно-русую косу. Он ощутил запах её тела – то было тело зрелой женщины, которая уже не цвела весенним цветком, но была сочна, как налившийся плод. Мужчина завалил её на постель, задирая неровный подол её платья.
Глаша не смела противиться, а лишь, напротив, отвечала на грубость ласкою, на какую была способна. Она не отталкивала его, не пыталась отбиться, а даже отвечала на поцелуи Басманова. Алексей любил не её саму, но быть в тёплых объятьях этой женщины, чувствовать её пылкость, касаться жаркого тела, пробираясь под юбки. Она дозволяла себя касаться, как будто у неё был выбор. Басманов обладал ей, отдавшись страсти. Крестьянка же, зажмурившись, отвернула лицо к стене. Оттого открылась белая шея её, к которой вновь и вновь припадал губами Алексей.
С тяжёлым, хриплым выдохом Басманов выпустил её из своих объятий. Глаша тотчас же опустила подол платья, жадно глотая воздух. Алексей рухнул на кровать, закатив глаза. Могучая грудь его вздымалась. Глаша села на кровати и принялась дрожащими руками своими заплетать растрепавшуюся косу. Мельком оглядывалась она на Басманова, ожидая приказа.
– Хорошая ты баба… – протянул Алексей, приподнимаясь на локтях.
Крестьянка обернулась вполоборота и коротко кивнула.
– Желаете чего, Алексей Данилыч? – спросила она.
– Да нет, Глашенька, – довольно вздохнул Басманов. – И про ублюдков твоих, молокососов, помню. Не тронет их никто.
Крестьянка тотчас же взяла руку Алексея и припала к пальцам дрожащими губами.
– Нет у них опоры иной, нет у них защиты, токмо ваша благодетель, боярин! – точно взмолилась она.
– Да полно, полно тебе! – добродушно произнёс Басманов, однако руки не отнял.
Нравилась ему та мягкость, тот трепет, с которыми крестьянка сжимала руку, как тёплые губы её вновь и вновь целовали его.
– Да полно, в самом деле… – вздохнул Алексей. – Нынче я в опричнину учреждён. А значит, что сам Земский суд не указ мне. Надо мною лишь государь да сам Господь Бог.
– И над сыном вашим? – осторожно спросила Глаша.
– А Федька мой на кой сдался-то тебе? – хмуро ответил вопросом на вопрос Басманов.
Не дав ответа, Глаша потупила взор да замотала головой, не желая гневить единственного своего заступника при всём дворе. Да и не разозлился Алексей.
– Ну, полно, полно!
Не было на то охоты большой, но долг звал, и Басманов поднялся с мягкой кровати и велел Глаше помочь ему одеться.
* * *
Небо заволокли тучи молочного цвета. Когда Алексей вышел на каменную лестницу, припорошённую снегом, в воздухе кружились мелкие хлопья. Морозный воздух щипал нос. Воевода облачился в чёрную накидку поверх своего одеяния. На поясе висела широкая шашка. Басманов голой рукой захватил снега с перил и освежил им лицо, глухо охнув.
