скачать книгу бесплатно
– Хорошо, что пришла, садись, помогай. Завтра отец сушняк поедут с дедом Матвеем собирать. С ними поедешь.
…Вторую неделю Иван сам не свой. После той странной встречи с Федором Афанасьевичем в душе поселилось противоречивое чувство. Сказать, что попал Федор в самую точку, значит, ничего не сказать. Попал он в самую глубину его души. Знал ведь, куда метить, вот ведь нюх у человека.
Конечно же, Иван мечтал о достатке, крепкой семье, красивых детях: какой парень не мечтает об этом? Он любил красивое. Даже его девки были красавицы – как на подбор. А тут какая-то незаметная пичужка, он и лица её не помнит. Иван понимал, что Федор его просто покупает.
«Может просто подвалило, а я раздумываю… Не на Любке -дурочке меня женить собираются. Говорят, хочешь узнать, какой твоя жена станет после свадьбы, посмотри на её мать. Тётка Арина женщина справная».
Видя его мучения, тётка как-то сказала:
– Встретился бы ты с девкой да поговорил, к чему так томиться. Сразу ясно станет…
«Легко сказать встретиться. Говорить-то что? Или попросить, чтобы его в мужья выбрала? Если Иван испугается, Федор найдет себе зятя. Красивых парней на селе хватает. Но тогда можешь в дураках остаться. Тётка права, надо посмотреть: не рябая хочь».
Он вдруг понял, что боится встречи с этой совсем юной девчонкой, страшится её решения.
Вечерело. В хате хлопотала тётка, убирая со стола остатки ужина. Братья с отцом ушли на очередную сходку. Решают, решить не могут, кому сколько отписывать земли. А по весне опять кроить. «Вот, вот, промурчало внутри…урежут у Фёдора земельку, и останешься носом».
Он не заметил, что стоит среди горницы и разговаривает вслух.
– Гулять пойдешь по своим? Или спать завалишься? – Тетка сочувственно глядела на него. – Смотри, с утра в лес за сушняком…
– Я чуток у калитки покурю.
– Ну, ну, покури, курец-огурец. От вашей махорки спасу нет. Слава тебе господи, младшие пока не пристрастились, а то хочь с дому сбегай.
Иван прикурил угольком из печи самокрутку, вышел на улицу. В небе загорались первые звёзды. На западе светлела узкая полоска уходящего заката. По селу слышался непрерывный лай собак. Мычали ещё недоенные бурёнки, слышались голоса хозяев, загоняющих живность в хлев. В центре села взорвался девичий визг, мужской хохот. День угасал, но жизнь не прекращалась. Иван, облокотившись о штакетник палисадника, вслушивался в привычные, милые сердцу звуки.
Послышались легкие шаги. Иван увидел девчушку, внучку деда Матвея, озорную хохотушку Нюру.
Нюра, стрельнув в него лукавым взглядом, хихикнула.
– Точ так мой дед. Стоит у ворот и смалит.
– Это я-то дед? – сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, возмутился Иван. – Я ещё отцом не стал, а ты дед. Неужели таким старым гляжусь?
– Завтра едем сушняк собирать. И Надюша с отцом…
Испугавшись, что сболтнула лишнего, чуть не бегом рванулась домой.
Иван, усмехнувшись, потушил самокрутку.
В лесу раздавались голоса. Казалось, всё село вышло на чистку леса. Так поступали каждую осень: отводили участок, который хозяин должен был очистить от сухих поломанных веток. По одному возу свозили на отопление общественных помещений, остальное себе.
Иван с дядькой выехали к опушке. Там уже стояла повозка Федора Афанасьевича. У возка суетился дед Матвей, складывая ветки. Чуть поодаль раздавались голоса девчат и стук топора, – Федор рубил сушняк.
– Ну и Федор, – пробурчал дядька, – за ним не угонишься.
– Здрав будь, Матвей Гаврилович! Уже в работе! Молодцы!
– Поздновато, Василий Петрович.
– Успеется, – недовольно ответствовал дядька, – за вами всё одно не угонишься, крепко вы шустрые.
– Что есть, то есть, – довольно произнёс дед. – Одни девки, зато какие. Не девки, а Гераклы, – кивнул он в сторону Нюры и Нади, тащивших ветки. Нюра подтащила ветку поздоровалась, Надюша в растерянности остановилась.
Иван увидел невысокую девушку с испуганными глазами.
Пытаясь справиться со смущением, она поправляла сползающий с головы платок.
Выручила Нюра.
– Иван, помоги дивчине.
– Иди помогай, жених, – толкнул его дядька.
– Вот кавалеры так кавалеры! – всплеснула руками Нюра.
– А что я? – дед Матвей уставился на неё. – Какой с меня кавалер?..
Растерявшийся Иван и дед представляли такое жалкое зрелище, что Нюра зашлась от хохота.
– Надюш, ты только глянь на них!
Дед покачал головой.
– Ох, егоза, вот ведь как дело повернула.
Иван пошёл к Надюше. Она стояла и со страхом смотрела, как высокий статный парень, мечта мазеповских девок, идёт к ней на подмогу, крепко сжимая в объятиях тяжелую ветку.
Гордая посадка головы и удивлённо-доверчивый взгляд смутили Ивана. Чистый высокий лоб, темные, гладко зачесанные волосы и серьезные светло карие глаза с мелкими темными крапинками.
Сердце гулко постукивало в груди, кровь прилила к лицу.
«Словно мальчишка… Надо взять себя в руки. Маленькая, а смотрит словно королева. Ничего себе жёнушка будет, скорее удивился, чем огорчился он. До чего ж серьёзная…»
Ему сделалось весело – он и сам не заметил, как принял решение. Груз последних дней спал, на сердце Ивана стало легко …
А возле повозки повисло неловкое молчание. Дед Матвей с хитрой усмешкой смотрел на девчат.
– Что примолкли, обломята! Марш за дровами, а то Федор разозлится.
– Надь, ты обиделась? – лукаво потупилась Нюра, видя, как огорчилась подруга. – Я так хотела, чтобы вы встретились. Вон как хорошо вышло. Правда? Теперь тебе не страшно? Ну, Надь – обняла она подругу за плечи и прижала к себе. – Он так на тебя смотрел, как заворожённый. Сразу видно, ты ему очень понравилась.
– Ладно, Нюра, не переживай, – Надя погладила её по руке. – Хорошая ты, дай бог счастья. Всё правильно сделала.
Они вновь встретились у перехода через низину. Дед, сидя на дровах, правил лошадьми, отец шагал, придерживая воз с одной стороны, девчата – с другой.
Иван отстранил их, уверенно помог перевезти воз. Перекинулся с отцом словами. Отец покосился на сурово глянувшую в их сторону дочь, укорно покачал головой.
Но Надюше не хотелось улыбаться и делать довольный вид, даже ради отца.
Иван ей нравился, но замуж по-прежнему не хотелось. Ей не хотелось становиться взрослой. Терпеть в доме присутствие чужого мужчины, спать с ним в одной постели и угождать. Да и детей, как Нюра, она не особенно желала. Хорошо, если вырастут добрыми людьми, а если пьяницами или лодырями, а пуще того злыднями? Нет, пусть это её минет. Уж если придется сделать то, что велит отец, так пусть и терпит её недовольство. Будь на то её воля, ушла бы в лес и жила на кордоне, как лесник, – и ничего ей боле не надо.
…Сваты появились через неделю. Надюша почти смирилась с мыслью о замужестве. Она делала, как велела матушка: подносила чарку водки, кланялась, благодарила. Мать с жалостью смотрела на дочь, но всё ж была довольна. Лишь Ольга, виновато потупившись, при любом подвернувшемся случае ласково гладила Надю по плечу и шептала:
«Спаси тебя, Господи».
– Хоронят меня, что ли? – досадовала Надя. – Или рады, что избавляются…
Тёмными зимними вечерами они станут ткать холсты и полотно, готовиться к свадьбе. Солить и коптить мясо, варить крепкий самогон.
Она рада была этим хлопотам, избавляющим от дурных мыслей.
На Покров, как по заказу, после почти летнего тепла, пошёл снег. Надюша стояла на крыльце с непокрытой головой. Снег тихими хлопьями сыпал на жёлто-багряные листья деревьев. Оседал покрывалом на вновь зазеленевшие куртинки травы. Хмурые серые тучи, казалось, зависшие над притихшим лесом, тяжело плыли в сторону села.
Она вдруг почувствовала острое одиночество.
– Как отрезанный ломоть!.. Скорее бы это кончилось.
Маленькая девушка стояла на крыльце отцовского дома, пытаясь угадать свою судьбу, вглядывалась в красочно убранный лес. Словно там, среди деревьев, промелькнёт знак её судьбы. Вокруг стояла тишина. Лишь тихо шуршали стремительно опадавшие под тяжестью холодного снега последние листья. Природа будто старалась не мешать ей познать чувство одиночества.
…Снег падал и падал. Голова Надюши покрылась его чистыми легкими пухом.
– Мяу, – послышалось у её ног.
Кот просился в тепло родного дома.
Часть 2
Татьяна
– Ох, Фёдоровна! Какая голосистая твоя Татьяна! Ей бы в тиятре петь. – Юрасиха опрокинула стопку самогона, сморщилась, потянулась за кусочком сала, аппетитно лоснящимся на щербатой тарелке. – И самогон у тебя хороший, ядрёный.
Фёдоровна не знала, чему радоваться: то ли тому, что самогон хороший, то ли тому, что дочь голосистая.
– По матери казаки у нас в роду, ты ж знаешь. А казаки и поют, и пляшут хорошо. Ты закусывай, закусывай, – подвигала она подруге картошку в мундире, солёный огурец. – А то часом захмелеешь. Да и будя на сегодня.
Фёдоровна заткнула свернутой из бумаги пробкой початую бутылку самогона, спрятала её в закуток под святым углом, задернула ситцевой занавеской.
– Может, ещё по стопочке? – заискивающе протянула Юрасиха.
– Будя. И так уже хороша. Что-то ты к рюмке потянулась, до беды недалеко. Окстись, привыкнешь, не оторвешься.
– А что в жизни весёлого? Повеситься хочется. А стопочку выпьешь и забудешься. Вот, гляди, – Юрасиха протянула к ней красные узловатые пальцы, – как грабли от работы, а сытости, как не было, так и нет. За трудодень, как лошадь… Всю душеньку вымотают. Лучше бы под немца. Кто с Германии вернулся, бают, кормили хозяева хорошо.
– То-то их в Сибирь отправили худеть. Ты такой судьбы себе хотела?
– А что Сибирь? В Сибири тоже люди живут. Налей-ка вот столечко, – она заскорузлым ногтем провела посередине стопки. – Ну, не жмись.
– Не дам, не уговаривай. Там и так мало осталось. Зайдёт кто, а угостить нечем…
– Гришку ждешь. Я ж понимаю, не дура.
– Тю, скаженная! Он мне даром не нужон. Я мужнину похоронку не видела, а ты меня за Гришку сватаешь. Да и стара я уже для этих дел. Придумала греховодница.
– Ой, старуха! Ты ещё родить сможешь, тебе и не дашь сорок. Не то что я. Замучили меня мои мужики, жрать давай, стирка без конца, сил моих нет. Кончится эта тяжкота когда-нибудь, Надь? – Она подняла на подругу полные слёз глаза. – Хочь бы одна девка, всё подмога!
Надя погладила Юрасиху по голове, поправила спадающие на лицо пряди волос.
– Война пять лет как кончилась, люди до сих пор в землянках живут. Всем тяжко. У тебя мужик живой вернулся, трое ребят растут. Даже свёкор помогает. Чего тебе не хватает?
Нюра, обхватив голову руками, тихо завыла, покачиваясь из стороны в сторону.
– Ой, подруженька –а-а! Брюхатая я! И драть бабка Настя не берётся. Рожать придётся. И спим-то раз в году…
– Эх, ты, дубина стоеросовая! Почто тогда горькую пьёшь? Андрюшку родишь. Мужики сейчас край как нужны.
– Думаешь, опять малый? – испугалась Юрасиха.
– Не будет у тебя девок, Нюра – не мечтай. Ну, будя ныть! Радоваться надо! Я тебе никогда боле горькой не налью, даже не проси. Не возьму грех на душу.
– Солдат позавидует, – улыбнулась сквозь слёзы Юрасиха. – Характерная ты, подруженька, с тобой спорить да уговаривать тебя сил не хватит. Ничего тебя не берёт: ни горе, ни печаль, – глубокомысленно заявила Юрасиха. – Вишь, хатёнку себе, худо-бедно, справила. Дочки у тебя работницы, красавицы… За Танькой гляди, слух идёт, с Колькой Краснухиным связалась. Зря вы её с Яшкой Лебедой разлучили, крепкая любовь у них была. Яшке, видно, не люба жинка, смурной мужик стал. Такую пару разлучили…
– Мать да батька Яшкины крутят. Богатая им нужна, а мы им не пара.
– Пара. Хорошая пара была. Бывало, идут по улице, он на гармошке играет, она песни кричит. Оба статные, красивые, любо-дорого посмотреть. А теперь песни тоскливые поёт. Да и гармошки Яшкиной не слышно.
Юрасиха заправила концы платка и, стряхнув с подола крошки, поднялась из-за стола.
– Спасибо, подруженька, за поддержку, за угощение. Пойду потихонечку…
На крыльце чистый прохладный воздух августа дохнул им в лицо. Яркие рассыпавшиеся звёзды блестели на тёмном небе. Пахло спелыми яблоками, теплой землей, сеном. Где-то на краю села слышался чистый голос:
Ой, рябина кудрявая, белые цветы,
Ой, рябина, рябинушка, что взгрустнула ты…
– Твоя заливается. Как выводит, аж за душу берёт! Жалко девку…
Юрасиха ушла через огород. Надежда постояла на крыльце, слушая, как приближается песня к центру села. Молодым – молодое. Как ни уморились за день, вечером всё одно гулять отправляются.
Слова подруги расстроили, защемило в груди. Не уж то правда связалась с Краснухиным?
То до старшей дочки ходил – разошлись, теперь за младшую взялся. И откуда на нашу голову навязался, ирод? Поговорю с Татьяной, не дура же она.
Помолившись Николе Угоднику, приоткрыла створку окна, впуская прохладный воздух, и, разостлав кровать, провалилась в чуткий беспокойный сон.
Проснулась от неясного шума во дворе. Было темно, но звёзды уже гасли. Посмотрела на пустой топчан, где всегда спала дочь. Вздохнув, повернулась на другой бок. Перебив первоначальный сон, трудно сразу уснуть, и вроде стала задремывать, как шум повторился.
