banner banner banner
От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945
От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945
Оценить:
Рейтинг: 5

Полная версия:

От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945

скачать книгу бесплатно

От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945
Фернан Кайзергрубер

За линией фронта. Мемуары
Воспоминания пехотинца добровольческой штурмовой дивизии СС «Валлония» – откровенный рассказ о ходе событий кампании на Восточном фронте 1941–1945 гг. Унтершарфюрер Кайзергрубер участвовал в боях на Кавказе, в сражениях под Корсунем-Шевченковским и Черкассами, а в ходе обороны – на реке Одер. Прямолинейно, без прикрас и желания оправдаться, автор объясняет, как и почему вступил в германскую армию, делится наблюдениями об отношении к валлонским добровольцам командования и чиновников рейха, а также о том, как их встречали в оккупированных странах. Он рассказывает о своих товарищах, командирах, о боевых действиях, о подробностях солдатского быта. Воспоминания Фернана Кайзергрубера – это взгляд участника событий на боевые действия иностранных добровольцев в составе вермахта во время Второй мировой войны.

Фернан Кайзергрубер

От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942–1945

Посвящается моим товарищам.

Памяти всех тех, кто ушел и кто остался там, погибших в боях и попавших в плен, тех, кто был убит, и тех, кого мы навсегда потеряли.

Памяти моего друга Фрица!

Мы будем вместе и сохраним наше единство до конца.

© Text, Fernand Kaisergruber, 2016

© Photographs, Alexis, J. Gillet, P.K. Weber and the author

© Maps as individually credited

© «Центрполиграф», 2017

От автора

Я использовал имена только тех людей, с кем мне удалось связаться и кто дал мне на это разрешение, как и имена тех, кто достаточно хорошо известен, а также тех, кого уже нет. Для остальных, из соображений тактичности, я пользовался только инициалами.

Погруженный в свое прошлое, я написал эту книгу воспоминаний на одном дыхании, за несколько месяцев 1991 года. С тех пор время от времени я перечитывал некоторые эпизоды в надежде восстановить в памяти подробности, которые сразу не вспомнил.

Даже перечитывая рукопись в первый раз, я задавался вопросом, а стоит ли переписывать книгу, чтобы привнести в нее немного больше «классического» стиля, поскольку я осознавал определенную нехватку литературности в моем сочинении. Правда состоит в том, что я изложил на бумаге все свои воспоминания так, как они приходили ко мне, в моменты вдохновения.

После того как перечитал книгу в последний раз, я сказал себе, что лучше ничего не менять, поскольку первая рукопись – это то, что пришло ко мне естественным путем, и я считаю, что лучше не придумать! Надеюсь, читатели согласятся со мной.

Пролог

Я пишу не «мемуары». Это слишком помпезное слово. После Шатобриана, Бомарше и других я был бы просто смешон!

Честнее было бы говорить о «хрониках», но и в этом случае до меня имелись более знаменитые авторы. Скорее всего, я буду относиться к своим воспоминаниям бесхитростно и без всяческих литературных претензий, без каких-либо прикрас – ничего не добавляя, но и ничего не утаивая. Такое не в моем характере, и было бы просто нелепо «привирать», пережив годы столь драматических и великих событий (иногда и тех и других одновременно).

Я считаю, что жил напряженно, как если бы каждый день должен был стать моим последним, и думаю, что это было замечательно. В любом случае я постоянно находился на острие тех событий, которые в результате оказались для меня крайне важными. Несколько раз я говорил себе, что однажды опишу наиболее интересные годы своей жизни – во всяком случае, наиболее захватывающие для меня из тех, что невозможно забыть… да и как такое возможно? И самое главное – из тех лет, о которых я не сожалею. И как я мог сожалеть?

Ни пять лет войны, ни пять лет заключения в исправительных колониях и концентрационных лагерях Бельгии не сломили меня – как, впрочем, и большинство из нас. Однако одному лишь Богу известно, какие условия были в те времена – и какая переполненность царила в тогдашних исправительных колониях! Что касается меня, то это послужило поводом для укрепления душевных сил и накопления опыта, однако плоды подобных «уроков» определенно не имеют ничего общего с теми, что воображали себе тогдашние «власти», судебные и другие, которые несли ответственность за наши обвинительные приговоры.

Несколько месяцев тюремного заключения – год, возможно, два – было бы вполне достаточно для моего наказания, но все оказалось значительно хуже; однако это уже в прошлом, и у меня не осталось ни сожаления, ни горечи! Не то чтобы (можете поверить мне на слово) я мог бы согласиться с законностью этого обвинения, основанного (не забывайте об этом) на законах, имевших обратную силу и, таким образом, просто-напросто поправших правосудие, но просто это дало мне силы преодолеть все те препятствия, которые жизнь разбросала на моем пути, и еще в большей степени ловушки, расставленные теми же самыми «властями» после нашего освобождения, – такие, как лишение возможности найти работу после отбытия заключения, что подталкивало нас встать на преступный путь, – и все же я никогда не слышал, чтобы кто-то из нас оказался осужденным за «уголовные преступления». Следует помнить, что подобных примеров никогда не существовало (или, по крайней мере, их были считаные единицы), иначе пресса не упустила бы возможности выжать из них максимум возможного и раздуть такой случай (но об этом я скажу позднее).

Подсознательно я сохранил все заметки, сделанные сразу после этих событий, с намерением однажды поведать свою историю. Естественно, некоторые из тех, что касались последних месяцев войны, потерялись в агонии последних дней и во время моего ареста.

Пять лет заключения предоставили мне достаточно свободного времени, чтобы в значительной степени восстановить свои записи, к тому же рядом со мной находилось несколько моих товарищей, которые смогли помочь мне, когда меня подводила память на даты или конкретные места. Более того, во время моего пребывания в других тюрьмах королевства я смог снова увидеться с большинством из уцелевших в нашей общей эпопее.

Окончательное решение писать я принял потому, что Ролан Д. обратился ко мне с просьбой восстановить обстоятельства периода нашего обучения в 1942 году. Тогда же он попросил, чтобы я связал свои воспоминания с другими событиями тех лет, и поэтому вполне логично, что я воспользовался моментом. Читатель должен простить меня за отсутствие определенной целостности повествования между периодом обучения и тем, что произошло потом, но я предпочел ничего не менять – если только самую малость – в этом первоначальном этапе моей жизни в легионе из страха исказить первые впечатления.

Мне придется кратко поведать о последних годах перед войной, чтобы дать понять о направлении моих мыслей и решениях, к принятию которых меня вполне логично привели мои умозаключения. Я никогда не был робок душой, и более чем 75 лет спустя во мне ничего не изменилось!

Начиная это повествование, я сказал себе, что когда-нибудь в будущем мои дети (возможно, также и другие люди, чуть больше заинтересованные в получении информации, чем другие) смогут обнаружить в них что-то интересное и лучше понять все «как и почему».

Чувство горечи? Это правда, порой я испытывал его, однако не поддавался ему – и никогда оно мной не овладеет! Именно это решение я принял много лет назад, когда мог видеть небо лишь через решетки различных тюрем. Я обрел самообладание (не без усилий) ценой напряжения, крови и, более всего, стремления преодолеть все – из-за риска лишиться рассудка или покончить с собой, – другого выбора не существовало! Не стоит забывать, что мы прошли пять лет войны, три с половиной из которых (и более четырех у некоторых товарищей – из тех, что уцелели) протекали в боевых условиях, а затем без всякого перехода от последних (и невероятно тяжелых) месяцев на фронте к беспросветным годам в тюрьмах… а ведь нам было только по 20 лет! Это не протест – не говоря уж о жалобе. Я знаю, что пострадали другие, однако тот факт, что нас победили, совсем необязательно сделал нас неправыми. И было необходимо любым способом «заткнуть» нас и скрыть правду до конца времен!

«Немецкий прорыв возглавили дивизия СС «Викинг» и моторизованная бригада «Валлония». Валлоны яростно сражались бок о бок с дивизией «Викинг», делая все возможное, чтобы доказать, что достойны формы, которую они носили». Эта оценка взята из опубликованного во Франции пятитомника «СССР во Второй мировой войне», из его четвертого тома, где описывалось Корсунь-Черкасское сражение (в нашей историографии это носит название Корсунь-Шевченковской операции. – Пер.).

«Это была одна из частей, попавших в окружение под Черкассами в январе 1944 года, которая в феврале сыграла решающую роль в успешном прорыве; перед бригадой была поставлена задача удерживать коридор выхода из окружения, что было исполнено, несмотря на все катастрофические случайности, исключительно успешно. Считается, что во время этой операции бригада сократилась в своей численности с 2000 до 632 человек… Валлонские добровольцы заслужили высочайшую боевую репутацию за время своей службы в немецкой армии и войсках СС».

Это еще одно мнение, или суждение, взятое из книги «Войска СС» Мартина Уиндроу (Оксфорд, 1992). Такие признания заслуг, к которым мы никогда не стремились – как о которых и не просили, позволяют нам спокойно игнорировать мнения, или комментарии, ряда наших отечественных «историков». Встречаются среди них и честные люди, однако средства массовой информации имеют отвратительную тенденцию их игнорировать!

Предисловие

По крайней мере, девушки были прелестны…

В то время для Ф. Кайзергрубера и его «камрадов» я был террористом. Газета La Lеgia (бельгийское коллаборационистское издание. – Пер.) называла меня бандитом. И я всегда гордился этим. Если бы в 1943 или 1944 году (до декабря месяца) мой командир приказал мне «ликвидировать» Кайзергрубера, я сделал бы это без сожаления, без ненависти, без угрызений совести и без раскаяния. Приказ всегда остается приказом, с какой бы стороны он ни отдавался. О чем слишком часто забывают.

Мои представления о жизни, политические или философские воззрения (которые дались мне не сразу и не так просто) часто противоречили авторским.

Постоянно испытывая в душе неприятие, я все же прочел эту книгу и согласился написать эти строки не из восхищения автором, или его «бургундцами», или их Chanson de Geste (буквально «песнь о деяниях»; жанр французской средневековой литературы эпического содержания. – Пер.), но из любознательности относительно нашей былой истории и из уважения ко всему человеческому. Размышления, отклонения от темы и занятая Ф. Кайзергрубером неуместная позиция часто раздражали меня. Его слепое и наивное восхищение всем немецким, его подозрительность, презрение и сарказм по отношению к тем событиям и людям, столь значимым для меня, часто искушали меня открыть «второй фронт» (при помощи пера). Мне жаль, что его память более придирчива к ошибкам союзников, чем их противников, однако я стоя аплодирую его верности своему слову и своим товарищам.

Когда в самой середине повествования автор воспевает героизм, невзгоды и битвы «бургундцев» из легиона «Валлония», я часто повторяю: «Да так тебе и надо, можешь заткнуть себе это дерьмо в…» Его книга пробудила во мне симпатию к русским, чего до ее прочтения я вовсе не испытывал.

Я уже несколько лет знаю Ф. Кайзергрубера как прямого, честного, порядочного и образованного человека, и я обнаружил черты его замечательного характера, такие как простота, честность, прямолинейность в его же книге. Он свидетельствует за своих друзей и за «остальных» искренних давних противников с определенной точкой зрения, за подлинные идеалы, романтизм и товарищество, которые нынче неизвестны, презираемы и не признаны, но ни с чем не сравнимы.

Истинный фламандец, неизменно преданный незабываемому бельгийскому Сопротивлению в Валлонии, я считаю, что теперь, когда война закончена, солдаты всех сторон, особенно те, что действительно познали на себе огонь битв, рукопашные схватки, страх и смерть, те, кто не ждал развития событий, чтобы присоединиться к тому или иному лагерю, те, кто рисковал всем, должны объединиться – если только они способны слышать и понимать, понимать без распрей, придирок и враждебности полувековой давности. Книга Ф. Кайзергрубера ценна тем, что без всяких прикрас приглашает весь мир испытать свою совесть, потому что он описывает события недостаточно известные или неизвестные совсем, о которых слишком быстро забыли или которые поспешно скрыли, потому что это еще одно доказательство того, что все флаги, все солдаты и все идеи заслуживают высочайшего уважения, поскольку молодые люди, павшие под всеми этими знаменами и за все эти идеи, по-своему мечтали о лучшем мире и более прекрасном будущем. Эта книга доказывает, что если, с нашей точки зрения, легионеры Восточного фронта сражались не на той стороне, они тем не менее не были предателями и что во всех отношениях эти солдаты обладали отвагой, чтобы жить и рисковать жизнью за свои идеалы.

Хоть они и были нашими противниками, я не считаю их своими врагами. Все это, как и мы сами, принадлежит истории. Мои товарищи пали за свободу, откуда бы она ни пришла. Будучи преданным этим идеалам, я считаю, что Ф. Кайзергрубер вправе говорить и писать и что его книга имеет полное право на существование, поскольку представляет собой интерес как символ веры, временами волнующая и всегда уместная, временами кичливая и нелепая и, как всякое свидетельство, крайне личная и субъективная, но живая за счет идеалов, любви, битв, приключений, невзгод, потери иллюзий, надежд и отчаяния нашего поколения, которому в 40-х годах было по 20 лет.

Мне нравится читать о том, что и для «бургундцев», и для «остальных», и для нас, «террористов», девушки повсюду прекрасны и желанны и что, в форме или без нее, «черные» или «белые», все мы по меньшей мере подходим к этой теме одинаково: девушки нашей молодости и отвага наших матерей.

Как человек верующий, я считаю, что мы должны примириться с нашими братьями прежде, чем предстать перед Отцом Небесным. Христос не говорил, что нам следует делить братьев на левых и правых. «Gott mit Uns» – «С нами Бог» (девиз, изображавшийся на гербе Германской империи, широко используемый в немецких войсках с XIX века, в частности выбитый на пряжке ремня. – Пер.) – с этим покончено. Господь не позволит одеть себя в военную форму, даже если называть его Аллахом.

И, как я однажды имел удовольствие заявить перед телекамерами, как верующий или нет, нашему поколению настало время осознать, что час прощания (не с оружием, а с жизнью) приближается и что не столь смешно, сколько бессмысленно предстать пред судом Всевышнего под нашими знаменами и вооруженными автоматами.

    Луи де Лентдекер, член Armеe Secr?te (организация бельгийского Сопротивления. – Пер.). Кавалер Croix de Guerre – Креста войны «За доблесть перед лицом врага»

Глава 1. От мира к войне

На мою долю выпали счастливые и беззаботные, даже привилегированные детство и юность. Ничто не побуждало меня отправиться на поиски чего-либо другого. Как любят говорить военные следователи, никаких смягчающих обстоятельств. Да я и не заявлял ни о чем подобном! О чем я утверждал, со всей определенностью и рвением, – так это о полной ответственности за свой выбор. Даже если окружение, в котором я жил, несомненно могло объяснить такой путь развития, я бы не признал этого, по крайней мере в большей его части, поскольку, хотя выбор моих старших братьев и не отличался от моего, мои родители и сестра вовсе не одобряли его.

Уже с 13 или 14 лет мои друзья были в основном старше меня. Я общался с друзьями своих братьев и перенял политические убеждения одного из них. Я не пропускал политических собраний – проходили ли они в местном рексистском клубе на улице Мерсели, в «Зоннеке», во Дворце спорта или на выезде – на шоссе де Вавр в Одергеме[1 - В настоящее время в юго-восточной части Брюсселя. (Здесь и далее примеч. ред.)]. Я побывал в [церкви] Св. Марии в Ломбеке, а также в Плац-Кейм в Ватермале[2 - На юго-востоке Брюсселя, за Одергемом.], чтобы участвовать во встрече лишенного духовного сана аббата Моро. Суаре – воскресные собрания – посещало много народу.

Мой юный возраст не мешал мне улавливать связи между действиями определенных властей, особенно религиозных. Это проявлялось в соответствии с обстоятельствами, а точнее, относительно поведения нашего приходского священника, к которому, несмотря ни на что, я испытывал некоторое уважение – по крайней мере, до того дня, пока, с некоторой иронией, не убедился в его непоследовательности и двуличности.

Мы жили в 200–300 метрах от рабочих кварталов, стойких «красных» кварталов, где Jeunes gardes socialiste – молодежная социалистическая гвардия и Faucons Rouges – молодежное движение «Красный сокол»[3 - «Красный сокол» – организованное в 1928 г. и состоявшее в основном из рабочей молодежи движение, сохранившееся и до наших дней.] значительно превосходили численностью «добропорядочных прихожан» – что само собой разумеется – и скаутов-католиков, к которым принадлежал и я, – до того дня, когда, как это ни парадоксально, они вдруг решили, что мои идеи в целом являются недостаточно ортодоксальными!

Из-за близкого соседства и в силу обстоятельств у меня имелись друзья и среди «красных». А как могло быть иначе? Тем более что я не имел предрассудков, как некоторые священники и другие «взрослые». Хоть я и сказал «некоторые», на самом деле их было много. А среди «красных» были и истинно верующие люди (можно сказать, честные люди), очень хорошие ребята. Но наш приходской священник имел совершенно противоположную точку зрения. Он считал, что есть «заслуживающие уважения» люди и «остальные», которые такими не являются. Таким образом, в один прекрасный день он пришел к моему отцу, чтобы сказать, что «кое-кто» видел меня разговаривающим или играющим с теми «остальными». Вот так, не более и не менее!

Несмотря на то что мой отец был очень близок с приходским священником, будучи членом и даже президентом различных конгрегаций и других церковных объединений, он крайне вежливо и даже дипломатично ответил, что я, вне всякого сомнения, нахожусь в процессе становления своих взглядов, а также воззрений. Когда приходской священник (вместе со своими благими намерениями) ушел, отец все же посоветовал мне быть осторожнее в выборе связей и, при необходимости, разобраться в них.

Когда, чуть позднее, начались выборы 1937 года – на которых Леон Дегрель противостоял Ван Зеланду, благо надежные люди мало-помалу отстранились от меня, и я спрашивал себя, кто на них так повлиял, поскольку не мог представить себе, что это произошло благодаря советам нашего приходского священника. Я задавался вопросом, не привиделось ли мне это, поскольку по первой серии предвыборных плакатов, которые я видел – которые мог видеть весь мир, – выходило, что эта благонамеренная католическая молодежь теперь объединилась, словно добрая семья, со всеми теми, кого меня призывали избегать, отказывая мне даже в праве разговаривать с ними (либералы, социалисты и католики объединились вокруг Ван Зеланда, как коалиционного кандидата, против Дегреля. – Авт.). Вместе они выпустили плакаты, восхвалявшие добродетели и принципиальную честность Ван Зеланда. Они пили на брудершафт в местных бистро и быстро объединились, очевидно, для того, чтобы нанести нам поражение чуть ли не во вселенском смысле, против чего у нас не было никаких союзников.

Если бы я оказался столь наивен, как думал наш приходской священник, я был бы просто потрясен, но, увы, я был совсем не таким. Наоборот, это заставило меня задуматься над постоянством и непостоянством… «духовных властей»!

Во время скандала с Ван Зеландом[4 - Зеланд Пауль Ван (1893–1973 гг.) – бельгийский юрист, экономист, католический политический и государственный деятель; в марте 1935 г. стал премьер-министром правительства национального единства, состоящего из трех основных партий – католической, либеральной и социалистической; весной 1936 г., в результате агитации рексистов, его правительство подало в отставку.] я помню, как вышедший из церкви в нашем квартале Ван Зеланд приближается к одному из моих товарищей, выкрикивавшему «Да здравствует РЕКС! Долой Ван Зеланда!» и протягивавшему тому газету.

Я также помню долгое ожидание на верхушке какого-то высокого телефонного столба в то время. Это случилось на бульваре Суверенитета, в самом начале проспекта Шадро, в день выборов. Мы прикрепили на самом верху большой белый лист с одним из предвыборных лозунгов. Только мы собрались спускаться, показались двое полицейских, вручную кативших свои велосипеды и остановившихся прямо под нашим насестом. Мы думали, что они заметили и теперь поджидают нас. На самом деле это оказалось всего лишь простым совпадением. Примерно через час полицейские укатили. И тем не менее мы оставались наверху, открытые всем ветрам, пока они не уехали!

Воскресенья в местном рексистском клубе на улице Шартре не могли пожаловаться на недостаток воодушевления или, временами, тревожного ожидания, когда мы надеялись на чудо – возможность профинансировать публикации в завтрашних газетах. Эйфория выборов 1936 года, оцепенение после выборов 1937 года – но никакого падения духа! Не думаю, что я когда-либо встречал подобный политический накал, такую искреннюю преданность в какой-либо другой партии.

Очень часто мы возвращались поздно вечером, после собраний или после расклеивания предвыборных плакатов, и редко одни. Мы готовили cr?pes – чипсы и ели их в мальчишеской компании до поздней ночи, пока мои родители спали наверху или делали вид, что спят. Сумасшедшая обстановка этих собраний протекала в узком кругу друзей. Чтобы лучше понять более поздние последствия, нужно было знать ту жаркую и бурную атмосферу.

Потом была война в Испании и молитвы за Франко. Затем кампания в Абиссинии. Я больше симпатизировал дуче, чем каудильо. Так мы прошли через все те политические события, чтобы очутиться перед аншлюсом[5 - Имеется в виду присоединение к Германии Австрии в марте 1938 г.], Мюнхенским соглашением[6 - Имеется в виду подписанное в конце сентября 1938 г. соглашение правителей Англии, Франции, Германии и Италии (Чемберленом, Даладье, Гитлером и Муссолини) о передаче Германии важнейших пограничных районов Чехословакии. Вскоре последовало расчленение Чехословакии, свои куски получили Венгрия и Польша.], Германо-Советским пактом[7 - Имеется в виду пакт о ненападении, который СССР был вынужден заключить с Германией 23 августа 1939 г. после срыва 17–21 августа делегациями Англии и Франции переговоров о военной конвенции для противостояния угрозе со стороны Германии; Советский Союз также уже вел боевые действия против Японии на р. Халхин-Гол, грозившие перерасти в большую войну.] и «ненастоящей («странной») войной»[8 - «Странная война» на Западном фронте с сентября 1939 по май 1940 г., когда вермахт перешел в наступление и быстро разгромил французов, англичан, бельгийцев и голландцев.] – вплоть до войны настоящей! Моих братьев мобилизовали, и один оказался на канале Альберт, а другой в От-Фань (национальный парк в Бельгии, в Арденнах. – Пер.).

Вечером 9 мая 1940 года я, как обычно, ложусь спать без всяких дурных предчувствий, кроме подспудной тревоги, появившейся среди моих знакомых после объявления союзниками (Великобританией и Францией) войны 3 сентября 1939 года. Когда на следующий день, проснувшись, я открываю глаза, у меня сразу же появляется какое-то странное ощущение. Ощущение чего-то необычного, разбудившего меня. Я слышу похожие на фейерверк звуки разрывов, и это посреди белого дня. За портьерами сияет солнце, несколько лучей проникают в комнату, прорезая полумрак. Заинтригованный, я вскакиваю на ноги и отдергиваю портьеры. Солнце немедленно заливает всю комнату. То тут, то там на небе внезапно появляются маленькие белые облачка, вслед за чем мгновенно следуют звуки разрывов. Я решаю, что это учебная противовоздушная стрельба по самолету, но поначалу ни одного самолета не замечаю. И только чуть позже вижу первый, затем второй и, через небольшой промежуток времени, третий – улетающий прочь и едва уходящий от обстрела.

Небо выглядит изумительно голубым и чистым, без малейших облаков, за исключением нескольких небольших клубов дыма от зенитного огня. Не уверен, что это действительно зенитный огонь. Несмотря на ранний час – а я чувствую, что еще очень рано, – необычайно тепло. Взгляд на часы подтверждает: нет и шести утра.

На мгновение чувствую себя растерянным, не зная, что и думать. Но вскоре приходят мысли о войне, которые я поначалу отвергаю, но которые возвращаются и не отпускают меня. Это почти наверняка! Все происходит над казармами Эттербека (одна из девятнадцати коммун, образующих в совокупности Брюссельский столичный регион. – Пер.) и над плац-парадом. Кроме того, как-то непривычно спокойно. На улицах никакого движения. Правда, еще слишком рано. Семьи только начинают пробуждаться. Наверняка мои отец и сестра тоже проснулись. Немного погодя они уже в моей комнате и мы обсуждаем происходящее на наших глазах представление. Затем мы спускаемся вниз и включаем радио. Оно подтверждает: это действительно война! Правительственное коммюнике сменяется посланием короля, затем музыкой военного марша.

Умывание не занимает много времени. Все это время не прекращается зенитный огонь и к грохоту добавляются другие звуки. Свист и резкий треск, уже значительно ближе, сотрясают воздух и нервы. Мы спускаемся в подвал, прихватив с собой матрасы из свободных спален. Закрываем ими полуподвальные окна кладовой и прачечной.

Шум удаляется; мы выходим на улицу посмотреть, что происходит. Выходят соседи, и начинается обсуждение. Тут же появляются густые клубы дыма в 100 метрах от нас, и мы направляемся в ту сторону. Когда добираемся до места, видим, что горит дом некоего В. Т. – как мне кажется, страхового агента – или соседний с ним. Точно не знаю, в котором из двух он живет. Крыша охвачена огнем. Ее пробила зажигательная бомба. Другая оказалась на путях трамвайной линии, прямо в выемке рельса. Похоже на шестигранный цилиндр диаметром 6–7 сантиметров и 35–40 сантиметров длиной. Он состоит из двух частей и чего-то вроде ниппеля на одной из сторон. Кажется, одна из частей сделана из алюминия, а другая из какого-то другого металла.

Здесь я встречаю своего друга, Фредди, соседского сына. В стороне от группы взрослых мы на свой лад обсуждаем происходящее, и наши мысли обретают определенную форму: в школу мы сегодня не идем, как и, наверняка, в последующие дни. Действительно началась война. Если честно, все прочие заботы быстро улетучились перед этой приятной перспективой.

Пока взрослые дожидаются пожарных и более всего беспокоятся о зажигательной бомбе и ее обезвреживании, мы с Фредди, крайне заинтересованные бомбой на путях, приближаемся к ней. Мы делаем заключение, что раз она не взрывается, то в ней нет заряда. Мы поднимаем ее, держим в руках и, чтобы обследовать, передаем друг другу. Интересно! Если нажать на ниппель, он движется и уходит в глубь цилиндра! Теперь он утоплен и, после предположения Фредди, что если освободить ниппель, то бомба сработает, я не осмеливаюсь отпустить его. Слегка встревоженный, я не ослабляю давление на ниппель.

Тут взрослые замечают, что мы делаем, и, выкрикивая, что мы сошли с ума, подаются назад. Внезапно ко мне возвращается уверенность. Я прошу Фредди принести мне деревяшку, которую он выдергивает из куста сирени в маленьком садике. Мы помещаем ее на ниппель, и я туго связываю всю эту конструкцию носовым платком. Люди ругают нас всякими словами и требуют, чтобы мы положили бомбу на место. Какой-то мужчина приносит стремянку и ставит ее на путях рядом с маленькой бомбой. Другой привязывает к верхушке стремянки красную тряпку, дабы привлечь внимание и чтобы, как он поясняет, трамвай случайно не наехал на бомбу. Это напоминает нам корриду, однако мы с Фредди уже ищем другие развлечения, строим другие планы и думаем, куда бы еще податься. Пожар уже унялся. Выгорел только чердак.

Последующие дни изобилуют событиями. Я вижу по меньшей мере двух арестованных священников в сопровождении гражданских. Судебные власти заменяются гражданскими. Это определенно чисто бельгийское помешательство. Прелюдия к тому, что произойдет в 1944 и 1945 годах! Взрослые на полном серьезе утверждают, будто среди нас полно вражеских парашютистов! Им также кажется, что эмалированные металлические знаки, прославляющие достоинства цикория, «кто пил, тот будет пить», на обратной стороне имеют послания, адресованные «пятой колонне». Поэтому мы, в насмешку, следуем примеру взрослых, срывая эти знаки, уверенные, что никто не посмеет нам что-нибудь сказать. А если кто-то скажет, что мы негодники, то мы всего лишь следуем примеру взрослых!

Множество народу носится задрав головы, надеясь обнаружить парашютиста, спускающегося к ним с небес – желательно невооруженного, разумеется! Кажется, 11 мая появляется подразделение бельгийской армии, которое занимает позиции на равнине выше каменоломни, в 200 метрах от нашего дома вверх по улице. Лейтенант Ивон М., командир этого подразделения, останавливается в нашем доме. На следующий день подтягиваются английские солдаты с тяжелыми зенитными орудиями. Один или два офицера также останавливаются у нас. Таким образом я увижу довольно много людей, которые приходят к нам домой, чтобы сообщить всем этим военным информацию, уверенный, что любой из них способен выложить им все секреты Генерального штаба.

Мы с Фредди пребываем в растерянности, а также здорово веселимся, не зная, какое из этих двух чувств появилось раньше, поскольку ошарашены наивностью взрослых. Я бы соврал, сказав, что мы просто развлекались, не замечая трагизма ситуации, но думаю, могу без особой самонадеянности утверждать, что мы с Фредди, хоть нам едва исполнилось семнадцать, сохраняем хладнокровие куда лучше многих из окружающих нас взрослых, которых мы до того времени более или менее уважали – за исключением моих родителей, перед которыми я втайне благоговел, хоть и не говорил им об этом. Возможно, хоть я и повторяюсь, это происходило из-за нашего возраста, но лихорадочное состояние этих людей поражало и тревожило нас.

Пару ночей мы спали в подвале, под прикрытием матрасов, уступив спальни военным. В те дни мы с Фредди завели много друзей среди бельгийских и английских солдат, но выбирали их среди рядовых, оставив офицеров родителям и другим взрослым. Приглашали их выпить с нами кофе, иногда в саду. Чаще ночью, чем днем, зенитки у нашего дома беспокоили нас, прерывая сон.

13 мая, совершенно неожиданно и к нашей великой радости, из От-Фани возвратился один из моих братьев, служивший в 1-м драгунском. Они с товарищем прибыли на «Мармоне»[9 - Видимо, имеется в виду бронеавтомобиль «Мармон-Херрингтон».], это что-то вроде разведывательного бронетранспортера на резиновом ходу. Их подразделение ждет переформирование в Мейсе (к северу от Брюсселя), где они немедленно доложили о прибытии и к вечеру возвратились ночевать домой.

До сих пор я не испытывал особого восхищения Гитлером из-за непомерно хвалебных статей, прославлявших его социальные и политические достижения, и, косвенно, из-за своих симпатий к фашистской Италии и франкистской Испании. К тому времени мои убеждения, как и убеждения остальных, сильно пошатнулись. Более того, окружение и оголтелая демократическая пропаганда утомляли нас. Для достижения большего результата они не придумали ничего лучшего, чем вытащить на свет все те страшилки, которые наивные люди и младенцы проглатывали перед сном с широко раскрытыми глазами, – о детях с отрезанными руками, о парочках, связанных спиной к спине и брошенных в Маас…

Тем временем наши политические лидеры дали ясно понять, что каждый рексист обязан выполнять свой долг в рядах армии или на другом посту. Поэтому с огромным удивлением мы узнали об аресте Вождя[10 - Вождь движения РЕКС Леон Дегрель – основатель и руководитель рексистской партии.] и его позорной депортации вместе с Жоресом Ван Севереном, лидером «Вердинасо»[11 - «Вердинасо» – Verbond van Dietsche Nationaal-Solidaristen, Союз германской национальной солидарности; авторитарная, вдохновленная фашистскими идеями политическая партия в Бельгии и Нидерландах, основанная Жоресом Ван Севереном в 1930-х гг.], и другими симпатизирующими – людьми иных политических взглядов. Среди депортированных были воинствующие коммунисты, евреи и огромное число людей, по разным причинам приехавших из Центральной Европы. Таким образом, власти нашей страны оказались виновны в первых депортациях – задолго до того, как вопрос о депортации нынешним врагом действительно стал вопросом. Хуже того, их возвратили в страны, к которым они не принадлежали по национальности! Я не могу найти примера в других странах, которые бы поступили так же!

14 мая, в 22:00, с матрасом на крыше автомобиля, мы оставили наш дом, намереваясь добраться до Португалии, а оттуда, если повезет, до Конго. В дальнейшем я узнал, что для военного времени использовать автомобиль подобным образом – стандартная процедура для любых моделей, включая самые дешевые. В машине нас восемь: шесть взрослых, маленькая девочка и я. Не без проблем мы разжились бензином и провели ночь в Ассе (городок северо-западнее Брюсселя. – Пер.), в кафе, где уже ночевало множество других беженцев.

15-го выехали в сторону Нинове (город в Бельгии на реке Дандр. – Пер.), затем Турне (бельгийский город в провинции Эно на реке Эско (Шельда. – Пер.), в Фраудмон (район в Турне, пригород. – Пер.), где проводим ночь на ферме. Дороги были забиты всевозможными транспортными средствами, как гражданскими, так и военными, блокировавшими нормальное движение и принуждавшими к бесконечным объездам. Пару раз низко над нами пролетал немецкий самолет, но не обстреливал на бреющем полете. Однако до нас доносились отдаленные глухие взрывы. Люди безапелляционно утверждали, что это бомбардировка Булони, Кале и Дюнкерка, однако я задаюсь вопросом – откуда они могут это знать?

16 мая, в 14:00, с помощью предусмотрительно розданных банкнот, мы пересекали французскую границу. По человеку в французской форме – не знаю какой, военной или таможенной, – на каждой подножке, и мы без проблем пробрались сквозь плотную, враждебно настроенную толпу. Это преимущество обеспечили деньги фирмы – платят за все; покупают все. Коррупция – даже в таких обстоятельствах! Задерживаемся на пару часов; остальные здесь уже со вчерашнего вечера!

Дороги с этой стороны границы забиты точно так же, как и с другой. Поток растянулся настолько, насколько может видеть глаз. Автомобили, повозки, пешеходы – все нагружены выше всякой меры. Я даже вижу погребальные дроги и повозки, которые тащат собаки. Много остановок и часто надолго. На обочинах вышедшие из строя автомобили, повозки со сломанными колесами или осями, развалившиеся или слишком перегруженные, и пешеходы, которые не могут дальше идти.

Во время одной из остановок, немного более длительной, чем остальные, мы становимся свидетелями невероятной сцены, кошмарного зрелища! В 20–30 метрах перед нами из своего автомобиля вылезает мужчина, намереваясь пойти через поле к ферме. Одет он в серый плащ, ему, видимо, не меньше 40 лет, и он довольно плотный. Из колонны раздается крик, затем еще несколько. Я не могу разобрать, что кричат люди, бросающиеся к оставившему колонну человеку. Затем понимаю: «Парашютист!»

Когда я, вместе с другими, осознаю ситуацию, я говорю, я кричу, я ору, что этот человек только что, прямо перед нами, вышел из машины! Жена человека в плаще всеми силами пытается объяснить людям, что это ее муж и что он направляется на ферму, чтобы достать для детей молока. Ничто не помогает! Десяток людей набрасываются на мужчину и бьют его. Дети рыдают, жена плачет и борется с обидчиками. Пожилые родители прижимаются друг к другу в автомобиле. Какая-то старая карга кричит, что она видела, как этот человек спустился с неба, что это парашютист! Это она заварила кашу, она первая закричала.

Никому в голову не приходит абсурдность происходящего. Будь он действительно парашютистом, сотни, может, даже тысячи людей увидели бы, как он спускается, да и парашют никуда бы не делся – ведь мы на открытой местности! Мужчина падает под ударами людей, продолжающих бить его, но никто не вмешивается, даже на словах.

Обходя автомобиль жертвы, с детьми и пожилыми родителями внутри, колонна движется дальше. Женщина на дороге рядом со своим мужем, убийцы забираются в свои машины. Каждый продолжает путь, как если бы ничего не случилось!

Кто виноват, что все эти люди оказались на дорогах, обезумевшие и сбитые с толку, кто виноват во всех этих трагедиях – потому что я удивился бы, если такое оказалось бы единичным случаем. Война и вторжение хорошее оправдание. Большинство правительств того времени, руководители стран, жаждущие управлять всем, ударились в панику. Они закончили тем, что поверили в собственную ложь, запугали самих себя. Лгали, сеяли панику, заставили всех этих людей заполнить дороги. И сбежали сами, в буквальном смысле слова, одновременно убегая от ответственности, но гораздо с большим удобством, нежели все эти несчастные люди!

Несколько месяцев спустя эти же самые люди поймут, что им нужно вернуться в свои дома, вернуться без страха! Восстанавливать страну – и это правда, что немцы кормили их на пути домой и даже снабжали бензином!

После этого эпизода мы добираемся до Дуэ (город на реке Скарп и канале Сансе на севере Франции), где находим какую-то еду, и продолжаем наше путешествие в Аррас (главный город французского департамента Па-де-Кале. – Пер.). Мы обедаем и, хорошенько отмывшись, находим временное жилье в доме неких очаровательных людей. Ночью город бомбит немецкая авиация, но меня будит английская зенитная батарея, расположившаяся позади сада. Каждый раз, когда она дает залп, дом сотрясается, а я подскакиваю. Утром знакомимся и завтракаем с зенитным расчетом. Обмениваемся адресами. Отличные ребята. По пути к железнодорожной станции видим пылающие здания Французского банка, пакгаузов и разрушенного жилого квартала.

Ну да, мы решили продолжать наш путь по железной дороге. Несмотря на вместительность и комфорт «Паккарда» генерального директора-президента фирмы, продолжать передвигаться в таких условиях невыносимо. На платформе железнодорожной станции, кишащей разношерстной толпой, навьюченной всевозможным багажом и всякого рода мешками, женщина нянчит ребенка, как если бы, кроме них, здесь никого не было. Поезда тоже битком набиты. Вместо них мы предпочли пассажирский состав с его весьма относительными удобствами, о котором нам только что сообщили. Поезд отправляется в Париж. Мы едем вместе с группой студентов.

В Париже мы провели несколько часов в отеле «Альтона» на улице Фобур-Пуассоньер, где больше не осталось номеров, в которых можно переночевать. Мой отец со своим коллегой отправились искать временное пристанище. Париж лихорадило. Первую часть ночи мы провели в баре отеля вместе с каким-то американским журналистом. Два или три раза звучали сирены воздушной тревоги, но никто не пытался найти укрытие. Закончили ночь в каком-то злачном баре, мы с сестрой – в борделе! Это все, что мы смогли найти для ночлега!

19-го, после недолгой ночевки, такси высадило нас у вокзала Аустерлиц, и в 6:30 экспресс помчал нас в Бордо, где мы договорились о встрече с секретарем и шофером с машиной. Прибыв вечером в Бордо, мы с огромным трудом нашли место для ночлега. Жрицы любви под боком, мы снова в борделе, где полным-полно блох.

20 мая мы позавтракали в «Мезон де Бразил» – «Доме Бразилии» (общежитие в парижском университетском городке. – Пер.). Одна группа снова отправилась на поиски пристанища, пока другая искала автомобиль. Мы нашли и то и другое – сторожку в доме барона «Икс», с чьих виноградников поставлялось вино для фирмы моего отца. Затем мы сняли помещение на улице Святого Северина, недалеко от базилики Святого Северина. Нам стало известно, что мы не сможем пересечь испанскую границу с архивами компании, поэтому решили остаться в Бордо, по крайней мере пока.

22 мая я отправился на вокзал Святого Жана, чтобы вступить добровольцем в бельгийскую армию. К моему бескрайнему удивлению, бельгийский и французский офицеры, которых я встретил там, отправили меня домой со словами: «Вы хотите продлить войну?» Ну нет, это в любом случае без меня! Здесь в офисе трудился юный бельгийский бойскаут, которого я сейчас уже не помню. Однако случится так, что я повстречаю этого парня в 1942 году на Восточном фронте, в совсем другой форме! Это наш друг, Фредди Ж.

В один из последующих дней я отправился на биржу труда в надежде найти какую-нибудь работу, чтобы делать что-то полезное, но все впустую. То же самое происходило и в Национальном обществе юго-западной авиационной промышленности, и в других фирмах, которые публиковали объявления о найме на работу. Они говорили, что не доверяют «бошам с Севера»! (Бош – презрительное прозвище немцев во Франции. – Пер.) И это называется они «нанимают»!

С тех пор и до самого конца моего временного пребывания в Бордо я проводил время в прогулках – к площади Кинконс, в парк Кодерана (пригород Бордо. – Пер.), вдоль линии причалов, где был пришвартован пассажирский корабль Бельгийской мореходной компании, на площадь Шапо-Руж и в другие общественные места. Также я часто наведывался в дом моей французской тетушки, которую мы встретили здесь; кузина и кузен становились моими частыми спутниками в этих экскурсиях. Я не видел их с самого детства. Во время нашего пребывания в Бордо город бомбили, и несколько бомб упали на квартал Святого Северина, где живем мы. Если не ошибаюсь, было трое или четверо убитых и несколько раненых.

Я мог бы с легкостью привести множество подробностей, но они не имеют существенного значения, за исключением одной, поразившей меня. 22 июня, в день прекращения боевых действий, или чуть раньше я увидел на другом берегу Гаронны немецкие войска, в основном танки. Танкисты подогнали машины к берегу, чтобы помыть их. Они мылись сами и брились, пристроив зеркала на броне. Со своего берега мне было прекрасно видно, что происходило на другом. Если я правильно помню, то на этом основании я сделал вывод, что немецкие войска войдут в город на следующий день.

В тот день в центре города собралась толпа, чтобы поглазеть на вступление этих войск. Должен заметить, что они хорошо выглядели и произвели на жителей Бордо благоприятное впечатление. Отлично одетые, отлично экипированные. Какой контраст с войсками союзников, которых я до этого видел, – возможно, за исключением англичан, они, несомненно, выглядели менее небрежно, но чьи шлемы и униформа казались мне довольно нелепыми. Естественно, я не осмеливался произнести этого вслух, однако стоявшие рядом жители Бордо, не смущаясь, громко выражали свое восхищение.

С оркестром впереди танки, мотоциклы, конница и пехота проходили маршем в таком идеальном порядке, какого я не видел ни в одной армии, за исключением, быть может, русских, но это уже значительно позже. Толпа вокруг меня не верила своим глазам. Это впечатляло сверх всякой меры!

В последующие дни можно было видеть военных, прогуливающихся по городу, осматривающих памятники и достопримечательности, заглядывающих в магазины. Никакой вольности в одежде или поведении, во всем предельно вежливые, они передвигались небольшими группами по два-три человека с такой дисциплинированностью, которая превосходила все, к чему мы привыкли. Таково было мое первое знакомство с немецкими войсками, и такими были мои первые впечатления.

В начале сентября мой отец решил вернуться в Бельгию. Немцы, естественно, снабдили его автомобиль бензином, но мы вернемся домой по железной дороге. В Брюсселе мы появились 8 или 9 сентября, и в дороге нас кормил немецкий Красный Крест. Мои братья вернулись из армии, и тот, что еще не женат, жил в нашем доме.

В последующие дни у меня несколько причин для удивления. На улице я встретил соседа в моем галстуке и рубашке! Вместе с одеждой исчезло еще несколько предметов. Удивление быстро прошло, и мой отец не хотел, чтобы я разбирался с соседом по этому поводу. Когда мы уезжали во Францию, отец доверил ключи от дома одному из соседей, на тот случай, если вернется мой брат. Перед своим отъездом этот сосед оставил ключи другому соседу, тому, кто обновил свой гардероб за мой счет. Позднее я узнал, что этот человек вступил в движение Сопротивления и был за это награжден, но тогда, в 1940 году, я никак не мог считаться коллаборационистом. Таким образом, он боролся на стороне Сопротивления еще до того, как оно было создано, и, несомненно, принимал превентивные меры.

Все это никак не мешало возвращению к более или менее нормальной жизни. Несколько дней спустя я возвратился к изучению агрономии, но быстро понял, что утратил к ней интерес. Я закончил школу четыре месяца назад. Четыре месяца я жил в условиях полной свободы! И теперь время шло к началу марта 1941 года.