скачать книгу бесплатно
Суворовец Соболев, стать в строй!
Феликс Васильевич Маляренко
Повесть о том, как одиннадцатилетний Санька Соболев попадает в суровую армейскую среду Суворовского училища и пытается найти своё предназначение в жизни. Эта книга – о дружбе, о возмужании, о становлении характера. Это повесть о настоящих мальчишках и для мальчишек написана, со слезами и улыбкой, легко читается и держит в напряжении до последней страницы. Для широкого круга читателей.
Феликс Васильевич Маляренко
Суворовец Соболев, стать в строй!
© Ф. Маляренко, 2020
© Издательство «РуДа», 2020
© С. Теплов, иллюстрации, 2020
Глава 1
На левом фланге
– Рота, бегом!
По этой нелюбимой команде Санька прижал руки к груди, и так крепко, что вдоль спины побежали мурашки.
– Марш! – и рота, топоча в ногу, равномерно, как хорошо отлаженный двигатель, принялась отстукивать по дороге.
– Раз-раз-раз, два-три, – посчитывал сержант Чугунов, и рота под «раз» притоптывала левой, под «два» – правой, под «три» – снова левой. Но равномерный стук продолжался недолго: Санька продирался на обочину дороги и, пока продирался, сбивал ритм движения роты.
– Соболев, что там у Вас произошло? – нервно и часто дыша, спрашивал сержант Чугунов.
– Шнурок развязался, – оправдывался Санька.
– Вечно Ваши шнурки, – сердито отмечал Чугунов и тут же восстанавливал ритм движения роты. Раз – под левую, два – под правую, три – снова под левую ногу.
Санька завязывал шнурок и, набирая темп, старался догнать роту, которая к тому времени уходила за корпус. Он ковылял, бежал, задыхался, но успел, когда она остановилась перед казармой.
– Разойдись, заправить постели, почиститься. До построения – двадцать пять минут, – скомандовал сержант, а сам направился навстречу Саньке.
– Соболев, что у Вас за шнурки? Не шнурки, а черви неуправляемые. Когда хотят, тогда и развязываются! Особенно им нравится делать это во время пробежки.
– Но я догонял! Бежал, торопился…
Сержант посмотрел и махнул рукой:
– Чтоб Ваши шнурки больше не развязывались! А то вечером будете до блеска драить туалет. Хоть морской узел пробуйте, но это последнее предупреждение.
После совета о морском узле Санька направился в роту и стал быстро заправлять постель. Потом схватил полотенце и помчался в умывальник. Там очередь за каждым из семи кранов с холодной водой тянулась до утреннего осмотра. Санька повесил на плечо полотенце и стал ждать.
– Приготовиться к построению! – команда сержанта, обогнув коридор и площадку дневального, вошла в умывальник, и места у кранов тотчас же освободились. Санька быстро намылил лицо, шею, уши, выдавил из тюбика пасту и, закрыв глаза, принялся нещадно драить зубы. Потом окатил себя водой, быстро ополоснул рот и на ходу, вытирая голый торс, побежал вдоль вытянувшегося во весь коридор ротного строя.
– Опять Соболев! – прогремел голос сержанта. – Ну теперь вся рота будет вынуждена Вас ждать.
– Пусть, пусть оденется, – мягко сказал старшина Горунов.
Санька, путаясь, влез в майку, потом, торопясь, натянул гимнастёрку и, уже на ходу застёгивая пуговицы, вклинился в строй на своё место на левом фланге рядом с другом Витькой Шадриным.
– У, жаба, – успел поймать он на лету брошенное ему Серёгой Яковлевым, хихиканье Рустамчика Болеева и сочувствующий шёпот Витьки:
– Надо было сразу брать полотенце, вместе бы помылись, постель потом бы заправил.
– Становись, равняйсь, смирно! – скомандовал сержант, когда удостоверился, что Санька занял своё место в строю, замер и прижал кулаки к лампасам. – Равнение на середину! – сержант, чётко выделяя слова, отчеканил доклад.
Рота, после команды старшины «Первая шеренга, шаг вперёд, шагом марш! Кругом! Вольно!», волной двинулась вперёд и повернулась лицом ко второй.
Старшина приказал сержантам проверить взводы, а сам прямиком направился к Саньке, который, даже после команды «Вольно!», вытянувшись в столбняк, с волнением смотрел на приближающегося к нему старшину.
– Опять Вы, Соболев, плохо бляху почистили, ботинки бархоткой не гладанули, воротничок пришили криво. Ну-ка, расстегните две верхние пуговицы гимнастёрки! Так и есть – грязный.
Старшина был самым добрым человеком в роте и училище и вторым на всём белом свете. Первым была мама. Он говорил тихо, как бы жалея, и никогда не наказывал. Он был такой аккуратный, что рядом с ним любой вычищенный и выглаженный суворовец чувствовал себя неуютно, и хотел что-то на себе исправить, удалить лишнюю пылинку, и где-то ещё раз пройтись утюжком. К его груди прилипли три планочки боевых орденов и медалей. – После занятий зайдёте ко мне в каптёрку, и будем вместе пришивать воротничок.
Потом старшина ещё раз посмотрел на него сверху, и во взгляде, упёршемся в стриженую голову, было столько недоумения, и Саньке вдруг показалось, что ему ещё надо макушку намазать асидолом и натереть до медного блеска.
– Да?! – одновременно вопросительно и восклицательно произнёс старшина, и в этом «Да?!» опять было столько всего недосказанного сказано мягко и высказано не совсем понятно, что Санька решил: сегодня после занятий обязательно…Но не успел он додумать, как с правого фланга взвода доползло Серёгино «жаба», рядом прокатился смешок Рустамчика и протянулся слабый шепоток Витьки Шадрина: «Надо было сразу в умывальник зайти, и ты бы всё успел».
– Нет, – задумчиво произнёс старшина. – Вам бы на бухгалтера учиться, командира из вас, наверное, не получится. А если и получится, так не очень…
По дороге на завтрак Санька шёл в строю и думал, что после занятий он обязательно перешьёт, отчистится, отгладится, и тогда-то старшина выведет его перед строем и скажет всем: «Вот посмотрите, есть ли у нас в седьмой роте суворовец аккуратнее, чем Соболев? Кто ещё так до алмазного блеска чистит бляху и пуговицы? Сравните мои сапоги с его ботинками. В ботинках Соболева можно увидеть своё отражение». И Санька обязательно посмотрит вниз и увидит в чёрном кожаном зеркале такого аккуратного суворовца, что залюбуется им. «Неужели это он?..»
– Суворовец Соболев, подтянитесь, – услышал он голос сержанта, заторопился, догнал Рустамчика и наступил ему на пятку.
– Ну ты не видишь что ли? – обернулся тот.
– Получилось так, – попробовал оправдаться Санька, но тут же услышал за спиной:
– Суворовец Соболев! Разговорчики в строю!
– Э-э-эх! – вздохнул Санька…
В столовую рота входила спокойно в колонну по одному, постепенно ускоряя шаг, и уже в самом здании побежала занимать свои места. Столы ещё не успели накрыть, но запах плова волнами разносился по огромному залу.
– Ну вот, – возмущался худой и вёрткий, весь острый, как игла, Витька, – опять тарелки алюминиевые прозевали, теперь жди, пока тяжёлые фарфоровые разнесут.
Дневальные несли по четыре порции на каждом подносе.
– Если бы алюминиевые, – продолжал ворчать Витька, – тогда бы по восемь приносили, – он достал из-под стола запрятанную ещё с прошлого обеда баночку горчицы, намазал хлеб, посыпал его солью и снова спрятал баночку по стол.
Залпом выпил компот и чай.
– Плов оставим на второе и третье, – объяснил он. И тут же посоветовал Саньке: – Пей компот, а то не успеешь.
– Как же? Компот – это десерт.
Десерт, так десерт, – доел абрикосы Витька и косточки засунул в карман.
Наконец очередной поднос с пловом доплыл до них. Маленький огненно-рыжий Толя Декабрёв тут же набил себе рот, у Витьки вилка мелькала, как затвор автомата. Санька ел медленно.
– Рота, заканчивай завтрак! – как всегда неожиданно прозвучал голос сержанта.
Витька вытер хлебом тарелку, Толя приступил к компоту, вот тут Санька начал набивать рот, запивать компотом, заливать чаем.
– Рота, встать! Выходи строиться! – прозвучала команда, и суворовцы, достав из колец салфетки, стали вытирать руки, двигать стульями и направляться к выходу, а Санька доедал, давился, потом допил компот и побежал, желая успеть…
– Соболев, опять опаздываете? – закричал Чугунов. – Почему Вам хочется одному сидеть ещё минутку в тепле, пока другие мёрзнут? Становитесь на место и не надо больше хитрить!
Санька поплёлся в строй. «Вот всегда так. Чуть что – сразу хитришь, ведь и опаздывал не потому что хотел, просто порции принесли позже всех!»
– Жаба! – донёсся шепоток с середины строя и тоненький смешок щекастого Рустамчика.
– Говорил тебе, надо было сначала компот, – сочувственно прошептал Витька. – Тогда бы успел.
Вот всегда так, как Чугунов заступает дежурным по роте, у Саньки сплошные неприятности.
Сегодня вторник – кружковый день. Витька звал записаться в шахматный, но Санька записался в кружок любителей русского языка.
– Знаешь, – растолковывал Витька, – вырастем, гроссмейстерами станем, будем на международных соревнованиях от клуба ЦСКА выступать. И командирам, и офицерам, и генералам шахматы как никому нужны. В бою с их помощью всё на десять шагов вперёд можно увидеть.
– Да, – соглашался Санька, – но если по диктантам двойки и тройки получать, то на каникулы не пустят.
– А у меня троек нет, я правила на самоподготовке выучу…
Но Санька на кружок не пошёл, надо выполнять приказание старшины. В спальне он оторвал от куска материи лоскуток, сложил его пополам и старательно пришил к воротничку. Посмотрел, получилось не очень ровно. Потом загнал пуговицы в трафаретку, капнул на них асидол и долго водил щёткой по медному ряду, пока он не заблестел…
Старшина, сощурившись, осмотрел Саньку и наконец выдавил из себя:
– Старался, и то дело. Э-эх, Соболев, Соболев, когда у тебя всё будет получаться вовремя, когда ты научишься успевать со всеми? Сегодня у вас будет пионерский сбор, может вожатый на тебя подействует? Когда ты наконец покинешь свой левый фланг?
– Наверное, когда вырасту, – вздохнул Санька.
Глава 2
Вожатый
Первых два часа самоподготовки сержант Чугунов сидел за столом перед партами второго взвода и, охраняя тишину, читал книгу об Иване Грозном. Тишина в классе, как за дубовой дверью, надёжно покоилась за широкой спиной сержанта. И если вдруг шелестом пересохшего осеннего листа до его чуткого уха дотягивался тоненький шепоток, Чугунов медленно поднимал смоляные брови, направляя взгляд светло-голубых глаз в сторону шелеста и, чтобы тот не расползался, промораживал его в центре возникновения.
Суворовцы набора тысяча девятьсот шестьдесят второго года самой младшей роты училища, по-гражданскому просто пятого класса, готовились к завтрашним занятиям по арифметике, русскому, английскому, истории и уставам. Санька Соболев, закончив с примерами и упражнением, пробовал читать первые статьи «Дисциплинарного устава», но смысл прочитанного рассеивался и не успевал осесть в голове.
«Дисциплина есть строгое и точное соблюдение всеми военнослужащими порядка и правил, установленных законами, воинскими уставами и приказами командиров и военноначальников». Слова в уставе были тяжёлыми, непонятными и, главное, такими, какими никто и никогда раньше при Саньке, всего два месяца назад, не говорил. Даже отец и дед, которые воевали на фронте.
«Дисциплина есть…» – снова начал он, читал дальше и забывал первые слова, не понимал тут же прочитанных и откровенно зевал на последующих. Его карие глаза сонно смыкались, и на смуглое лицо, казалось, находила тень.
Его сосед по парте и первый Санькин друг Витька Шадрин, светлый худой, подвижный, как вьюн, прочитав устав, отложил его в сторону и прошептал:
– И не за такое пятерки получали, – и, повертевшись, осторожно достал контурную карту и розовым карандашом закрасил в Африке ещё одну страну, ставшую свободной от колониального рабства, о которой прочитал сегодня в «Пионерской правде».
Его карта была уже сплошь розовой, и на ней оставалось мало белых пятен, а под героической Кубой, заштрихованной в яркий малиновый цвет, в скобках расшифровывалось: «Коммунизм у берегов Америки».
С Санькой они познакомились ещё в карантине, где Витька уже прожил один день. Он выбрал Саньку из толпы, подошёл к нему и сказал:
– Ниже меня! Значит, самый маленький.
– Сам маленький, – не задержался с ответом Санька.
– Знаю, что выше тебя, и буду тебя защищать.
– Спасибо, сам как-нибудь, – попробовал уйти от прилипчивого защитника Санька.
Но мальчонка протянул тонкую и гибкую, как змея, руку:
– Я Витька Шадрин из Владика. Всё равно, давай дружить, ты мне нравишься.
Но самым маленьким во взводе, да и в роте, оказался огненно-рыжий Толя Декабрёв. Сейчас он сидел на первой парте и рисовал на контурной карте кружочки. Рисовать кружочки было его любимым занятием.
Санька устало оглядел класс. Длинноносый Саша Фомин, закрыв глаза и в такт покачивая головой с большим носом, шевелил губами и усердно перемалывал выдержки из устава. Рустамчик с толстыми хомячьими щеками хитро, до острых бритв, сузив карие глазки, списывал решение задачи у соседа по парте ушастого и вечно сонного Толи Счастливого.
Серёжа Яковлев, веснушчатый, как рябое яблоко, и прозванный ребятами Кулаком, усердно выводил в своей тетрадке столбики с одним, двумя и тремя нулями. Ещё в третьем классе он собрал большую жестяную коробку пять тысяч четыреста копеечных медяков, и неожиданно в новогоднюю ночь тысяча девятьсот шестьдесят первого года Дед Мороз вместе с денежной реформой удесятерил его вклад. К утру в старой жестянке было состояние в пятьдесят четыре новых рубля.
Отныне Серёжа Яковлев, где мог, менял деньги на копейки и ждал новой, а за ней ещё более новой реформы. И не было для него лучшего занятия, чем считать, как его сумма сначала увеличивается в десять, а потом в сто, а потом, может, и в тысячу раз. И когда он проходил мимо буфета и чувствовал запах горячих жареных пирожков, и у него вдруг появлялось страшное желание купить хотя бы один, Серёжа тут же останавливал себя мыслью, что через десять или двадцать лет на эти же деньги он сможет приобрести и съесть их в десять, а то и в сто раз больше.
В общем, все были заняты, и только один из взвода, как всегда, стоял в наряде. Один раз в двадцать восемь дней. Сегодня в наряде был как всегда спокойный, самый высокий и самый сильный во взводе Лёшка Дмитриев.
В этом году приняли в седьмую роту вместо положенных ста сто двенадцать человек. Командир роты майор Сорокин объяснил: кто-то может не выдержать, кто-то по состоянию здоровья уйдёт, чьи-то родители уедут на «запад», и он вынужден будет перейти в другое училище. Но Чугунов, сержант срочной службы и заместитель командира второго взвода, самый строгий сержант в роте, а может, и в училище, говорил, что эти двенадцать лишние, и в каждом взводе должно быть ровно по двадцать пять. Самые недисциплинированные, самые неуспевающие должны быть заявлены в отчисление. Вот и сейчас сержант строго следил за порядком во взводе и изредка металлическим голосом напоминал:
– К занятиям нужно готовиться основательно.
А как же по-другому? И Санька снова уткнулся в устав. «Дисциплина есть строгое и точное соблюдение всеми военнослужащими…»
Но изредка Толя Декабрёв или кто-нибудь другой штыком поднимал руку и, строго прижимая локоть к парте, терпеливо смотрел на сержанта, пока тот оторвёт голову от любимой книги.
– Слушаю, – сержант медленно переводил суровый взгляд от «Ивана Грозного» в сторону суворовца.
– Товарищ сержант, задача не получается, – уже весь вытягивался в штык Толя.
– Садитесь! – кивал головой сержант, раскрывал чёрную дерматиновую обложку лежащей перед ним общей тетради, разрезая шелестом страниц охраняемую тишину. Не торопясь, он подходил к спрашивающему и долго сверял каракули в тетради суворовца с написанным решением Тамары Александровны, учителя математики. Затем толстым пальцем спокойно прижимал тетрадь к парте и, по-командирски разделяя слова, чеканил:
– Вот здесь проверьте!
Тут же со всех сторон тянулись стриженые головы.
Вокруг сержанта моментально образовывалась куча суворовцев.
– Разговорчики! По местам! Кто разрешил? – строгими командами раздирал кучу сержант и, бряцая подковами, быстро проходил к столу. Потом холодным взглядом прижимал стриженые головы к партам и лишь после этого садился за «Ивана Грозного». Перед звонком Чугунов объявил:
