Евгений Красницкий.

Отрок. Стезя и место

скачать книгу бесплатно

Осьма вдруг весь подобрался, лицо его приобрело жесткое выражение, а голос сделался таким, словно он зачитывал грамоту с княжеским указом.

– Ты! – купец ткнул пальцем в сторону Корнея. – Воевода Погорынский! Без твоего ведома в воеводстве ничего свершаться не должно! Ты! – Осьма повернул голову в сторону Федора. – Погостный боярин, око и длань княжья. Кто тут недавно распинался о долге и чести, об обязанности отслужить, а меня стремлением к выгоде попрекали? Не вы ли, бояре? И что же? Если Журавль на Ратное не нападет, то есть убыток вам не грозит, то можно так все и оставить?

– Так-так-та-ак! – Федор скрестил руки на груди, повернулся к Осьме всей верхней частью тела и с интересом посмотрел на того, как на заморскую диковинку. – И ты, значит, желаешь нас поучить долг боярский исполнять? Слыхал, Кирюш?

– Кхе… едрена-матрена…

– Ну-ну, – погостный боярин вроде бы даже благожелательно покивал головой, – поведай нам нерадивым…

– Он прав, бояре! – Алексей подал свою реплику, как будто бы спокойно, даже слегка равнодушно, но головы Корнея и Федора повернулись в его сторону мгновенно. – У вас под носом уже много лет не только множество народу податей не платит, но еще и гнездо языческое цветет! Более того, христиан притесняют и в языческое поганство обращают насильно. Тебе, батюшка, давно должно было сии богомерзкие деяния пресечь, а тебе, Федор Алексеич, народишко счесть да податями обложить! Вы же обязанностей своих не исполнили.

– Кхе, Леха, ты бы говорил, да не заговаривался, а то…

– Погоди, боярин Кирилл! – Федор медленно поднялся с лавки и отшагнул в сторону Корнея так, чтобы видеть Алексея и Осьму одновременно. – Значит, вы обвиняете нас в бездействии и потворству языческим мерзостям, опричь того, в нанесении ущерба княжеской казне? Так я вас понял?

– Если бы, бояре! – отозвался Осьма. – А то ведь хуже! Гораздо хуже! Ты, вот, боярин, сказал давеча, что ребят из Младшей стражи надобно драть за самовольство – бояр там городовых назначают и… всякое прочее, что им невместно. Занимались бы, чем им положено, а в иные дела нос не совали. А сами что? О княжеских делах в рассуждения входите, советы князьям давать собираетесь, а в собственной службе неисправны. Так чем вы лучше тех ребят?

Боярин Федор лишь слегка качнулся в сторону Осьмы, но в этом движении и в исказившей лицо боярина ярости было столько угрозы… на купца, просто-напросто, глянула смерть. Однако далее ничего не последовало, потому что Алексей тоже коротко шевельнулся, слегка изменил позу, но стало абсолютно ясно: боярин Осьму достать не успеет, несмотря даже на то, что Федора и Алексея разделял стол. Если на Осьму глянула смерть, то на погостного боярина глянул Рудный Воевода, и разницы в этом не было почти никакой. Рудный Воевода мог оказаться даже более скорым на руку. В разлившейся по горнице напряженной тишине отчетливо прозвучала негромко произнесенная Корнеем, вроде бы бессмысленная, фраза:

– Ничем, кроме воинских дел, не прославленный…

Никто ничего не понял, но это был хоть какой-то выход из положения, чреватого, по меньшей мере, крепкой дракой, а может, и чем похуже, поэтому все с преувеличенным вниманием уставились на Корнея.

– Чего, Кирюш? Ты о чем? – поинтересовался боярин Федор таким тоном, словно не он только что готов был искалечить или даже убить Осьму.

– Да вот, Федя, волхва однажды про род Лисовинов сказала… да ты сядь, чего выставился? Волхва, говорю, про нас сказала: «Молодой род, ничем, кроме воинских дел, не прославленный». И ведь права оказалась, коряга старая! Какой я, на хрен, воевода, если у меня под носом такие дела творятся? И ты, Федька, тоже хорош… да сядь ты, наконец, не торчи как… это самое! Чего вызверился, правда глаза колет, или от купчишки обидно такое слышать? Так я тебе то же самое повторю, легче тебе станет? Засиделись мы с тобой по теплым углам, вон, тебя уже и паутиной оплело… – Корней столь убедительно повел бородой в сторону Федора, что тот невольно сделал движение стряхнуть с рукава несуществующую паутину. – А у них глаз свежий, в том, что нам привычно, сразу несуразицу углядели… ну, может, не совсем сразу, но… Да сядешь ты или нет, в конце-то концов?!

Боярин Федор, шумно вздохнув, опустился на лавку и коротко покосился на Осьму. На Алексея он, было заметно, очень старательно не смотрел. Корней поскреб в бороде, зачем-то поелозил по полу протезом и заговорил, сменив рассудительный тон на командный.

– Кхе! Значит, так, Федор, прямо с утра пораньше ты либо сам едешь в Княжий погост, либо посылаешь кого. Вызываешь сюда все три десятка своих ратников. У меня-то даже вместе с твоими полная сотня не наберется… Дожили, едрена-матрена. Я, пока твои добираются, вызову в Ратное своих бояр и, как только будем готовы, пойдем за болото – Журавля за тайные места трогать. И не спорить! – повысил Корней голос, заметив, что Алексей что-то хочет сказать. – Возьмем всех, кого сможем вывести: новиков, отроков Младшей стражи… Леха, сколько отроков можно взять будет?

– Первую полусотню, батюшка, остальные пока мясо. Положим мальчишек зря, да и сами, их выручая, поляжем. По уму, так стоило бы только опричников брать, те-то хоть немного крови понюхали, но… мало же будет. Берем полусотню!

– Угу. Кхе. Значит, моих пятьдесят семь, да мы с Лехой – пятьдесят девять. Тридцать твоих – восемьдесят девять.

– У меня тридцать два, да я сам тридцать третий, – поправил Корнея Федор.

– Что, Федя, сам тоже пойдешь? – Корней с сомнением глянул на объемистое чрево погостного боярина. – В бронь-то влезешь, когда последний раз надевал?

– Когда надевал, тогда и надевал, – пробурчал Федор и, снова покосившись на Осьму, добавил: – будут мне тут всякие небрежением службой глаза колоть…

– Кхе! – Корней тоже глянул на Осьму, но не зло, как Федор, а с хитрецой, казалось, вот-вот подмигнет. – Ну, стало быть, пятьдесят девять и тридцать три, выходит девяносто два. И полсотни – сто сорок два… едрена-матрена, даже полутора сотен не набирается, и больше трети мальчишки. Сколько ты говорил, Леха, у Журавля? Полторы тысячи?

– Да нет, батюшка, это я того, погорячился, привык, понимаешь, что в Переяславской земле почти с каждого дыма можно двух, а то и трех оружных мужей поднять. Из них половина конных и не в одной сече уже побывавших – степной рубеж, жизнь там такая… не то, что здесь.

– Здесь тоже когда-то так было, а теперь… Кхе! Так что там с полутора тысячами?

– Я думаю, что настоящих ратников у Журавля сотни две – две с половиной, ну, на край, три. А остальные – пешцы, да еще подневольные – толку с них… Да и не поднимешь быстро. Есть еще сотни полторы стражи, но они бездоспешные и раскиданы по разным местам, можно в расчет не очень-то и брать – они не для войны обучены, а для охраны.

– Многовато, пожалуй, три сотни, – усомнился Осьма, – не прокормить. У него ж не все Погорынье под рукой, а со смердов или холопов три шкуры драть долго нельзя – или сбегут, или взбунтуются…

– На то и стража! – резко оборвал купца Алексей. – Чтоб не бегали да не бунтовали.

– Прокормит! – уверенно опроверг расчеты Осьмы Федор. – У него там народ гуще живет, чем в иных местах, натаскал, паскуда. Сложнее коней прокормить, строевых, заводных, вьючных – у нас же не степь. Если б не кони, я бы и про четыре сотни подумать мог, но табун больше тысячи голов… это ж какие пастбища нужны, сколько кормов на зиму запасать! Хотя, опять же, народу много… если Журавль болотами огородиться сумел, значит, есть у него хорошие плотинные мастера, а они умеют и заливные луга устраивать…

– Кхе, Федюша, это ж какое хозяйство у Журавля!

– А сколько податей собрать можно! – подхватил Осьма.

– Влезем, не зная броду, – мрачно добавил Алексей, – а там и впрямь четыре сотни…

– Ничего! – бодро отозвался Федор на реплику Алексея. – Наш воевода и против полутысячи не смущался, бывали у нас дела… а, Кирюш? Помнишь?

– Тогда и мы другими были, и на своей земле, и в полутысяче той чуть не половина в бронях… Не ссыте, ребятушки, управимся! Сдуру можно, конечно, и хрен сломать, но если с умом… Осьмуха, ты, едрена-матрена, и сам даже не знаешь, насколько прав! Журавль-то, сколько б у него народу ни было, воевать-то всей своей ратью, поди, и не воевал никогда – тихо сидел! Да будь у него и полутысяча, в ней народишку, в настоящих сечах побывавшего, раз-два и обчелся! Если все правильно сделать, уполовиним еще до того, как они очухаются! Первый раз, что ли?

– У нас тоже больше трети в первый бой пойдут! – не согласился Алексей.

– Так! – боярин Федор, повысив голос, прервал начинающийся спор. – Ну-ка, воеводы великие, объясните-ка мне про вашу Младшую стражу – чего могут, чего не могут, да и про Михайлу тоже. Я его только один раз видел, и… не то, чтобы он мне не показался… нет, паренек разумный, к книжной премудрости прикоснувшийся, и телом для своих лет крепок, но всего же четырнадцать годов! Не дитя, но и не муж же! А тут я про него такого наслушался, прямо Святогор-богатырь! И бунтовщиков он истребляет, и в засаде его не возьмешь, и сквернословит так, что матерые мужи чуть не до слез умиляются! А с другой стороны – прямо святой подвижник: заклятья волхвовские снимает, демонов невидимых, как курей, давит. Ты кого вырастил, Кирюха?

– Кхе… так, воспитываем же… – начал было Корней, но его перебил Осьма:

– Михайла еще и по торговой части вовсе не лопух! – вставил он с таким видом, словно с садистским удовольствием сыпал соль на раны Федору. – И на судебном стоянии не теряется, и с князем да княгиней без запинки беседовал, сумел понравиться!

– Разыгрываете! – убежденно заявил Федор. – Нашли время… Кирюха, ведь разыгрываете?

– Да нет, Федя, все так. Я и сам порой удивляюсь, а иногда думаю: а может, это душа Фролушки покойного за сынком из Царствия небесного приглядывает? – Корней осенил себя крестным знамением, вслед за ним закрестились и остальные.

– Однако ж и про наставников забывать не стоит! – прервал тишину Осьма. – Ты сам подумай, боярин: воевода Корней Агеич, пастырь наш отец Михаил, ведунья Настена, Великая волхва Гредислава Всеславна, Рудный Вое… Алексей Дмитрич, – Осьма скромно потупился и добавил: – ну, и аз, многогрешный, руку приложил. При таких-то наставниках…

– В том, что ты многогрешен, я и не сомневаюсь! – прервал купца Федор. – Однако же никакие наставники… погодите-ка! Великая волхва, ведунья… да что у вас тут творится? Вертеп языческий…

– Остынь, Федька! – Корней досадливо поморщился. – Святошу-то из себя не строй, сам с язычниками дела ведешь, и не только подати собираешь, а и… напомнить?

Федор мрачно глянул на друга юности, но отреагировать на неприятный намек ему не дал Осьма:

– И никакой не вертеп! – затараторил купец, как сорока. – Если бы вертеп, так Михайла сам опоганился бы, однако ж, все совсем наоборот свершается! Семьдесят четыре юных души, через службу в Младшей страже, из мрака язычества исторгнуты и к свету Истинной Православной веры приведены: посты блюдут, молитвы ежедневно и не по одному разу возносят, по воскресеньям исповедуются и причащаются святых тайн…

– Уймись, Осьмуха! – Корней махнул на купца рукой, словно на надоедливую муху. – Вас, болтунов, послушать, так и впрямь получается не парень, а… Кхе! Бог знает что получается. Хватит! Отрок как отрок, только выучен изрядно, да хорошо умеет книжную науку к жизни применить… ну, удачливый еще… – Корней на секунду задумался и добавил уже совсем другим тоном: – Да, везунчик, уже несколько раз по самому краю прошел, я его в мыслях уже трижды хоронил… Господи, спаси и защити… – Корней снова перекрестился.

– Гр-хм! – Федор громогласно прочистил горло и обратился к Алексею: – А ты что скажешь? Каков старшина Младшей стражи на твой взгляд? – погостный боярин как-то умудрился задавать свои вопросы, не глядя в лицо Алексею, а уставившись ему куда-то в бороду. – Каждый ведь день его видишь, и не только его самого, но и то, как он Воинской школой правит. Это о многом человеку бывалому сказать может. Так что, каков он?

Алексей, отчетливо ощутивший возникшую между ним и Федором напряженность и нежелающий уступать в психологическом поединке ни пяди, сформулировал свой ответ в такой форме, что Осьма от неожиданности причмокнул губами, а Корней, в который уже раз, выдал свое универсальное «Кхе!».

– Не прост твой будущий зять, боярин, не прост, однако жених завидный, и не только по здешним меркам.

– Г-м, жених… это мы еще посмотрим, какой он жених! – Федор приосанился и оправил бороду, потом спохватился и рявкнул: – Да не о том я тебя спрашиваю! Мы что тут, о свадьбе сговариваемся?

– Хе-хе-хе! – рассыпался мелким смешком Корней.

– Хи-хи-хи! – подхватил Осьма.

Алексей тоже криво ухмыльнулся, а Федор, побагровев, заорал в полный голос:

– Да вы что, сговорились меня изводить сегодня?!

– Ну-ну, тихо, тихо… – успокаивающе заворковал Корней и вдруг, перекосившись лицом, тоже заорал во всю глотку: – А нехрен великим боярином выставляться!!! Перед кем величаешься, засранец?!!

– Что-о?.. – набрав в грудь воздуха, начал было Федор и осекся.

Знакомая с юных лет лисовиновская ярость, исказившая лицо Корнея – слева, холодный взгляд расчетливого убийцы – напротив, что-то смертельно-ядовитое, даже оглядываться не хотелось – справа. Федор замер, понимая, что сам Корней даже и пальцем не шевельнет, только мигнет своим ближникам, а те и бить-то не станут, не то, что убивать – просто скрутят и повозят рожей по лавке, как раз по тому месту, где только что сидел задом – унижение хуже побоев.

– Ты перед кем тут выделываешься, козлодуй? – Корней, хоть больше и не орал, но словно плевал каждым словом в лицо погостному боярину. – Перед Осьмой? Так про него князь Юрий Суздальский, хоть ночью разбуди, все без запинки выложит, а тебя княгиня Ольга один раз видела, а как звать, и не знает!

Перед Алексеем? Так он половцев накрошил столько, что и былинному богатырю впору было бы, а теперь такую стаю волчат натаскивает, что они уже сейчас любого медведя на куски порвать способны, а ты что можешь? Только беличьи шкурки в кладовке пересчитывать! Передо мной? А хрен мой до отхожего места отнести не желаешь?

Ты кто такой, Федька? Ну, посмотри на себя и посмотри на нас. Вот, я! – Корней сделал широкий обводящий жест, словно отождествляя себя не только с домом, в котором они находились, а и вообще со всем Ратным и округой. – Случись что, даже лишившись воеводского достоинства, я останусь при своем имении и ратной силе, которые со временем только богатеть и сильнеть будут. И попробуй, выковыряй меня отсюда! Хрен выковыряешь! Чем дальше, тем больше со мной выгоднее дружить, а не лаяться.

Теперь, Федюня, посмотри на Осьму. Да, беглец, да, личный враг князя Юрия Владимировича, но даже сейчас может любого боярина, а то и князя, с потрохами купить. Ведь можешь же, Осьмуха? Да не прячь ты глазки, не лезу я в твою калиту, так, для примера, сказал. Но даже случись ему разориться – внимай, Федюша, внимай – даже случись ему разориться, он со своими знакомствами, знаниями, умениями да пройдошливостью вернет себе все, да еще и с прибытком. А знания его велики, хоть и не из книг почерпнуты, и совет от него принять не зазорно. Кхе… хотя и не всякий. И всегда найдутся люди, для которых его совет будет дороже той платы, которую за совет отдать придется. И не будем зарекаться: вполне может случиться так, что еще и князья к его речам слух склонять будут.

А теперь, друг мой ущербный, погляди на Алексея. Вот муж битый, резаный, жженый, стреляный. Но! – Корней вздел к потолку указующий перст. – Не сломанный! Лет через пяток, если голову буйную не сложит, заматереют его волчата, и тогда близко к нему не подходи – на ногу наступит, по пояс отдавит! И я не удивлюсь, если к преклонным годам окажется он в шубе боярской в княжьей думе, а про то, что станет Леха боярином, да не таким, который только при князе боярин, а поместным, со знаменем, так это и к гадалке не ходи!

И вот только теперь, дитя бородатое, глянь на себя. Кто ты такой? Мелкий приказчик, посаженный ныне покойным князем в глухомань. За ненадобностью. Пришлет завтра князь Вячеслав на твое место кого-то другого, даже не в награду, а в наказание, и куда ты денешься? В Треполь, под крылышко к полузабытой сестре Ирине и к нелюбимой дочке, на земли, которые за столько лет обустроить не удосужился? Или опять ко мне приползешь – синий от пьянства, в слезах и соплях?

Кому ты станешь нужен? Что у тебя останется? Земля и люди, как у меня? Нет! Сила и воинское искусство, как у Лехи? Нет! Богатство, как у Осьмы? Кхе! Может ты и скопил чего – к рукам-то, небось, прилипало, но ведь всякий может сказать: наворовал на княжеской службе! А вознамерятся отнять нажитое – отнимут, не вертухнешься!

Корней бил старого приятеля наотмашь, сам не ведая того, что, подобно сказочному волхву, предрекает судьбу российского чиновничества на века, даже на тысячелетие вперед, и не важно, как они будут называться: подьячими, коллежскими асессорами, аппаратчиками или государственными советниками. Так и будут «государевы люди» безропотно терпеть начальственное хамство, ибо ответить – лишиться места или испортить карьеру. Так и будут вытирать об них ноги всякие Адашевы, Распутины, Березовские и прочие мин-херцы, ибо, зная себе истинную цену, пользуются любым случаем, чтобы напомнить о своей силе себе и другим. Так и будут смотреть сквозь них «истинные хозяева жизни», ибо кто же обращает внимание на винтик государственной машины, если озабочен тем, кого и как за рычаги этой машины посадить? Нет, будет в истории нашего Отечества краткий период, когда подобное, в отношении «государевых людей» сможет позволять себе только начальство. Пусть даже двойное – партийное и советское. Но, по историческим меркам, этот период так краток, а впоследствии он был так оплеван… Да и был ли он вообще, может быть все это выдумки, и на самом деле все было вовсе не так? Но во все времена в спину чиновнику будет смотреть Некто и беззвучно вопрошать: «Кто ты без своей должности?»

– Кхе! Ну, так вот: если уяснил ты свое место, Федор свет Алексеич, – продолжал Корней, – то слушай дальше и слушай внимательно, потому что думается мне, что не уяснил ты ни черта – ишь, рожа какая обиженная! – Корней запрокинул голову и заорал, будто вещал на площади с лобного места. – Слыхали, люди добрые: посмотрит он, какой Михайла жених! Да это я еще посмотрю, годишься ли ты Михайле в тести!

В ответ Алексей и Осьма, хоть и не произнеся ни слова, одним только шевелением на лавках, умудрились вдвоем изобразить толпу, поддерживающую оратора. Корней оценил старания аудитории, кивком головы указал Федору – «смотри, мол, и народ со мной согласен», а затем продолжил свой монолог уже спокойным голосом:

– Как ты думаешь, Феденька, что Михайле через женитьбу получить желательно? Землю в приданое? Да в Погорынье земли… за неделю не обскачешь! Серебро? Осьма, надо Михайле серебро?

– Э-э… – Осьма, к досаде Корнея, оказался не готов к такому вопросу, но сориентировался быстро. – Лишним оно, конечно, никогда не бывает, но Михайла и сам обогатиться способен – лесопилка, мастерские, и еще чего-нибудь измыслит, да и измыслил уже, только говорить еще об этом рано. Опять же, доля в военной добыче будет и, как я понимаю, немалая. Не-а, Корней Агеич, жениться на деньгах Михайле резону нет.

– Кхе! Слыхал, Федюша? Ты, наверно, спросить хочешь: «Какого ж рожна Михайле надо?» Отвечу: родства! Такого родства, чтобы двери перед ним открывались, другим недоступные, чтобы за такие пороги он вхож был, к которым других и близко не подпускают. Понял меня? Вижу, что понял. Можешь ты это ему дать?

Погостный боярин на протяжении всего монолога Корнея сидел молча, с каменным лицом, глядя куда-то поверх левого плеча воеводы – умел, когда надо, прятать эмоции. На последний вопрос Корнея он отвечать не стал, только слегка дрогнули пальцы лежащих на коленях рук.

Нормальной мужской реакцией в сложившейся ситуации было бы дать старому другу в морду. Крепко так, от души, и не за какую-то отдельную обидную фразу или за весь монолог разом, не за издевательский тон или за унизительное положение, в которое поставил Корней Федора на глазах у посторонних (с глазу на глаз, между друзьями молодости, можно еще и не такое), а за то, что сказать в ответ нечего, а терпеть нет сил. Ну, на крайний случай, понимая, что старому вояке так просто в морду не заедешь, а через секунду окажешься один против троих, можно было бы встать и выйти, хлопнув дверью. Однако Федор сидел и терпел. Терпел, потому что понимал: все это – не просто так.

Вовсе не вследствие вздорного характера надел на себя друг юности личину самовластного феодала, не терпящего в своем уделе никакого закона, кроме собственной воли. Отнюдь не случайно вспомнил Корней о шатком положении погостного боярина, хотя было оно таковым уже давно и оба это прекрасно понимали. И унижает он Федора на глазах Алексея и Осьмы не только за то, что Федор в сущности ни за что, лишь из-за инстинктивного мужского соперничества вызверился на Алексея и чересчур уж высокомерно отнесся к представителю торгового сословия Осьме.

Нет, Корней уже очень много лет не позволял себе ничего делать «просто так». Если уж зашла речь об отнюдь не радужных карьерных перспективах Федора, то значит, Корней видит какой-то выход из сложившегося положения. Если изображает из себя самовластного владетеля Погорынья, то именно в этой ипостаси он и намерен действовать в ближайшее время. Если наказывает за ненадлежащее отношение к Алексею и Осьме, то задуманное Корнеем будет исполняться именно этой командой, в которую Федор по недомыслию сразу не смог вписаться и теперь вбивается в неё Корнеем, как бревно в тын.

скачать книгу бесплатно