скачать книгу бесплатно
«Татьяна, видно, вернулась».
Но прошло время, а дочь в хате так и не появилась.
Очень не хотелось вставать из тёплой постели. Сунув ноги в галоши, отворила дверь. Постояла на крыльце, всматриваясь в темноту. Вроде всё как обычно, только дверь амбара чуть приоткрыта. «С этой Нюркой совсем память отшибло, забыла амбар закрыть, видно собака залезла».
Надя уже взялась за засов двери, как услышала внутри амбара приглушённые голоса.
– Танька. Неужто Яшку на свидание заманила?
Замерла в растерянности, не зная, как поступить.
Зашуршало сено, послышалась возня, следом всхлип.
– Что мы творим, Коль! Убьёт меня мать. И хочь бы любовь была, а то одно бесстыдство. Ты же сестру мою любишь.
– Не упоминай Анну, она отрезанный ломоть.
«Колька Краснухин, – похолодела Надя.
– Ах , сучка…»
– Я тебя насильно заставлял?
– Не заставлял. А ребёночек получится, что делать будем?
– Поженимся, будем растить.
Надежде сделалось дурно. Непослушными, словно парализованными ногами, поплелась в хату. Видно, уже не впервой. Не уберегла, не уследила, опоздала… Все давно всё знают, а она как слепая. Да разве могло ей прийти в голову, что они решатся на такое? Злость, жалость, страх – всё перемешалось, перекрутилось внутри. Занозой вонзилась в сердце боль, сдавила горло обида.
Скрипнула дверь. Дочь мышкой скользнула к топчану.
Они росли разными, внешностью и характером. И только улыбки с одинаковыми ямочками на щеках выдавали в них сестёр. Ровная характером, прижимистая и рассудительная Анна. Задумчивая, простодушная, жалостливая Танюша. Не красавицы, но было в них что-то, что располагало к ним людей. Чистоплотные, работящие, они пользовались уважением у самых завидных женихов…
«Эх, Таня! Хоть бы в чём ты была похожа на сестру…» – вытирая мокрые щёки, шептала Надя.
Так и не заснув, она вышла на улицу. Ноги сами привели её на край проулка, где огороды клиньями врезались в луг.
«Вся в отца… »
Откуда навалилась эта любовь? Анна с любовью справилась с трудом. Вовремя поняла, что не будет ей счастья с Колькой. Его мать вбила себе в голову, что Коленьке только учительница пара, а колхозницы пусть и не мечтают о таком подарке судьбы. Анна гордая, не стала унижаться. В это время домой с блокадного Ленинграда прибыл на побывку морской офицер, Иван. Крепкий, коренастый, грудь в орденах… Красавец! Влюбился в Анну, отбил у Кольки, увёз в Эстонию, куда перевели его часть. Скоро вернутся домой. Ивана комиссуют по ранению. Анна вот-вот родить должна. Хоть у неё всё как у людей…
Она подошла к лавочке у вербы. Присела на отполированное сиденье, влажное от росы. Оперлась спиной о бугристый ствол. Среди высоких лопухов, скрываясь от глаз взрослых, ребятня постарше курила здесь первые папиросы, резалась в дурака. Вот и ей пригодился этот схорон.
– Господи, за что? Не могу больше тянуть эту лямку! Ни конца, ни края. Не вынесу позора. Скоро всё село будет сплетничать. Испортила себе судьбу бестолковая…
Всхлипы-хрипы сотрясали грудь, слёзы катились по впалым щекам, но она их не вытирала, лишь тупо смотрела перед собой.
– Ваня, Ваня! – позвала она. – что же ты бросил меня?.. Где сгинул? В какой сторонушке?.. Что же вы со мной делаете? Из шестнадцати годков муку мучную тяну… Эх, батюшка, родной, родимый… да за что ты меня наказал, выдав так рано замуж?.. Да не пожила и не покрасовалась я в девках! Да вымучилась я с мужниными гулюшками в бабах… А теперича нет и этого мужинька, пропал без вести, и где искать его, один Господь знает… И дочь его любимая такую рану нарезала, не зарастёт до самой смертушки… Да и что далее будет – не знамо, не ведамо… Николай Угодничек, заступничек ты наш, заступись ты за меня нерадивую, несчастливую, горем убитую, жизнею придавленой…
А рассвет набирал силу…
Из-за леса выкатился огромный размыто-красный диск солнца. Разом заголосили на селе петухи, из тёмной массы леса выступили тронутые предосенней сединой деревья. Любила она встречать такие рассветы. Но ни один из них не казался таким тягостным, безнадёжным, как сегодня.
– Ваня, в плену, на чужбине или в глубокой могиле? Как ты мог нас оставить?
Сжавшись от горя и холода, сидела она, маленькая, одинокая женщина с опухшим от слёз лицом. Казалось, всё в этом мире восстало против неё, – сил совсем не осталось, а помощи ждать неоткуда.
…Захлопали двери, там и сям слышались громкие голоса хозяев. Село просыпалось, втягиваясь в тяжёлый каждодневный труд. Мычали некормленые коровы, перекликались петухи, призывно кегекали гуси – жизнь продолжалась. Скоро на луг погонят гусей, пройдёт стадо коров, и хотя среди зарослей её заметить трудно, всё ж рисковать не стоит, да и продрогла основательно. Надо идти домой, будить нерадивую дочь, заниматься будничными делами. Медленно, нехотя шла она, в глубине души понимая, что рушится их с таким трудом налаженная послевоенная жизнь. Колька не женится на дочери. Паша, его мать, не допустит этого, а аборты запрещены. К весне у Юрасихи родится сын, а у неё внук или внучка. Так, видимо, Господь решил.
Таня слышала, как мать ушла из дома. Она отбросила одеяло, подбежала к окошку. Не чёткий силуэт маленькой фигурки удалялся за околицу. Даже в темноте было видно, как ей тяжело. Нырнув под одеяло, Таня подтянула к животу ноги и заскулила:
– Догадалась… Почему я неудалая? Ничего-то у меня не выходит. Ну, зачем мне Колька! Я же его не люблю! Назло Яше? Мамочка, милая, прости меня. Яша, Яшенька, любимый, – глотая солёные слёзы, рыдала она, кусая зубами одеяло. – Будь проклята судьба, что разлучила нас!
В Яшу она влюбилась неожиданно. Поначалу едва замечала невзрачного жилистого парня. На редких посиделках, в клубе, невозможно было увернуться от его ласкового теплого взгляда. Её раздражало, что он молчит и смотрит. Хмурила брови, отворачивалась, но постепенно, сама того не замечая, начала ответно искать его взгляд. А потом поняла, что не может без него обходиться, скучала и не находила себе места. Когда они стали встречаться, он объяснил ей, что боролся с собой, не решаясь подойти. Отец с матерью хотели, чтобы он женился на тихой блеклой Маньке Кирюхиной. Хотя она была неказиста, в женихах недостатка не было: Манька считалась богатой невестой. Отец с войны приволок кучу добра. Кое-что обменяв и распродав, подправили дом, отстроили сарай. Манькина мать шила бабам кофты да рубахи на зингеровской машинке, не брезговала ни яйцами, ни салом, ни зерном: всё, что несли, брала. В колхозе не работала, потому как шила самой председательше. Манька расцвела на хороших харчах, похорошела. Слабохарактерная, она зависела от матери. Почему они остановили свой выбор на Яше, неизвестно. Был он беден, как церковная мышь, с больной матерью и старой бабушкой в придачу. Видно, приглянулся Маньке: работящий, первый гармонист, на всех праздниках желанный гость. В городе на конкурсе баянистов занял второе место, и то потому, что первое отдали учителю по музыке. Манька смотрела на него, как на икону. Яшка хмурился, отводил глаза и шёл провожать Татьяну.
В любовь окунулись, как в омут. Иногда казалось, что такого счастья не бывает и добром всё не кончится, да так оно и вышло. Они были красивой и счастливой парой, чего среди нищеты и разрухи не имело права быть. Вечерами шли по селу, Яша играл на гармошке, Татьяна пела, а селяне садились на лавочки и слушали. Это было самое счастливое время. Им не дали насладиться счастьем, в бой вступили и Яшина мать, и мать Маньки.
Яша сердился на мать, успокаивал Таню:
– Поголосят да отстанут. Я без тебя жить не могу.
Она верила ему. Терпела нападки и унижения, косые взгляды сторонников Маньки, упрёки своей матери, но силы оказались неравны. Мать Яши слегла, видимо, специально, а может, и вправду расстроилась, что сын от добра откажется. Обещала на себя руки наложить, если он на Тане женится.
– Потерпи немного, – уговаривал он Таню, – всё уляжется. Я на своём стоять буду, и мать смирится. Вот увидишь, – целовал он её, – она еще жалеть будет, что так обижала тебя.
– Яша, скажи честно, тебе Манька хоть чуточку нравится?
– Маня, конечно, некрасивая, но добрая. Мне её просто жалко. Её заели дома.
– Маню всем жалко, а меня…
– Ты сильная и красивая. И я тебя очень люблю. Но разве можно понять, отчего одна баба другую терпеть не может. Нам нужно притихнуть, реже встречаться, они и успокоятся, а по осени мы поедем в город, купим себе кольца и поставим всех перед фактом.
Что-то недоговаривал ее любимый, скрывал… Неужто разлюбил?..
Танюше совсем не хотелось встречаться тайно, но что она могла поделать?
Всё тайное в селе быстро становится явным, и вскоре родители поняли, что их водят за нос. Мать Яши пожаловалась председателю, что, мол, сбивает парня с пути. И однажды, после очередного собрания, когда все двинулись к выходу, председатель кивнул, ей чтобы осталась. Таня остановилась, в сердце вползла тревога, щеки запылали огнем. Люди торопливо, пряча взгляд покидали здание конторы. Конечно, все понимали, о чем пойдет разговор, и не хотели становиться свидетелями унизительной сцены.
Что говорил председатель, старательно перекладывая бумаги, она плохо помнит. Её трясло, словно в лихорадке. «Как они смеют, за что?..»– металось в голове. Поняв, что смысл его слов не доходит до неё, председатель вздохнул и выдал напрямик:
– Будешь покладистая, выдвинем в звеньевые, а может даже и в передовички, а нет – дело твоё… Яшку готовим в партию, и нам нужна крепкая советская семья. Ты меня должна понять.
– А мы что, не советские? – глухим от волнения голосом спросила она.
– Советские то, советские… Да только батька где?
Таня удивленно вскинула заплаканные глаза.
– Отец- то тут при чём? Вы же знаете, он воевал, пропал без вести…
– А вот этого нам не надо, нюни тут разводить, понимаешь ты… Слезами ничего не добьешься. Знаю, знаю, пропал твой батька без вести. А кто это доказать может? А вдруг добровольно сдался, и, может, ещё чего?..
Таня побледнела так, что он испугался.
– Не дуркуй! К слову я… к слову. Хотя, как сказать… Я человек подневольный, что мне партия прикажет? То-то… Будут у тебя ещё женихи, ты девка красивая… Иди, иди домой, успокойся. Найдётся твой батька, тогда за кого хочешь, за того и выходи замуж, а пока вот так: Яшу мы тебе не отдадим, нам он нужнее. И вообще – некогда мне тут с тобой выяснять что да как… Иди, иди…Ну немного погорюешь, девичьи слёзы, они, того, что вода… А про Яшку забудь. Такое мое слово.
В тот вечер Таня домой не пошла. Долго кружила по лугу. Мысли теснились в голове, наталкиваясь только на одно решение – порешить свою жизнь. Надо же, сволочь, отца приплел… Будто не знает, какой отец честный человек и что в партизанах был. Боже, как страшно – свои, а словно зверьё… Она металась около хуторского колодца, заглядывая вниз и в страхе отпрыгивая от жуткой темноты и звуков, доносящихся оттуда, пока кто-то не звякнул ведрами. Испугавшись, побрела в сторону края, где жил любимый. «Попрощаюсь с ним, прямо спрошу, пусть скажет всю правду, в сговоре он с ними или не знает ничего? А то, может, председатель сочинил …» – решила она. Слез не было. Болело тело, не хотело подчиняться, каждое движение приносило жгучую боль. Мёрзла, словно в мороз. Если бы председатель не упомянул отца, она бы точно рассмеялась ему в лицо, но он чуть ли не в предательстве обвинил их семью. А то не помнит, как они с сестрой Анной ночью носили в лес партизанам еду, чистую одежду. Как он посмел так?! А может, в селе так и думают? Она ужаснулась. Хорошо, говорили наедине, так хоть мать не узнает, а то представить невозможно, что с ней будет. Она помнила, как получили извещение о том, что отец пропал без вести. Прочитав, она посмотрела на мать, и поразилась её спокойствию.
– Мам, ты чего?..
– Брешут. Не пропал он …
Таня опешила.
– Ну вот же пишут…
– Да мало ли что пишут. Бумаги много, вот и марают. Сколько таких бумаг по Мазеповке плачут… Глядишь, мужики живые возвращаются … Обшиблись, и все тут…
Наверное, она давал надежду и себе и им, что отец обязательно найдётся, вернется, но то, что несколько ночей после известия она не спала и вытирала тихие слёзы, Таня знала.
Она шла, понимая, что Яша потому и предложил реже встречаться, потому что знал, что председатель будет говорить с ней и про что. Он предал её, и ему сказать нечего.
А вот и проулок. Если через него пройти, как раз выйдешь напротив Яшиного дома. Хоть бы никто на пути не попался.
Окна Яшиного дома отсвечивали дальним источником света, видимо с кухни. Там в полутьме мелькали два силуэта. Таня остановилась в нерешительности. Перейти дорогу и постучать в окно? А если у него Манька? Пронзила острая, как нож, мысль? Она заскулила, словно обиженный щенок, ухватилась за плетень, повисла на нем. Отдышавшись, твердо решила, ей нужно знать правду, иначе сойдёт с ума или в колодец…
Хлопнула дверь, из ворот выскочил Яша, следом мать.
– Не пущу! – кричала она, хватая Яшу за рукав. – Смерти моей хочешь? Люди, родимые, что же он творит!..
– Мам, я скоро вернусь, не кричи на все село. Люди спят.
– Ай и буду кричать. Пусть все знают, как ты мать уничтожить хочешь!
– Все, хватит! развернул он мать обратно. – Никуда я не иду, слышишь? Не иду-у-у.
Яша втолкнул мать в раскрытые ворота. Они ещё долго кричали друг на друга, пока Таня, едва передвигая ноги, брела по уснувшему селу. Наверное, Яша хотел идти к ней, но мать не пустила. Поняв, что Яша, её Яша, покорный и бесхарактерный, что поступился их любовью, ей сделалось дурно, она опустилась на лавочку. Тело обмякло, она, словно тряпичная кукла, свалилась на лавочку. Сколько прошло времени, когда она пришла в себя – не знала. Да и какая разница, лучше бы умерла. Как теперь жить, осознавая, что тебя предали, продали… «Предал, предал» – стучало в голове.
– Нашлась, слава ж тебе Господи, – словно сквозь вату, услышала она голос матери. – Хорошо люди подсказали, куда ты направилась…
Мать села, тяжело дыша.
– Все село оббегала, думал руки на себя наложила. Ты ж решительная, когда тебе приспичит. Вставай, пошли домой, светает, скоро на работу, – буднично прозвучали её слова. – Страдалица ты моя… Любовь эта проклятая…Чего унижаться, коли тебя не желают… В колодец она заглядывала… О матери ты вспомнила? – всхлипнула она. – Мать для вас уже ничего не стоит? Я вас до семнадцати лет кормила, выхаживала, а ты из-за какого-то слюнтяя в колодец… Бога бояться перестали, вот вас и крутят бесы…
С большим трудом Надя подняла обмякшее тело дочери и, как раненого солдата после боя, поволокла домой, что-то шепча и приговаривая.
Остатки ночи мать укрывала её, прикладывала к горевшему огнём лицу тряпицу, смоченную в холодной воде. И, дождавшись, когда дочь уснула, обессиленная прилегла рядом.
На работу в тот день и на следующий Таня не пошла. За ней никого не присылали, видимо, председатель не велел трогать. Да и в последующие дни никто её не задевал, ничего не говорили. Так разорвали, разбили их любовь.
Таня ходила бледная, поникшая … Что-то делала, что-то говорила… Прошёл слух, что по осени будет свадьба. Внутри пусто, словно душа покинула тело. Но каждый вечер, словно заговорённая, шла на место их встреч и ждала, ждала, что Яша придёт, возьмёт за руку, отведёт в сельсовет и они распишутся… Но время шло, ничего не менялось.
Пролетело лето, началась уборка свёклы. Всё смешалось: утро, вечер, день, ночь. Татьяна осунулась, почернела. Работала на износ. Работа стала единственным спасением, её соломинкой.
Свадьба была образцово-показательная на ноябрьские праздники. Как передовика колхоз наградил Яшу наручными часами и молодым телёнком. Сам председатель сидел во главе стола. Маня цвела алым цветом, мать сшила ей невиданное свадебное платье.
– Трофея, – шептались по углам, – парча.
Жених, выйдя покурить, неожиданно исчез, но через некоторое время вернулся. Измазанный грязью, с разорванным рукавом, но живой и невредимый. Маню откачивали водой. Отец замахнулся на жениха, но невеста показала характер:
– Мы сами разберёмся.
Зиму Татьяна пережила с трудом. Ходила в клуб, пела и смеялась, целовалась с парнями, играя в бутылочку, и только подружка Зина знала, чего ей это стоило. А летом приехал Колька Краснухин. Вначале он просто подходил к ней, как к сестре своей бывшей девушки, потом стал провожать. Он знал её историю, в чём-то схожую со своей: его бросила любимая девушка – вышла замуж, и её бросил любимый парень – женился. Сблизились незаметно. И тут ей не повезло. Кольке, после окончания строительного техникума, нужно было уезжать по распределению в далёкий город Грозный.
Колька- парень видный. Высокий блондин, знающий себе цену. «Колька наш, – говаривали девки, – как медовый пряник. И попробовал бы – да дорого».
– Тань, я бы женился на тебе. Хорошая ты баба, красивая, работящая и поёшь как артистка. Да и в селе жить мне нравится. Вот поддался на уговоры, а теперь назад хода нет.
– Такие всё послушные, аж противно. Не мужики, а девки красные.
– Это ты про Яшку? Яшка слабак. Считаю, мать мне добра желает. В городе на стройке мне дадут квартиру как молодому специалисту. Пришёл домой с работы, помылся в ванной и отдыхай. Можно в кино сходить или в театр. А здесь пришёл с работы, начинаешь скот кормить, убирать за ним. Не заметишь, как в старика превратишься. Вон, посмотри на свои руки.
– А что? Руки как руки.
– Шершавые, обветренные, разве это руки молодой девушки?
– У учительницы чистенькие, с ноготочками крашеными. Куда нам, деревенским. Придётся жениться на учительке.
– Ладно, не обижайся.
– Ты меня, я так понимаю, в город зовёшь? Спасибо, конечно. Не больно ли смел? Мамочки не боишься?
– Захочу, будет, по-моему.
– Яшка точь- в – точь так говорил… Так и вышло… На мне мазеповские мужики проверяют твёрдость своего характера.
– Что бы я ни говорил, распределение есть. Отработаю и вернусь, матери догляд нужен.
Вот и ответ. Манька, любимая доченька, станет портнихой. Руки у нее чистые и мягкие, платья нарядные. Яша будет смотреть на неё и радоваться. Колька будет гордиться руками своей учительницы, которая тяжелее указки ничего не поднимает. С тобой, деревенщиной, можно погулять, а женятся на богатых да ухоженных.
«Будто сами не колхозники, ручки им нежные подавай. В чём моя вина?» – запоздало спорила она с Колькой. Можно, конечно, уехать в город, но кто матери поможет? Бросить её духу не хватит. Теперь из колхоза и вовсе не отпускают, каждый человек на счету. Если только замуж выйду за городского. Почему судьба смеётся надо мной?» – задавала она себе вопрос и не находила ответа. Потеряла любимого, нажила врагов, рассорилась с матерью, спуталась с нелюбимым мужчиной.
У кого просить защиты? У Бога? Она никогда не верила, может, поэтому и наказана? Так ведь и другие не верят – и хоть бы что? Чем её грех тяжелее?
Она повернулась к иконе Николы Угодника, долго всматривалась в предрассветной темноте в его лик.
– Господи, если Ты есть, помоги мне.
