Гойда

скачать книгу бесплатно

– Ежели пожаловал ты, Федя, – наконец заговорил Иоанн, всё глядя за снегом, – с просьбою какой, от себя али от батюшки своего, так излагай.

Басманову на мгновение показалось, что голос государя сильно переменился – сейчас он звучал тихо, но не было того жёсткого властного тона, который стальной хваткой сжимал сердца бывалых вояк.

– Не жажду ничего, великий государь, ибо щедрость ваша предвосхищает любые чаяния слуги вашего, – с поклоном ответил Фёдор. – И более того, светлый царь.

– О которой щедрости толкуешь? – спросил Иоанн, обратив медленно взгляд свой на молодого опричника.

Фёдор замер на мгновение.

– О последнем подарке вашем. Шестого дня, – ответил Басманов.

Иоанн замер. Пальцы его пару раз мерно постучали по подлокотнику кресла его, да тотчас же и замерли. Царь закивал и велел жестом юношу умолкнуть, поднимая руку свою в воздух.

– Что ж, Федя, надеюсь, дар мой пришёлся тебе по душе, – ответил царь, и голос его вновь переменился.

Ныне полон он был незримого огня, который сейчас лишь отдаёт слабым жаром, но которому суждено разверзнуться огненной геенной. Фёдор с улыбкой отметил ту перемену в голосе, хотя и не ведал мотива, не ведал движений души Иоанна. Он слышал лишь то, что мужчина перед ним в одеянии, как у смиренного убогого, что эта фигура, молящаяся в полумраке ночи, и есть царь всея Руси, и иного нет никого над ним.

– Благодарю вас, великий государь, – произнёс Фёдор и отдал земной поклон.

* * *

Заря робко занимала ночной небосвод. Ранние утренние звёзды ещё не сошли и плавно терялись на всё более и более светлеющих небесах. Точно кому-то не хватало света, и он своей незримой рукой отвёл в тот предрассветный миг все облака прочь, чтобы снег искрился мелкой россыпью под лучами. Точно вся природа разом застыла – реки были схвачены ледяными оковами. Вода на отмелях промёрзла до самого дна, а на поверхности рисовались кручёные узоры. Мороз выписывал тонкую работу, что была похожа на пышные перья диковинных птиц. Рисунки разрослись по камням, которые были слишком высоки, чтобы пелена снега могла укрыть их.

Первые лучи зари робко касались тех узоров. Солнце, ещё мягкое, не проснувшееся, медленно скользило вдоль витиеватых линий. Свет струился, как студёная вода в устье реки, так и сейчас в морозных узорах разливалось нежное злато рассвета. Большой шар, преисполненный роскошного жаркого дыхания, поднимался над чёрной полосой леса. Длинные голубые тени растянулись к западу. С колокольни собора взору открывался неписаный простор. Терема да дворы слободы дремали, укутавшись голубоватым снегом. Маленькие чёрные точки тихонько вылезали из своих домов, корячась под тяжёлыми тюфяками. Редкие всадники нарушали покой в то утро.

«Пора пробудиться…»

Хор церковных колоколов возвестил Слободе о заутренней службе. Заливистый звон разливался в воздухе со светом, что наполнял это морозное безоблачное утро.

«Давно пора очнуться ото сна…» – думал Иоанн, касаясь перстами переносицы.

* * *

Широкие шаги раздавались по коридору. Быстро проходя меж высокими сводами, мужчина уже было сбил дыхание, но не смел останавливаться. В руках он нёс бумагу, прижимая её крепче к сердцу. Послание было запечатано, и клеймо отблёскивало в факелах. Мужчина был среднего роста, сложён славно. С его одежды сыпался снег, который он не успел отряхнуть, спешно мчась по лестнице.

Он снял шапку с головы, медные кудри ниспадали на плечи. Обветренная кожа хранила румянец, что навлёк мороз, но и с тем можно видеть было, как мужчина бледен. Оттого усы и борода его казались темнее. Хмурый и сосредоточенный взгляд мятежно бросался из стороны в сторону, а лоб его рассекала тревожная морщина.

Наконец он предстал пред дверьми, окованными железом. У входа встретил его Малюта, облачённый, по уставу, в чёрное одеяние поверх шёлковой рубахи алого цвета. Опричник был при оружии и за широкий пояс заткнул саблю, что едва не касалась каменного пола. Суровое лицо опричника походило на морду медведя, но не был мужик ни зол, ни гневлив. Напротив, с улыбкой встретил он князя, широко раскрывая свои объятья.

– Здорово, Вань, здорово! – радушно молвил Малюта, обнимая князя, да прихлопнув пару раз по плечу.

Отстранившись, опричник оглядел князя с головы до ног. Пришедшему объятья не были неприятны, но по взгляду его да по манерам видно было, что не ждёт дело его.

– И я рад видеть тебя в здравии, Гриш, – ответил Иван, всё глаза воротя на дверь. – Государь у себя?

– Погоди, принимает ныне бояр думных, – молвил Малюта, мотая головою.

– Но царь сам велел мне явиться в письме, – произнёс князь и полез рукой во внутренний карман своего кафтана, да остановил его Малюта, опустив поверх руки его свою тяжёлую руку. Замотал головою опричник.

– Нынче государь совет держит, – твёрдо произнёс Малюта. – Никак не выйдет.

Голос его утратил всякую простецкость. Не повышая голоса, звучал он жёстко, и речь его возымела мрачное действие на князя. Иван шагнул назад, точно неведомая сила толкнула его к тому.

– Тебе ли, Малюта, опричник государев, не знать, что про меня да семью мою толкуют? – спросил князь.

– Не ведаю, Вань, – Малюта пожал плечами и помотал головой, да с такою простотой, что диву дался князь.

– То бишь брата моего, Василия, не припоминаешь, Гришка? – спросил князь.

Много желчи, но вместе с тем и тяжёлого горя пронеслось в словах тех, брошенных точно глупая шутка.

– Да вроде и припоминаю вас, Кашиных… Меньшой брат твой, Васька этот? – спросил Малюта, почёсывая рыжую бороду да глаза прищуривая.

– Ежели память подводит тебя, – продолжил князь, сдерживая голос, дрожащий со сбитого дыхания, – летом того года сослали на Соловки его. Якобы вор он. Да при том, что суд Земской не признал в нём вора.

Слова эти брошены были с силой, да не проняли Малюту. Лицо опричника хранило суровый холод, настороживший князя, да тот и продолжил речь свою:

– Известия с конца осени приходят одно пресквернее другого – ныне гибнет брат мой оклеветанный, гибнет в изгнании, в лишениях и муках. Но правда со мною, – с теми словами князь приподнял письмо своё.

Малюта выслушал речь князя Кашина, но взгляд опричника оставался безучастным. Он сохранял полное спокойствие в голосе и будто бы даже сочувствующе вздохнул, вновь помотал головой и развёл руками.

– Ежели дорожишь головой своей, поди да обожди, как государь принять тебя сможет, – добавил опричник.

– Сколько ждать же? – спросил князь.

– А то ведает лишь Господь Бог, – Малюта пожал плечами.

Хотел было князь что-то возразить, да вгляделся в лицо опричника и уразумел, что всё без толку будет. Остался князь возле двери да с тяжёлым вздохом облокотился о стену, пялясь на красные сапоги свои, с коих не успел оттаять снег с улицы. Не ведал князь, сколько времени прошло, да каждая минута сжимала сердце его леденящей душу тревогой. Поглядывал он то на Малюту, что стоял могучей фигурой возле дверей, то на письмо, то вновь опускал глаза на пол, то на своды. Обернулся князь и на окно, и вновь на опричника в ожидании, да тот оставался молчаливой суровой стражей.

Украдкой князь поглядывал на дверь, на Малюту, но всё оставалось неизменным. Ожидание выматывало и становилось непосильной ношей, как вдруг вдалеке послышались частые шаги и будто бы лёгкий звон или бренчание. Князь тотчас же обратился взором в дальний конец коридора. То шли трое холопов. Они были ряжены в яркие расписные ткани, на поясах да вороте поблёскивали жестяные бусы да медяки, что постукивали друг о друга при каждом шаге. В руках несли слуги подносы из серебра с кушаньями – то была жареная птица в окружении зелени и отварных овощей. Следом за дичью несли четыре кувшина с питьём. У холопа, что замыкал ряд, за пояс была заткнута деревянная дудка с резьбой.

Едва завидев слуг, Малюта тотчас же открыл дверь. От удивления князь Кашин замер на месте, глядя в царскую палату. Государь сидел, развалившись на троне. Роскошное одеяние расстилалось по подлокотникам. Подле царя сидела его супруга и заливалась громким смехом. Быстрый взгляд бросила царица на угощение и хлопнула в ладоши, как дичь стали подавать ко столу.

Первым обернулся мужик, сидевший спиною к двери, и в нём Кашин тотчас признал Алексея Басманова. Взгляд опричника радостно озарился, как холопы принялись подавать кушанье. Пришлось убрать большую карту со стола – тем занялся юноша, которого ранее князь Кашин не видел при дворе. На том был кафтан из тёмно-зелёного бархата, исшитый золотом. Холоп с низким поклоном отдал дудку юному боярину, и тот с интересом осмотрел её.

Если в палате и вёлся разговор о делах государственных, то звон серебряных чаш да смех давно заглушили его. Перед лицом князя Кашина Малюта закрыл массивную дверь и встал всё с тем же невозмутимым лицом, что и прежде. Иван сложил руки на груди и тяжело вздохнул.

– Говорю же, государь не принимает, – произнёс Малюта, непоколебимо стоя на своём посту.

– Лишь скоморохов принимает да чёрта татарского этого Басмана? – спросил Иван, махнув на дверь.

Опричник преисполнился странной радости, да спрятал улыбку свою в бороде, чуть наклонив голову.

– Ступай, Вань, – со снисходительностью в голосе произнёс Малюта.

– Не отступлюсь, – твёрдо ответил князь. – Жизнь брата моего, оклеветанного, изгнанного, в моих руках. Ежели отступлюсь, как мне предстать потом на суде небесном? И да поможет мне Бог в суде земном, но не отступлюсь я, Гриша. Не отступлюсь.

Малюта глубоко вздохнул.

– От же унижение будет для рода вашего, и без того страждущего, – произнёс Малюта, исподлобья глядя на князя, – ежели тебя, Ванька, по всем палатам силою волочить придётся да на мороз вышвыривать, а?

Иван Кашин поморщился лишь от той мысли.

– Не гневайся, Ваня. Не дури, не губи себя, – продолжил Малюта. – Того гляди – утомился ты дорогою? Так приляг же, княже, приляг в покоях своих. Будь гостем, Ваня. Будь гостем, и да будет тебе.

– Как же почивать велишь, коли ведаю я, что гибнет брат мой, кровь моя? – спросил Иван, и лицо его исказилось в неизъяснимой скорби, да сердце не сдержалось.

– Не ведаю, да и нет с меня на то спросу. Ступай, – коротко отрезал опричник. – Иначе волочить тебя велят.

С презрением окинул взором он дверь за широкой спиной опричника, развернулся да и пошёл прочь.

* * *

Глухая ночь. Снег только-только закончил идти, с неба летели последние мелкие снежинки, и наметало высокие сугробы. Лишь ржание нетерпеливых лошадей, переминание с ноги на ногу да постукивание копыт. Треск. Частое потрескивание факела, но едва его слышно. Перед резными воротами стояли всадники в чёрном. Пламя тонкой гранью очерчивало их фигуры. Резкими бликами дрожала сталь сабель. Люди медленно отступились от ворот, обойдя их полукругом.

– Словом и делом! – раздался окрик.

– Гойда! Гойда! – подхватил оглушительный хор.

Мужские возгласы смешались с рванувшим рыком пороха – то снесли ворота в щепки. Поднялся собачий лай – то псарня проснулась и взбесились собаки с шуму да с резкого запаха. Ото сна пробудился и барский дом – в окнах усадьбы забегали беспокойные тени – да поздно было.

Не было битвы. Не успели домочадцы со стражей своей и оружия в руки взять, как были сражены опричной саблею. Короткие хриплые возгласы – и крестьяне на службе в усадьбе испускали свой последний вздох, даже не поняв спросонья, кто карает их и за какие прегрешения.

Четверо опричников во главе с Басманом-старшим ворвались в барские покои. Басманов провёл рукой по перине – постель ещё хранила тепло хозяев. От злости Алексей пнул кровать, да с такою силой, что та с резким треском сдвинулась с места. Точно псам, Басман присвистнул и указал на массивный шкаф, изукрашенный резьбой, а сам опричник бросил короткий взгляд в окно.

Заметив следы на свежем снегу да фигуру, что тонула во мраке, Алексей уже ступил ногою на подоконник – высота была плёвая для такого вояки. Да остановился Басман, завидев, как некий всадник уже преследует беглеца. На том Алексей и отошёл от окна, и не видел, как его сын настиг бегущего. Фёдор было замахнулся, да рубанул криво – по руке. От боли беглец заорал и рухнул в снег. Под ним расплылось тёмное пятно. Его уста судорожно шептали проклятья, когда Басманов спешился, по обыкновению своему не сбавляя ходу лошади.

Подойдя к раненому, Фёдор схватил его за целую руку и поволок за собой, точно бездушную ношу. Когда Басманов воротился ко двору, дочерей барских, босых и простоволосых, выволокли на мороз с бойким улюлюканьем.

– От визгливые! – присвистнул Алексей Басманов, видя девчушек.

Молочная кожа их в несколько мгновений покраснела от лютого холода. Платья тотчас намокли от снега. Младшей девчонке было чуть больше семи. Алексей обернулся, сперва заметив Данку, лошадь своего сына, а после и самого Федю. Тот бросил раненого себе под ноги и пнул, дабы лежал тот на спине. Грудь беглеца уже была залита горячей кровью.

– Батюшка! – завопила девушка, преисполнившись ужаса.

Один из опричников тотчас же огрел её резким ударом хлыста. Крик сестры заставил других девушек обернуться, да напрасно – милосерднее было бы отвести их взоры, дабы не видели они, как через ворота накинули петлю. Пронзительный девичий вопль вторил гоготу опричников. Несколько мгновений раненый боярин дрыгался и глотал ртом воздух. Хриплый вздох, последний – и всё.

Начало светать.

Девичьи крики сменились прерывистым резким заиканием, точно задыхались девушки. Губы их искривились и дрожали в отчаянном страхе. Во влажных глазах застыл сам ужас, и будто бы жизнь навеки покинула их.

– Хватайте, что приглянулось! – скомандовал Алексей, возвращаясь в своё седло. – Да пускайте красного петуха!

Отдав распоряжение, Басман пустился в Слободу, а вместе с ним помчалась пара опричников, кои водрузили на лошадей барских дочек. Фёдор отводил лошадь из-за ворот, когда ощутил руку на своём плече.

– Что велел он? – спросил Андрей, глядя вслед Басману.

– Ежели приглядел чего в доме – бери, да поживее. А то не разживёшься на службе государевой, – ответил Фёдор и обернулся на усадьбу.

Басманов опёрся на уцелевший столб ворот и со скучающим видом глядел за тем, как опричники мечутся чёрными тенями, погружая на своих лошадей парчу и золото, ухваченное в доме. Один из слуг государевых столь был загромождён ношею драгоценной, что не мог углядеть и дороги перед собой. Оттого и наткнулся на препятствие и повалился в снег, раскидав награбленное. Преградою незримой был сам хозяин дома – на его висящее тело и наткнулся опричник, разразившись ругательствами.

– От же мразь! Будучи мёртвым, и то, гад, насолил! Тьфу! – ворчал опричник, вновь собирая награду свою, отряхивая ткани от снега.

Фёдор с Андреем усмехнулись, глядя, как тот поносит покойника.

– Кажется, впустую брешешь, Вань. Плевать ему, он висит себе, – с улыбкой добавил Фёдор.

Опричник было обернулся на Басманова, да и не ответил ничего – сплюнул на снег да и продолжил добро своё собирать.

– Ну полно тебе, – отмахнулся Андрей. – Что за красный петух?

Фёдор заулыбался пуще прежнего, обернув лицо к другу.

– Не видал ещё? – спросил Басманов, сложив руки перед собою да перебирая пальцами, точно предвидя то ещё зрелище.

Андрей лишь свёл брови и в недоумении глядел на друга. Фёдор меж тем вставил два пальца в рот да присвистнул на весь двор.

– Пошевеливайтесь! А то до зари не управимся! – громко объявил он.

Опричники чётко поняли, что значат слова эти, – забегали да по коням рассаживаться принялись. Меж тем те, кто был в доме, повыбегали разом, роняя на ходу барские погремушки. Басманов же забрал факел, направился к крыльцу и подпалил порог дома.

– Гойда! Гойда! – кричали опричники, вскинув над головой обнажённые свои сабли.

Пламя быстро охватывало резное дерево. Огонь мелкими языками-чертятами разбежался внутри дома. Когда крыша уже начала обрушиваться, опричники сели по коням и помчались к заутренней службе.

«Пора пробудиться…» – думал Иоанн, глядя этим утром вдаль, откуда поднималась сизая лента дыма. Взгляд его, хоть и утомлённый, но пронзительный, устремлён был на тот дым.

* * *

Когда Иван Кашин вышел из церкви, нахмурился. Завидел сразу, что лошадь его обступили опричники.

– Со светлым праздником вас, – произнёс Иван, подойдя к фигурам в чёрном облачении, не признавая среди опричников ни одного знакомого лица.

– И вас, княже, – улыбнулся один из слуг государевых.

То был мужчина росту чуть ниже самого Кашина. Борода его тёмно-русая росла неровно, клочьями, выдранными с обеих щёк. На лбу да на брови виднелись следы будто от когтей. На правом ухе порванная мочка безобразно топырилась огрызком.

– Куда, княже, торопишься? – спросил опричник, преграждая дорогу к лошади.

Иван тяжело вздохнул и скрестил руки на груди. Холодным взглядом оглядел он опричников. Если и мелькала мысль потянуться к оружию, тотчас же пропала.

– Излагайте уж! Чего томите? Как звать-то вас? – спросил князь, прищурив взгляд.

– Звать меня Иван Булатов. Да будто ты торопишься куда? – усмехнулся опричник, кивнув куда-то за плечо князя.

Иван обернулся. Из собора выходил ряд фигур, облачённых в чёрное. То опричники покидали службу. Во главе процессии шёл государь. Лишь по росту его превеликому, что возвышал его даже средь воевод, да по профилю узнал он царя. Ничем боле Иоанн не отличался от опричнины своей. Сопровождали его четверо человек. Со многих шагов видел князь, как государь держит совет всё с теми же лицами, что были на пиру, – Басманов да юноша, а вместе с ними князь Афанасий Вяземский да Дмитрий Хворостинин.

Всё отдалялись фигуры, и разговор их доносился короткими обрывками. Слова, произнесённые и без того низким тоном, уж вовсе не были слышны. И хоть не знал Иван, о чём толкует государь с советниками своими, уяснил вновь – ныне думы государя далеки от дел Кашиных.