скачать книгу бесплатно
Родители Харви к ее проблемам в школе также оказались во многом безучастны. Они пытались вылечить следствие, а не причину болезни. Неуспеваемость была вовсе не связана с тем, что Харви оказалось сложно осилить программу, совсем нет, она нарочно ничего не делала, старательно выставляла себя глупее, чем была на самом деле, и не прикладывала ни малейшего усилия к изучению тех предметов, где учителя проявляли морально-нравственные качества ниже высоко поставленной планки, уровень которой Харви определила сама. Родители давали Харви деньги и просили нанять себе учителя за дополнительную плату, что Харви и делала, продолжая, однако, всячески препятствовать тому, чтобы хоть какая-нибудь информация залетала в мозг.
Харви на самом деле глубоко запуталась в своих жизненных задачах, в своих желаниях, в своем существовании. В ней стремительно увеличивались неуверенность и страх, делая все более уязвимой и слабой. Харви просто хотелось, чтобы на нее обратили внимание. Все, о чем Харви мечтала, – это провести, скажем, неделю всей семьей в разговорах о важном, в болтовне о пустяках, строя светлые планы на будущее, а затем выполняя их. Но вместо душевных разговоров Харви раздражала, ведь своими оценками она лишь дополнительно обременяла родителей. Вслед за раздражением следовали унижения и взгляды, полные жалости. Способная и трудолюбивая Харви всерьез начинала подозревать, что больна слабоумием, а от нее это просто тщательно скрывают ее заботливые родители. Может, действительно оттого они и не участвуют в ее учебе, зная, что ей уже ничем не помочь? Наверное, она и правда достойна только жалости к себе.
Безразличие разливалось инфекцией по венам не только в ближайшем окружении, но повсюду, куда ни окинь взгляд. Оно становилось нормой в глазах Харви, а участливость воспринималась с подозрением, как статистический выброс, требующий более тщательного анализа. Безразличие оковывало страхом на улицах, когда, стоя в непосредственной близости, люди могли спокойно наблюдать беду, отводя глаза и подчеркивая этим свою непричастность к происходящему. Эта черствость лишала юную Харви опоры, ведь когда не чувствуешь защиты в семье, есть надежда, что проблема внутренняя, и как только ты окрепнешь и станешь независимым, все наладится, ты вырвешься в нормальный счастливый мир. Но когда ты видишь, насколько безумен весь этот мир, как он жесток и несправедлив, становится понятно, что от пустоты и боли внутри не уйти никуда.
Переживания – неотъемлемая черта подростков нашего времени, когда детство затянуто, а в яркие юные годы детям не дают в нужной мере ни ответственности, ни свободы. Такое искусственное растягивание детства создает поколения людей, не способных принимать за себя решения, настаивать на своем, стремиться к лучшему. Зато они бесконечно во всем винят окружающих, ничего не меняя. Искусно взращенные поколения идеальных избирателей. К этому прибавляется повсеместное преподнесение ложных истин. Учат, что деньги, дорогие квартиры и машины – главное мерило успеха, и направляют по ложным путям, чтобы мы жили надеждами заработать и оправдать возложенные на нас обществом ожидания. Но почему-то забывают сказать, что главное – это научиться быть счастливым, что это и есть наивысшая задача каждого человека: создавать счастье внутри себя и дарить его обратно в мир. Деньги и роскошные вещи способны дать лишь наслаждение, доставить удовольствие или пробудить более низменные чувства, такие как алчность, самолюбование, властолюбие. Молодых людей упорно убеждают, что вот эти материальные удовольствия и есть счастье, в погоне за которым большинство так и остаются несчастными и глубоко одинокими внутри.
Такая подмена особо опасна, ибо плодит несчастливых людей, не понимающих причин своей вездесущей грусти, несмотря на то, что формально делают они все правильно и добились многого. Человек продолжает бежать, преследуя мнимые цели, но никак не может достигнуть того состояния, за которым мчался все время. У любого марафона должен быть финиш. Это мироустройство, под которое и была заточена человеческая психика. Марафонец должен добежать до финиша, свалиться на землю и обрести душевный покой, а потом встать и начать готовиться к новому забегу. Танцор должен станцевать свой танец, чтобы поставить телом точку и насладиться овациями, а затем, уйдя за сцену, начать репетировать вновь. Никто не может вечно бежать, танцевать, рисовать, работать над бесконечным проектом. Всем нужны достижения, преодоленные отметки, исполненные цели. Человека должно время от времени накрывать абсолютное искреннее счастье, иначе все человеческое уходит.
Однако об этом не говорят, более того, такие мысли зачастую воспринимаются с возмущением. С самых юных лет общество ограничивает нашу свободу: свободу выбора, свободу восприятия и свободу физическую. Многие абсолютно лицемерные нормы поведения выдаются за правила приличия и не подлежат обсуждению, в то время как их единственной целью служит воспитание покорности и ограниченности в людях. А те человеческие проявления, которые действительно в лучшую сторону отличают нас от животных, принимаются за слабость. Гнет этих ограничений, приправленный ложными ценностями, пожизненно сажает прекрасные и уникальные натуры в тюрьму, порождая толпы изломанных судеб и не реализовавшихся надежд.
В юности, когда все чувства словно оголенные провода, диссонанс вызывает сопротивление, и увидеть свет могут только те, кто видит доказательства его существования постоянно: дома в своей семье или в другой счастливой семье, которую имеют возможность регулярно наблюдать. Если света не видно, то поневоле начинаешь верить только во тьму.
В тот период мама Харви практически отсутствовала дома, большую часть времени пребывая в командировках, убегая от домашней действительности и наслаждаясь разнообразием мира, которое ей позволяла увидеть ее работа. Дом для Харви был холодным и неуютным местом, где каждый вечер ее ожидал пьяный дебош. Настал момент, когда Харви более не могла справляться с гнетущей тяжестью, которая, казалось, нападала со всех сторон: душила, пинала, больно щипала и всячески издевалась. Изможденная душевными беспокойствами, Харви ушла из дома поздним вечером, когда отец, напившись и крепко уснув, уже был бы не в силах ее остановить. Харви ушла к подруге, чьи родители уехали на несколько дней. Подруге Харви солгала, окутав вранье в правду: «Я ушла из дома, чтобы родители поняли: с моим мнением надо считаться, я уже повзрослела и способна принимать собственные решения!»
Такая причина не вызывала ни лишних расспросов, ни удивления, так как была понятна многим подросткам. На этом Харви и сыграла. Однако уже вечером, лежа в чужой постели, Харви думала о том, что она сама – человек с гнильцой. Все время врет окружающим, приукрашивая то, что творится дома и в душе?. Врет Харви искусно, люди ей верят, и она продолжает врать. Ее подруга с радостью приютила ее, а Харви ей солгала, чтобы выглядеть значимо и смело. А ведь могла бы просто промолчать, сказать, что не готова рассказать. Это было бы честно и достойно. Но нет, Харви – человек с гнильцой, поэтому она врет. Возможно, из-за того, что подруга была вечным напоминанием, как Харви не откровенна с человеком, давшим ей кров, со временем их общение сошло на нет по инициативе Харви.
На следующий день, спохватившись, папа стал искать Харви: звонить и писать. Но она не хотела отвечать, прежде всего потому, что знала: отцу не будет интересна истинная причина ухода. Более всего его заботит тот факт, что Харви доставляет ему очередные неудобства, и он вынужден отвлекаться от своей полной эгоизма жизни и тратить время на Харви. Харви знала, начнутся агрессия и угрозы, которым в силу ее юного пятнадцатилетнего возраста и зависимого положения будет довольно сложно противостоять. Сложно аргументировано и уверенно защищаться сегодня, а завтра возвращаться в дом к этому же человеку и есть пищу, купленную на его деньги. Кроме того, Харви в этот период с трудом могла сдерживать слезы, часто плакала при малейшем давлении со стороны близких, так как каждое грубое слово и очередное обвинение с их стороны служили последней каплей в бесконечной череде печалей Харви. Хотя, возможно, в большей степени было виновато типичное для этого возраста буйство гормонов. Проанализировав свое положение, Харви поняла, что пока ей хотелось просто отсрочить встречу, чтобы дать себе время разобраться. Поэтому единственное, что сделала Харви, – это отправила смс со словами: «У меня все в порядке». Она думала, что если он действительно переживает, он может приехать в школу и найти Харви там, но он не сделал и этого. И, вместе с тем, это все же положило начало чему-то новому.
Харви пробыла у подруги еще несколько дней, потом наступила суббота, и она получила смс от папы: «Извини. Я вызвал доктора, меня сегодня закодируют». Харви мчалась домой на всех парах, окрыленная смелостью папы и желая ему помочь, оказать поддержку и наконец прокричать громко-громко, как она его любит и как гордится им! Харви нашла папу дома, ослабленного и переживающего то, что называется ломкой. Доктор уже ушел. И сейчас, когда он лежал на кровати в спальне, такой слабый и ранимый, Харви поняла, насколько он Великий человек, ведь он смог вырвать себя из лап одного из самых страшных зверей планеты, смог это сделать тогда, когда даже оптимистичная Харви утратила любую надежду. Папа зажег такой луч света, который, как казалось Харви, она и не заслуживала.
В день прилета мамы Харви заранее предупредила ее о произошедших дома изменениях. Мама отреагировала не очень эмоционально, но Харви показалось, что все же она обрадовалась. Мама и Харви поддерживали папу, хотя боялись делать это слишком явно, чтобы не спугнуть удачу, которую только-только ухватили за ее яркий хвост. Отсутствие алкоголя настолько преобразило дом – нет, конечно, он не стал наполнен уютом и теплом, как дом бабушки, но хотя бы в нем перестало править беззаконие алкогольного сюрреализма. У Харви вновь появилась надежда, что однажды они выстроят дом счастья. Дом, наполненный сказочным светом, который делает уют почти физически ощутимым. А в тот момент, когда ты переступаешь порог такого дома, немедленно чувствуешь царящие взаимное уважение и доброжелательность. Харви, уже однажды ощутившая подобное у бабушки, страстно желала оказаться в таком состоянии вновь. Это подобно тому, когда впервые в жизни видишь море – никогда в жизни ты более не забудешь его шум, запах, его величие и при этом никогда не насытишься большой водой – не перестанешь восхищаться им, стремиться посмотреть в его сторону, вернуться вновь. Харви страстно желала жить в таком уюте, но, конечно, он не создается в момент на месте выжженной пустыни и руками лишь одного члена семьи.
А создавать было что. В доме Харви за исключением ее комнаты царили вечный бардак и неопрятность, несмотря на то, что приходила убираться домработница. Но это было не самое страшное, хотя и входило в полный диссонанс с натурой Харви. В доме сквозило ощущение временности проживания, будто все члены семьи здесь были лишь на пару ночей, словно путники, встретившиеся в лагере высокогорья, чтобы потом двинуться каждому в своем направлении. Проявлялось это в мелочах, что ткут всю нашу жизнь: в стоящей на полке пустой рамке для фотографий, в карнизах без штор, в проводах, выведенных под освещение, но так и торчащих из стен извивающимися змеями, в картинах, приставленных к стенам, на которые должны быть повешены. Все это напоминало ковер с уродливым узором, глядя на который, уже перестаешь думать, справляется ли он со своей задачей или нет. Видишь только это уродство, которое отравляет жизнь, а еще хуже, если к этому привыкаешь и перестаешь замечать. Харви надеялась – их общих усилий хватит, чтобы сплести изящный узор, на котором захочется задержать взгляд.
Чтобы сплести этот узор, важна поддержка каждого члена семьи. В противном случае энергия уходит не на созидание, а на противостояние критике. Нужно отдать должное маме Харви – изредка вырываясь из своего бездонного мира, она замечала, что не все так лучезарно в доме, который называла своим. Однажды мама от и до отремонтировала комнату Харви, создав в ней оазис, который стал местом силы и уединения не только для Харви, но и для мамы. Эту комнату они стали делить, словно подруги, переместив туда фактически всю свою жизнь. Однако отец делал все возможное, чтобы омрачить эту радость. При каждом удобном случае отец говорил Харви, что мама потратила очень много денег на обустройство этой комнаты. Что вместо этого они могли бы, например, съездить все вместе отдохнуть или купить новый автомобиль. Он старательно тыкал этим Харви, заставляя чувствовать вину и незаслуженность достойной жизни. Особую жестокость этому придавало то, что дело было не в деньгах. Их семья и так могла бы позволить себе и отдых, и, в случае необходимости, новый автомобиль. Но в мозгу с разрушенными алкоголем связями главной задачей при взгляде на Харви было проявить агрессию, а значит, любой, пусть и необоснованный, повод был хорош. Харви соглашалась продолжать это терпеть, ведь теперь рождалась надежда, что отец будет более взвешен и последователен в своих суждениях, различая добро и зло.
Харви была неприятна мысль об изменах отца, но и тут у нее зародилась надежда, что это все уйдет из их жизни вместе с алкоголем. Если человек начинает свободное падение, то теряет какое-либо управление, становясь куклой в руках любых воздушных потоков. И даже если он смог совладать со своим телом и научился контролировать падение, чтобы не разбиться, этого будет недостаточно, и рано или поздно придется лишиться полной свободы и раскрыть парашют или умереть. Все это никак не оправдывает всех поступков, жестоко растаптывающих совесть, но наглядно объясняет, что алкоголь прежде всего лишает воли, которая является главным оружием человека в борьбе с собственными страстями. Возможно, вернув себе волю, отец сможет противостоять разврату в любых его проявлениях и, прозрев, увидит ценность семейного счастья. Харви не знала, сможет ли она сама когда-нибудь простить предательства со стороны отца, но дать шанс, еще один шанс, она очень хотела.
Все это воодушевляло Харви, она ощущала небывалый подъем. Впервые за долгое время чувствовала, что может дышать, не задыхаясь, а размеренно и спокойно. Ей казалось, что нет никого лучше ее родителей, ей хотелось как можно чаще показывать им, как сильно она их любит и как много они для нее значат. Ей, подростку с надвигающейся на нее большой жизнью, хотелось дарить маме розы, а папу поддерживать в каждом его шаге.
Это были добрые чувства, они смягчили сердце Харви, в какой-то момент она начала думать, что, возможно, всего этого кошмара и не было. А возможно, он был послан как испытание, и теперь, когда они вместе преодолели его, на них снизойдет вся та благость, которую заслуживает любая счастливая семья.
В счастливом дурмане Харви находилась до тех пор, пока однажды память ее телефона не переполнилась фотографиями и папа не предложил ей сбросить их на свой компьютер. Пока Харви перекачивала свои фотографии на папин ноутбук (своего собственного компьютера на тот момент у нее еще не было), она заметила папку «Египет». Харви знала, что папа не так давно совершил интереснейшую поездку по архитектурным памятникам древности, которые сохранились в этой стране. Он так увлекательно рассказывал об увиденном, а фотографии еще не показывал. Харви с энтузиазмом открыла папку, чтобы насладиться фотографиями, абсолютно не ожидая очередного удара кинжалом в спину. Но чем дольше она просматривала фотографии, тем сильнее к горлу подступала тошнота, а глаза щипали и наполнялись сухими слезами. Почти на каждой фотографии была женщина, абсолютно чужая и незнакомая. Но ее дерзкий и хищный взгляд с каждой фотографии почти не оставлял сомнений в том, что она очередная низконравственная особа, до которых столь просто опускался ее собственный отец.
Если до этого момента Харви чувствовала себя всегда несчастной и недостойной хорошего, но все же со светлой надеждой внутри, то сейчас ощутила, в дополнение к вернувшимся чувствам, ярость. Ярость и злость за то, что ее обманули в ее радостных ожиданиях. За то, что она сама такая глупая, верила этим людям и не теряла эту веру, несмотря ни на что. За то, что ее опять ставят в такое мерзкое и низкое положение, делая соучастником всех свершаемых преступлений. Когда говорят, что за все грехи поплатятся потомки, не обманывают. За каждый неверный шаг, за каждый дурной поступок расплачивается твой ребенок, который, пусть и вопреки собственной воле, настолько связан со своими родителями, что словно повозка должен биться о камни совести и попадать в ямы стыда, так виртуозно обскакиваемые тянущей повозку лошадью-родителем.
Харви мучительно хотелось с кем-нибудь обсудить все то, что на нее свалилось. Спросить совета и пролить слезы вместе с близким человеком, произносящим слова утешения на ухо. Но правда была настолько жуткой и грязной, что Харви не могла заставить кого-либо стать свидетелем и таким образом соучастником этой безумной оргии. Тем более Харви не была в силах обратиться с таким к близким, ей казалось, что, наоборот, следует защищать их от столь страшной истины и попытаться вести эту войну в одиночку. А кроме того, что если они и так уже знают? Что если они такие же соучастники, как и Харви? При этом они полностью бездействуют, их устраивает вся мерзкая, липкая и воняющая жижа, в которой они проводят каждый свой день, когда именно у них есть возможность на что-то повлиять, что-то изменить. В этом случае искать у них поддержки или утешения вовсе бессмысленно. Одиночество еще глубже утянуло Харви в свои недра.
Не облегчала ситуации совпавшая по времени необходимость поступления в институт, сдача выпускных экзаменов и все те переживания, с которыми сталкивается каждый подросток. Подростковый возраст в современности – это сумерки: светлое время детства уже подошло к концу, а острота, непредсказуемость и свобода взрослой жизни еще не наступили. В итоге ориентиры вроде видны, но размыты, по коже извечно бегают мурашки, все чувства напряжены в ожидании неизвестности, при этом невозможно оторвать глаз от красоты неба, раскрашенного розовыми, голубыми, оранжевыми и синими тонами.
Редко кто из нас способен победить, сражаясь на всех фронтах одновременно. Харви рассудила, что невозможно вечно бороться за других, тем более, что, похоже, она все равно не способна победить. Ведь ее победы в пусть и ключевых сражениях все равно ведут к поражению в войне. Харви подумала о том, что только сама будет бороться за свое будущее, и никто другой. Тем более, что она в глазах всех близких такое ничтожество, на которое не стоит тратить ни времени, ни душевных сил. И тогда Харви впервые решила бороться за саму себя, сконцентрировавшись на поступлении в университет. Она станет юристом и будет отстаивать права, защищать правду.
Все связанное с поступлением в институт и ее будущей профессией, хоть и было изматывающим и заставляло Харви тысячу раз сомневаться в своих силах, доставляло ей столько удовольствия и радости, что становилось подобно наркотику: этот бесконечный поиск новых знаний. Харви приняла решение стать юристом, потому что ей казалось: профессия позволит защитить и себя, и других. Харви с радостью отмечала, что по удивительно складывающимся обстоятельствам родители не сильно препятствовали ее выбору и, более того, оказывали щедрую финансовую поддержку, оплачивая дополнительные занятия при университете. Цель поступления, к которой Харви шла со всем упорством, была спасением, так как отвлекала от болезненных мыслей. И, кроме того, уверенность, увеличивающаяся пропорционально получаемым знаниям и страсти к учебе, давала Харви возможность отдаляться от родителей, заполняя недополученную от них любовь другими страстями. Благо, страсти Харви сводились к созидательным началам, а не разрушительным.
Харви не была паинькой, ее семейная ситуация и тот факт, что никто за ней не следил, так как в реальности не были заинтересованы в ее жизни, толкал ее в плохие компании. В недрах этих компаний, по сути, состоящих из таких же заблудившихся душ, как и она сама, Харви могла проверить, насколько глубоко может пасть в своих морально-этических принципах. И она заходила все дальше, но с удивлением отмечала: несмотря на то, что она явно подвержена различным страстям и испытывает сладко-мучительные чувства при звуках рока, неизменные атрибуты этого жанра: алкоголь, наркотики и беспорядочные половые связи – не возбуждают в ней бурного интереса. А вот люди Харви действительно интересны: их характеры, их слабости, их отвага – все это разнообразие реакций и эмоций ее восхищало. Ей нравилось анализировать их и воссоздавать эти чувства и свойства людей при помощи красок. Харви зарисовывала своих друзей, делая их образы привлекательным воплощением отвязности, безрассудности и одиночества.
Одержимость Харви новой жизнью, полной удовольствия от знаний, занимала ее и отвлекала от грустных мыслей. И, возможно, она бы смогла полностью их блокировать, научившись наконец жить своими проблемами и своей жизнью, а не вращаясь, как невольный спутник вокруг чужого. Но однажды Харви приехала к папе на работу за необходимыми для поступления в университет документами и была представлена той женщине с фотографий. В жизни женщина являла собой тот тип красоты, когда вроде все черты лица должны производить приятное впечатление, но отсутствие благородства, алчность и соответствующий этому modus vivendi (*образ жизни) делают всю картину грязновато-неприятной. Эта встреча была такое же мерзкой, как и образ женщины, и автоматически ставила Харви в положение проигравшей, потому что, знакомя с ней, отец насмехался над Харви. И боль с новой силой пронзила сердце девушки, которое и без того являло собой истерзанный шматок мяса.
Однако еще большим ударом стало еще одно событие. Когда по дороге на работу папа подвозил Харви в университет, чтобы узнать результаты вступительных экзаменов, он остановился на полпути, объяснив, что они должны захватить еще одного сотрудника. В машину села та самая женщина. Беременная. Харви не помнила, как доехала до института в одной машине с этими людьми, как вышла из машины, как узнала результаты вступительных экзаменов, как после добралась до дома. Все, что Харви помнит в тот день, – как она пошла в душ, включила горячую, почти обжигающую воду и долго-долго плакала. Все это ей казалось безвыходным, и невероятная безнадежность охватила ее. С тех пор Харви каждый день плакала в ду?ше. Она плакала на протяжении всего того времени, что жила с родителями, все три последующих года каждый вечер ее сотрясали рыдания.
Сейчас, спустя несколько лет, Харви ежедневно задавалась вопросом, почему же она тогда была настолько бездействующей. Почему ничего не сделала, чтобы изменить в лучшую сторону если не жизнь окружающих, то хотя бы свою. Она корит себя за слабость духа и характера, ей обидно за отсутствие должного мужества в себе. Но, с другой стороны, вспоминая все это, Харви не хочется себя прошлую ругать, потому что она помнит то угнетенное состояние, в котором жила с ранних лет, и то, как каждый день давался с трудом. Вместе с тем она старается напоминать себе о тепле сердца маленькой Харви, звонком смехе и сильных поступках и дивиться тому, как все это хорошее сохранилось. Поэтому, наверное, хоть и гордиться той девочкой не приходится, ругать и винить ее тоже не стоит. Тем более, она нашла в себе силы не позволять стилю жизни родителей влиять на ее учебу, заставила себя прекратить проецировать домашние проблемы на всю внешнюю жизнь. В конце концов эта девочка нашла себя не в падении, а в развитии.
Глава 5. Кот – ad patres* (*к праотцам, умереть)
Харви вовсе перестала бороться внутренне за свою семью после того, как спустя полгода после вышеуказанных событий умер любимый кот семьи. Этот кот был с ними на протяжении пятнадцати последних лет и, казалось, оставался единственным звеном, связывавшим маму, папу и Харви, поскольку именно к нему относились с большой любовью все. Именно о нем все заботились с радостью, а он единственный одаривал каждого теплом и любовью, невзирая на свой кошачий нрав. Когда кот неожиданно покинул их ради лучшего мира, Харви интерпретировала это как знак окончательной смерти их семьи. То ли вместе с котом ушло пусть слабое, но тепло домашнего очага, то ли кот умер, поняв, что на самом деле семьи больше нет. Возможно ли, что он просто также сдался, как и Харви? Как бы там ни было, для Харви в доме воцарилась неприятная вонь разлагающегося трупа семьи. Было очевидно, что дух покинул организм этой странной и несчастной семьи, но потребуется еще некоторое время, пока тело не перестанет биться в конвульсиях, мышцы не прекратят свое сокращение, а окружающие заметят, что произошло. Вероятно, тело еще на какое-то время оставят для того, чтобы попрощаться, пока оно медленно будет разлагаться изнутри.
Харви теперь знала наверняка, что дело осталось за временем, которое отмерит еще недлинный кусок нити, прежде чем обрезать жизнь этой семьи навсегда. Но ножницы уже занесены. Единственное, чего не знала Харви, так это того, что труп ее семьи утащит за собой на тот свет других. Она и не подозревала, насколько трупный яд опасен для всех вокруг. Как далеко и глубоко он может разливаться по разрушавшемуся древу семьи. Кажется, должна усохнуть лишь одна ветка, но иногда болезнь перекидывается и на другие ветви или даже на все дерево.
Каковы бы ни были обстоятельства, до этого момента Харви внутри всегда ощущала тепло, она знала, что иногда может совершать проступки, но в мыслях и душе ей хотелось поступать правильно. За тот свет, который сохранился внутри Харви, несмотря на все ее переживания, стоит благодарить два обстоятельства. Ее родители хоть и не были людьми семейного типа и были эгоистичны настолько, насколько это вообще возможно, все же они были людьми интересными с ярко выраженными талантами и неординарными идеями. И по-своему многое давали Харви, их карьерные успехи и широта интересов и в глазах Харви делали мир местом возможностей, меcтом, которое полнится тем, что стоит изучать, познавать и чем стоит любоваться.
Во-вторых, Харви в жизни во многом сопутствовала удача. Ее счастливый билет был в ее семье, которая не ограничивалась мамой и папой, в ней были и бабушки, и дедушки, и тети, и дяди, и многочисленные родственники. Это была большая семья, такой клубок переплетенных судеб, совместных печалей и радостей. Наличие большой и дружной семьи выступает в роли амортизатора, то есть не является основой конструкции, но однозначно помогает преодолевать любые неровности на дороге, делая жизнь мягче и нежнее. Когда растешь в большой семье, ты изначально окружен множеством людей, которым не совсем все равно, которые охотнее выслушают, нежели незнакомец. Во многих из родственников может даже и не быть ничего особенного, но они все равно незаметно защищают друг друга.
Именно эта большая и дружная семья, которой Харви была окружена с рождения, делала ее мир светлее и ласковее. Что бы ни происходило в ее взаимоотношениях с родителями, Харви знала, что ее место в этой жизни определено не только родителями, но и принадлежностью к чему-то большому, живому, многообразному. Пусть Харви не могла прийти к родне со своими печалями, страшась открыто признаться кому-либо в своих поражениях, которые она терпела раз за разом, пытаясь спасти семью, но это был ее собственный выбор. Она чувствовала вокруг себя небезразличных к ней людей, пусть разных, пусть не идеальных, но главное – небезразличных. Они были далеко, но они были. Эта большая семья стала тем островом стабильности, который служил Харви большой опорой.
Но время шло, и вместе с ходом времени из жизни уходили старейшины этой семьи, забирая с собой тот клей, который сцеплял всех вместе. Почти физически ощущалось, как целые ветви отваливались от семейного древа, подобно тому, как с ревом откалываются глыбы льда от ледников. Этому не придаешь слишком большое значение вначале, но затем, когда понимаешь, что твой ледник становится таким маленьким, что может просто раствориться в океане, охватывает неприятное чувство беспокойства. Тогда осознаешь, что с уходом каждого человека прощаться надо было не только с ним и грустить будешь не только по нему, а и по многим людям, которых он делал тебе родными.
Каждый рано или поздно сталкивается со смертью, с чужой, и если в какой-то момент приходит осознание произошедшего, то боль, словно стрела, прошивает все тело. И сковывает страх. Страшишься не своей смерти или смерти как таковой, а того чувства пустоты, тех разрушений, которые она после себя оставляет. В племенах джунглей гибель старого большого дерева принято воспринимать со светлой грустью. Старое дерево хранит в себе много историй, служит домом или источником пропитания, поэтому его уход печален. Но то же дерево своей мощной кроной лишает света более низкие деревья и кусты, препятствует развитию. Его корни не дают расти другим корням. Это дерево – своего рода тяжелый якорь на корабле леса, чья сила заключена в быстром росте и обновлении.
Однако, когда дерево освобождает пространство, более низким деревьям приходится переживать сильнейшие испытания, которые проходят далеко не все молодые побеги. Начинается жизнь в абсолютно новых условиях и с высочайшим уровнем ответственности, о которой до этого почти ничего не знал: надо выкарабкаться из-под обломков старого дерева, привыкнуть к обжигающему солнцу, к тяжести ливней, к треплющему ветви ветру, ко всем тем живым существам, которые, чем сильнее ты становишься, тем более активно строят свою жизнь вокруг тебя, ползая и прыгая по твоим ветвям. Жизнь более никогда не будет прежней. И всегда старые деревья рушатся неожиданно, даже если все осознают неизбежность этого.
Харви уже не жила с родителями, а перебралась на съемную квартиру. Переезд произошел сумбурно и неожиданно, но покинуть родительский дом было одним из самых лучших решений, когда-либо предпринимаемых Харви. Она сконцентрировалась на учебе, на встречах с друзьями, что позволяло ей ненадолго забывать обо всем том, что осталось в доме, где она выросла. Однажды мама решила навестить ее, а приехав, сообщила, что они с папой разводятся. Когда Харви услышала эту новость, то ее первой мыслью было облегчение: «Наконец-то!» Она выдохнула, потому что это был первый логичный шаг, предпринятый ее родителями. А там, где присутствуют логика и последовательность, всегда царит спокойствие. Харви, конечно, была озадачена тем, что могло так неожиданно заставить ее родителей совершить последовательный поступок. Ведь они скорее были настоящими магами и волшебниками, способными строить свою жизнь подобно фокусу, раз за разом делая шаги, противоречащие естественному ходу вещей.
Интуитивно Харви не хотелось задавать маме вопрос о причинах, потому что она боялась услышать ответ и, более всего, боялась, что выстроенная ею за последнее время стена между проблемами родителей и ее собственной ответственностью за все происходящее рухнет. Тогда с новой силой на нее обрушатся все внутренние переживания, сдерживаемые дамбой, и затопят все ее существо.
Но повисла такая пауза после маминого объявления, которая вынуждала Харви задать вопрос. Харви могла бы проявить стойкость и не поинтересоваться, но жизнь складывается так, что иногда нам приходится смотреть на человека так, будто мы не знаем про весь тот багаж, что ему сопутствует. Харви заставила себя увидеть перед собой просто маму, не ту самую ее маму, а просто маму, как понятие, как воплощение любви и жизни. Посмотрев на нее так, она поняла, что сейчас маме нужна поддержка близкого, которую она пришла получить от дочери. Харви задала свой вопрос, стараясь, чтобы он прозвучал деликатно.
Мама начала объяснять, что триггером послужило письмо. На этом моменте Харви внутренне вся напряглась, чтобы сдержать обуревавшие эмоции. «Письмо? То есть после всего того, что им приходилось переживать, последней каплей стало письмо? Возможно ли, что пара строк действительно переполнила океан? Или же ничто не способно было переполнить океан мамы Харви, обращенной преимущественно внутрь себя, пока об этом просто явно не написали на бумаге?» Так или иначе, Харви пообещала себе быть другом для мамы, а потому постаралась затушить все свои мысли и продолжила слушать.
Папа написал маме письмо, в котором сообщал, что у него есть вторая семья, и он хотел бы проводить время поровну в обоих семьях. И что он готов три с половиной дня быть с ней и еще три с половиной дня с другой. И надеется, что она отнесется с пониманием к его просьбе и положению. Но тут облегчение Харви от развода, как ожидаемого итога, сменилось привычной, но забытой смесью боли и гнева. Как такое можно предлагать? Да еще и в письме, да еще и таким будничным тоном, будто обсуждается какой-то бытовой вопрос из разряда покупки новой стиральной машины.
Все это было мерзко, ведь то письмо, которое мама дала прочитать Харви, являло собой доказательство слабоволия и подлости отца. Харви столь старательно отгоняла от себя мысль об отцовской трусости, представляя его смельчаком и храбрецом. Но это письмо было в той мере недвусмысленным подтверждением трусости, что становилось очевидном – храбрость была качеством лишь того образа отца, что Харви создала в своей голове. В реальности именно трусость была основной чертой отцовского характера. Он оказался одним из самых трусливых созданий на этой планете. Он был слаб и малодушен. С легкостью поддавался любым страстям, не в силах им противостоять и даже не пытаясь вступить в борьбу. Его сковывал страх, он боязливо вжимал голову в плечи, не желая признавать своего поражения и своих слабостей. Так долгие годы он отказывался даже допускать мысль о собственном алкоголизме. И сейчас в этом письме факт предательства семьи, факт того, что он совершил страшный поступок, он выкладывал словно будничную формальность, одновременно представляя себя эдаким рыцарем, предлагающим столь щедрую альтернативу. Нет ничего страшнее полного и окончательного разочарования в собственных родителях.
Харви в душе надеялась на то, что отец пожелает объясниться с ней, протянет хотя бы тростинку, ухватившись за которую, она смогла бы оправдать его. В конце концов попросит прощения за то, как он поступал и поступает сейчас. Но отец не считал нужным вообще что-либо говорить. Он вовсе не общался с ней. Этим лишь подтверждая свою главную черту – трусость. При должных физических данных и природной ловкости легко быть смелым и шумным, когда речь идет о физической опасности, но настоящая храбрость в том, чтобы взглянуть честно на свои поступки, в том, чтобы перестать искать себе оправдания и начать поступать правильно. Но это вне характера человека с трусливым сердцем, скрывающим свой страх за вечной бравадой и агрессией по отношению к тем, кто не хочет давать сдачи и делать больно любимым.
Сердце ребенка продолжает тайно любить своего родителя, невзирая ни на какие обстоятельства. И даже тогда Харви надеялась хотя бы на то, что папа проявит к ней уважение и поговорит с глазу на глаз о случившимся, извинится перед ней за то, что, создав семью, не нашел в себе достаточно сил построить непреступную крепость, а создал лишь ветхий домик, из которого сам же вытащил замковый камень. Удивительно, как сердце в отношении родителя хранит не только любовь, но и веру в то, что эта любовь взаимна. Харви действительно надеялась на то, что папа сочтет ее достойной своих объяснений. Хотя давно уже надо было понять, что ее отец относится к той породе людей, которые могут иногда испытывать чувство долга, но никогда не могут любить открыто и без оглядки. Проявляется чистая любовь не только в больших поступках, но прежде всего в ежедневных незаметных мелочах и фразах.
Вероятно, отец никогда бы не поговорил с Харви, но обстоятельства вынудили его встретиться с ней, чтобы разобраться с бумажной волокитой по подготовке бракоразводного процесса. Это было их первое общение после оглашения новостей. И за все то время, что они находились вместе в госучреждении, папа сказал Харви всего лишь одну фразу: «Это жизнь».
Еще несколько лет назад, когда чаша терпения Харви не была полностью переполнена, она, возможно, длительное время думала бы над этой фразой, пытаясь найти тот глубинный смысл, который ее умный папа пытался донести. Но тогда Харви просто вежливо кивнула, а потом наедине с собой разразилась потоком слез, смешанным с истерическим хохотом. «Серьезно? Это все, что он может сказать? Фразу из бульварной прессы?» «Это жизнь…» – шикарный заголовок для еженедельного журнала, напечатанного на дешевой бумаге, потому что место ему исключительно в мусорном ведре и по содержанию, и по внешнему виду.
Можно еще даже слегка переформулировать и использовать эту отцовскую мудрость во время тостов. Должно звучать как-то так: «Дорогие друзья! Есть такая фраза, ею со мной поделился мой отец. Это жизнь…» Тут надо произнести с такой интонацией, чтобы передать незаконченность фразы. И продолжить: «А дальше каждый сам для себя решает, как продолжить. Так пусть в голове нашего дорогого именинника всегда всплывает продолжение из только положительных эпитетов!» Кажется, это шикарный тост. И все же с объяснением всех тех гнусностей, которые отец на протяжении многих лет совершал по отношению к близким, всецело опираясь на безграничную любовь и преданность Харви, эта его фраза не справлялась вовсе. Теперь, когда все его карты открыты, разве не наступил момент, когда ему самому хотелось что-то объяснить, оправдать свои поступки, попросить прощения? Видимо, нет.
Но было и нечто хорошее в этой фразе. Сама ее формулировка подчеркивала полную непричастность отца к происходящему. Он в очередной раз выставлял себя трусом, неспособным взять ответственность за свои поступки. И не хотелось Харви тогда вдаваться в детали, кто виноват в разводе, не хотелось рассуждений о том, была ли мама хорошей женой или нет. Все это Харви решила оставить своим родителям, пообещав себе, что более никогда не будет брать на себя ответственность за то, на что никак не может повлиять. Не надо бороться с демонами, которых не можешь победить, потому что сидят они в других людях, а не в тебе. Но Харви казалось, что сейчас тот самый момент, когда родителям стоило бы, возможно, впервые, заметить ее. То, что отец ни тогда, ни после ни разу не признал, что поступил так, как ни один человек не должен, стало тем Гранд Каньоном, который ни одна сторона не в силах была перешагнуть. Чтобы дать шанс на хоть какие-нибудь отношения после, все, что ему нужно был сделать, – это искренне извиниться. Не только перед Харви и мамой, но и перед всей большой семьей, которую он также предал и бросил. Но он был трусом и весь груз ответственности перекинул на уже и без того замученную претензиями леди по имени Жизнь.
Харви, привыкшей любить, даже зная обо всех пороках, новое положение вещей полностью дезориентировало. Она вновь не знала, как правильно себя вести в этой ситуации: заботиться об эмоциях родителей, позволить себе пережить свои собственные или просто устраниться от всего происходящего, потому что вряд ли Харви хоть на что-то сможет повлиять. Но к уже классическим переживаниям Харви добавились новые неприятные чувства. Быть дочерью алкоголика и изменщика – это ужасный позор, который сложно скрыть. Это такой булыжник на сердце, который приходится таскать на себе каждый день, скрывая всю усталость и боль под улыбкой и доброжелательностью. Потому что если кто-то прознает, то гореть со стыда будешь вечно. И тогда вряд ли можно предложить кому-либо свою дружбу, ведь предлагать себя, такое ничтожество, недостойное даже любви и уважения родителей, – это все равно что дарить завядший букет.
Но кто бы мог подумать, что когда ко всему вышеперечисленному добавляется клеймо дочери разведенных родителей, это не просто лишает самоуважения, но и оставляет непричастным ни к чему. В момент оказывается, что ты не просто из проблемной семьи, а что у тебя нет семьи вовсе. Еще вчера ты могла сказать: «Я поеду к родителям… Мои родители любят активный отдых…» – а сегодня у тебя больше нет родителей. Есть отдельно папа и мама, для которых ты более не их ребенок, в лучшем случае, ты ребенок каждого из них по отдельности, а по факту ты лишь неудачное прошлое, с которым им приходится иметь дело из соображений долга.
Когда Харви путешествовала по Ирландии, то на пароме от Россавила до Аранских островов познакомилась с испанцем. Тот оказался молодым священником, а также преподавал английский в приходской школе в городе Бильбао, что в Стране Басков. В Ирландию он приехал в отпуск, а заодно чтобы совершенствоваться в английском. Испанец оказался чрезвычайно приятным и интересным собеседником, а потому они взяли в прокате на острове велосипеды и продолжили изучать его вместе.
Между восхищениями по поводу пейзажей острова Жуан-Рамон, так звали испанца, рассказал, что сейчас получает третье высшее образование в области психологии. А дипломную работу планирует написать об отличиях повседневной жизни и навыков общения взрослых людей, чьи родители развелись, и тех, что выросли в полноценных семьях. Он горячо и подробно рассказывал о тестированиях, которые проводил и анализировал, о таких детях, в обучении которых использует скорректированный подход, что позволяет им добиться очень хороших результатов и нивелировать влияние на будущую взрослую жизнь.
Все то время, пока Жуан-Рамон делился своими открытиями и успехами, Харви не покидала мысль, что случайных встреч не бывает и что помочь он хочет прежде всего себе. Работая над своим исследованием, он не дает себе забыть, что не его одного предали и что у всех таких ребят, как он сам, есть шанс на счастье. Но в том, как он об этом говорил, улавливалась сильно сдерживаемая истерика, будто в действительности ему бы хотелось свернуться калачиком и просто оплакивать свое личное горе. Видя, что тема для него непростая, Харви не смогла спросить его, разведены ли его собственные родители и как он сам с этим справился. Хотя задавать вопрос такой и не требовалось, все было и так понятно. Харви решила просто дать ему возможность высказать все то, что он хотел, надеясь, что от этого ему станет чуть легче.
Теперь Харви вспомнила Жуан-Рамона, с которым уже несколько лет не переписывалась, и увидела в той встрече знак. Не то чтобы Харви верила в какие-то знаки, но его состояние тогда очень тронуло сердце Харви. Взрослый, статный, по-своему успешный и состоявшийся мужчина казался одержимым внутренней оторванностью от всего мира, ему хотелось помогать, хотелось быть частью чего-то, но к чему бы он ни приближался, он не чувствовал того самого срастания, принадлежности. Максимум – он просто мог быть близко с чем-то, но этого человеку мало. И сейчас Харви охватили те же чувства.
Ей было искренне стыдно, что ее родители развелись. Семья не состоялась, несмотря на то, что прошло столько лет борьбы, череды бессмысленных сражений. Война была проиграна, и в конечном счете Харви осталась на выжженной земле. Сейчас девушке как никогда нужна была поддержка, чтобы кто-то из ее детства пришел и убедил, что все происходящее – не ее вина, что она все равно любима и принадлежит к семье, что родителями ее семья никогда не ограничивалась и никогда ограничиваться не будет. Но ощущение одиночества усугублялось довольно непорядочным поведением родителей, которые в процессе развода думали исключительно о себе, привычно срывая на Харви все свои эмоции. А также тем, что никто из ее семьи не мог поддержать ее, потому что разваливалась не только малая семья, но и большая.
Спустя несколько дней после того, как дедушка Харви услышал новости о разводе, он ушел из жизни. Дедушка был удивительным человеком, не раз заставал он врасплох своими неординарными решениями и поступками. Но тут он превзошел даже самого себя, решив уйти в тот момент, когда был так всем нужен. Харви тогда не осознала, что произошло. Поэтому даже сегодня, спустя много лет, Харви так и не смогла понять, что дедушки нет. Он умер в тот момент, когда психика Харви не перенесла бы еще одной потери, поэтому подсознание просто проигнорировало этот факт. Харви даже и не ощутила боли от потери, просто очень скучала и все ждала, когда же дедушка приедет опять. Харви не могла заставить себя регулярно посещать его могилу, потому что боялась, что однажды осознание потери накроет ее и лишит рассудка. Если кто-то начинал говорить о смерти дедушки, Харви раздражалась, потому что считала эти разговоры пустыми, ведь в действительности он жив, с ним все в порядке, просто не может быть, что его более нет. Даже в разговорах с друзьями Харви всегда говорила о дедушке в настоящем времени, будто она могла в любой момент набрать его номер и поговорить. Но так было не для всех.
Бабушка осознала, что дедушки больше нет и не будет. Она приняла этот факт сразу, как только ей сообщили. Громко горевала, упав на диван, и все повторяла: «Хороший был мужик! Хороший человек!» Осознание это было страшным. Подобно слишком стремительным родам, калечащим и мать, и дитя, такая неожиданная смерть, казалось, навсегда вырвала из бабушки кусок сердца. Для бабушки со смертью дедушки умерла любовь как таковая. Она как будто не могла более полноценно ее ощутить. Бабушка, всегда окружавшая всех любовью и заботой, для того чтобы дарить ее всем окружающим, как оказалось, черпала ее из дедушки. Как только не стало дедушки, вся эта цепочка любви прервалась. Бабушка более не могла дарить свое тепло с прежней интенсивностью. Не стало источника.
Глава 6. Sensus veris* (*чувство весны)
От природы оптимистичной Харви не хотелось верить в теорию о черной полосе, которая порою накрывает человека с головой. Девушка была склонна считать, что скорее из-за одной неприятности все остальные каждодневные задачи начинают восприниматься как настоящие трагедии. Однако в тот год Харви поняла, что иногда действительно наступает затмение. Возможно, однажды человек осознает, что это было не более чем естественным ходом небесных тел, но в момент, когда на землю опускается зловещая темнота, сковывают отчаяние и страх.
За тот год, когда развелись родители, у Харви умерло пять близких помимо дедушки. Безусловно, потеря дедушки была наиболее ощутима, но и другие, уходя, забирали с собой привычный мир. Смириться с тем, что более никогда не будет возможности поговорить с человеком, к которому испытывал нежность, невозможно. Ведь чувство остается, а объекта его приложения больше нет. Это против самой природы, как если бы солнце светило, выбрасывая свои лучи, а вокруг продолжала бы сохраняться тьма, ничто бы не освещалось и не оживало под влиянием источаемого тепла. Эти потери физически опустошили Харви, лишили ее всех желаний и плотности. Каждую ночь Харви плакала час за часом почти до утра, пока не засыпала на рассвете, истощенная рыданиями, чтобы вновь проснуться спустя несколько часов и начать влачить свое жалкое существование. Харви плакала в течение дня по несколько раз. Каждый раз слезы подступали внезапно, вызванные любой мелочью. Весь организм будто только и ждал повода, чтобы выпустить боль, парализовавшую все внутри.
Харви больше не могла рисовать, не могла заставить себя даже просто провести кистью по бумаге, хотя это всегда помогало ей справиться со своими тревогами. Чтобы притупить боль, Харви отправлялась в мир своих фантазий. Кому-то это помогает сделать алкоголь, кому-то наркотик, кому-то экстремальные виды спорта, но Харви растворялась в видеоряде танцев. Девушка наблюдала за тем, как Нуриев, Кортес, прекрасная Гиллем, Джин Келли и другие то умирали на сцене в муках, то оживали, раскрываясь подобно первым весенним листьям. Они повествовали о том, что боль – это неотъемлемая часть жизни, что только через ежедневные страдания человеку дано чувствовать. Когда каждый мускул тела находится в напряжении, пронизан электричеством, человек вдруг обретает свою цельность, становится тем, кем быть ему предначертано. В страданиях рождается надежда, и мы находим себя. Но какими же мы себя найдем?
Харви восхищало, какими рельефными были танцы прославленных танцоров. Они умудрялись не просто передавать картины-образы, а делать их фактурными, словно художники, что создают определенный характер произведения, обнажая свой личный творческий почерк. Наслаждаясь произведением, испытываешь волшебные чувства, ведь не только переживаешь сюжет, но и проникаешь внутрь души творящего.
Вдыхая танцевальное наследие величайших исполнителей, как кислород, которого почти не осталось, Харви искала все новые пути созерцания танца. Когда в своем университете она увидела приглашение всем студентам присоединиться к просмотру фильма о Михаиле Барышникове, созданного студентами с факультета журналистики на основе записей его выступлений, Харви не могла дождаться указанного в афише дня недели. По задумке студентов история самого Барышникова, его творческого пути, наполненного жертвами и мучительными решениями, всегда следовавшего творческой свободе, должна была быть передана без слов, без воспоминаний друзей, без дат и фактов, а лишь при помощи телесных рассказов, которые он сам же поведал, облачаясь в творческие образы. Ребята соединили моменты записей его выступлений, подобно лоскутному одеялу, сплошь состоящему из разноцветных кусочков, образующих в итоге единое целое. Получилась история цельного человека, которого обстоятельства разрывают и соединяют вновь. Со своей задачей они справились прекрасно, ритм его танца, сыгранный в большей степени даже не совершенным телом, а мимикой, глазами, губами, был терзающим, ищущим и гармоничным одновременно.
Когда начались титры, все продолжали сидеть, боясь пошевелиться и рассеять те чары, что создал фильм, хотелось продолжать вести внутренний диалог с Барышниковым и его разнообразными воплощениями, размышлять и мечтать вместе. Но ребята, создавшие фильм, вышли за кафедру лекционного зала, в котором проходил просмотр, и рассказали про то, как к ним пришла идея этого фильма, о технических приемах, что использовались при монтаже, о проблемах, с которыми столкнулись, отвечали на вопросы, и так постепенно дискуссия переросла в рассуждения зала о самом маэстро. Харви понравился такой формат обсуждения фильмов. Аудитория была крайне разношерстная, в силу возраста склонная к юношескому максимализму, но, вместе с тем, открытая для всех мыслей и точек зрения.
Погружаясь в совершенно иной мир на несколько часов, Харви не переставала чувствовать ядовитую тяжесть внутри, хоть та и отошла на второй план. Активисты таких сеансов пригласили ее прийти на следующей неделе, когда они, после совместного просмотра голливудского фильма о супергероях, собирались подискутировать о месте жанра кино, основанного на комиксах, в современном мире, коммерческих составляющих и этапах продвижения. Харви поблагодарила за приглашение, но внутренне усмехнулась. Что? Неужели она пойдет смотреть фильм, снятый по детским картинкам с минимумом текста и расчетом на тех, кто настолько глуп, что просто не в состоянии прочитать классическую книгу? А уж как можно дискутировать на эту тему, Харви вообще не представляла. Что они там обсуждают? Возможно, часть про коммерцию еще может быть интересна, а про роль в современном обществе кажется сюром. Харви в голове сымитировала голос мальчишек-подростков: «О! Ты видел, как круто человек-паук выпустил свою паутину прямо тому злодею в лицо? Круто, да? Я тоже так хочу!» – представила, как часами обсуждается «что же этим хотел сказать автор», слегка улыбнулась и пошла домой.
Спустя неделю, когда лекции и семинары закончились и Харви собиралась уходить, ей вдруг стало непреодолимо интересно, что же за фильм собираются показывать сегодня. И как же они будут его потом обсуждать. Считая это полным падением в бездну невежества и дурного вкуса, Харви все же не смогла отказать себе в том, чтобы заглянуть к ребятам на пять минут. Как глубоко внутри Харви и подозревала, пять минут переросли в просмотр фильма целиком и увлеченное участие в последующей дискуссии.
После просмотра своего первого в жизни фильма о супергерое в том значении, как это понимает Голливуд, Харви уже не могла оставаться равнодушной, и, кажется, с этим жанром у девушки случился серьезный роман. Ранее она не особо вообще размышляла на тему героев, но если замечала, что кто-то из знакомых или просто прохожих читает комиксы или рассуждает о супергероях, то однозначно составляла свое мнение об этом человеке, как об ущербном. Подсознательно ей казалось, что жизнь такого человека должна быть чрезвычайно ничтожной, чтобы проникнуться живым интересом к персонажам с нечеловеческими способностями. Словно все эти ребята оправдывали свое собственное ничтожество тем, что они простые люди, ибо на подвиги и уверенное следование собственным убеждениям способны только те, кому дано больше, чем простому смертному. Харви считала, что это грустно и даже слегка противно.
Каким бы ироничным это не казалось, Харви подтвердила абсолютную правоту своих догадок. Сейчас, когда она сама представляла бесформенное существо, состоящее из злобы на мир и жалости к себе, супергерои покорили ее сердце. Однако было и существенное дополнение к прежним догадкам Харви: все они, люди со сверхчеловеческими способностями, как сказал один из персонажей, даруют надежду тем, кто ее совсем потерял.
Так Харви – уже довольно взрослый человек – стала всерьез анализировать истории супергероев, проводя бесчисленные параллели с тем, о чем телом писали любимые ею танцоры. И в тех, и в других было столько честности, что им хотелось доверить последнюю агонию своего бесформенного, слабого, почти затухшего сердца. Впрочем, сколь действенным отвлечением ни было бы созерцание каллиграфии тел танцоров на полотне сцены, сколь забавными и близкими зрителю ни были бы сюжеты о супергероях, все это – скорее таблетка, глушащая симптомы, а не исцеляющая само заболевание. Харви продолжала страдать, теряя в весе и в способности мыслить логически.
Харви всегда страдала болезненной худобой. Все ее переживания лишали аппетита и вылезали наружу угловатостью тела. В детстве она была самой маленькой среди сверстников, долгое время не могла даже самостоятельно пользоваться лифтом, поскольку он просто не реагировал на ее вес. Но в период развода родителей вес стал критически маленьким, худоба уродовала ее, организм переставал функционировать так, как должен. Харви хотела раствориться, распасться на атомы и прекратить все мучения.
Девушка все время балансировала на грани пропасти, с готовностью обрушая свое тело в бездну при малейшем поводе. Слезы бежали впереди Харви, проступая вместе с щиплющим комком в горле, когда она видела обычные настенные часы, чей циферблат напоминал о скоротечности жизни и замкнутости существования одновременно. Будто как ни пытались эти стрелки вырваться, вроде делая все по совести и правилам, но так и были обречены вновь и вновь проходить тот же круг. Харви плакала, когда слышала малейшее замечание, потому что осуждающие каждый раз лишь озвучивали ее собственные мысли о своей ничтожности. Харви начинала рыдать в разгар веселья, потому что знала: хорошее настроение и доброе окружение она не заслуживала. Ее удел – это гнить в каком-нибудь приюте для таких же монстров, как она, оторванных от корней и с зараженными алкоголизмом генами. Гнить там и оплакивать тех светлых людей, которые ушли. Возможно ли, что, будь она более мужественна в своей борьбе за семью, дедушка был бы жив? Может ли она приравнять себя к убийце, причем убийце-садисту, который лишил человека жизни, нанеся тот моральный удар, который вынести оказалось не под силу. Все существование Харви было пронизано болью.
К чувству боли примешивалось что-то темное и тяжелое. Оно росло так быстро и отравляло так стремительно, сея страх, сомнения и жажду мести. Харви всерьез задумалась об убийстве. Не самоубийстве. А об убийстве той, что вонзила кинжал в сердце и без того израненного и больного тела их семьи. Тем более это будет не первое ее убийство, только на этот раз она поразит физически, а не морально. Харви чувствовала почти первобытный инстинкт, подсказывающий ей, что жертвоприношение своего врага позволит ей избавиться от сковывающего страха, позволит вновь вдохнуть свободу. Свобода, чистый воздух – какие они на вкус? Харви не помнила. Сейчас она дышала урывками, боясь, что кто-то может заметить это и украсть ее воздух. Поэтому внутри вечно ощущался этот спертый затхлый запах. Убить! Убить! Надо скорее убить, чтобы освободиться от сковавших пут. И это же миссия воистину благородная, способная доставить удовольствие всем тем, кого эта женщина задела так же, как и семью Харви.
В перерывах между рыданиями и неотложными делами, которые гнетут и одновременно являются необходимой опорой, своеобразной рамкой нашего существования, Харви перебирала идеи отмщения, разрабатывала планы принесения этой женщины в жертву своим новым богам: страху и сомнениям.
Кто бы мог подумать, что планирование мести может быть настолько увлекательным и дарить пусть временное, но удовлетворение. Планы Харви были полярными: от тех, где имени убийцы никто не должен знать, до тех, где ее имя должно было прогреметь и остаться надолго в памяти окружающих. Один из планов обязательно будет приведен в исполнение, поскольку только так можно избавиться от неподъемного черного камня, что Харви физически ощущала в груди каждую секунду своей жизни. Инородное тело источало яд с такой интенсивностью, что отрава почти прорвала плотину из заложенных бабушкой хороших манер, намереваясь искалечить все вокруг. Харви искренне старалась сдерживаться изо всех сил, но стоило ей чуть ослабить хватку, как яд выплескивался на тех, кого девушка любила, что ранило ее еще более. Бесконечный самоконтроль изматывал, делая Харви неконтролируемо нервной и легко поддающейся эмоциям.
Однако все отступало на второй план, когда Харви, не торопясь, тщательно и с одержимостью вынашивала свой идеальный план жертвоприношения в соответствии всем заданным критериям. В убийстве Харви увидела свое главное творение – произведение искусства, создав и приведя в исполнение которое, она перечеркнет значимость остального, даже будущего, а значит освободится.
Девушка сознавала и свою слабость, и свою слепоту. Словно лишившись возможности видеть и анализировать, она передвигалась по пространству жизни, держась в полном мраке за знакомые стены там, где они еще оставались. Харви была зла на саму себя и ненавидела всех тех, кто толкнул ее в этот мрак. Прошло почти два года, а Харви так и не смогла сдвинуться с мертвой точки и научиться жить заново. Жизнь в самом широком смысле тяготила ее. Что происходило в эти два года, Харви не помнила. Она забывала все. Кроме деталей, что были инструментами в руках кого-то внутри, готового забрать жизнь.
День и ночь сменяли друг друга, время крутилось в колесе сезонов, но Харви это было безразлично. А потом наступила очередная особенная весна. Своими греющими объятиями она увлекала на улицы сумасшедшего города. Неожиданная весна. Тепло пришло раньше, чем его ждали смирившиеся с холодом жители столицы, ворвалось в бешеный ритм жизни уличными верандами кафе, танцами на набережных Москва-реки, незабываемыми вечеринками на крышах небоскребов, полуобнаженными телами, растянутыми на траве в парке в надежде восполнить силами измученный за долгую зиму организм.
Джахоноро, неизменная спутница студенческой жизни Харви, продолжала многозначительно заглядывать подруге в глаза и переспрашивать: «Твоя грусть точно является усталостью или все же грустью?». Харви отшучивалась в ответ, что было делать не сложно, стоило лишь представить реакцию Джахоноро, услышь она дилемму выбора меж способами убийства человека.
Не смотря на все попытки подруги, Харви распускающейся жизни вокруг не замечала, но, ведомая инстинктами, пошла в выходной день навстречу солнцу. Ноги сами привели ее в близлежащий парк. В то ранее утро Харви оказалась единственным посетителем, блуждавшим среди деревьев, что были утыканы маленькими зелеными почками, торчащими из стволов словно перья дротиков. Вокруг лавочки, на которую она присела почитать, в ожидании кусочка хлеба или любого другого лакомства начали кружиться птицы. Совершенно одна, как и перед лицом своих проблем, Харви начала свыкаться с одиночеством, простирающимся уже бесконечно далеко. Ведь одиночество – оно внутри нас, а потому у него нет никаких физических границ, мы взращиваем его до тех пор, пока можем терпеть, а Харви была терпеливой.
Но эти назойливые птицы не давали сфокусироваться на книге и растаять в своей неизлечимой грусти. Голуби и воробьи перемешались с переваливающимися с ноги на ногу утками, прыгали, перелетали, ссорились, клевались и чирикали. Харви бросила на них раздраженный взгляд и хотела было прогнать, но что-то заставило остановиться, наверное, любопытство. Девушка наблюдала окруживший ее птичий базар, и понемногу губы растягивались в легкой улыбке. Вслед за улыбкой во всех направлениях стала разрастаться жизнь, освещаемая лучами теплого и по-весеннему жадного солнца. Харви начинала видеть. По-настоящему видеть, что вне ее внутренней боли по-прежнему течет жизнь. Жизнь, частью которой является и она сама. Это вселяло страх, любопытство, восторг и недовольство. Ведь, словно прозревающий слепец, она видела неясно, зрение пока отличало лишь очертания предметов.
Все вокруг менялось, наполнялось свойствами, предметы переставали просто отвечать на вопрос «что?», они кричали в ответ на брошенный взгляд: «Какой я? Что ты чувствуешь?» Лавка, еще несколько мгновений назад являвшаяся чем-то, что служило единственной цели – дать телу занять одну из привычных поз для чтения, стала приобретать все более насыщенный приятно-коричневый оттенок. Харви почувствовала под рукой тепло. Что это? Это же деревянная доска лавки, нагревшаяся на солнце. Ее тепло проникало в ладонь, ласкало и обжигало одновременно. Шершавая, горячая, местами отполированная тысячами ног, отдавшим ей вес тела. А под ногами узкая серая мощеная дорожка, которую с двух сторон окружает черно-коричневая земля, с кое-где проклевывающимися побегами. Такие забавные, сочно-зеленые, все лето у этих растений еще впереди. За теплые месяцы они станут матерее, взрослее, и это отразится на цвете, зеленый приобретет такой насыщенный аристократичный оттенок.
Запахи. Харви смогла почувствовать такое многообразие запахов. Вот это – сырая земля, а это – обожженный солнцем камень, а это – запах шампуня Харви, а это, кажется, запах блинов, видимо, где-то неподалеку готовят блины на продажу. Харви чувствовала себя промокшей бумагой, на которую художник наконец капнул краски, и теперь цвет расходился из одной точки – Харви, все более расширяя диаметр кляксы, ради которой стоило жить.
Харви расплакалась и поняла, что никто не в праве прекращать жизнь, какой бы она ни была. Мысли об убийстве были безумием, и не потому, что разрушали жизнь другого человека, а потому, что прежде всего разрушали жизнь прекрасной и вдруг наполнившейся надеждами на светлое будущее Харви. Что бы ждало ее после приведения в жизнь всего, о чем она неустанно размышляла долгие месяцы. Она бы больше никогда не смогла вести жизнь честного человека, а ведь только в честности мы свободны. Получается, она почти посадила саму себя за решетку, даже если бы не была осуждена на физическое ограничение свободы по закону. Справедливость всегда торжествует в конечном счете, чиня не внешнюю, а внутреннюю расправу, которая куда страшнее, потому что совесть невозможно ни подкупить, ни запугать. Конечно, можно сделать нелепые попытки обхитрить ее, связывая неудачи и плохое настроение с окружающими людьми, обстоятельствами, а не с самими собой. Но если человек умен, он в конечном счете догадается и испытает еще большее разочарование.
Харви было стыдно за свои недавние мысли. Вместе со стыдом пришло осознание, что никогда впредь не должна она даже допускать малейшей идеи о том, чтобы причинить боль или урон другому человеку. Это путь ложный, путь саморазрушения. Когда враг твой бьет тебя, он и не подозревает, что сам себя бьет в этот самый момент сильнее, потому что твои внешние кровотечения ввиду их очевидности можно остановить оперативнее, нежели внутренние гематомы врага, которые тот каждый раз получает, нанося удар, и о которых ничего не подозревает, пока не потеряет сознание.
Женщина, что подобно стервятнику растерзала их семью, была для Харви воплощением зла. Зла этого мира, всех его пороков и уродливых шрамов. С фанатичной одержимостью Харви посвятила свои мысли борьбе со вселенским злом, решив, что для этого достаточно уничтожить его воплощение. Но не предупреждали ли великие, что всякая попытка истребить зло неизбежно истребляет и всякое добро? Что чем более яростно борешься со злом, тем неустаннее творишь его сам, неосознанно, одурманенный духом фанатизма?
В слезах, застилавших глаза, мир преломлялся всеми цветами радуги. Сквозь это искажение Харви наконец-то увидела: та женщина – всего лишь человек, очередная калека этого мира, чье существо так сильно изуродовано, что способность грациозно ходить, скорее всего, утеряна навсегда. Мысль о том, что она – это Зло, казалась даже курьезной. Харви прониклась к ней если не состраданием, то каким-то соболезнованием. Словно когда у малознакомого человека умирает близкий, ты все равно соболезнуешь. Не надо быть в теплых отношениях, чтобы понимать: смерть каждого порождает скорбь, тоску по светлому, что есть в каждом. Смерть – значит, что-то хорошее ушло безвозвратно, поэтому по каждому интуитивно скорбит весь мир. А в этой женщине когда-то давно не стало большой части самой себя. Харви искренне соболезновала ее утрате.
Поскольку настоящего внешнего зла, сосредоточенного в одной точке, не существует, материальное воплощение зла присутствует только в нашем воображении. Взращенное внутри себя зло Харви проецировала на весь мир, так что перестала чувствовать космос вокруг, сделавшись рабыней собственного надуманного зла. Каждый раз делая шаги на пути его уничтожения, Харви уничтожала только саму себя. Как трагична она была последние годы, раз за разом проецируя всю внутреннюю боль на то, что ее окружало.
Харви находила причины для злости во всем, в каждом дуновении ветра видела стремление Вселенной обидеть себя, а сама сердилась на отсутствие справедливости, так как нестерпимо жаждала возмездия. И только сейчас она кончиками пальцев начала нащупывать истину, гласящую, что человек, хоть и является частью Большого замысла, но прежде всего – собственный творец. Состояния светлые и темные исходят только изнутри, справедливость – она прежде всего внутренняя, счастье не наступает после возмездия, оно наступает тогда, когда справедлив и честен по отношению к себе.
Была ли Харви дана вся эта боль, чтобы, почувствовав ее на себе, более никогда не причинять ее другому, врагу ли или другу? Когда она дотронулась до врага чувством соболезнования, вся концепция врага в голове испарилась, а Вселенная приоткрыла щелку, сквозь которую сияла панацея для израненных душ – добро. Но сколько впереди работы, чтобы открыть эту дверь и войти в комнату! Харви схватила ладонями края лавки, сжала их крепко-крепко, как иной раз мы сжимаем друга, чтобы не выражать словами все те благодарность и тепло, что приобретаем в душе во время общения. Лавка ответила проникающим теплом, и Харви удовлетворенного расслабила ладони. Не замечая, Харви начала напевать какую-то фолк-роковую мелодию, правую руку оторвала от лавки и сделала неуверенное движение, отдаленно напоминающее что-то из балета, заставляя руку то и дело замирать на мгновенье, заменяя тем самым этнический ударный инструмент, наверное, обычный бубен. Затем, быстро прижав руку к себе, Харви помотала головой.
Глядя на этих щебечущих птиц, их ухаживания и незатейливые жизненные цели, рассматривая нежно-зеленые почки деревьев, которые, казалось, светились изнутри, Харви подставила лицо солнцу, позволяя ему высушить слезы и обогреть себя, и приняла решение: «Бежать!»
Глава 7. Abiit, excessit, evasit, erupit* (*ушел, скрылся, спасся, бежал)
Тот, кто думает, что бежать от проблем – это признак трусости, никогда не был в ситуации, когда проблемой являются те, кого любишь более всего. Конечно, если хочется продолжать жить, даже самые глубоко засевшие пули рано или поздно придется зачистить. Но порою, чтобы избавиться от того, что докучает из раза в раз и битву с чем человек проигрывает постоянно, надо воспользоваться хитростью. Не идти напролом, используя грубую физическую силу, подкрепленную опытом и храбростью, а отдать решение на откуп мозгам. И тут буквальная интерпретация бывает весьма полезной: «бежать от проблем – плохо», но просто бежать – всегда хорошо: обычный бег позволяет отвлечься от любых переживаний и насладиться вырабатывающимся во время физических нагрузок эндорфином. А если слегка поиграть со словами, то бег – это прежде всего движение, даже передвижение. Вкупе с более утонченными значениями может получиться эффективный рецепт борьбы с недугами души.
Погруженная в природу, расходившуюся, как теперь казалось, во все стороны от теплой деревянной скамейки парка, Харви прозрела и поняла, что в очередной раз позволила всецело увлечь себя проблемами других. Однако если в детстве такую податливость можно было оправдать неопытностью не подозревающего коварства сердца, то сейчас, когда Харви уже взрослый человек, начавший независимую жизнь, она не должна была с такой легкостью бросать собственную жизнь и обрекать себя и тех, кто, несмотря ни на что, оставался рядом, на бесконечные страдания и самоугнетение. Пришло осмысление, что во всем том, как она ощущает этот мир, как много боли ежечасно носит внутри себя, виновата она сама. И воевать надо с собой. А может, лучше договариваться.
Решение казалось таким ясным – нужно создать условия, при которых Харви сможет пожить только для себя. Когда не надо будет отвлекаться ни на что вокруг, когда никто не сможет ее завертеть вихрем своих проблем. Отгородить себя от всех тех людей, которые с ловкостью раз за разом совращают Харви, увлекая за собой в пучину ссор, необходимости делать невозможный выбор и воевать на воображаемых фронтах. Харви нужно было убежать далеко и скрыться в своей пещере вдали от любых семейных потрясений. При этом Харви не станет ставить себе никаких целей. Это побег не с целью добиться чего-то, главной его задачей будет он сам: как можно надежнее скрыться от своих врагов, затаиться, перевести дух и отдышаться.
Когда есть правильное решение, его исполнение остается лишь делом времени. На той самой ярмарке профессий, о которой Харви говорила с Джахоноро, девушка выбрала себе компанию, знакомую по летней стажировке. Выбирала она компанию с легкостью, потому что знала: работать там будет временно. Параллельно Харви нашла программу обмена студентов, прошла собеседование и в конце лета уже летела в самолете на Запад, в город, где искали и находили возможность забыться многие.
Париж. Харви не придавала значения ни тому, где будет жить, ни тому, как будет строиться ее день, ни тому, какие предметы она хочет изучать в университете. Она хотела отдаться этому городу, позволить нести себя в любом направлении, довериться ему. Харви хотелось перестать думать, перестать чувствовать пережитое, она мечтала стать животным, чьи порывы связаны только с тем, что происходит в жизни сию минуту.
В первую ночь в новом городе Харви заснула, просто положив голову на подушку, а наутро поняла, что впервые за два года она не плакала среди ночи. И тогда стало понятно, что убежать от проблем можно. Чтобы не упустить удачу, Харви начала бегать каждый вечер, когда знойное солнце опускалось, и весь город окутывала теплая прохлада. Девушка бежала через улицы, парки и мосты, каждый раз пересекая реку, она знала, что ее боли остаются на том берегу, а затем тихо умирают, не в силах жить отдельно без нее. Харви завершала свою пробежку бегом вниз и вверх по лестнице, ликуя оттого, как ее внутренние враги спотыкались и разбивали лица о ступеньки, в то время как она продолжала свой бег с улыбкой победителя на губах. А на ухо сквозь наушники ей то нашептывали, то кричали слова ободрения известные музыканты, призывая продолжать двигаться вперед даже тогда, когда сбивалось дыхание или колол бок.
Концепция работала: не причиняя никому вреда, Харви тем не менее изгоняла из себя все больше и больше черноты, освобождая место для обычного кислорода, для сладких ароматов города, который продолжал цвести даже осенью, для каштанового дыма, чей запах отдалено напоминал запах жареного картофеля, а значит, неизменно возвращал к мыслям о бабушке. Харви скучала по ней, в ее умении следить за собой и подавать себя было что-то, так же свойственное парижанкам старшего поколения. Париж бы определенно подошел ей к лицу.
Харви полностью погрузилась в жизнь нового города, очарованная его темпераментностью и бесконечным желанием удивлять. Ей нравилось сочетание уютного тепла узких и живых европейских улиц и грандиозного масштаба площадей и зданий. Все это было созвучно сердцу Харви, которой хотелось и уюта, и размаха.
Этот город никак нельзя было назвать скучным собеседником. Он то удивлял, то смешил, то умилял, то бросал вызовы. Главном вызовом было общение. Обстоятельства делали знакомства с новыми людьми необходимостью. Тогда Харви осознала, что вокруг нее образовалась плотная скорлупа, сквозь которую она не могла пробиться. Видя перед собою новое лицо, Харви испытывала сильный стресс, ее голос дрожал, начиналось сильное заикание, глаза хотелось спрятать, она вела себя странно и отдавала себе в этом полный отчет, но ничего не могла поделать.
