Медные пятаки правды

скачать книгу бесплатно

Медные пятаки правды
Евгений Потапович Мосягин

В новых повестях и рассказах писатель-фронтовик, участник партизанского движения в Белоруссии, Евгений Потапович Мосягин размышляет о быстро меняющейся жизни, соотносит нравственные ценности своего поколения, победившего в Великой Отечественной войне, с модными сегодня критериями успеха и благополучия. Книга предназначена для читателей всех возрастов, любящих качественную современную прозу.

Евгений Мосягин

Медные пятаки правды

Вступительное слово

Через два месяца после начала войны город Новозыбков был оккупирован немцами. Эвакуироваться нам не удалось, и наша семья осталась жить в оккупации. Мне было 15 лет. Немцы периодически здоровых молодых людей из города угоняли на принудительные работы в Германию. В 1943 году дошла очередь до меня. В первых числах августа меня вместе с другими угоняемыми погрузили в немецкий военный эшелон и повезли на Запад. За Днепром неподалеку от города Жлобина мне с двумя товарищами удалось бежать из эшелона. Через несколько дней скитаний по лесу с помощью добрых людей нам удалось попасть в партизанский отряд. Я был стрелком-разведчиком. Принимал участие во всех боевых операциях, которые проводил наш отряд. Когда отряд соединился с действующей Красной Армией, я с одним товарищем был на задании. В немецком тылу находились дней десять и в расположении наших войск через линию фронта выходили самостоятельно. Потом несколько дней мне пришлось полежать в госпитале. Затем, ввиду того, что я не достиг призывного возраста, меня отправили в распоряжение райвоенкомата по месту жительства. А дальше все было просто: призыв в армию, учебный полк, где я и встретил День Победы. После армии тридцать с лишним лет работал в Аэропроекте – проектно-изыскательском и научно-исследовательском институте гражданской авиации. Вот выписка из приказа начальника института за 1980 год: «26 сентября исполняется 25 лет работы Е. П. Мосягина в Аэропроекте. За это время он прошел путь от чертежника-конструктора до руководителя конструкторской группы. При его личном участии и под его руководством разработаны проекты многих объектов: аэропортов Внуково, Домодедово, Быково, Шереметьево, Новосибирска, Казани, Ульяновска, Киева, Риги, Таллина, Ростова-на-Дону, Кабула, Конакри, Улан-Батора, Гаваны и т. д.» Это не полный список, я после этого еще семь лет работал в институте. За время своей конструкторской работы я сделал столько чертежей формата А-1, что если их склеить, то получившейся лентой длиной 2,5 км можно было три раза по вертикальному периметру обернуть Эйфелеву башню в Париже.

Литературой я занимался всю жизнь. Первые стихи были опубликованы в военных газетах еще во время войны. После Победы с публикациями не заладилось. У меня как-то не получилось найти свой путь на жестко контролируемом пространстве соцреализма. Один очень ученый человек сказал, что социалистический реализм – это восхваление руководства страны в доступной для его понимания форме. Этого как раз я не умел, да и не хотел делать. Я выработал для себя простую формулу существования и руководствовался ею всю сознательную жизнь: я государству – свой труд, а государство мне – зарплату. Мне очень повезло: я любил свою конструкторскую работу. Я был всегда результативен и востребован как у себя на Родине, так и во время служебных командировок за границу. Литературу не оставлял. Написал роман-хронику «Старый дуб у дедовского дома». Это история моего рода в условиях войн, революций и строительства светлого будущего в нашей стране. В одном московском издательстве вышла моя книга «Живое дыхание» о Великой Отечественной войне – повести, рассказы, стихи. В книге 520 страниц, тираж 7000 экз. Книга вышла за счет издательства. Печататься я начал с середины девяностых годов прошлого века. В Москве и в других городах России состоялось порядка двухсот публикаций моих стихотворений и рассказов. Сейчас работаю над документальным исследованием некоторых ужасающих аспектов Великой Отечественной войны.

    Е. Мосягин,
    солдат Великой Отечественной войны,
    сентябрь 2018 года

Выходи строиться

Повесть

Впервые послевоенные месяцы кинохроника часто показывала торжественные встречи возвращающихся с войны солдат. Паровоз, украшенный портретом Генералиссимуса в красно-зеленом обрамлении, медленно подкатывался к перрону железнодорожного вокзала. Гремели оркестры, волновалась толпа встречающих, из вагонов выходили воины – победители, пожилые мужчины, одетые в хлопчатобумажную солдатскую форму. Начинались объятия со слезами радости и счастья, как это бывает после долгой и опасной разлуки.

Мало кто замечал тогда, что среди завоевавших Победу и вернувшихся домой мужчин не было молодых солдат. На войне погибали и старые солдаты, и молодые, но среди вернувшихся домой не было молодых солдат. Нет, они не все погибли на войне. Молодые солдаты остались служить родине в Вооруженных Силах страны. Нельзя же было после Победы всю армию распустить по домам. Боевую готовность в мирное время армия должна сохранять так же, как и во время войны. Но государству после войны необходима была не только боевая мощь своей армии, государству после военной разрухи требовалась еще и дармовая рабочая сила.

В нашей стране существовал ГУЛАГ, некое подобие библейского ада, насельниками которого являлись несколько миллионов ни в чем не повинных советских людей, именуемых врагами народа. Дармовые рабочие ресурсы ГУЛАГа после войны пополнились сотнями тысяч несчастных исстрадавшихся в фашистском плену советских военнослужащих. Красная Армия освобождала их из гитлеровских концлагерей, а войска НКВД по приказу вождя переправляли их в сталинские концлагеря. Победа для этих людей обернулась только переменой места заточения: из Освенцима, Майданека или Дахау они попадали в Воркуту, Норильск или на Колыму отбывать десятилетние сроки наказания, как предатели Родины.

Кроме этих трудовых резервов, на восстановительных работах а потом и на великих стройках коммунизма широко использовался труд немецких военнопленных.

Но всего этого было недостаточно!

И тогда в Вооруженных Силах была создана многочисленная конгломерация так называемых военных строителей, вошедшая в подчинение Строительно-квартирного управления Красной Армии. Основной хозяйственно-административной единицей этого управления являлся Отдельный строительный батальон, «ОСБ» или просто – стройбат. Стройбаты формировались из молодых солдат, оставленных после войны в армии на службу без определенного срока. Стройбаты представляли собой странное смешение воинской части и принудительно-трудовой колонии. Но если войти в положение тех, кто должен был служить в стройбатах, то можно сказать только одно: неволя всегда неволя, как бы ее ни называли.

Ни в Большой Советской энциклопедии, ни в Военной энциклопедии я не нашел упоминания о Строительно-квартирных войсках. При перечислении родов войск Вооруженных Сил имеется невразумительное определение: «и др. войска». Видимо, под этими «др. войсками» и скрывались пресловутые стройбаты наряду с какими-нибудь другими, не стоящими упоминания военными формированиями

Новое место службы

Сначала мая пошли слухи, что часть, в которой я служил, будут расформировывать. К моему большому сожалению, эти слухи очень скоро стали реальностью. Что поделаешь, война закончилась, сокращался численный состав армии, уменьшалось количество воинских подразделений. За последний год моей службы уже третья часть расформировывалась на моих глазах и с моим, так сказать, участием. Как недолго и как хорошо мне служилось в последней, подлежащей расформированию части! Я был художником-оформителем в полковом клубе и такая, с позволения сказать, служба, на настоящую воинскую службу была совсем не похожа. Я просто работал, много работал и для клуба и для всей территории части. Я писал бесчисленные лозунги, рисовал плакаты и патриотические панно, рисовал портреты Генералиссимуса и маршалов. Мне очень нравилась моя работа, а главным образом нравилась моя жизнь в обществе хороших и добрых людей клубного штата. Но все хорошее когда-нибудь да кончается. И, как правило, скорее, чем этого хотелось бы.

Водку купил начальник клуба старший лейтенант Вторыгин, закуску готовили Кати. Их было две, одна постарше, другая помоложе, они уборщицы в клубе. Собралась хорошая компания: киномеханик, библиотекарь, я и моторист с начальником клуба. Чокнулись, пожелали мне хорошей дороги и удачной службы на новом месте. Я уезжал пока один. Прощание с младшей Катей было грустным. Она была для меня отрадой и мимолетным счастьем в моей солдатской судьбе.

Сбор отправляемых из части начался в восемь часов утра на плацу около клуба. Неразбериха была полная. То «Стройся!», то «Разойдись!», переклички, проверки. Начальники суетятся, читают какие – то бумаги, кого-то ищут, кого-то ругают. Все чего-то или кого-то ждут.

Провожать меня вышла одна Катя. Невысокая, стройненькая она стояла поодаль под деревом около клуба. Такой она мне и запомнилась. С запоздалой благодарностью и с горькой слезой упрека самому себе запомнилась мне эта славная милая девушка. Это был первый урок непоправимости случаев равнодушия и небрежения к тому, что теряешь навеки.

Часа через полтора команда отправляемых из части солдат двинулась на станцию Хоботово. Двинулась к новому месту службы, к новой жизни, к новой судьбе. Ровно два года назад минометный батальон, в котором я начал свою военную службу из Мичуринска походным маршем в тридцать километров прибыл в этот лес для продолжения воинской службы. Я хорошо запомнил тот день. Построение было назначено на 8 часов утра. Батальон повзводно становился в строй на шоссе перед зданием школы. Было солнечное майское утро. Шел сорок четвертый год. Батальон навсегда покидал Мичуринск. Нельзя сказать, что родным домом было для нас пустующее школьное здание, где прошли первых два месяца службы для молодых солдат, но всегда немного грустно покидать обжитое место. И хотя война приучила: к постоянным перемещениям и к неустроенности бытия, а все равно сердце тревожилось – опять поход, опять к новому пристанищу и по-прежнему не известно то место, которое станет для тебя новым домом. Но, кроме малой тревоги и грусти, была еще в сердце и молодая веселая бодрость, и ожидание увидеть то, где ты еще не был и незамутненно грела душу надежда на что-то хорошее и еще не испытанное. Светило солнце и омытая ночным дождиком зелень травы и деревьев была яркой и свежей, и сияли трубы духового оркестра. Была подана команда к началу марша, грянул оркестр. Женщины в толпе провожающих подносили к глазам беленькие платочки. Это было правильно. Женщины всегда должны слезой провожать строевым шагом покидающих город солдат. Особенно во время войны.

Все это было два года назад… А теперь все было буднично и просто. Ни оркестра, ни провожающих женщин, – ничего не было. Одна моя Катя стояла под деревом и смотрела мне вслед.

До станции Хоботово было всего около восьми километров и мы быстро прошли это расстояние. Поезд с несколькими товарными вагонами для солдат задержался часа на два. Когда погрузились, сказали, что поезд идет на Москву. Ехали двое суток, в вагоне не было нар, спали на голом полу. Лежать было неловко и тесно. Я пристроился на скамье у раздвижной двери вагона, откуда шла свежая струя воздуха, но спать на таком узком ложе было трудно. Когда задремывал, сразу же подступали разные нелепые сны. То виделись зеленые улицы Аккермана, в котором я никогда не был, но о котором рассказывал мне мой новый знакомый и спутник Петя Юрченко, недавно побывавший в отпуске, то вдруг снились какие-то девушки, они смеялись и почему-то говорили мне, чтобы я с кем-то обязательно попрощался. Стучали колеса, было холодно и неуютно. Поспать мне удалось только после того, как начали просыпаться мои спутники, освобождая место на полу. Поезд то останавливался, то снова продолжал путь. Остановки были бессистемными и случайными. Только выпрыгнешь из вагона, как вдруг звучит команда: «По вагонам!». Шипят тормоза, состав гремит своим железом и поезд трогается. Солдаты от кого-то узнали, что выгрузят нас в Москве и направят в какой-то стройбат. Что такое стройбат, никто не знал. Знали штрафбаты, дисбаты, а о стройбатах никто толком ничего не слышал. К вечеру на одной из остановок ребята достали самогону. Сначала пели и пытались плясать, потом на очередной остановке поезда полезли в соседний вагон драться.

В 11 часов утра поезд пришел на Казанский вокзал в Москву. В каком-то тупике солдат выгрузили и повели пешим порядком по Садовому кольцу до площади Маяковского, а дальше по улице Горького и по Ленинградскому проспекту куда-то на Сокол. Я подумал, что нас ведут в Сокольники, которые я знал по картине Левитана. Но нет, колонна шла на Сокол. Почему-то так оказалось, что из командиров на всю братию остался только один единственный офицер – лейтенант маленького роста в кителе и в сапогах, при револьвере в кобуре на поясе с правой стороны, отчего и ремень, и сам лейтенант были перекошены вправо. Лейтенант возглавлял войско, двигавшееся по проезжей части с правой стороны, придерживаясь поближе к тротуару. Когда гнали через Москву немецких военнопленных, они шли правильным строем, что вызывало положительное впечатление у москвичей, наблюдавших это шествие. Ни о каком подобии строя не напоминала бредущая за своим командиром разношерстная солдатская компания. Просто шли по московской улице люди длинной, растянувшейся толпой с сумками и самодельными чемоданами в старом, знавшем еще Отечественную войну, солдатском обмундировании. К тому же все несли с собой свои потрепанные бушлаты и шинели, что тоже не украшало наш строй. Жалкое это было зрелище. Лейтенант шел впереди, совершенно не обращая внимания на то, идет ли за ним его команда, или уже половина из нее отстала или разбежалась. Видимо, он считал, что главное для него, это то, чтобы он сам дошел до назначенного места. А дойдет ли с ним его команда, его это, вроде бы, и не касалось.

На Ленинградском проспекте остановились на небольшой перекур. Какая-то пожилая женщина участливо спросила: «Вы не из Монголии, детки?». Добрая женщина, видимо, подумала, что если мы все такие обтрепанные, то это допустимо для солдат, несущих службу только в Монголии. Почему в Монголии? Это, например, к Эфиопии еще больше могло бы подходить.

Во второй половине дня солдаты добрались до места назначения. Нам сказали, что это Октябрьское поле и оно находится на северно-восточной окраине Москвы. Просторная, вытоптанная территория, огороженная колючей проволокой, была похожа на настоящую зону, только без бараков и вышек с охраной. Толпилось здесь множество неприкаянного народа в таком же, как и у вновь прибывших, затрепанном солдатском обмундировании.

Безнадёга!

Часов в шесть дали поесть баланды с хлебом. А часов в восемь всех прибывших сегодня в Москву, построили и повели за ворота «зоны». На этот раз шли недолго. Привели к метро «Сокол». Почти все впервые попали в метро. С пересадкой доехали до станции «Бауманская». Отсюда снова пешком пошли на улицу Красноказарменную. Усталых и голодных солдат завели через проходную в просторный двор и сказали, что здесь придется ночевать. А как ночевать? Земля голая, ни травинки на ней, ни кустика. Слава Богу, дождя не было. Начинало темнеть. Мне часто приходилось спать на земле под открытым небом, но это было, как правило, в лесу под деревьями, на траве, на опавших листьях, на лапнике, а в городе на твердой, как камень земле это было впервые. Промаявшись пару часов, солдаты начали с помощью своих бушлатов и шинелей устраиваться на ночлег. Потом подошли какие-то военные люди, подали команду вставать и всех повели в близко стоявший дом, провели на третий этаж в какие-то пустые комнаты. Голые доски пола показались раем, а над головой была крыша.

Я – командир взвода

На второй день пребывания в Москве я стал командиром взвода.

По штату это офицерская должность и она соответствует офицерскому званию от младшего до старшего лейтенанта. В строительных же батальонах в первые годы на должность командиров взводов назначали сержантов. Позже такое положение изменилось и в батальоне появились «взводные ваньки» в офицерских погонах.

А со мной все произошло так. Двор, куда солдат привели вчера вечером и дом, в котором мы ночевали на голых досках, – все это принадлежало Академии Бронетанковых войск Красной Армии. Утром плохо спавшую солдатскую братию вывели во двор и накормили перловкой или, как еще ее называли, «орловской шрапнелью». Полевую кухню увезла на буксире полуторка.

Незнакомый офицер подал команду строиться в шеренгу по двое. Солдаты суетливо, кое-как построились. Шеренга получилась очень длинная и неровная. Молодой симпатичный парень с погонами старшины взял на себя инициативу и организовал это построение. Стоявший поодаль офицер вышел на средину и стал перед строем. Это был высокого роста, прямой, подтянутый, строгий на вид, но сразу было видно, что не злой и не своенравный командир. Все на нем было точно подогнано по росту и фигуре. На плечах у него были погоны капитана, на гимнастерке – орден Боевого Красного знамени без планки и желтая полоска, свидетельствующая о тяжелом ранении на фронте. Таких безупречно экипированных офицеров обычно изображают на методических таблицах, как примерный образец внешнего вида офицера Красной Армии. Капитан объявил, что все солдаты с сегодняшнего дня являются военнослужащими 124 Отдельного Строительного батальона (124 ОСБ).

– Вы будете первой ротой этого батальона, а я – капитан Тарасов – буду вашим командиром, – заявил стоявший перед строем офицер.

Без суеты и лишнего шума за какой-нибудь час времени капитан спокойными и точными распоряжениями организовал из полутора сотен разобщенных мужчин полноценную стрелковую роту. Если бы в этот момент сложилась военная необходимость, то капитан Тарасов с полной уверенностью мог бы развернуть свою роту в боевой порядок и с линии обороны или с рубежа атаки ни один солдат не уклонился бы. Такая убежденность и командирская воля исходила от незнакомого капитана. Он подозвал к себе младших командиров и, когда я приблизился к нему, то заметил, что один глаз у капитана стеклянный. Восемь сержантов стояли перед ним в заношенном обмундировании, одинаково не известные ему и одинаково неприглядные. Он осмотрел всех единственным глазом и без колебаний строго и уверенно назначил четырех сержантов командирами взводов. По какому признаку он сделал свой выбор и чем руководствовался при этом, непонятно, но потом, по прошествии немалого времени, он как-то сказал, что не ошибся в своем выборе.

Я, сержант Мосягин, стал командиром взвода. Старшиной роты капитан назначил того старшину, который строил шеренгу. Всему командному составу роты капитан раздал служебные книжки для записей. Эти книжки, еще довоенного образца, предназначались для младших командиров Красной Армии. Первым делом я внес в эту книжку список солдат своего взвода. Список получился внушительный – вместе с командиром во взводе числилось 50 человек. Из них русских было только 8 человек, а остальные литовцы и один узбек. Пришлось снова привыкать к нерусским фамилиям. Снова потому, что не так давно мне уже приходилось командовать взводом, состоявшим из одних литовских граждан. Тогда они очень хорошо ладили со мной и мы были довольны друг другом. Я надеялся, что и теперь мы, как-нибудь поладим. Они ведь неплохие ребята, все эти Шилбаёрисы, Буркявичусы, Печкусы и прочие.

В этот же день привезли палатки, доски, колья. Первая рота стройбата начала устраиваться лагерем на просторном академическом дворе.

«Третий день в Москве. Как же неприветливо ты встретила меня, Москва», – так думалось мне о своем пребывании в столице. Не худшим хотел я быть на московских улицах. Впрочем, я еще и не видел московских улиц. Если мне и приходилось выходить за проходную академического двора, то только во главе своего взвода. Вчера ходили за досками. Шли строем по проезжей части, я шел с правой стороны строя поближе к тротуару. Почти рядом со мной шли трое ребят и две девушки. Я слышал их разговор, речь шла о зачетах и курсовых работах. Эти молодые люди были студенты какого-то института.

У поворота на Краснокурсантский проезд я подал команду: «Правое плечо вперед! Марш!». Мои попутчики все как один посмотрели на меня, своего ровесники и соотечественника. Что они подумали обо мне? А я подумал о той пропасти, которая разделяет нас. Пока я будет служить, они закончат учебу в своих институтах, получат дипломы, начнут работать, а я все еще буду отдавать свой долг Родине, потому что служба в армии – это почетный долг каждого гражданина страны. И еще я думал о том, почему я стал должником у своей Родины? Ведь должником становится человек только в том случае, если он что-то задолжал кому-то. Я же у своей Родины еще ничего не брал в долг. За что же я должен расплачиваться? «Странное дело, – думал я, – почему так установлено, что каждый, кто живет в нашей стране, с самого своего рождения, становится ее должником. Даже в одной очень партийно-политической песне поется, что человек “пред Родиной вечно в долгу”».

Обмундирование солдат давно уже требовало замены и по срокам, определенным для его эксплуатации, и по его состоянию. Солдаты одеты очень плохо. Число воинских частей после войны сокращалось, остатки личного состава переводили из одного подразделения в другое, направляли на пересыльные пункты. Время шло, сроки замены обмундирования давно вышли, но, переводя солдат из одного подразделения в другое, никто не думал о том, что солдатам иногда необходимо выдавать новые штаны. С обувью дело обстояло также плохо. Правый сапог у меня давно уже просил каши, в этом я был солидарен с ним: я тоже постоянно хотел каши. Кормят очень плохо. Спасает в какой-то мере хлебная пайка. А так – соленая капуста да чечевица.

Кстати, обмундирование солдат Красной армии отличалось тем, что во время Великой Отечественной войны оно было самым худшим обмундированием всех других солдат, как союзнических, так и враждебных нашему государству армий. Это – к слову!

Неизвестно было, как пойдет служба дальше, а пока в стройбате служить было тяжеловато. Рота закончила устройство лагеря на академическом дворе: разбили палатки, сколотили в них нары, убрали и привели в порядок территорию, смастерили некое подобие столов для принятия пищи и в углу двора соорудили сортир. После всего этого солдат, знакомых с плотницким делом, приставили к строительству барака для штаба батальона, а остальных направили на стройку.

Первой роте повезло, стройплощадка расположена очень близко к месту ее расположения. Рота будет достраивать кирпичный пятиэтажный жилой дом около Лефортовского парка на Красноказарменной улице. На стройке начали заниматься подготовительными работами. Строительной техники никакой нет, ни крана, ни простейшей лебедки. Впрочем, никакой механизации на этой стройке до самого ее завершения так и не появилось. Зачем механизация, когда в полном достатке имеется дубленная солдатская плоть, многочисленная и не дорогая. На войне тоже ведь многие задачи решались подобным образом.

Солдаты таскают на носилках, а то и просто на спинах строительные материалы на кровлю и на разные этажи здания, убирают залежи строительного мусора, оставшегося здесь еще с довоенного времени, когда этот дом начинали строить. Два отделения поставили рыть траншею для коллектора.

Командир взвода имеет некоторые привилегии – разрешили носить волосы, обещали отпустить в город в увольнение. Главная же привилегия комвзвода состояла в том, что ему приходится с утра до вечера принуждать ни в чем не повинных людей к выполнению тяжелой работы при плохой пище и скверных условиях жизни. Мне приходилось бегать по шатким междуэтажным настилам, карабкаться по лесам и понукать, покрикивать, уговаривать… Литовские солдаты в основном люди спокойные, дисциплину не нарушают, но нельзя же требовать от них постоянного повиновения и усердия, ничем не компенсируя их работу и службу.

Распорядок в стройбате жесткий: подъем в 7.00 утра, рабочий день начинается в 8.30 и заканчивается в 7 часов вечера. Перерыв на обед с двух до трех часов. Таким образом, рабочий день в стройбате длится девять с половиной часов.

Бытовые условия пока не налажены. Палатки и нары готовы, но постельного белья пока еще нет и вторую неделю солдаты спят, не раздеваясь.

Мой правый сапог пришел в полную негодность и как раз к этому времени меня выручил ранее упоминаемый Петя Юрченко. Он сапожник и уже приступил к своей работе по ремонту обуви. На вещевом складе он раздобыл старые, но еще пригодные к носке «прохоря».

Какое-то время они еще послужат. Петя, влюбленный во всех женщин, рыцарь из Аккермана и спокойный как камень литовец Казимир Пагирис вдвоем составили сапожную артель при первой роте.

Одно отделение моего взвода направили на ремонтные работы в здание Академии Бронетанковых Войск. В связи с окончанием учебного года освободились многие помещения, в которых многие годы не производилось никакого ремонта. Солдаты вынесли из них мебель и приступили к работе: потрескавшуюся и местами отставшую от стен штукатурку оббивали до деревянной обрешетки, окна очищали от старой многослойной покраски. Некоторые солдаты, работающие здесь, были знакомы со штукатурными и малярными работами по прежней еще вольной жизни. Руководит работой гражданский прораб. Он объяснил, что к чему и ушел на целый день. Я работал вместе со всеми. Это не обязательно, но я считал, что для начала это пойдет на пользу и мне и работающими со мной солдатами. Остальные люди моего взвода по-прежнему копали траншею под коллектор и выполняли вспомогательные работы на стройке жилого дома. Я несколько дней решил провести с отделочниками.

Вчера в Академию приезжал Югославский Маршал Иосип Броз Тито. Во время работы солдат Микелайтис подозвал меня к окну:

– Сержантушка, посмотри, кто это там ходит?

Я посмотрел в окно и увидел с высоты третьего этажа фуражку Югославского Маршала и не советские погоны на его плечах. С ним было несколько наших и югославских офицеров. Они на какое-то время задержались на месте, о чем-то поговорили, потом скрылись за углом здания.

Не прошло и месяца, как солдаты построили штабной барак. Эта архитектурная форма жилых помещений была очень популярна и востребована для проживания в ней счастливых советских людей, строящих свое светлое будущее, а также в концлагерях для размещения в них врагов народа и прочих репрессированных элементов. Штабной барак стройбата ничем не отличался от своих бесчисленных собратьев и выглядел удручающе. Но раз появилось помещение для штаба, то сразу же появилось и штабное начальство: командир батальона, его заместители, начальники различных служб, начальник штаба, и замполит. Все эти офицеры тотчас же принялись проявлять свою активность по адресу и без того затурканных солдат и сержантов первой роты. До этого мы знали только одного своего командира, капитана Тарасова. Теперь же у нас стало много командиров и каждый стремился внести свой вклад в руководство личным составом батальона. А поскольку всего состава батальона под рукой не было, то штаб со всем своим командным апломбом обрушился на первую роту. Один только начальник штаба капитан Филутин чего стоил!

Сержант Вася Кудреватых, милейший и добрый парень, утром после завтрака построил свой взвод и «Ша-гом марш!», повел его со двора на выход к проходной. Ясное дело, что строй был так себе, и равнение солдаты не держали, и с шага сбивались. Обычный походный строй. Нельзя же толпой идти по улице на стройку, все-таки идут, хотя и стройбатовцы, но люди военные. А с другой стороны, какой строевой выправки требовать от солдат перед девятичасовым с половиной рабочим днем на стройке. Просто идут люди на работу и только. Вася шел сбоку строя, отделенные впереди. И как раз в это время из проходной вышел начальник штаба. Вася заметил его не сразу.

– Остановить взвод! – приказал Филутин.

Вася подал команду, взвод стал.

– Товарищ капитан, первый взвод первой роты, – начал докладывать Вася, но капитан его оборвал:

– Отставить! Разве это строй? Вы что, первый год в армии? Это не строй а толпа! Взво-д! Слушать мою команду! Подравняйсь! Ша-гом марш! Р-раз, р-раз, левой, левой! – начал командовать начальник штаба.

Взвод приблизился к закрытым воротам и остановился. Дежурный на проходной сержант, сбитый с толку происходящим, стоял в нерешительности и ворота не открыл.

– Сержант! Разверните взвод в обратную сторону! – приказал капитан.

Вася в тесном промежутке между стеной здания, воротами и проходной будкой кое-как развернул взвод и подравнял строй.

– Взвод, с места с песней ша-гом марш! – подал команду капитан.

Взвод молча пошел по старой булыжной мостовой академического двора в обратную сторону от ворот.

– Вы что! Команды не слышали?! – гаркнул капитан. – За-певай!

Солдаты угрюмо молчали.

– Не хотите петь? Ладно. Бего-ом марш!

Взвод тяжело и вразброд затрюхал разбитыми ботинками по двору, добежал до противоположной ограды и остановился. Капитан Филутин, видимо, забыл какие команды следует подавать, чтобы повернуть строй и тогда сержант Кудреватых снова развернул взвод в обратную сторону. Начальник штаба заявил:

– Или будете маршировать с песней, или будете у меня бегать по двору, – заявил капитан. – Ша-гом марш! Запевай!

Взвод тронулся с места и сразу же из середины строя ефрейтор Телегин громким голосом запел, а точнее сказать заорал песню:

Дальневосточная, опора прочная.
Союз растет, растет несокрушим.
И то, что нашей кровью завоевано,
Мы никогда врагу не отдадим.

Закончив куплет, Телегин замолк, дальнейших слов он не знал, а песню никто не подхватил и не продолжил. Капитан скомандовал: «Бего-ом марш!». Взвод пробежал метров десять и без команды перешел на шаг. Строй смешался, шаг сбился, но капитана это не смутило и он снова подал команду запевать. И снова Телегин заорал «Дальневосточную», и его по-прежнему никто не поддержал.

– Отставить! – гаркнул капитан. – Я вам устрою веселую жизнь! Я займусь с вами строевой подготовочкой, – пригрозил капитан и приказал Васе. – Ведите взвод на стройку!

Угрозы своей капитан Филутин не выполнил. Видимо, кто-то из начальства ему объяснил, что стройбат – это не строевая часть. Вот уж усердие не по разуму. На что капитан Тарасов до мозга костей строевой офицер, а и тот примирился с отсутствием надлежащей строевой выправки у солдат своей роты. Кстати, я думал о том, что капитану Тарасову по его личным качествам и истинно военному профессионалу следовало бы не ротой в стройбате командовать, а занять, по меньшей мере, должность заместителя начальника по строевой части какого-нибудь престижного офицерского училища. Но, по-видимому, армейские бюрократы, распоряжающиеся штатными назначениями, посчитали, что одноглазому офицеру достаточно и стройбата. Пусть, мол, и за это благодарит.

А капитан Филутин нашел все-таки способ, как напакостить личному составу стройбата: он ввел в распорядок дня утренний развод. Перед выходом на работу все четыре взвода первой роты и два-три человека из хозвзвода выстраивались перед штабным бараком. Поселившийся на жительство в штабном бараке, капитан Филутин на каждом разводе присутствовал лично и ему докладывали командиры взводов о наличии солдат во взводе и о готовности приступить к выполнению производственного задания. Потом Филутину это надоело и разводом стали руководить дежурные по части.

Комбат не считал необходимой эту возню с разводом, но ему, человеку доброжелательному и порядочному, просто не хотелось конфликтовать с агрессивным начальником штаба.

Я – командир хозяйственного взвода

Меня вызвал заместитель командира батальона по политической части капитан Рысаков и поручил мне вести учет прибывающих в батальон комсомольцев.

– В батальоне четыре роты. Ваша первая рота располагается здесь в Академии, вторая рота – в Военном институте иностранных языков, третья размещается повзводно в разных местах Москвы, а четвертая прикомандирована к химическому комбинату в Воскресенске для проведения строительных и ремонтных работ. Вам следует побывать во всех этих подразделениях и взять на учет всех комсомольцев. То же самое надо будет делать и среди вновь прибывающих солдат. Будем организовывать комсомольскую организацию нашей части. Свой взвод вам придется сдать другому командиру. А вы примете хозяйственный взвод. В армии не принято спрашивать согласия на выполнение приказа, но я спрашиваю вас, все ли вы поняли, что от вас требуется и согласны ли вы с моим предложением?

– Я вас понял и готов приступить к выполнению вашего приказания, – ответил я, глядя в бледное с мелкими чертами лицо капитана.

Капитан поморщился.

– Да не приказание. Надо, чтобы вы сознательно отнеслись к этому делу, – сказал он и в голосе его прозвучало что-то доброжелательное и человечное.

– Я постараюсь, – заверил я замполита.

Палаточный лагерь просуществовал немногим более полутора месяцев. Вышло решение: разместить всю первую роту в тех помещениях, где солдаты спали на голых досках в первую ночь прибытия в Москву. Это были большие и светлые комнаты, коридор тоже был широкий с высокими светлыми окнам. Спальные места впервые за время моей службы были устроены не на нарах, а на двухъярусных железных кроватях. Жить, что и говорить, в нормальных помещениях лучше, чем в землянках или в палатках. Правда, тесно. В каждой комнате размещалось по сорок с лишним человек. Двухъярусное кроватное железо занимало все помещение от стены до стены и от окна до дверей с очень узкими проходами. По нормам размещения заключенных, отбывающих наказание, полагается на одного арестанта четыре квадратных метра жилой площади – на стройбатовского же солдата приходилось меньше одного квадратного метра в тесной казарме. Зато какой вид из окон! Яуза, ее набережные, Лефортовский мост, ЦАГИ, улица Радио. С высоты третьего этажа виден Московский простор. Дом, в который поселили первую роту, был старинный, добротный и стоял на высоком берегу Яузы.

Свой взвод я сдал старшему сержанту Федору Исаченко. Он позже меня прибыл в роту и был в моем взводе командиром отделения. Конечно, он был более достоин командной должности, чем я Он был на два года старше, имел боевые награды: орден Славы третьей степени и орден Отечественной войны второй степени. Были у него еще какие-то медали.

За время, что я командовал взводом, у меня не было ни одной конфликтной ситуации с личным составом. За прошедшее время солдаты взвода в основном определились по строительным специальностям: кто пошел в маляры, кто в штукатуры, образовалась бригада кровельщиков, некоторые избрали себе плотницкое ремесло, а один солдат стал даже кузнецом. Принудительный труд не может давать хороших результатов, тем более он не может приносить удовлетворение исполнителю даже и в тех случаях, когда результат труда заслуживает высокую оценку. Один только солдат в моем взводе был исключением в этом смысле, это Рустам Шингельбаев, молчаливый низкорослый житель Узбекистана. Он был маляром и все, что ему приходилось делать, он доводил до хорошего качества. Все эти шпаклевки, грунтовки, затирки, покраски он выполнял со спокойным и упорным прилежанием. Приносило ли ему удовлетворение его усердие, сказать трудно, потому что его лицо никогда ничего не выражало и он постоянно молчал. Штатский прораб, постоянно пребывающий в небольшом подпитии, был очень доволен работой Шингельбаева и говорил примерно так: «Этот потомок Чингисхана будет хорошим мастером. Учитесь у него, парни. В жизни пригодится».

Я был согласен с прорабом и тешил себя надеждой на то, что может быть пойдет солдатам на пользу их недобровольная работная служба в стройбате. Хотелось бы так думать. Сколько всем еще служить, никто не знает. У меня шел третий год службы, у солдат-литовцев немного поменьше, их брали в армию, когда освобождали Прибалтику.

Федя Исаченко мировой парень. Я остался на жительство на своем старом месте на территории теперь уже не моего взвода. Хозяйственный взвод в батальоне пребывал еще в начальной стадии своего существования, и мне пришлось формировать это, с позволения сказать, подразделение. Взвод получился немногочисленным: он включил в свой состав портных, сапожников, работников пищеблока, писарей, шоферов, – всего шестнадцать душ. Это были самые недисциплинированные и амбициозные товарищи. Я со всеми познакомился, сообщил им, что они теперь являются личным составом хозяйственного взвода и что я их командир. Я честно сказал им, что совершенно не знаю, как ими командовать.

– Работайте, как и работали прежде, – заявил им я. – И помните, что за ваши хорошие дела и успехи начальство будет хвалить вас, а за всяческие безобразия и нарушения порядка, которые вы обязательно будете учинять, начальство будет спрашивать с меня.

Следует сказать, что хозяйственный взвод особых хлопот мне не доставлял.

Что же касается задания замполита о постановке на учет комсомольцев, то это дело оказалось довольно хлопотливым. Мне выдали документ на право свободного пребывания за пределами воинской части без увольнительной записки. С этой бумагой я мог ходить и ездить по Москве в любое время и в любом направлении. За несколько дней я объехал все подразделения стройбата. В результате мне, как никому из батальонного начальства, удалось получить истинное представление о положении дел в отдельно расположенных взводах и ротах батальона. Дисциплина почти везде была на самом низком уровне, порядок внутренней службы нигде не соблюдался, порой приходилось искать дневального или дежурного, порой никто не мог ответить, где находится командир взвода. Встретиться с личным составом можно было только в местах, отведенных для приема пищи, где я и мог записать фамилии комсомольцев.

За время скитания по запасным полкам и пересыльным пунктам после расформирования воинских частей солдаты отвыкли от нормальной воинской службы. В стройбате отдаленность расположения подразделений от штабного начальства батальона и попустительство собственных командиров – а это все те же сержанты – приводило не только к нарушениям служебного порядка, но и к низкому уровню выхода на работу. Я все это видел, но докладывать об этом своему начальству не стал.

«Не мое это дело, – решил я и подумал. – Вот бы товарищу капитану Филутину не сидеть бы в штабе, а проехаться по подразделениям своей части и навести там порядок, или устроить, хотя бы, занятия по строевой подготовке. Поглядел бы я, что у него из этого вышло бы».

Через некоторое время меня назначили комсоргом батальона. Комсоргов не назначают, а выбирают, но меня пока назначили. Хозвзвод остался за мной.

В одной из своих поездок по Москве я увидел на Бауманской станции метро дочь персидского шаха. Эскалатор, на котором я спускался вниз, вдруг остановился со всем народом. Мне с моего места хорошо был виден вестибюль. Стройная брюнетка во всем белом, совсем не похожая на женщин из «Тысячи и одной ночи», в сопровождении многочисленной свиты осматривала Метрополитен. Обычная европейская девушка. Охрана, журналисты, фотографы, милиция… Два поезда в разные стороны проехали, не останавливаясь. «Ну и что, что Иранская принцесса, – плебейски подумал я, – чем она отличается от других женщин и девушек? Только тем, что она дочь своего отца?».