Плакать от любви. Рассказы

скачать книгу бесплатно


КУКОЛКА

Мы нашли эту куклу у мусорки, возвращаясь из детского сада. Внук первым заметил её, и деваться было некуда. Разве можно оставить такую красу среди сора и хлама, да ещё на глазах у ребёнка. Тем более, уже начинал накрапывать дождь.

Кукла сидела на пыльном кирпиче в одной замурзанной маечке, раскинув по плечам шелковистые каштановые кудри. Теперь таких игрушек не делают. Всё опростилось, приспособилось к массовому производству и потреблению. А когда-то, во времена детства теперешних бабушек, такие иностранки были лишь у редких счастливиц.

Настоящая, немецкая, с карими глазами, хлопающими ресницами и округлыми мягкими руками, она была истинным чудом меж сваленных в кучу мятых коробок и забрызганной извёсткой фанеры.

Куколка казалась бы совсем живой, если бы не оторванная, видимо, уже дворовыми мальчишками, целлулоидная нога, лежавшая неподалёку.

– Ба, возьмём куколку?

– Из мусора ничего брать нельзя! Да и нога у неё…

– Ничего, деда починит! – Петя уже слезал с прогулочной коляски, запутавшись ногой в петле крепёжного ремешка.

Он, конечно же, споткнулся, и возле куклы оказался уже на коленках. Потом мы украдкой принесли её домой и долго мыли в ванной, тёрли щётками, поливали горячей водой и даже обработали спиртом. Волосы прополоскали дорогим душистым шампунем.

Постирали и повесили сохнуть её рубашечку, представьте, с ещё натуральными хлопчатыми кружевами!

А ногу куколке деда, конечно же, прикрутил да ещё и пришил, чтобы больше не отрывалась!

Её полюбили все. Наверное, потому, что она была подкидышем. Ведь жалость – это уже половина любви. Поэтому и любим мы до одури всех найдёнышей – котят, щенят и выпавших из гнезда птенчиков. Деда сшил кукле настоящие кожаные мокасины из старой сумки,

Петина мама – вечернее платье с красным мехом, а я, – джинсы из обрезанных сыном к лету штанин.

Петя неожиданно перестал бояться того, чего, к сожалению, боятся все дети, а именно – темноты и одиночества.

– Я с куколкой… – говорил он, отправляясь спать, и все прежде любимые им – зайцы, мишки и собачки оставались невостребованными.

– Не закрывайте дверь, куколка боится! Куколка знает… Куколка хочет – то и дело было слышно от него. – Я не буду спать, куколка глазки не закрывает!

Куколка стала членом семьи. Все неожиданно обмякли, подобрели, сдружились. Казалось, какая-то неведомая сила подбросила её, как некое связующее звено, в наш уже начинавший стыть и трещать по швам дом.

Прежние обиды, которые не давали молодым запросто заглянуть в комнату к старикам, и наоборот, – старикам хоть чуть смирить свою гордыню, как-то сами собой рассосались.

– Где куколка? Я ей…

– Вы не видели куколку?.. Не у вас?.. – только и было слышно.

Невероятно, но эта кукла вернула нам тогда и семью, и дом – настоящий, тёплый, который, казалось, уже был утрачен безвозвратно.

Прошли годы, и всё у нас опять покатилось в холод и безразличие. Времена такие…

И я невольно стала поглядывать в сторону ящиков для смёта – не выбросил ли кто-нибудь для нас ещё одну куклу-спаситель-ницу?..

Скоро не выдержу, и куплю её в магазине, растреплю волосы, измажу глиной башмачки, и принесу в дом. Вдруг поможет?..

ПЛАКАТЬ ОТ ЛЮБВИ

Что-то с силой бухнуло в дверь, и в комнату влетела Соня, женщина трёх с половиной лет, ещё в сандаликах, но уже в шляпке. Её вертикальные с кисточками ресниц глаза выражали одновременно кокетство и упрямство крутолобого бычка.

Четырёхлетний Андрюша был влюблён в Соню уже полгода – навсегда, целиком и безвозвратно. Если дети гуляли в сквере, Соня, подзадоривая его, сразу же резко устремлялась куда-то в сторону, через плечо поглядывая, следуют ли за ней? А за ней, конечно же, следовали!

Как только Андрюша, запыхавшись, догонял её, она бросалась в противоположную сторону, и всё повторялось – пять, десять, двадцать раз, пока мама не подхватывала падающего малыша и не уносила его домой. Сил у влюблённого не оставалось даже на то, чтобы, болтая ногами в воздухе, сопротивляться. Потом он лежал пластом, почти не шевелясь. «Что поделаешь, кто мало ест, тот мало и может!» – сочувственно выговаривала ему мама. Но аппетита у Андрюши не было, есть он не мог, как ни старался, поэтому был катастрофически слаб и мал – на голову ниже Сони!

В доме любимым местом его было окно. Там, за стеклом, двигался, жил чудесный, ещё не познанный мир, а здесь, дома… Он обводил глазами комнату, ничего интересного не находил, и опять надолго прилипал к стеклу.

Когда, удобно устроившись между горшками цветов, он вдруг замечал возлюбленную, гуляющую внизу с мамой, из груди его вырывался индейский полувизг-полукрик: «Соня! Там Соня!» Он спрыгивал с подоконника и, домчавшись до входной двери, припадал к ней грудью и носом, как будто за пыльным просветом гулкого подъезда мог расслышать её капризное воркование или не по детски тяжёлые шаги.

Сандалии у Сони были тоже на два размера больше, чем у него.

Играть в нашем доме дети могли не более часа. Ровно через час детские нервы не выдерживали взрослых чувств. Вся любовь: все восхищения, придыхания, обожания заканчивались, и влюблённая парочка, вцепившись с двух сторон в какую-нибудь игрушку, покраснев от натуги, начинала истошно визжать. Молодые мамы, успокаивая детей, растаскивали их по углам с увещеваниями и подзатыльниками.

Но всё было тщетно. Сердца этих двоих не выдерживали любви, и, не выдерживая, не понимая, что с нею делать, обращали её в ненависть.

Эти ненависть и любовь были вполне настоящими и требовали много сил! И потому мамам никогда не удавалось всласть поболтать или угостить друг друга чем-то свежеприготовленным и потому аппетитно пахнущим. Тарелки с едой оставались нетронутыми, а на лестнице периодически слышался рёв утаскиваемой под мышкой Сони и её хриплые вопли и рыдания.

Детей приходилось постоянно разводить, им нужна была передышка, чтобы набраться сил для новой встречи. Дверь за Соней и её мамой гулко захлопывалась, и Андрюша в одночасье вдруг понимал, что жизнь кончилась, счастье кончилось, и виной всему был он, да именно он!

И зачем ему понадобилась эта ржавая машинка, которая уже две недели валялась у стены под кроватью? А теперь, а теперь… Глаза его расширялись, зрачки становились бесцветными. Как же так? Как же?.. Но плакать от любви он ещё не научился.

ОТДАЙ МОЮ БАБОЧКУ!

Любовь Ивановна, сорокалетняя бабушка, ещё настолько молодая, что и молодиться не стоило, поставила чемодан под глянцевой магнолией и сладко вдохнула субтропические запахи прибатумского Зелёного мыса.

Четырёхлетний внучек Костик, присев ей на босоножки, с интересом разглядывал будущее жилище. Путёвка была всего на две недели, и поэтому хотелось поскорее отогреться после холодного Питера, всё успеть, всем надышаться…

Лейла, хозяйка съёмного жилья, по внешней лестнице провела квартирантов на второй этаж в светлую комнату со сводчатыми потолками и широко распахнутым окном. Вьющиеся розы опутывали весь внутренний дворик и гирляндами свешивались с забора до самой земли. А прямо под подоконником гуляли индюки и цисарки, гортанно, совсем по-кавказки, общаясь меж собой.

Пока Любовь Ивановна разглядывала рай за окном, Костик затолкал чемодан под низкий прикроватный столик, конечно же, свалив с него замысловатую керамическую вазу, которая тут же раскололась на несколько увесистых кусков.

Хозяйка немедля заглянула в комнату.

– Простите, мы сегодня же купим новую, – смутилась бабушка, отвесив внуку символический подзатыльник.

Лейла молча принесла веник и совок.

Переодевшись, провинившееся семейство отправилось в ближайший универмаг за новой вазой. Слава богу, таких там было предостаточно, причём, всех видов и расцветок. Пока Любовь Ивановна оплачивала покупку, Костик обнаружил на входной двери что-то невообразимое – огромного, с воробья величиной, мохнатого белесого мотылька. Не раздумывая, он схватил его и крепко зажал в ладошке.

Бабушка заметила его добычу только на подходе к дому, хотела отобрать, вдруг укусит, но расцепить пальцы малыша не представлялось никакой возможности.

Полу задушенного мотылька он выпустил только на площадке лестницы у своей двери и тут же начал усердно подталкивать бедолагу к краю верхней ступеньки удачно подвернувшейся обувной ложкой:

– Лети, дулашка!

Дверь соседней комнаты приоткрылась, и на пороге возник мужчина под пятьдесят, в очках, со светло русыми волосами, стянутыми на затылке в почти девчоночий хвостик.

– Надо же, весь в белом. Бородка. Нос кверху. Прибалтиец, наверно… – отметила про себя Люба, – знаем таких, «плавали»…

Когда-то, ещё в юности, в международном лагере, куда Любин папа правдами и неправдами достал ей путёвку, она познакомилась с двумя девочками из Риги. Такие же гордячки, тоже во всём белом, ни с кем не дружили и обзывали всех хрю-хрю. Наши сначала удивлялись и обижались, а потом просто перестали их замечать, обходили, как стулья в полотняных чехлах. Конечно, меж них вряд ли все такие… Но опыт – есть опыт. И что-то внутри Любы встало на дыбы, когда мужчина присел на корточки рядом с её внуком.

– Мальчик, а ты не мог бы уступить мне эту бабочку. Я энтомолог. У меня большая коллекция, и сюда я приехал именно за этим экземпляром. Давай меняться. У меня есть большая поющая раковина – рапан. Я сам её со дна достал.

Мужчина на минуту вернулся к себе и принёс малышу раковину. Тот, конечно же, бросил несчастного мотылька и вцепился в новую игрушку. Обрадованный энтомолог схватил полуживое насекомое и скрылся в своей комнате. В спешке он забыл прикрыл дверь, и Любаше было видно, как, подрагивая хвостиком, энтомолог старательно насаживал бедного мотылька на большую булавку и чем-то прозрачным подклеивал его порванные крылышки.