banner banner banner
Конец игры. Биография Роберта Фишера
Конец игры. Биография Роберта Фишера
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Конец игры. Биография Роберта Фишера

скачать книгу бесплатно

Конец игры. Биография Роберта Фишера
Фрэнк Брейди

Биография Бобби Фишера, написанная его наиболее авторитетным биографом, десятилетиями следившим за феерическим взлетом и оглушительным падением шахматного гения. Опирающаяся на семейные архивы семьи Фишеров, недавно рассекреченные документы ФБР и собственные и-мейл’ы Бобби, эта уникальная книга описывает всю жизнь-одиссею шахматного чемпиона из Бруклина, начиная с его небогатого детства и кончая портретами на обложках журналов «Таймс», «Лайф» и «Ньюсуик» – с признанием его «самым знаменитым человеком в мире»… до ошеломившего всех отшельничества. Это наиболее полная, подробно документированная и объективная биография Бобби Фишера от человека, лично и хорошо его знавшего – с детских лет и до смерти. Книга, ставшая бестселлером в США.

Фрэнк Брейди

Конец игры

Биография Роберта Фишера

Перевод с английского, оформление Андрей Ельков

© Брейди Ф., 2016

© Издатель Ельков А., 2016

* * *

Максин,

моему талисману навсегда

От автора

Как человека, лично знавшего Бобби Фишера с самых его юных лет, меня бессчетное число раз спрашивали: «Каким был Бобби Фишер на самом деле?» Моя книга – попытка ответить на этот вопрос. Но хочу предупредить тех, кто в данную минуту перелистывает ее страницы: она полна парадоксов. Бобби был скрытным и искренним, щедрым и прижимистым, наивным и хорошо информированным, жестоким и добрым, религиозным и еретическим. Его партии исполнены очарования, красоты и глубокого смысла. Его свирепые высказывания пропитаны жесткостью, предвзятостью и ненавистью. И хотя десятилетиями всю свою энергию и страсть он посвящал одной цели – достижению совершенства в шахматах, он не был умственно отсталым гением (idiot savant) шахмат, каким зачастую его рисовала пресса.

Об одной из своих попыток написать историю жизни – а именно, историю Роджера Фрая – Вирджиния Вульф как-то заметила: «Биография считается полной (#litres_trial_promo), если она описывает шесть-семь ипостасей героя, но в реальности их у личности могут быть тысячи». Многие линии жизни, и даже их вторые и третьи акты, составляют драму Бобби Фишера, но моя задача состоит лишь в том, чтобы расчертить только одну из целого калейдоскопа персоналий Фишера – гений воителя, раздираемого изнутри – и в рамках этого подхода «схватить» ускользающие черты его личности и принимаемых ею личин. Знаменитый психолог Альфред Бине заметил как-то, что если бы мы могли заглянуть внутрь мозга шахматного игрока, то обнаружили бы там «целый мир чувств (#litres_trial_promo), образов, идей, эмоций и страстей». Именно так обстоит дело с Бобби: его голову не просто заполняли шахматные байты, фантомные компьютерные связи на сетке из 64-х полей, – там были поэзия, песня и лиризм.

Прошу извинить за допущения, – они есть в этой книге (хотя их и немного), но поведенческие мотивы Фишера требуют объяснения, иначе их трудно бывает понять; но о такого рода вольностях я обязательно сообщаю читателю. Для оживления экстраординарной жизни Фишера я иногда использую писательские приемы: додумываю обстановку, усиливаю детали, придумываю фрагменты диалогов и пытаюсь приоткрыть внутренний мир героя. Но всегда эти приемы имеют корнями мои исследования и воспоминания об этом человеке. Я хочу, чтобы читатель – играет он в шахматы или нет – почувствовал себя так, будто он сидит рядом с Бобби, на его стороне шахматной доски или у него дома, разделяя радость триумфа, боль поражения и яд его гнева.

Я проследил историю жизни Бобби Фишера с первой нашей встречи – на шахматном турнире, когда он был еще ребенком, а я тинэйджером – и до упокоения в могиле на отдаленном и продуваемом холодными ветрами сельском кладбище Исландии. За многие годы мы сыграли сотни партий, обедали в ресторанах Гринвич-виллидж, ездили на турниры, посещали обеды и часами гуляли по улицам Манхеттена. Он на световые годы опередил меня в шахматах, но, несмотря на разделявшую нас пропасть, у нас находились общие интересы. Я знал его семью и много раз говорил о Бобби с его матерью.

Мы с Бобби были друзьями, хотя отношения наши складывались непросто, и, в конечном счете, связи между нами порвались, я был привилегированным официальным свидетелем его величия. Будучи директором одного из первых рейтинговых турниров, в котором он играл еще ребенком, я обратил внимание на его упорство. В качестве арбитра на чемпионате США, в котором он одержал историческую «сухую» победу 11-0, я стоял рядом с его столиком и видел его гордость за свое историческое достижение. А в роли арбитра для Бобби, которому запретили посещение Кубы для участия в гаванском международном турнире и он был вынужден играть по телетайпу, я провел многие часы с ним в закрытой комнате в Манхеттенском шахматном клубе, наблюдая за тем, как его глубокую концентрацию постепенно побеждало утомление.

Хотя «Конец игры» включает в себя много эпизодов, коим я был свидетелем или даже в них участвовал, книга ни в коем случае не является мемуарной, – я старался оставаться по возможности «за кадром». Опираясь на свою исследовательскую работу и изучение документов и писем, ранее не известных, а также сотни интервью, взятые за многие годы у людей, знавших Бобби или смотревших на него под своим углом зрения, я попытался написать историю о том, как он не только изменял себя сам, но и как с помощью таинственной алхимии изменил имидж и статус шахмат в глазах миллионов. И также о том, как Роберт неожиданно осознал, что его жизнь вплетается в Холодную войну.

Главным образом в результате харизмы Бобби и растиражированных печатью особенностей его поведения, выигрыш им звания чемпиона мира создал больший фурор и привлек большее внимание – и признание игры со стороны публики – чем какое-либо другое событие в истории шахмат. Бобби имел непростые отношения со своей феноменальной славой и в итоге стал презирать ее. Именно всепроникающий взор публики привел к тому, что в поздние годы он стал вести уединенную, почти наглухо закрытую для посторонних жизнь.

Работая над книгой, я получил доступ к некоторым документам из архивов КГБ и ФБР, касающимся Бобби и его матери; эти документы послужили не только источником для «озарений», но и позволили получить специальную информацию, приведшую к корректировке некоторых опубликованных версий жизни Бобби (и мою в том числе).

В процессе написания этой книги я напал на автобиографическое эссе, никогда ранее не публиковавшееся, которое Бобби написал еще, будучи тинэйджером. Оно вполне приблизительно по характеру, но интроспективно, и во многих отношениях представляет собой «историю на фоне истории» его жизни. В частности, из него можно узнать, как он оценивал свой подъем, и как к нему относились различные шахматные организации. Полученная из этого эссе информация помогла мне исправить некоторые бытующие заблуждения. Помимо этого я получил доступ к личным архивам его шахматного ментора Джека Коллинза и матери Бобби – Регины Фишер. Эти бесценные связки писем, фотографии и вырезки стали еще одним важным источником для книги. При чтении письма Бобби к Джеку Коллинзу, написанного десятилетия назад, Бобби словно оживает.

Независимо от того, презирает читатель Бобби или восхищается им – а легко можно сочетать и то и другое, как объяснят эти страницы – я надеюсь, его история покажет, что, несмотря на мятущуюся душу, он был серьезным и великим художником, чьей страстью было – знать.

Мы не можем, и, наверное, не должны, прощать Бобби его не вполне нормальные политические и антирелигиозные эскапады, но неправильно из-за этого предавать забвению его блистательные феерии на шахматной доске. По прочтении биографии я предлагаю читателю посмотреть – и изучить – его партии, – правдивое свидетельство тому, кем он был, и что есть его подлинное наследие.

Жил-был мальчик, шахматист, который открыл, что его дар состоял отчасти в ясном внутреннем видении возможных ходов каждой фигуры, как объектов с мерцающими или подвижными разноцветными световыми хвостами. Он видел живую ткань возможных ходов и выбирал из них те, в результате которых ткань становилась крепче, а напряжение самым сильным. Ошибки случались тогда, когда он выбирал не самые крепкие, а самые красивые прочерки света.

    Из «Дева в саду», А. С. Байетт

Глава 1

От одиночества к страсти

«Я не могу дышать! Я не могу дышать!», – (#litres_trial_promo)крики Бобби Фишера заглушались черным капюшоном, плотно натянутым ему на голову. Ему казалось, что он вот-вот задохнется, что смерть совсем рядом. Он яростно дернул головой, пытаясь высвободиться.

Два японских охранника придавили его к полу ярко освещенной камеры, один сидел у него на спине и прижимал его руки к бокам, другой держал за ноги – лилипуты на поверженном Гулливере. Легкие Бобби были сдавлены, и он не мог нормально дышать. Ему казалось, что рука его сломана в только что окончившейся потасовке, рот кровоточил.

– Значит, так я умру, – подумал он. – Узнает ли кто правду о том, как меня убили?

Во мраке не отпускала одна мысль – неужели просроченный паспорт – причина заключения его в тюрьму. События 13 июля 2004 года развивались стремительно. После трех месяцев пребывания в Японии Бобби собрался лететь на Филиппины. Он прибыл в токийский аэропорт «Нарита» примерно за два часа до вылета. За стойкой регистрации офицер иммиграционной службы ввел номер его паспорта: Z7792702 – стандартная процедура. Прозвучал негромкий звонок, неторопливо зажглась и замигала красная лампочка. «Пожалуйста, сядьте, мистер Фишер, пока мы не закончим проверку».

Бобби это смутило, но не испугало. Вот уже двенадцать лет он кочевал из страны в страну – Венгрия, Чехословакия, Германия, Филиппины, Япония, Австрия, никогда не имея проблем с таможней и свободно пересекая границы. К загранпаспорту понадобилось добавить дополнительные страницы, поскольку уже не оставалось места для внесения новых записей, но эту проблему он решил в американском посольстве в Берне, Швейцария, еще в ноябре 2003 года.

Мозг точила мысль – правительство США, наконец, его настигло. Он нарушил экономические санкции, наложенные Госдепом на Югославию, сыграв матч с призовым фондом в 5 млн долларов против Бориса Спасского на острове Свети-Стефан, Черногория, в 1992 году. Тогда же был выписан ордер на его арест. В США его ждал суд, и наказание, если признают виновным, составит лет 10 тюрьмы или 250 тыс. долларов штрафа, а может быть, и то и другое вместе. Друг Бобби позвонил в Госдеп в конце 90-х и спросил, может ли тот вернуться в США. «Конечно, может, – последовал невозмутимый ответ, – но как только самолет приземлится в аэропорту имени Дж. Кеннеди (#litres_trial_promo), мы его схватим». Как человек без гражданства, Бобби обосновался в Венгрии, и более не слышал ни единого слова от американского правительства. Прошло двенадцать лет и он посчитал, – достаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Он сидел там, где ему указали, но постепенно его охватывал страх. Наконец, офицер иммиграционной службы попросил его следовать за ним. «Но я пропущу самолет». «Мы знаем об этом», – был короткий ответ. Следуя по длинному, узкому и темному коридору в сопровождении нескольких сотрудников службы безопасности, Бобби спросил, в чем, собственно, дело. «Мы просто хотим с вами поговорить», – ответил служащий. «Поговорить о чем?», – настаивал Бобби. «Просто поговорить», – повторил служащий. Бобби остановился, отказываясь идти дальше. Позвали переводчика, дабы избежать скандала. Бобби говорил с ним по-испански и по-английски. А секьюрити всё прибывали, и теперь уже около 15-ти человек в мрачном молчании окружали бывшего чемпиона мира по шахматам.

Появился еще один официальный представитель, который предъявил Бобби ордер на арест, в котором говорилось, что он путешествует с недействительным паспортом, за что его подвергают аресту. Бобби возражал, что с его паспортом всё в порядке, и до истечения срока действия еще два с половиной года. «Позвоните в посольство США, чтобы они подтвердили ваши слова», – был ответ. Бобби потряс головой. «Посольство США – проблема, а не решение», – пробормотал он. Бобби боялся, что у представителя посольства США – если он приедет в аэропорт – на руках будет ордер на его арест и требование на экстрадицию в США для суда над ним. Он хотел позвонить одному их своих японских шахматных друзей, но в доступе к телефону ему отказали.

Бобби развернулся и пошел куда-то в сторону, – путь преградил охранник. Другой охранник попытался надеть на него наручники. Бобби извивался, как мог, стараясь этому помешать. Несколько охранников принялись бить его дубинками, кто-то начал дубасить его кулаками. Он наносил ответные удары – руками, ногами, затем закричал, ухитрился одного охранника укусить за руку. Наконец, его повалили. Полудюжина охранников подняли его и понесли, держа за руки и ноги. Бобби всеми силами пытался вырваться из цепких рук, тащивших его в неизвестном направлении. Он яростно лягался, и ему почти удалось освободить руки. В этот момент на голову ему натянули черный капюшон.

Но если с его паспортом всё в порядке, тогда – что происходит? Высказывания Бобби на еврейскую тему и по поводу преступлений США вызвали сильную реакцию, но разве американские граждане не находятся под защитой Первой поправки[1 - Первая поправка Конституции США, гарантирующая, в частности, свободу слова. (Здесь и далее – прим. ред.)]? Какая взаимосвязь, в конце концов, между его мнением и его паспортом?

Может быть, налоги. Со времени неудачного иска Бобби в 1976 году против журнала «Лайф» и одного из его авторов по поводу нарушения условий контракта, он настолько разочаровался в судебной системе, что отказался платить какие-либо налоги.

Хватая ртом воздух, Бобби попытался войти в состояние Дзен, чтобы очистить свой разум. Он перестал сопротивляться, и его тело расслабилось. Охранники заметили перемену. Они освободили ему руки и ноги, остановились, церемонно сняли капюшон, а затем покинули камеру, – забрав с собой его ботинки, ремень, бумажник и… к особому огорчению Бобби – футляр из буйволовой кожи для паспорта, купленный им много лет назад в Вене. Но он был жив… по крайней мере, пока.

Подняв глаза, он увидел неизвестного мужчину с видеокамерой, снимавшего происходящее сквозь прутья решетки. Через несколько минут он исчез. Бобби выплюнул обломок зуба, отбитого либо одним из ударов, либо в момент, когда его бросили на пол, и спрятал его в карман.

Лежа на холодном цементном полу, он чувствовал, как в руке его пульсировала боль. Каким будет следующий ход, и кто его сделает? Бобби накрыл сон.

За 48 лет до этого, август 1956 года

Представляя свою белую пешку стоящей на две клетки впереди короля на воображаемой шахматной доске, 13-летний Бобби Фишер объявил свой первый ход противнику, Джеку Коллинзу: «Пешка на четвертое поле от короля». Бобби использовал описательную нотацию, при которой о перемещении фигуры на конкретное поле нужно «рассказать». Произнося эти слова, он сделал легкое, почти незаметное движение головой, едва уловимый кивок, словно толкающий невидимую пешку вперед.

Коллинза, уменьшенную копию взрослого человека – задержавшиеся в развитии ноги не позволяли ему ходить – катил в инвалидной коляске по полной народа улице Нью-Йорка темнокожий слуга по имени Оделл. Он был настолько силен, что во времена, когда не знали еще вспомогательных наклонных пандусов, мог поднять Коллинза вместе с коляской и занести их обоих по лестнице в ресторан или домой. Оделл редко говорил, но был дружелюбен и предан Коллинзу душой и телом, и с тех пор, как познакомился с Бобби, проникся и к нему глубокой симпатией.

Рядом с Коллинзом шагала его младшая сестра Этель, упитанная, но очень милая дипломированная медсестра, почти всегда сопровождавшая брата. Она обожала его и отказалась от всего – даже от женитьбы – чтобы заботиться о нем. Хотя Джек и Этель лишь этим летом познакомились с Бобби, вскоре они едва ли не заменяли ему родителей.

Феллиниевский квартет говорил на таинственном языке с упоминанием людей, обладающих титулами времен феодализма и живших века назад. Прохожие, пока они шли по Бруклину от Ленокс-роуд и Бедфорд-авеню до иногда шумноватой Флэтбуш-авеню, обращали на них внимание. Но их это не смущало, они жили в своем мире, в котором объединялись континенты и тысячелетия, населенном королями и придворными, раджами и принцами. Пунктом назначения для них (#litres_trial_promo) являлся китайский ресторан «Серебряная луна».

«Пешка на четвертое поле от ферзевого слона», – ответил Коллинз basso profundo, очень низким басом, слышимом и на другой стороне улицы.

Как профессиональный музыкант может читать ноты с листа и слышать музыку в голове, так шахматный мастер с хорошей памятью способен читать запись партии и видеть ее «глазом разума». У композитора Антонио Сальери выступили слезы радости, когда он прочел часть моцартовской партитуры еще до исполнения произведения. Таким же образом на некоторых шахматистов может эмоционально подействовать переигрывание в уме блестящей партии великого маэстро.

Фишер не только визуализировал партию без доски, фигур и печатного бланка; он составлял ее, монтируя кинофильм в своем уме. Двигаясь неспешно по Флэтбуш-авеню, Бобби с Коллинзом играли «вслепую» – формат игры, практикуемый уже веками. Существуют свидетельства, датируемые 800-ми годами нашей эры, о том, что кочевые арабы играли без доски и фигур в игру, похожую на шахматы, передвигаясь по пустыне на верблюдах. У многих любителей шахмат – и, тем более, у тех, кто не знает их правил – вид двух играющих без доски способен вызвать изумление. Удивительные подвиги памяти могут показаться мистическими.

Коллинз более чем хорошо знал шахматную стратегию. Он являлся соавтором последней на тот момент редакции своего рода библии для шахматистов «Современные шахматные дебюты», в которой содержались тысячи вариантов, позиций, анализов и рекомендаций. Бобби, ставший учеником Коллинза, уже несколько лет изучал партии прошлого и настоящего, и теперь погружался в его библиотеку, содержавшую сотни книг и журналов.

Было сыро, вот-вот мог зарядить дождь. В начале того года Фишер победил в юниорском чемпионате США, проведенном в Филадельфии, а сейчас он только что вернулся из Оклахома-сити с открытого чемпионата США (#litres_trial_promo), став самым юным игроком, когда-либо принимавшим в нем участие. Коллинз побеждал в чемпионате штата Нью-Йорк, он был ветераном и известным учителем шахмат. Ему было 44 года.

Странная пара продолжала свою невидимую партию. Бобби руководил в уме белыми фигурами, Коллинз – черными. Борьба шла как на качелях, каждый выступал то в роли хищника, то дичи.

Бобби до поры до времени был ниже среднего роста для своего возраста, и сейчас рост его составлял 5 футов и 4 дюйма. Но он начинал вытягиваться и одежда ему уже явно становилась мала. К 18-ти годам его рост достиг 6 футов и двух дюймов. У него были карие глаза и… улыбка во все зубы с небольшой щелью между двумя передними, улыбка счастливого ребенка, желающего, чтобы его любили или, по меньшей мере, не бранили по пустякам. Этим вечером на нем была рубашка поло, коричневые вельветовые слаксы – несмотря на август – и поношенные черно-белые 5-долларовые кеды. Говорил он слегка в нос, вероятно, ему требовалось удалить миндалины и аденоиды. Его волосы были подстрижены под ёжик, словно однажды мать Регина или сестра Джоан подрезали их коротко и с тех пор расческа их не касалась. Бобби походил больше на мальчика с фермы из Канзаса, чем с улиц Бруклина.

Обычно он шел впереди Коллинза и остальных на несколько шагов, испытывая желание идти быстрее, но сдерживаемый необходимостью объявлять ходы или получать ответы учителя. Бобби всегда делал ответный ход молниеносно, реакция рождалась где-то глубоко в подсознании – он словно видел слонов, несущихся по диагоналям, коней, скачущих через фигуры и пешки, ладей, занимающих критические поля. Иногда он расщеплял свою умственную гимнастику, отодвигая в сторону воображаемую доску для того, чтобы схватить сказочную биту и послать незримый мяч на левые трибуны стадиона «Эббетс Филд». Даже сильнее, чем чемпионом мира по шахматам, Бобби Фишер хотел быть Дьюком Снайдером, игроком-легендой бейсбольной команды «Бруклин Доджерс».

Удивительно, что Фишер уже в 13 лет легко и сильно играл вслепую. Многие опытные шахматисты на такое не способны. Но дело вовсе было не в том, что мальчик предпочитал играть, не глядя на доску; просто он хотел посвящать шахматам всё свое свободное время, и двадцатиминутная прогулка от дома Коллинза до китайского ресторана была слишком долгой, чтобы оставаться без шахмат. И он как будто не замечал ни шума транспорта, ни какофонии музыки и голосов, наполнявших авеню.

В своем юном возрасте Бобби успел сыграть тысячи партий, многие из них в формате, называемом «рапид» или «блиц». Вместо обычных для «турнирных» партий двух часов, блиц-партии зачастую заканчивались за десять минут; противники получали по пять минут на партию, – или того меньше, если требовались испытания покруче. Иногда даже применяется правило, согласно которому каждый ход должен быть сделан в одну секунду. Размышлять, по существу, некогда, нет времени на внутренние диалоги типа: Если я поставлю слона на это поле, а он отведет своего коня сюда, тогда, может быть, я переведу ферзя сюда – нет, это не годится! Тогда он заберет мою пешку. Лучше я сделаю вот что… Годы, проведенные Бобби за игрой блиц, научили его быстро схватывать связи фигур на доске.

Двигаясь по Бруклин-стрит, Фишер и Коллинз обменивались понимающими взглядами, словно вовлеченные в тайный ритуал. По мере приближения к ресторану усиливалось желание успеть завершить партию, но времени осталось недостаточно. У самых дверей ресторана выяснилось, что в партии сделано около 25 ходов, и Коллинз предложил Бобби ничью. Хотя это был жест вежливости, Бобби испытал неудовольствие, почти оскорбление. Для него ничья была равносильна поражению, и свою позицию он расценивал, как более выгодную. Он хотел сражаться. Тем не менее, из уважения к своему учителю Бобби неохотно согласился. Он почти пропел в ответ: «О’кэ-э-эй». И сразу же переключился на то, что его ждало впереди: любимые блюда китайской кухни Egg Drop Soup, Chicken Chop Suey, фисташковое мороженое и, разумеется, большой стакан молока.

Регина Вендер Фишер, мать Бобби, родилась в Швейцарии и переехала в США вместе с семьей, когда ей было два года. Лет в 16–17, уже окончив колледж, она отправилась в Германию навестить брата, служившего там моряком ВМС США. В Берлине ее нанял американский генетик Херманн Дж. Мюллер (впоследствии ставший нобелевским лауреатом в области физиологии) в качестве секретарши и гувернантки для своего ребенка. Мюллер и Регина познакомились в берлинском университете, где она посещала курсы. Они уважали друг друга: она восхищалась его блестящим умом и гуманистическими воззрениями, он ценил ее за то, что она знала немецкий язык, умела стенографировать и быстро печатала. Она была достаточно сообразительна, чтобы понимать и аккуратно печатать на машинке его сложные размышления по вопросам химии и генетики. Мюллер советовал ей изучать медицину и хотел, чтобы она последовала за ним в Россию – он получил предложения на ведение исследовательской работы как в Москве, так и в Ленинграде, – в итоге она поддерживала с ним связь на протяжении более чем пятидесяти лет. Она была студенткой Первого московского медицинского института (#litres_trial_promo) с 1933 по 1938 год.

Был и еще один человек, коллега Мюллера, который также отправился в Россию. Этот коллега-биофизик, известный как Ганс Герхард Фишер, но взявший эти имя и фамилию вместо Ляйбшер, настоящей, но звучавшей слишком по-еврейски для Германии, где набирал силу антисемитизм. Фишер получил пост в московском институте мозга, и в ноябре 1933 года он и Регина, которой было на ту пору двадцать лет, влюбились друг в друга и поженились в Москве. А через несколько лет у них родилась дочь Джоан. Молодая пара быстро поняла, что при антисемитизме, буйно расцветшем и в сталинском СССР, они и их ребенок находятся в опасном положении. Хотя Регина провела шесть лет, изучая медицину, она бросила институт до получения диплома врача, и, забрав с собой ребенка, отправилась в Париж, где и обосновалась, работая учителем английского языка.

Она и Ганс Герхард разошлись еще прежде, чем оставили Москву, хотя и оставались формально мужем и женой. Когда вторжение Германии во Францию стало вполне вероятным, Регина, сохранившая американское гражданство, сумела забрать Джоан с собой в США, но Ганс Герхард, перебравшийся в Париж, чтобы быть поближе к дочери, был немцем, а потому ему отказали во въезде в США. Ввиду полной неопределенности своих перспектив, он покинул Европу и, в конечном счете, осел в Чили. Регина оформила с ним развод в 1945 году по причине неоказания им материальной помощи, когда она жила в Москве, штат Айдахо. Совпадение названий города женитьбы и развода (оба события произошли в разных городах, но с одним названием Москва) оказалось достаточно ироничным, чтобы найти свое отражение в заголовках местных газет.

Регина Фишер в начале 1940-х годов нигде долго не задерживалась (#litres_trial_promo), они с Джоан перебирались с места на место, пока США боролись с последствиями Депрессии на фоне вступления страны во Вторую мировую войну. Они жили едва ли чуть выше черты бедности. В июне 1942 года Регина забеременела вторым ребенком – Бобби – и отправила Джоан в Сент-Луис к своему отцу Якобу Вендеру на время подготовки к родам. Когда 9 марта 1943 года в чикагской больнице «Майкл Риз» родился Бобби, Регина была бездомной. Она назвала новорожденного Робертом Джеймсом Фишером, и Ганс Герхард был записан отцом в свидетельстве о рождении, несмотря на тот факт, что он никогда не пересекал границу Соединенных Штатов. После недели, проведенной в больнице, Регина с малышом перебралась в «Sarah Hackett Memorial House», – хоспис для одиноких матерей, у которых недостаточно средств для содержания себя или своих детей. Оттуда она позвонила отцу и попросила привезти Джоан в Чикаго, но хоспис не захотел давать приют взрослому ребенку. Когда Регина отказалась выезжать, ее арестовал офицер чикагской полиции за нарушение спокойствия, и ей, Бобби и Джоан пришлось покинуть хоспис. Она отказалась от суда присяжных, ей была назначена психиатрическая экспертиза и судья признал ее невиновной. Весьма необычный отчет психиатра гласил, что она «личность с гонором (параноидальная), ворчливо-недовольная, но не психотическая». Она сразу получила работу машинистки в компании «Монтгомери Уорд» и поселилась в недорогой однокомнатной квартире на Саут-сайд в Чикаго – 2840, Саут-Лейк Парк-авеню, – таков адрес Бобби Фишера в первые недели его жизни.

Как мать-одиночка Регина, поднимая своих детей, обращалась за деньгами в еврейские благотворительные фонды и другие социальные институты, к своему отцу Якобу Вендеру, и вообще ко всем, кто, как ей казалось, мог хоть чем-нибудь помочь. Деньги поступали, но их всегда не хватало, и приходили они с проволочками. Всегда в борьбе с финансовыми трудностями, не получая помощи от мужа, Регина в военные годы бралась за любую работу. Одно из первых воспоминаний Бобби (#litres_trial_promo) из времен, когда он еще только учился ходить, было о жизни в трейлере «к западу». «К западу» могло означать Калифорнию, Айдахо, Орегон, Иллинойс или Аризону. Семья жила во всех этих местах, прежде чем обосноваться в Нью-Йорке. Умение Регины приспосабливаться к любым обстоятельствам в сочетании с отчаянием привело к тому, что она перепробовала массу профессий. Она была сварщицей, школьной учительницей, клепальщицей, рабочей на ферме, помощником токсиколога и стенографисткой – всё это в начале и середине 1940-х годов.

Шестилетний Бобби склонился в раздумье над лабиринтом. Прошло несколько секунд, он поднял огрызок желтого карандаша и начал чертить путь к королеве, заключенной в клетку замка в центре паззла. Для ее спасения рыцарю с копьем нужно найти правильную исходную точку, откуда он может устремиться к королеве, дабы вывести ее на свободу, не пересекая при этом ни одной черты. Сначала Бобби вошел в лабиринт в верхнем правом углу. Торопливо пробивая дорогу по узким проходам, кружкам, обходным путям и через барьеры, он очутился в тупике, потерпев поражение.

Он быстро стер ложный путь, отложил в сторону карандаш и, наново изучив головоломку, решил начать свой поход с другого угла. Его глаза пробежали по остальным возможным точкам старта – в левом верхнем углу, нижнем левом и правом нижнем – и затем методом от обратного проследил дорогу от принцессы к рыцарю. И, через несколько минут он обнаружил, что есть один и только один путь, ведущий к девушке – и начинался он из нижнего левого угла. Поняв алгоритм лабиринта, Бобби снова взял карандаш, и, разрубая гордиев узел, завершил решение задачи.

«Расколоть» другую задачу, в которой требовалось найти сокровище, спрятанное в более запутанном и трудном лабиринте, поначалу ему не удавалось, он хотел найти решение «в лоб», без предварительного обдумывания. Отбросив в расстройстве карандаш, Бобби взял коричневый мелок и задумался (#litres_trial_promo). Вскоре ответ стал ясен, и ему стало досадно, что он не увидел решение сразу. «Посмотри, Джоани!», – с гордостью показал решение своей 11-летней сестре. Она одобрительно кивнула.

Некоторое время Бобби интересовался игрой Parcheesi. Ему нравилось проводить своих тигра и слона через заграждения противника, но он выходил из себя, если выброшенная кость приводила к тому, что он попадал в ловушку и его отправляли на «Старт». С другими настольными играми, такими как «Трудно?» и «Извини!», также не всё было гладко: если простое невезение рушило его планы, он сердился и бросал игру. В конечном счете, он отказался от всех тех игр, где многое зависело от везения.

Чтобы как-то занять непоседу-Бобби – по сегодняшней терминологии его можно назвать гиперактивным – Регина покупала ему книги: «50 веселых загадок в картинках для мальчиков и девочек», «Карандашные паззлы: заточи карандаш, и заточи свои мозги», в которых содержались лабиринты, рисованные паззлы и игры в слова. Бобби всегда начинал с лабиринтов. Позднее ему стали нравиться японские паззлы (#litres_trial_promo) на составление, пространственные деревянные паззлы в форме автомобилей или животных. Он разбирал их на 15 и более частей, раскладывал случайным образом на столе или полу, а затем старался как можно быстрее заново собрать. Скорость была важна для него, как и при решении тайн, скрывавшихся в паззлах.

В начале 1949 года Регина Фишер – вместе с Джоан и Бобби – переехала в Манхеттен на восток 13-й улицы, где она сняла самую дешевую квартиру, которую только сумела найти (#litres_trial_promo), выходившую на заднюю дверь кухни знаменитого ресторана «У Люхова», где иногда обедали сильные шахматисты. Ржавая пожарная лестница загораживала вход в квартирку, в ней была только одна небольшая спальня, но зато арендная плата составляла всего 45 долларов в месяц.

Ниже по той же улице располагался магазинчик того типа, которые в Нью-Йорк-сити называют «candy store» – кондитерская. В нем продавали газеты, журналы, игрушки, игры, мороженое, булочки и, разумеется, сладости. В марте 1949 года, в дождливый шестой день рождения Бобби (#litres_trial_promo), его сестра Джоан, искавшая какую бы еще игру купить для непоседливого брата, купила в этой «кондитерской» набор пластмассовых шахматных фигур за 1 доллар. Полые фигурки имели высоту не более дюйма, а к набору прилагалась складная картонная шахматная доска с красными и белыми клетками. Ни Джоан, ни Бобби до этого никогда не видели шахмат (#litres_trial_promo), но на внутренней стороне крышки коробки были напечатаны правила, которыми они и воспользовались, причем Джоан, выступая в качестве инструктора, сама их впервые прочитала. После предисловия, в котором рассказывалось, как называется каждая из фигур, следовали описания сложных правил, согласно которым эти фигуры перемещались по доске: «Ферзь двигается в любом направлении на любое расстояние, конь ходит буквой L и может перепрыгивать через другие фигуры и пешки», – и т. д. Добавлено было еще несколько самых простых указаний, – что белые начинают игру, и цель ее – заматовать, но не забрать, короля.

«Никто из наших знакомых не играл в шахматы (#litres_trial_promo), и мы не видели никого, кто бы в них играл», – позднее напишет Фишер. Нельзя сказать с уверенностью, действительно ли Фишер выиграл первую партию своей жизни, но вполне вероятно, что так оно и было, если вспомнить его увлеченность решением головоломок и тот факт, что первым соперником для него стала сестра, не испытывавшая влечения к шахматам. «Поначалу это была просто еще одна игра (#litres_trial_promo), – вспоминал Фишер, – только чуть более сложная». Джоан, занятая подготовкой домашних заданий – она была прилежной ученицей – быстро потеряла к шахматам интерес, да у нее и не оставалось на них времени. И Бобби обучил ходам мать. Позднее он вспоминал: «Она была слишком занята, чтобы играть всерьез (#litres_trial_promo). Например, она могла чистить картошку и штопать одежду, играя со мной, что, конечно, меня сильно раздражало. Обыграв ее, я переворачивал доску и уже другими фигурами обыгрывал ее еще раз. Это нам обоим надоело, и я стал искать кого-нибудь, с кем можно было бы играть всё время».

Тот факт, что шестилетний Бобби обыгрывал 36-летнюю Регину и 11-летнюю Джоан, как бы «блестяще» они ни играли, дает нам представление о той скорости, с какой росло его понимание шахмат, и самого себя. Победы придавали мальчику уверенность в своих силах и повышали самооценку. Проблема заключалась в том, что ни мать, ни сестра никогда по-настоящему не хотели с ним играть. «У моей матери шахматный анти-талант (#litres_trial_promo), – сообщил Бобби одному интервьюеру. – Она безнадежна».

Поскольку достойного партнера – да, и вообще, любого – не находилось, Бобби сделал своим главным противником себя. Расставив фигуры на маленькой доске, он играл партию за партией, сначала делая ход за белых, затем, повернув доску, за черных, при этом фигурки часто падали на пол. Он подбирал их, быстро ставил на место и делал ход. Перехитрить самого себя не так просто. Черные, например, знают, что задумали белые, и наоборот, когда за черных играл Фишер, белые знали их планы. Смысл такой игре Бобби мог придать только, если он изучал позицию заново на каждом ходу, словно играя против реального соперника. Он «забывал» о задуманном только что плане, стараясь обнаружить ловушку или найти слабое место в лагере «противника» (#litres_trial_promo), чтобы сделать правильный ход. Некоторым такая игра может показаться упрощенной, одуряющей и даже шизофреничной. Но она давала Бобби ощущение доски, ходов, роли фигур и всей «хореографии» шахматного действа. «В конечном счете, я ставил мат парню напротив», – усмехался он годы спустя, рассказывая об этих баталиях.

Осенью 1950 года Регина вывезла семью из Манхеттена и перевезла ее через мост в Бруклин, где она сняла недорогую квартиру недалеко от пересечения улиц Юнион и Франклин. Но жилье предполагалось временным: Регина хотела жить ближе к более респектабельным районам. Не получив медицинской степени в России из-за войны, она была полна решимости стать дипломированной медсестрой. Как только ее внесли в списки Школы медсестер на Проспект-Хайтс, странствующая семья Фишеров, граждане из ниоткуда, снова снялась с места – десятый переезд за шесть лет, – чтобы перебраться в двухкомнатную квартиру (52 доллара в месяц) по адресу 560, Линкольн-плейс в Бруклине. Никогда не робеющая, когда дело касалось нужной ей и детям помощи, Регина рекрутировала соседей в помощь по перевозке скудных пожитков – ящик за ящиком – через Истерн Паркуэй в новое и, как она надеялась, более постоянное, чем прежние, жилище. Хотя новая квартира находилась на четвертом этаже, куда приходилось подниматься пешком по лестнице, близость к школе медсестер позволяла Регине не упускать детей из вида во время учебы. У Бобби и Джоан были свои комнаты, а Регина спала в гостиной на том, что называлось дневной постелью. Соседи здесь тоже были поприятнее. Район Флэтбуш населяли принадлежавшие среднему классу евреи, его начали заселять и другие национальные меньшинства, а совсем недалеко – пешком дойти – располагались Проспект-парк и Ботанические сады, а также одна из лучших городских библиотек на Гранд-Арми-Плаза.

Бобби, которому исполнилось семь лет, ненавидел новое место (#litres_trial_promo). Когда дождь или холод не давали выйти на улицу, он не мог найти место для игры в здании, но даже и в хорошую погоду Регина неохотно позволяла сыну играть на улице без присмотра. Иногда Бобби в компании с мальчиком, жившем в этом же доме, начинал носиться вверх-вниз по лестничным пролетам и площадкам, играя в салки, но это надоело домовладельцу настолько, что был наложен запрет – и управляющий персонал оформил его в письменной форме – на любой вид шумной активности. Бобби нравилось забираться на свою кровать, а затем спрыгивать с нее, чтобы посмотреть, насколько далеко он может улететь. Он улетал всё дальше и дальше, делая отметки своих рекордов. Жители снизу пожаловались на стуки у себя над головой (#litres_trial_promo), и прыжки кровать-пол также были объявлены вне закона. Когда Бобби подрос, то начал делать ритмическую гимнастику, но и это ему запретили. Годы спустя Бобби так рассказывал об этом: «Если меня спросить, кому я обязан своим интересом к шахматам, могу ответить – домохозяину».

Бобби с трудом переносил необходимость подчиняться – всякий раз, когда мать была на учебе или работе – заботам Джоан, которая была старше его на пять лет. Регина постоянно была в действии, работая стенографисткой в дни, свободные от учебы. Когда не было работы, она получила пособие для безработных – 22 доллара в неделю. Она также активно участвовала в политической жизни, но всегда заботилась о том, чтобы у малыша Бобби была еда и чтобы кто-нибудь – Джоан, соседи, друзья – присматривал за ним в ее отсутствие.

Регина понимала, что ее сын интеллектуально одарен, но поначалу не считала его «вундеркиндом». Да, он соображал иногда даже быстрее, чем она; мгновенно распознавал шаблоны и видел аналогии, что помогало ему сразу делать верные умозаключения. Если он видел, что банк закрыт из-за выходного дня на одной улице, то и банк на другой улице тоже, по его мысли, будет закрыт.

Проблема с Бобби носила социальный характер: с раннего возраста он подчинялся собственным ритмам, находившимся в противофазе с развитием других детей. И еще – его отличало удивительное упрямство. Он мог перейти на крик, если не получал желаемое – касалось это еды, которая ему нравилась или нет, времени укладываться спать (он любил ложиться поздно), идти ему гулять или оставаться дома. Поначалу Регина с ним справлялась, но когда Бобби исполнилось 6 лет, он стал диктовать свои условия во всем, что его касалось. Бобби хотел делать только то, что нравилось ему, – и самому решать, когда, где и как.

«В семь лет, – рассказывала Джоан в интервью, – Бобби мог рассуждать о таких понятиях, как бесконечность (#litres_trial_promo), решать разные математические головоломки, но попроси его умножить два на два, и вы могли получить неправильный ответ». Хотя это и было, понятно, некоторым преувеличением, ясно, что Бобби ненавидел запоминать вещи, которые его не интересовали, и таблица умножения попадала в эту категорию. Рассказ о том, что он понимал теорию чисел и концепцию простых чисел, их бесконечное количество, и не был способен при этом выполнить простейшее умножение, сродни мифу о том, что Эйнштейн не был способен посчитать налоги, которые ему нужно было заплатить.

Регина посетила несколько консультационных центров и агентств для одаренных детей, – одна, или с Бобби «на буксире», надеясь получить советы о том, как ей наладить учебу сына в школе и подружить его с другими детьми. Первостепенную важность она придавала образованию. Она видела, что Джоан дома получала интеллектуальную подпитку, но ее старания привить креативный фермент Бобби ничего не давали. Он мало интересовался стопками книг, которые Регина, страстный читатель, всегда имела дома. Она была выпускницей колледжа, почти доктором, но без степени, бывшей учительницей и вечной студенткой, а квартира служила местом собраний для интеллигенции, с которой она встречалась в школе или различных политических кружках. По вечерам и в выходные за кухонным столом разгорались жаркие дискуссии – иногда с друзьями, чаще – с еврейскими интеллектуалами. Разговоры вращались вокруг политики, отвлеченных идей и культурных вопросов. Обсуждали Палестину и Израиль, возможность прихода Эйзенхауэра к власти. Когда в течение месяца два великих педагога, Мария Монтессори[2 - Мария Монтессори, врач, известный педагог, создатель своей системы дошкольного воспитания.] и Джон Дьюи[3 - Джон Дьюи – американский философ и педагог.], умерли, спорили об умении писать и быстро читать, и насколько это полезно для детей. Бобби и Джоан присутствовали при этих спорах, и хотя Бобби впитывал какую-то информацию, участия в них он никогда не принимал. Много позже он обмолвился, что всегда «ненавидел» беседы такого рода.

С шести лет и до двенадцати Бобби проводил почти каждое лето в лагере где-нибудь поблизости от Нью-Йорка. В первое или второе лето в лагере в местечке Пачоуг, Лонг-Айленд, ему попалась книга с прокомментированными шахматными партиями. Когда лет пятнадцать спустя его попросили вспомнить название книги, он ответил, что, вероятно, это были «Избранные партии Тарраша». Он назвал Зигберта Тарраша, немецкого шахматиста (#litres_trial_promo), «одним из величайших маэстро всех времен». Но как бы она ни называлась, главное – Бобби научился разыгрывать партии, записанные ход за ходом с помощью описательной нотации (например, ход 1. е2-е4 в ней записывается «пешка идет на четвертое поле от короля»).

В лагере скучать не приходилось, Бобби ездил на лошади по кличке «Чаб», играл с пегим теленком, иногда в софтбол и плавал на лодке на уроке «искусства-и-ремесла», но всё еще плохо контактировал с другими детьми. Через месяц, воспользовавшись одной из открыток с заранее написанным адресом и наклеенной маркой, которыми его снабдила Регина, он отправил жалостное послание большими печатными буквами: МАМА, Я ХОЧУ ДОМОЙ (#litres_trial_promo).

На некоторое время Бобби забыл о шахматах. В доме появились другие игры и паззлы, и шахматный комплект, в котором не хватало нескольких пешек, был запрятан в шкаф. Но где-то через год Бобби вспомнил о них. Зимой 1950 года, когда ему было семь лет (#litres_trial_promo), он попросил Регину купить ему на Рождество новый комплект, побольше. Она купила ему небольшой и легкий комплект в нелакированной деревянной коробке со скользящей крышкой. Но хотя Бобби тотчас открыл подарок, он не касался шахмат почти месяц – ему не с кем было играть.

Он часто оставался один. Когда возвращался из школы, дома никого не было. Днем Регина работала, нередко и вечерами, сестра же до вечера оставалась в школе. Хотя жизнь сына заботила Регину, нужно признать, что Бобби был типичным «ребенком с ключом на шее», который жаждал, но не получал материнского присутствия, способного дать ощущение защищенности. Более того, финансовые трудности заставляли семью так часто переезжать с места на место, что у Бобби не успевало развиться чувство «оседлости». И рядом не было отца.

Регина старалась его ободрять, – это нужно каждому ребенку, дать ему крылья, чтобы он нашел себя, поощряя его занятия спортом, привлекая к семейным экскурсиям. Она хотела, чтобы он нормально учился. Но время шло, а Бобби только глубже уходил в себя, перечитывая шахматные книги и переигрывая партии прошлого. Шахматы каким-то образом делали его одиночество и неуверенность менее болезненными.

Регина считала, что она может научиться всему и добиться совершенства во всем, за исключением, быть может, шахмат, и что ее дети обладали способностью овладеть чем угодно. Все социальные работники, с которыми она делилась своими проблемами, советовали ей отдать Бобби в небольшую частную школу, где бы он получал больше внимания и мог развиваться в соответствии с собственным темпераментом. Но деньги всегда были проблемой, где их взять на платную школу. Она не получала ни денег на ребенка, ни каких-либо алиментов от Ганса Герхарда Фишера, только 20-долларовые чеки – не такая уж маленькая сумма по тем временам – приходившие спорадически, но иногда и еженедельно, от Поля Неменьи – физика, как и Герхард Фишер. Неменьи был другом, с которым Регина встретилась, будучи еще студенткой университета Колорадо, Денвер, а затем вновь с ним соединилась в Чикаго. Возможно, именно он и есть биологический отец Фишера. Отцовство так точно и не было установлено. Регина не только отрицала отцовство Неменьи, но и письменно сообщила социальному работнику, что ездила в Мехико в 1942 году к своему экс-мужу Гансу Герхарду, и что Бобби был зачат именно во время их рандеву. Но один дальний родственник Бобби высказал предположение (#litres_trial_promo), что причина, по которой Регина записала Ганса Герхарда в качестве отца Бобби в сертификат о рождении, состояла в том, что она не хотела, чтобы его считали незаконнорожденным. «Очень похоже, что отец именно Поль Неменьи», – считает этот родственник. Не исключено, впрочем, что Регина могла и не знать, кто на самом деле отец Фишера, если она имела связь с Неменьи примерно в то же время, когда состоялся ее мексиканский вояж к Герхарду Фишеру.

В своих попытках найти какого-нибудь мальчика, с кем бы мог играть Бобби, Регина написала шахматному редактору «Бруклин Игл», – не знают ли в редакции других 7-летних игроков. Она называла сына «мое маленькое шахматное чудо» (#litres_trial_promo). Редактор Герман Хелмс, пожилой шахматный мастер довольно высокого уровня, в своем ответе предложил ей привести Бобби вечером в январский четверг 1951 года в библиотеку на Гранд-Арми-Плаза, где он сможет участвовать в сеансе одновременной игры, проводимом шахматными мастерами.

Обычно сеанс дает один мастер, который переходит от доски к доске, сражаясь одновременно с несколькими соперниками. Доски располагаются по сторонам квадрата или подковы. Когда мастер подходит к доске, соперник делает ход, и мастер отвечает, после чего быстро переходит к другой доске.

Бобби в сопровождении Регины вошел в ротонду с высоким потолком библиотеки Гранд-Арми-Плаза, и был поражен увиденным. По периметру комнаты были разложены запертые в стеклянные ящички исторические шахматные комплекты в необычном исполнении, занятые библиотекой у собирателей специально для этого события. В ящичках находились также шахматные книги и древняя рукопись на немецком языке. Присутствовал набор фигур, источником вдохновения для которых послужили иллюстрации Тенниела к «Алисе в стране чудес»; два комплекта поступили из лагеря для перемещенных лиц, один резной работы, другой был сплетен из соломы; на изготовление каждого потребовалось более пятисот часов работы; один комплект пришел из Гватемалы и напоминал об архитектуре Нового света доиспанского периода. Всё это могло очаровать обычного посетителя, но Бобби пришел сюда не для созерцания шахматных комплектов. «Они меня не слишком заинтересовали (#litres_trial_promo)», – вспоминал Бобби. Он пришел играть.

В тот вечер мастера выступали по очереди: примерно час сеанс вел один, затем его сменял другой. Когда Бобби сел за столик со своим новым комплектом, подошедшим мастером оказался Макс Павей, 32-летний радиолог – чемпион и Шотландии, и штата Нью-Йорк, находившийся на пике формы. Павей стал первым мастером, с которым довелось сыграть Бобби. Вполне возможно, что это вообще была первая серьезная его партия против подготовленного шахматиста. Дальнейшее можно сравнить с ситуацией, когда 7-летнего ребенка, привыкшего играть в теннис с ровесниками, вывели на корт против Джона Маккинроя.

Толпа зрителей собралась у столика, за которым играл миниатюрный Бобби против уверенного в себе Макса Павея в твидовом жилете. Мальчик играл с таким серьезным видом, что к столику подтягивались всё новые зрители. Он стоял на стуле на коленях, чтобы видеть расположение всех фигур.

Бобби вспомнился его опыт решения головоломок. Он не должен торопиться с ходами, решение сразу не найти, нужно время, время, время… Павей, который как рыба в воде чувствовал себя при темповой игре – недавно он завоевал титул чемпиона США по «быстрым» шахматам – как-то очень легко и плавно перемещался по залу, едва останавливаясь у других досок, чтобы сделать ход, и возвращался к столику Бобби настолько быстро, что мальчик не успевал посчитать варианты так далеко и точно, как ему хотелось. Этим вечером было всего восемь участников сеанса, что затрудняло каждому из них и так непростую задачу борьбы с мастером – при большем их числе Павей перемещался бы от доски к доске не так стремительно.

Мастер был слишком силен. Через пятнадцать минут он, попыхивая трубкой, захватил ферзя Бобби, что закончило партию. Он любезно протянул мальчику руку и с мягкой улыбкой произнес: «Хорошая партия». Бобби еще несколько мгновений не мог оторвать глаз от доски. «Он меня уничтожил», – произнес он, не обращаясь ни к кому в частности, и заплакал.

Несмотря на свою феноменальную память Бобби, будучи взрослым человеком, не мог вспомнить ходы этой партии. Замечание его друга о том, что, быть может, Бобби надеялся выиграть свою первую партию против мастера, вызвало резкую реакцию: «Конечно, нет!» Он сказал, что Павей, вероятно, «отдыхал» на партии с ним, и его, скорее всего, позабавило, что малыш сумел продержаться против него целых пятнадцать минут. А слезы на его глазах говорили лишь о том, насколько серьезно Бобби относился к шахматам уже в то время. Даже в возрасте семи лет он не относился к себе, как к любителю. Позднее он признавал, что партия очень сильно его мотивировала.

Одним из зрителей на том сеансе был Кармайн Нигро (#litres_trial_promo), невысокий, лысый мужчина чуть старше сорока лет; Бобби охарактеризовал его как «очень живого».

Нигро внимательно наблюдал за партией Павей-Фишер. Ему нравились ходы Бобби. Они были не блестящими, но вполне разумными, особенно для новичка. Концентрация Бобби, казалось, защищала его от любых внешних помех. Когда партия закончилась, Нигро подошел к Бобби с Региной и представился в качестве новоизбранного президента бруклинского шахматного клуба. Он предложил Бобби посещать клуб вечерами по вторникам и пятницам. Нет, никаких взносов от мальчика не потребуется, уверил Нигро Регину. Она отвела его в клуб, который располагался в здании бруклинской Академии музыки, уже следующим вечером.

Глава 2

Одержимость детства

Когда январским вечером 1951 года семилетний Бобби в сопровождении своей матери впервые возник в дверях Бруклинского шахматного клуба, то представлял собой явную аномалию. Он стал первым ребенком, кому позволили переступить его порог. Даже появление Регины Фишер было необычным: женщины в клуб не принимались – в то время его членами являлись только мужчины, что было характерным для большинства клубов США.

Как новый президент клуба, Кармайн Нигро объявил, что Бобби – его гость, принимать которого нужно как члена клуба. Никто не решился возражать (#litres_trial_promo). Во многих шахматных клубах, и не только в США, детей традиционно не хотели слышать, не говоря о том, чтобы видеть. Даже Эмануила Ласкера (#litres_trial_promo), ставшего впоследствии чемпионом мира по шахматам, ребенком в Германии не приняли в члены местного клуба, несмотря на его очевидный талант.

Бруклинский шахматный клуб, основанный сразу после гражданской войны, был в стране одним из самых престижных. Он располагался в роскошном здании бруклинской Академии музыки, где пели Энрике Карузо и Джеральдина Фаррар (#litres_trial_promo). Клуб достойно соревновался каждый год в шахматной лиге Метрополии, часто побеждая в соперничестве с дюжиной клубов штата Нью-Йорк. Тем не менее, Бобби не испытывал робости в компании склонившихся над своими досками адептов игры, над которыми витали клубы сигарного дыма.