скачать книгу бесплатно
Реальность болезни на бытовом уровне проявлялась в бессмысленных и пьяных словесных нападках, в историях с драками, в частых болезнях, которые заключались в тошноте и головных болях, в раздражительности, в унижениях и угрозах. Эта жизнь оказалась невыносима, необходимо было учиться приспосабливаться. Самое страшное, что к этим мерзким состояниям и бесконечному навязыванию родителями взрослых проблем примешивалась такая чистая, искренняя и бездонная любовь Харви. В противовес этим внутрисемейным невзгодам, которые Харви тщательно скрывала от окружающих, медленно, тихо и стабильно росла внутренняя неуверенность и ослабевала память. Как кто-то может меня уважать, если я дочь алкоголика. Как меня можно полюбить, если близкие считают, что я достойна только унижения. Как завтра идти, высоко подняв голову, если сегодня снимала обувь с лежащего на полу отца, выкрикивавшего что-то бессвязное про свою силу и глупость окружающих. И зачем памяти крепнуть, если основной задачей становится забыть и не помнить, чтобы хоть как-то сохранить достоинство и равновесие. Все это напоминало весы, на одной стороне которых были любовь и уважение, а на другой росли конфликты, алкоголизм, равнодушие, использование Харви для разрядки. Как бы странно это ни казалось, но для сохранения баланса на помощь любви приходилось на одну чашу с нею ставить самоунижение, в ошибочном предположении, что оно может быть одним из проявлений любви. А когда остатки личности внутри начинали протестовать, то уравновешивать приходилось гирей беспамятства. Так смесь из любви, самоунижения и забывчивости уравновешивала все семейные неурядицы.
Но и этого перестало хватать, потому начались кошмары. Кошмары мучали уже несколько лет, но особенно сильными они стали, когда Харви переехала от бабушки обратно к родителям. До этого Харви видела родителей лишь по выходным, а все остальное время жила в обстановке счастливой семьи. Но бабушка Харви всегда боролась за то, чтобы дать ей лучшее будущее, а потому была слишком обеспокоена ситуацией со школой Харви, которая казалась ей недостаточно сильной для способностей внучки. И потому встал вопрос о переезде к родителям, где школа была значительно лучше. С переездом изменилось не многое и одновременно очень многое. По-прежнему бабушка была всегда рядом, забирала Харви из школы, водила на все дополнительные занятия, объясняла наперед темы школьной программы. Харви порою казалось, что они с бабушкой – единый организм, настолько близкими их отношения стали за годы, проведенные бок о бок. Однако Харви лишилась совместных семейных ужинов, общего смеха, той традиции, когда каждый наперебой рассказывал о своем дне, переплетая свою жизнь тысячами нитей историй с другими членами семьи.
Зачастую бабушка укладывала Харви спать еще до того, как родители возвращались, рассказывая, что происходит в ее семье: с дедушкой, с дядей Харви, с их друзьями. А если родители приходили относительно рано, то к ним или нельзя было подходить, поскольку они устали, или лучше было не подходить потому, что они начинали срываться на Харви, намеренно задавая вопросы таким образом, чтобы ответ их не удовлетворил. Например: «Что сегодня были за предметы? Чтение, интересно? А есть ли кто-то в классе, кто читает быстрее тебя? Тебе что, нравится быть хуже всех? Если ты не читаешь быстрее всех, то уже не имеет значения, что кто-то еще хуже читает. Это очень печально! Иди читай, не подходи ко мне, пока не прочтешь сто страниц!» или «Ты сегодня занималась музыкой? А сколько раз ты сыграла „Скерцо“ Диабелли? Удается ли тебе перебрасывать правую руку из второй октавы в басы? Ну конечно, если так мало играть, ничего не получится! Лодырь! Не подходи ко мне вообще!»
Более всего леденило сердце, когда отец возвращался рано: пьяный, раздраженный и невменяемый. Его действия были непредсказуемы и пугали Харви. Но страшнее всего был стыд перед бабушкой, когда она становилась свидетелем этих состояний. Харви всеми мыслимыми способами выгораживала отца, превращала его отвратительные действия или слова в шутку, пыталась его защитить, если бабушка не сдерживалась и позволяла себе колкое замечание. Это отнимало столько энергии и сил, тем более, что, как казалось Харви, имело смысл, а потому она играла свою комедию, выкладываясь по полной. Из-за войны бабушка Харви выросла в семье без мужчин, окруженная с детства воспитанными и интеллигентными женщинами, она вовсе не представляла себе, что такое алкоголизм. А потому зачастую бабушка действительно велась на ухищрения Харви и просто полагала, что у ее зятя странная манера общения. Харви считала, пусть уж лучше бабушка не будет видеть в отце джентльмена, чем будет видеть пьяницу.
Эти ежевечерние волнения вылились в то, что Харви начали беспокоить непрекращающиеся кошмары. Она боялась идти спать, потому что знала: ее поджидают демоны, и стоит ей закрыть глаза, они бросятся на нее. Снились смерть, разлука, боль близких и бесконечная борьба Харви со всеми этими напастями. Но и до переезда, лет в пять, был один сон, почему-то он не столько пугал, сколько приносил невозможную по силе боль. Харви снилось, что она входит в детскую, а там на разложенном диване ее папа и другая женщина голые лежат друг на друге. На этом сон обрывался, значение происходящего уловить было невозможно, но ощущения, как будто где-то глубоко внутри порезался бумагой: неприятно, резко и обидно. Через пару дней после сна Харви не с кем было оставить, и папа взял ее на работу. Каково же было удивление девочки, когда там, на папиной работе, она познакомилась с женщиной из своего саднящего сна. Сразу после знакомства Харви стало так противно внутри, что она помчалась в туалет, где ее стошнило.
После этого случая Харви обнаружила, что в своих снах-кошмарах часто видит будущее. Ей действительно снилось некое несчастье, которое на следующий день или через несколько дней случалась наяву. Ей снилось, как разбивалась любимая мамина ваза, потому что их черный кот роняет ее с тумбы. Через пару часов после того, как Харви проснулась, кот разбил эту вазу, спрыгнув со шкафа на тумбу и случайно смахнув вазу хвостом после приземления. Харви снилось, как ее любимое кольцо закатывается за стиральную машину, которую отодвинуть невозможно, и это произошло через пару дней, пока Харви мыла руки. Ей снилось, что с их класса сняли любимую учительницу, и та действительно перестала преподавать через месяц, потому что из-за административных проволочек было удобнее, чтобы она вела уроки в другом классе.
Таких мелочей накопились сотни, хоть они были неприятными, но скорее удивляли, чем пугали. Однако зачастую Харви снилось, как мучительно умирали ее близкие, чаще всего это были родители, а она ничего не могла сделать, была абсолютно беспомощна. Девочка просыпалась вся мокрая, в ледяном поту, и боялась открыть глаза, думая, что все это правда. А потом, едва успокоившись, поскольку это был лишь сон, Харви вспоминала, насколько пророческими были ее кошмары, и начинала биться в тревоге.
Она не могла никому рассказать об этом, потому что боялась непонимания или того, что ее истории примут за выдумку. И вновь оказывалось так, что Харви становилась единственно ответственной за жизнь своих родителей. Она начала учиться управлять своими снами-кошмарами. Когда снился очередной ужас, детали которого хоть немного напоминали реальную жизнь, а значит, могли случиться в действительности, Харви делала все, чтобы изменить ситуацию. Если снился сон про то, что кофта мамы должна упасть с плечиков и разорваться в тот момент, когда кто-то начинает сдвигать створку шкафа вправо, Харви, едва проснувшись, бежала к шкафу и снимала кофту, складывала ее и клала в стопку с майками, в ту часть шкафа, где створка могла быть сдвинута только влево. В итоге мама носила эту кофту еще долгое время, пока не выбросила. Харви чувствовала сильную моральную усталость, пытаясь не допустить ни одного плохого события, но они все равно продолжали случаться.
Все эти переживания и родительские сцены вкупе с их попытками перебить негатив яркими подарками раскачали маятник настолько, что Харви поняла, как жить в борьбе с несчастьем и как наслаждаться мимолетному и быстро ускользающему моменту яркого счастья, а вот как жить спокойной тихой семейной радостью каждого дня, так и не поняла, не на чем было учиться.
Глава 3. Бабушка – magistra vitae est* (*наставница жизни)
Свет наполнял Харви каждый день. Этим светом была бабушка, которую интересовали мельчайшие подробности существования Харви, она надеялась внедриться во все стороны ее жизни и заполнить собой каждую из них. Возможно, для кого-то такое вмешательство было бы чрезмерным, но Харви видела в нем ту участливость, которая свидетельствовала о заинтересованности, то есть о том, что она была бабушке небезразлична. Словно подтверждение, что Харви всегда в бабушкиных мыслях, что они всегда рядом друг с другом.
С бабушкой они смеялись по пустякам до боли в животе, разговаривали обо всем на свете, практиковали совместные шалости и хулиганства, с удовольствием разделяли хлопоты. Бабушка абсолютно самоотверженно отдавала Харви всю себя, создавая для ее существования почти идеальные условия, хотя у нее была своя семья, которая также требовала много участия. Люди разные, а идеальные методы воспитания для каждого свои, хоть базовые принципы всегда неизменны. Для Харви бабушка была образцом, и главным образом потому, что девочка видела в ней человека со всеми слабостями и несовершенствами, меркнущими перед светлой душой, большим любящим сердцем и острым умом. Наверное, одно то, что Харви не страшилась прямо смотреть на все недостатки бабушки, и делало ее тем уникальным человеком, которому не страшно довериться, ведь знаешь наверняка: бабушка не предаст. В том, что касалось доверия, для Харви не было ничего важнее уверенности, что человек абсолютно не склонен к предательству, а этого низменного качества среди всего набора человеческих слабостей у бабушки не было.
Харви от рождения, несмотря на ломающие обстоятельства, имела стальной стержень внутри и мягкую плоть снаружи, а потому властную модель воспитания бабушки Харви воспринимала исключительно как то, что бабушка ставила ее на один уровень с собой, разговаривала на равных и доверяла, как взрослому человеку. Однако мама Харви, будучи более мягкой от природы, часто жаловалась, что бабушка давила на нее. Если Харви чувствовала себя с бабушкой раскованно, но общалась с пиететом, то мама говорила, что боялась бабушку, а потому была рада однажды вырваться из-под ее контроля. Такое разное восприятие одного и того же человека ставило Харви в тупик, потому что означало: либо для каждого ребенка существует свой «идеальный взрослый», либо под влиянием сложных жизненных условий бабушка в детстве мамы могла быть менее нежной, заботливой и более принципиальной, чем с Харви. Так или иначе, Харви любила в бабушке все и, даже сердясь на нее, позволяла себе раздражаться искренне, без оглядки на ее пороки и возможное неодобрение. Для Харви бабушка была образцом того самого человека, которого, вероятно, задумал господь, создавая весь этот вышедший из ее контроля проект «Человечество». Или же тем самым редким человеком, в чьих жилах текла лишь кровь Сефа, а потому, за неимением лучшего, бабушка была эталонным примером для подражания.
Когда однажды мама Харви спросила своего отца, дедушку Харви, за что тот полюбил бабушку, он без раздумий ответил: «За ее принципиальность!» И хотя Харви считала, что излишняя принципиальность может нанести серьезный вред и тому, чьей чертой является, и окружающим, она прекрасно понимала дедушку. За стойкость, за несгибаемые жизненные позиции, за смелость – вот за эти качества можно было полюбить бабушку. Вообще их отношения с дедушкой всегда были прежде всего нежными, они могли ссориться и иметь разногласия, но при этом всегда оставались командой и не переставали заботиться друг о друге. В череде бытовых проблем и ежедневной рутине Харви иногда казалось, что бабушка не так сильно любит дедушку, как он ее. Но ее сомнения окончательно развеялись, когда у них с бабушкой состоялся разговор по итогам совместно просмотренного фильма.
– Бабушка, это так грустно – мучиться от безответной любви. Уж если на то пошло, лучше жить с тем, кто любит тебя, а ты его нет, чем с тем, кого любишь безответно.
– Ну что ты, Харви, невозможно жить с кем-то не любя, это очень серьезное испытание, это, в общем-то, не жизнь. Конечно, всегда лучше, когда твое сердце любит, пусть даже безответно. Сама любовь – это очень светлое чувство.
Зная бабушкину принципиальность, глупо было допускать мысль, что она бы разделила с дедушкой жизнь, если бы он не был для нее партнером, не был бы ее той самой второй половиной. И несмотря на то, что бабушка не всегда открыто демонстрировала свои чувства, дедушка знал: она не просто любит его, она любит и уважает все, что связано с ним: их семью и друзей, его увлечения и таланты, его право оставаться самим собой, невзирая на обстоятельства. А дедушка никогда не переставал открыто восхищаться своей женой, своей семьей, он умел ценить то, что имел. Харви часто думала о том, что ее бабушка и дедушка достойны того, чтобы о них написали роман.
Но бабушка была не единственной радостью, дающей Харви дышать. Еще была художественная школа, которая поддерживалась исключительно мамой, как бы странно это ни звучало. К такой неожиданной поддержке мамы Харви относилась с большой благодарностью и еще бо?льшим удивлением. Пока Харви не начала осознавать, что художественная школа – это бегство от реальности не только для Харви. Посещение, как ласково было принято называть, «художки» означало для мамы, что каждый день после работы нужно ехать за Харви в школу и ждать окончания занятий. Мама была только рада любым предлогам, чтобы как можно меньше времени проводить дома, поскольку там ее ждали бытовые обязанности, которых она избегала любыми способами, перекладывая почти все на плечи бабушки. А самое главное – возвращение домой означало столкновение с проблемой пьяного мужа, проблемой, которая оказалась маме Харви не по зубам.
Неистовое увлечение Харви художественной школой помогало обеим избежать неприятных встреч дома. В художке Харви забывала о многом, увлеченная творчеством, удачами и оттачиванием неподдающихся линий, участием в выставках и веселым общением с самой разношерстной компанией детей, которые также посещали эту школу. Занятия посещали обеспечение дети, с раннего детства убежденные в своей гениальности, а потому смотрящие на всех свысока. Были те, чьи матери тащили на своих плечах всю семью, включая никудышных отцов. Там были дети, чьи истории оказались настолько кошмарны, что собственная жизнь переставала казаться Харви чем-то невыносимым. Папе увлечение художественной школой казалось абсурдным, хотя, признаться честно, скорее всего он просто отрицал это увлечение, чтобы в нем никак не участвовать и как можно чаще оставаться один на один со своим собственным «увлечением». Бабушка эти занятия не поддерживала, потому что «богема», собравшаяся там, зачастую удивляла и своими нравственными качествами, и образом мыслей. А бабушка предпочла бы для Харви окружение людей интеллигентных и совестливых.
Бабушка часто говорила Харви, что человек должен относиться к себе с уважением. Харви вспоминала эти слова, когда чувствовала себя беззащитной перед лицом стыдных ситуаций, в которые она попадала из-за родителей. На одиннадцатый день рождения Харви позвала друзей, должен был состояться отличный праздник. Только когда они все вместе пришли домой после школы, то обои в квартире были забрызганы кровью, а из кухни доносились странные звуки. Благо, Харви к этому моменту была уже мастером отвлекающих маневров и разрежения обстановки, она тут же выдумала абсолютно фантастическую историю появления этих пятен, которой юные наивные гости были весьма впечатлены.
Про странные звуки все и думать забыли, потому что Харви увлекла гостей новыми историями и идеями развлечений, а затем эти звуки вовсе перестали быть слышны из-за веселого гула детских голосов. Но Харви ни на секунду не забывала, что пятна крови – это свидетельство того, что папа напился прямо с самого утра в день ее рождения, что, напившись, он стал агрессивен и решил проучить кота, что развязалась нешуточная борьба с воинственным животным, что кот царапался, а опьяненный алкоголем и адреналином организм не чувствовал боли. Также Харви знала, что на этом ничего не закончилось, и, одержав победу, потому что папа всегда и во всем одерживал победу любой ценой, он выпил еще и еще. Кухня представляла собой страшную картину: ящики с пивом громоздились один на другом и исправно пополнялись, а более крепкие напитки хранились на многих других кухонных поверхностях, хоть и часто заканчивались. Харви не надо было даже заходить на кухню, чтобы быть уверенной: теперь папа сидел полулежа на кухне в кресле-мешке, уже не в силах встать, но еще в состоянии выдавать комментарии – те самые странные звуки. Когда радостные дети разошлись, Харви больше не могла сдерживать слез отчаяния и обиды. Особенно обидно было от того, что Харви знала наперед, что так и будет, а значит, была готова, значит, не имела права расстраиваться.
Все те дни рождения, которые она помнит, не проходили гладко, каждый раз отец напивался и из детского праздника устраивал фарс. Он начинал рассказывать неприличные истории, от которых Харви становилось неудобно, словно она лишняя на собственном празднике. Иной раз он ломал только что подаренные игрушки или рвал книжки неумышленно, неловкими движениями рук, управляемыми плохо контролирующим тело мозгом. Или же он мог начать скандал на ровном месте, просто потому, что ему показалось, будто кто-то косо на него посмотрел, тогда он начинал говорить на повышенных тонах, унижать собеседников и размахивать руками. В свой день рождения Харви всегда плакала из-за папы. Однажды она даже прокричала ему: «Ты мне – лишь биологический отец, и не более!» Что за фраза? Наверное, так Харви хотела выразить: чтобы стать папой, близким человеком, недостаточно просто поучаствовать в зачатии, что вся работа впереди. Но когда Харви выкрикивала эти слова, она лишь думала том, что такой емкой формулировкой сможет привлечь внимание к себе. Неожиданная и своеобразная попытка постоять за себя.
Говоря об уважении, сложно было понять, уважает ли Харви саму себя, потому что уважать очень хотелось, но получалось, что уважать человека, каждый день переживающего сюрреалистические картины жизни с алкоголиком, как-то наивно. Ведь можно сколько угодно заставлять уважать самого себя, но внутри мы знаем, откуда мы родом. Чтобы действительно испытать самоуважение, как казалось Харви, надо было менять что-то внутри семьи, чем Харви и занималась, почти безуспешно.
И несмотря на все особенности жизни, Харви очень любила своих родителей и восхищалась ими, уверенно полагая, что нет никого другого, кто бы мог сравниться с ними. Мама, прекрасная в своей вечной молодости, свежести и красоте, такая открытая новому, такая тонкая, такая начитанная и неуловимая. Папа, являющийся олицетворением мужественности. Сравниться с ним в интеллекте могли не многие, а может, и вовсе никто. Он мгновенно запоминал любую информацию, мог разрешить любую задачу вне зависимости от научной сферы, сочинял прекрасные и глубокие стихи, играючи осваивал новые языки. Он был великим гипнотизирующим оратором, которому хотелось внимать. Пел уникальным голосом и нежно играл на гитаре, хоть и выучился всему сам. Был спортивно одарен: силен, вынослив, с потрясающей молниеносной реакцией и неразрушимой волей к победе. Харви справедливо полагала, что редко в истории человечества настолько загадочным образом переплетаются гены, чтобы получился такой сверхчеловек. И как же ничтожна его судьба по сравнению с его возможностями. Именно такие упущения являются истинной катастрофой человечества, они должны быть оплаканы и более не допущены.
Нет, не стоит думать, что, охваченный пламенем алкоголя и прочих пороков, отец Харви вовсе пал на самое дно. Все познается в сравнении, он, безусловно, не был насильником или убийцей, не был нищим, не пропил свою квартиру, его не уволили с работы. Но разве можно масштаб его таланта хотя бы теоретически описывать такими эпитетами? Погрязая в пороках, он терял драгоценное время и возможности сделать то, для чего был рожден. Папа был той личностью, которая способна повернуть русло истории в другом направлении, став в одну линию с Флемингом, Королевым, Ле Корбюзье, Гейзенбергом и другими величайшими творцами. Но своей жизнью он распорядился по-другому, будто нарочито пытаясь припасть как можно ниже к земле, смешиваясь с ползающими там несчастными душами. Временами Харви успокаивала себя, что открытия, которые он способен сделать, были настолько масштабными, что, вероятно, человечество еще не было к ним готово, а потому они могли нанести скорее вред, чем пользу. Может ли быть так, что глубоко внутри отец Харви и сам знал об этом, а потому и избрал путь саморазрушения? Когда Харви размышляла об этом, она неизменно заканчивала свои рассуждения излюбленной и тонущей в пафосе фразе: «Он принес себя в жертву ради спасения человечества!» Но это все равно не давало Харви права опускать руки.
Бездействие матери и прогрессирующий алкоголизм отца еще более убеждали, что Харви единственная может помочь исправить положение и спасти семью, поэтому каждый новый несчастный день своей семьи она ставила себе в вину. Начиная с семи лет Харви пыталась договариваться со своим отцом о лимите выпитого за день, надеясь, что впоследствии они вместе смогут сокращать этот лимит, сведя в конечном счете к нулю. Харви искала в справочниках типа «Желтых страниц» телефоны клиник, помогающих бороться с алкоголизмом, звонила туда и, пытаясь сохранить деловой тон, просила этих людей помочь. Но правда такова, отвечали они, что не может ребенок помочь своему родителю. Желание должно исходить от самого человека. Неужели Харви здесь бессильна? Неужели она, не начав боя, уже терпит поражение? Люди на том конце провода говорили, что не стоит винить себя, что придет время, и все исправится, наладится. Они предлагали попробовать поговорить о терапии, рассказать о ее возможностях, попросить отца позвонить им самому, просто чтобы поговорить. И, возможно, тогда в нем проснется желание что-либо поменять.
Нрав отца был очень вспыльчивым, и Харви не могла с ним в открытую поговорить о лечении. Но даже когда она издалека старалась просто посадить зерна, которые постепенно можно было бы взрастить до разговора о звонке, отец, обладающий острым умом, проявлял агрессию и отказывался даже допускать мысль, будто с ним хоть что-то не так.
Харви не опускала руки, надеясь, что однажды сможет подобрать ключ к решению этой проблемы. А до тех пор ей приходилось с горечью замечать, как, например, папа среди ночи вставал с кровати, тихо и даже комично крался на кухню, доставал там бутылку водки и делал глотки прямо из бутылки, содержимое которой после каждого сделанного глотка звучно ударялось о дно. Папа Харви крался после этого обратно, довольный своей выходкой. И так он делал несколько раз в течение ранней ночи. Мама Харви недоумевала, отчего отец уже с утра будто нетрезв и ужасно раздражителен. Харви не объясняла маме, в чем причина, жалея ее, ведь она все равно не смогла бы ничего сделать.
Иногда, казалось, до мамы Харви доходила вся бедственность складывающегося вокруг нее мира. Тогда она сидела грустная, будто мадонну для своей скульптуры «Пиета» Микеланджело создал с нее. Удивительным казалось то, как часто образ Девы Марии у художников разных школ и эпох был словно списан с мамы Харви, видимо, также хранившей в себе загадку и скорбь по будущим событиям. В те моменты, когда мама Харви вот так печалилась, не на публику, не для того, чтобы вызвать жалость, а искренне, обращаясь с горем внутрь себя, сердце Харви сжималось. Из всех перипетий, унижений, скандалов и холодности сложнее всего Харви было переносить эту скорбь, ложившуюся на прекрасное лицо ее матери, делая его черты еще тоньше и выразительнее. Харви готова была предпринять все, чтобы видеть его таким как можно реже.
Трепет, ощущаемый внутри, перед величием родителей ложился дополнительным бременем на сердце Харви, потому что ни один ее успех не ставился ими хотя бы в малейшее сравнение с собственной грандиозностью. И, наверное, думала Харви, я – лишь дополнительное разочарование в череде их и без того серьезных проблем. Несмотря на признание всех сильных и изумительных сторон ее родителей, Харви вдруг однажды четко осознала, что не испытывает к ним никакого уважения. Это осознание напугало ее, прежде всего отсутствием ориентиров в этой жизни. Хотя одна путеводная, нежно горящая звезда у нее все-таки была – бабушка.
Харви с бабушкой вместе ехали в художественную школу и по дороге обсуждали то, что сейчас, когда все дети в художке взрослеют, начинается деление на группы друзей и врагов, причем эти группы могут меняться под влиянием непредвиденных обстоятельств. Бабушка напомнила Харви об уважении к себе, а значит, о том, что вне зависимости от того, с какой группой тебе приятней проводить время, никогда не стоит обсуждать других людей. Обсуждая, мы судим, но имеем ли мы на это право, если сами несовершенны? Намного ли порочней наши враги наших друзей? Или дело не в пороках, а в тех сильных качествах, которые заставляют нас тянуться к определенным людям? На нашей планете значимый процент сторонников мнения, что грешен каждый, кто приходит в этот мир, то есть грех – то, что нас всех объединяет, уравнивает. А отличают нас прежде всего наши сильные стороны, наши таланты, наше умение в чем-то быть лучше, чище и отзывчивее, чем другие. Тогда и внимание обращать стоит исключительно на уникальное добро в человеке, а зла хватает в каждом. Бабушка сказала, что в любом возрасте и почти в любой компании единственно допустимо говорить только о хороших сторонах человека. Так ты прежде всего проявляешь уважение к себе.
После этого разговора Харви в очередной раз отметила, каким глубоким уважением преисполнена к бабушке за неиссякаемое добро в ней, и с сожалением подумала о том, что, жаль, столь наполняющие души разговоры так редко случаются с родителями. Разговоры, в которых открываются истины и передаются секреты, что уберегают от неверного шага. Возможно, если бы у ее папы была такая бабушка, он никогда бы не выбрал путь в бездну.
Слушая бабушку, Харви все больше убеждалась в том, что почти все основы уважающего себя человека сводятся к тому, способен ли ты сказать то, что говоришь за спиной, человеку прямо в лицо. Это замечательная и легкая проверка очень помогала Харви не сожалеть о сказанном. Она представляла себя танцором, которому, чтобы сделать красивое вращение, надо прежде всего не отрываясь смотреть зрителю в лицо. Да, тело крутится, живет, руки могут быть в разных положениях, нога опущена или поднята, количество оборотов также меняется от контекста, но голова и прежде всего глаза устремлены вперед, они зафиксированы, они честны. И все вращение делается усилием стопы, не замахом ноги или рук, а именно тончайшей настройкой стопы, которая держит баланс всего натянутого, как струна, тела. Стопа, твердо стоящая на земле, – баланс, а прямой взгляд – само вращение. Такой пируэт поражает своей легкостью, виртуозностью, в нем нет расхлябанности и растерянности. Именно на такое вращение приятно смотреть зрителю, и такое вращение позволяет танцору не терять равновесие, плавно и естественно продолжать свой танец.
Папа Харви был одаренным танцором, чей дар так никогда и не раскрылся, не проявил себя, а потому год от года лишь угасал. Ему были свойственны рассуждения о вечном и любование природой, музыкой, иначе говоря, он был романтиком. Порою он приходил к Харви и бросал несколько фраз о том, что могло волновать его дочь в конкретный момент. Глаза было вспыхивали огнем, он начинал мечтать, проникновенно рассуждать, но затем словно робел, что было ему абсолютно не свойственно, и замолкал. После чего уходил, закрывая за собою дверь. Определенно в нем чувствовалась нужда вести такие разговоры, но стены, которые он сам сложил изнутри, не давали ему возможности открыться. Сейчас, по прошествии более двадцати лет, Харви осознала, что духовную близость с другим человеком отец считал проявлением слабости. Хотя, конечно, все с точностью наоборот: только сильный не боится раскрыться, потому что, раскрываясь перед другими, вынужден и сам взглянуть на свою изнанку. А каким бы одаренным ни был папа Харви, увязать все таланты вместе и протанцевать как единую историю ему не удавалось.
Бабушка Харви была талантливым танцором жизни, будто свыше награжденная тайным пониманием, как правильно делать движения. И не менее талантливым маэстро, способным передать свои знания всем, кто оказывался в ее окружении и начинал танцевать рядом. Харви взрослела, становилась все менее зависимой от постоянного присутствия бабушки, но это никак не отражалось на их связи, на их отношениях, выстроенных на прочном фундаменте любви и заботы.
Когда Харви исполнилось тринадцать, обстоятельства сложились так, что дедушке пришлось уехать по работе очень далеко, а вместе с ним уехала и бабушка. Харви провожала их в аэропорту с тяжелым сердцем, отпуская единственную точку опоры, которая у нее была. Переоценить значение таких людей-атлантов в нашей жизни невозможно. Только благодаря бабушке Харви могла, несмотря ни на что, считать себя счастливым человеком. Ведь именно с ней она была абсолютно беззаботной, могла говорить почти все, что приходит в голову, если чувствовала порыв, прижималась к ней, ожидая не подлости в ответ, а лишь безмолвных и нежных объятий. И Харви всегда знала, что если станет совсем трудно и тяжело, она спрячется за хрупкую спину невысокой бабушки или прижмется к груди, и никакие беды не смогут там ее достать. Бабушка – неприступная стена Харви, чьи ворота всегда открыты, но в случае необходимости они захлопнутся и выдержат любое сражение.
Теперь бабушка уезжала. Харви сложно было это принять. Там, в аэропорту, обняв бабушку еще раз и отпустив в зону паспортного контроля, Харви собрала все силы и настроилась на жизнь без помощи и поддержки, пообещав себе, что до тех пор, пока бабушка не вернется, она ни разу не будет сравнивать жизнь с ней и без нее. Харви просто пойдет вперед, не оборачиваясь, позволяя себе только теплые воспоминания.
На самом деле Харви оставила себе кое-что еще. Приехав домой из аэропорта, она нашла в своем шкафу халат, в который бабушка иногда переодевалась у Харви дома, взяла его в руки и вдохнула родной аромат заботы. Странно, Харви ожидала, что подступят слезы, но вместо этого пульс замедлился, комната стала казаться светлее. Бабушка даже из самолета, на расстоянии десяти тысяч километров от земли, мчась на скорости около восьмисот километров в час, нашла способ наполнить жизнь Харви светом и заботой. Этот халат Харви не стирала все годы, пока бабушка с дедушкой были в командировке, украдкой вдыхая родной запах.
Вполне ожидаемо, что с отъездом дедушки и бабушки прекратились любые дополнительные занятия, даже те, что бабушка не поддерживала, но организовывать все равно помогала. Родители немедленно сочли все дополнительные занятия бессмысленными. А Харви оказалась полностью предоставлена самой себе: могла ходить куда хотела или не ходить никуда вовсе, могла уходить из дома и возвращаться в любое время. Родители, привыкшие, что за жизнь Харви отвечала бабушка, вовсе не имели привычки хоть немного интересоваться своим ребенком. Роль Харви в их глазах сводилась к неприятным дополнительным тратам на бессмысленного члена семьи. Хотя видели ли родители смысл друг в друге и в семье в целом? Или это было просто удобное движение по течению, когда приложить усилия и что-то поменять к лучшему всем просто лень, а формально можно даже сказать, что все хорошо, семья есть? Это была организация людей, которых объединяла только общая жилая площадь. С отъездом бабушки стало очевидно, насколько одинока Харви. Очевидно для Харви.
Глава 4. Поражение. Infandum renovare dolorem* (*ужасно вновь воскрешать боль)
Неожиданная капля слезы упала на лист бумаги и оставила причудливый узор на изображении бегущего оленя, которого Харви разрабатывала, чтобы выпустить небольшую серию вручную расписанных открыток. Открытки моментально расходились среди ее друзей и знакомых и служили небольшим заработком. В художественной школе Харви почувствовала, что, рисуя, забывает обо всем. Спустя много лет эта страсть к фантазиям, воплощаемым на бумаге, несмотря на попытки обрести более классическую профессию, не угасала, а лишь крепла, стремительно одерживая победу. И теперь эмоции и переживания Харви обретали форму, она выпускала их, словно дикую птицу из клетки, и жизнь становилась чище. Харви смотрела на благородного оленя в прыжке, по щекам катились слезы, становилось легче. Разве может юриспруденция дарить такое же очищение? Ее сухие формулировки не омывают и не окрыляют, скорее, структурируют то, что есть, не перерождая. Олень на этой чудесной итальянской бумаге был воплощением всего самого лучшего, что не структурировано жило внутри Харви.
Слезы связаны с жалостью к себе – девочке-подростку, которая вдруг осталась совершенно одна. Тогда, в самом начале, несмотря на тоску по близкому человеку, дух неожиданно свалившейся в тринадцать лет свободы кружил голову, громко распевая песни и танцуя безумные пляски. Подростковый возраст и так физиологически заставляет переживать абсолютно новые чувства, но когда к нему примешивается абсолютная вседозволенность, вначале ощущаешь себя дикой лошадью, соревнующейся в скорости с ветром на безграничном поле. Харви неслась галопом, пробуя все, что так неожиданно предлагала жизнь. И этот отвлекающий маневр где-то на полгода затуманил реальность случившейся драмы.
Но в слепом безумии Харви пребывала не так долго. Глаза начали прозревать вновь, когда мама уехала на зимние праздники к бабушке, оставив Харви одну с папой. Как часто это бывает с людьми, находящимися во власти своих демонов, папа Харви был склонен к безосновательным отрицаниям. Например, Харви рассказала про своего друга, который вместе с родителями переезжал жить в другую страну, потому что на тот момент финансирование научного проекта его отец смог получить только за границей. Харви воодушевленно рассказывала о предстоящих трудностях и приключениях друга, когда неожиданно отец прервал ее и начал кричать: «Запомни, у каждой проститутки есть своя история! Запомнила?» Конечно, запомнила, но лучше бы он сам об этом помнил, делая очередной выбор в своей жизни. Однако откуда такая агрессия на невинную историю? И кто же здесь проститутка? Тот, кто переезжает жить в другую страну, следуя за своей мечтой и убеждениями? Или даже пусть в поисках лучшей жизни? Что заставило папу возмутиться – патриотические чувства? Или зависть, прикрытая ими? Тогда у Харви родилось много вопросов, но главным было то, что Харви окончательно убедилась: папа не переносит чужих радостей и побед, они его раздражают.
Предложение навестить бабушку с дедушкой отец воспринял в штыки и привел массу одиозных доводов, почему ехать не надо. Мама сделала неловкую попытку поспорить с ним, а потом просто купила билет для себя одной и в очередной раз сбежала от всего того, что ее отягощало: от мужа-алкоголика, от дочери-подростка со всеми вытекающими, от быта, от необходимости продумывать совместное времяпрепровождение. Она просто отправилась туда, где о ней будут заботиться и развлекать.
Харви осталась с человеком, для которого также представляла только обузу. Каждый день алкоголь заливал с утра до вечера все существование. В те же дни, когда не было алкоголя, папа отвозил Харви куда-нибудь к дальним родственникам на передержку, а сам предавался любовным утехам с очередной пассией. И самое неприятное – он практически этого не скрывал, полагая, будто Харви слишком недалекая, чтобы осознать, что к чему. А чего у Харви было не занимать, так это проницательности. Неужели за все годы родители так и не поняли этого?
Такое невысокое мнение о собственном ребенке не просто болезненно переносилось Харви, но и сеяло сомнения в величии отца. Если он настолько умен, то отчего же не видит Харви сквозь оболочку подростка, почему не заглянет вглубь, а различает лишь поверхность. Или же собственное эго полностью поглотило его?
Для иллюстрации глубины падения этого человека стоит привести одну историю, произошедшую как раз в тот момент, когда мама гостила у бабушки на зимних каникулах, а Харви с отцом влачили свое существование, полное безответной любви с одной стороны и отягощенного раздражения с другой. Однажды вечером отец все же проявил интерес к Харви и обратился с просьбой научить его отправлять смс. Это были времена, когда сотовые телефоны только-только начинали входить в обыденную жизнь, и, конечно, как это часто бывает, подростки быстрее всего втягивали воздух перемен. Харви искренне обрадовалась возможности быть хоть чем-то интересной для своих родителей и с воодушевлением объяснила все особенности незатейливого процесса. В эти минуты совместного времяпрепровождения у Харви стучало сердце и кружилась голова, настолько долгожданным и желанным было именно такое общение. Папа быстро все схватил и широкой улыбкой отблагодарил Харви. Она была так рада! Наконец-то она вызывает не только раздражение! Даже сегодня, спустя более чем десятилетие, Харви может вспомнить ощущения того счастья.
А потом папа резко потерял какой-либо интерес к дочери и начал активно с кем-то переписываться. Когда он отошел в душ, на телефон пришло смс. Харви скорее метнулась посмотреть, что же за сообщение пришло, даже не подразумевая, что там может быть не предназначенное для нее. Более того, Харви, подсознательно намереваясь восстановить интерес к себе, хотела скорее прочесть текст и сообщить отцу, что именно ему пришло. Ведь так они могли, пусть на мгновение, но вновь стать близкими людьми. Она открыла это сообщение и увидела: «С нетерпением жду нашей встречи в твоем доме! Наташа».
Бам! Как острый клинок в сердце! Так вот зачем это все было! Так вот к чему на самом деле была эта широкая улыбка… Как больно! В солнечном сплетении все начало ломаться, и эти осколки внутри царапали, доставляя такие мучения, что она была готова на все, лишь бы это прекратилось. Кончики пальцев начинало обжигать, словно ударами тока, а на глазах появлялись слезы, с губ рвался стон, который огласил все пространство вокруг беззвучным мертвым криком. Как быть дальше?
Для ребенка такое состояние отягощено невозможностью из него выйти, ведь внутренне хочется убежать от того, кто подло унижает, а бежать некуда. Все уехали, в городе родных нет. К друзьям обращаться за помощью стыдно, ведь, открывая истину, ставишь их в положение, когда они должны принять дочь алкоголика, изменника и той, что холодна и с легкостью бросает дочь ради собственных развлечений. Как это объяснить, пусть даже другу, чтобы при этом окончательно не запятнать честь родителей? А Харви была уверена, что это не родители плохие, ведь на самом деле они единственные и несравненные, наверняка дело в другом, наверняка все дело в ней. Это она плохая, и поэтому так складывается ее жизнь. Если Харви не хочет оказаться отвергнутой всеми, то не стоит показывать свое истинное лицо друзьям, не стоит раскрывать истинное положение вещей.
Внутри все опустилось, сникло, стало таким мрачным. Но где-то в глубине еще лежал груз ответственности, а потому нельзя было просто позволить себе страдать. Следовало продолжать борьбу за семью. Жалеть себя и опускать руки – удел преступников. Сейчас Харви должна исправить то, чему виною стала сама.
Она собралась с духом и задала отцу прямой вопрос: «Кто такая Наташа?» На это последовала волна агрессии, которую, конечно, замученная душевными переживаниями Харви восприняла на свой счет, как дополнительное подтверждение своей ничтожности. И только спустя годы Харви разобралась, что тогда просто сработал древний принцип «лучшая защита – нападение». После этого разговора папа незамедлительно отвез Харви к своей маме, бабушке Харви, и не появлялся несколько дней. Затем он приехал и в виде развлечения на новогодние каникулы повел Харви в кино, которое поручил дочери выбрать самой, как и кинотеатр. И Харви чувствовала такую степень унижения, которую сложно передать. Неужели она в очередной раз должна простить то, что, не будь он ее отцом или будь она уже самостоятельным человеком, не простила бы никогда. Харви хотелось встать в позу, быть принципиальной, как ее бабушка, и не только не ходить в этот кинотеатр, но и просто не возвращаться домой. Но куда она могла пойти? В действительности она никому не была нужна на целой планете, кроме бабушки, которая сейчас так же досягаема, как и соседняя галактика.
Старшие сестры бабушки Харви как-то рассказали семейную историю из детства. Когда бабушка училась в начальной школе, из их класса пропало пять рублей, по тем временам – значительная сумма. Учительница заставила всех детей встать и спросила, кто взял деньги. Конечно, никто не ответил. Тогда она велела всем вывернуть карманы и снять обувь, убедиться, что монета не спрятана. И все в классе сделали, как было велено, кроме бабушки. Она просто отказалась от такого унижения, из принципа. Учительница была готова разорвать ее на части, упрекала в краже. Бабушка на это ответила: «Я Вам уже сказала, что я ваших денег не брала. Этого достаточно». Бабушку и ее маму вызвали к директору, началось разбирательство, а затем злосчастная монета нашлась у самой учительницы, которая переложила ее в другое место и забыла об этом.
Харви к своим тринадцати годам, несмотря на все старания бабушки, получилась другой. Она точно не знала, как бы поступила в той ситуации, но, скорее всего, пересилив неприятные чувства, сняла бы обувь из сострадания и начала успокаивать учителя, уверяя, что монета обязательно найдется. Харви на самом деле привыкла к унижениям и в какой-то степени даже жаждала их, поскольку так чувствовала себя в привычной обстановке. Отцу все же удалось слепить из Харви жертву, над которой можно безнаказанно надругаться. Легко купаться во власти над слабыми и беззащитными, но еще легче быть тираном для тех, кто преданно и без оглядки любит.
Хотя сформировавшееся стремление быть униженной спустя годы стало осознанным, Харви продолжала выставлять себя жертвой. В детстве она неосознанно раз за разом окунала себя в унизительные ситуации, но затем, когда пришло понимание, что в ответе за происходящее только она сама, Харви не поспешила меняться. Честно говоря, девушка не понимала, как. Очень бы хотелось саму себя оправдать, ведь действительно Харви не полностью выбирала тот путь, по которому ее провели родители. А возможно, эта унизительная жертвенность – неотъемлемая часть ее «я», без которой она как личность не может существовать вовсе? Харви горько усмехалась: «Больше похоже на отговорку, потому что из любой роли, к которой прикипел, актеру выходить сложно».
Не было ли в этом какого-то проклятия рода по отцовской линии? Отец занимался саморазрушением при помощи алкоголя и распущенности, а Харви делала, в общем-то, то же самое, только при помощи самоунижения. И все ее жалостливые размышления об условиях формирования собственной личности на самом деле являются зеркалом отцовских громогласных высказываний о том, что он единственно правый в любой ситуации. Сейчас Харви хотелось взять себя, подростка, за плечи, нежно поправить подвеску на шее, так, чтобы в ямке меж ключиц располагался только кулон, а замочек находился на позвонке на шее, посмотреть прямо в глаза и сказать: «Харви, послушай меня, каждый раз, когда ты даешь себя унизить, ты делаешь очередной глоток водки, подобно отцу, необратимо отравляя свой мозг и тело. Будь сильной! Остановись!»
Тот случай с смс-перепиской был не единственным. Мама Харви находилась в очередной командировке, в коих пропадала по три недели каждого месяца. А родной папа в очередной раз обвел всех вокруг пальца, как он думал, когда Харви изъявила желание съездить на Восьмое марта, праздничный день в России, в гости к двоюродной сестре. Отец великодушно предложил идею еще лучше и сказал, что разрешает остаться у сестры на ночь. Харви была изумлена небывалым доверием, оказанным ей, это окрыляло, было неожиданно и действительно приятно, ведь наконец-то папа осознал, что Харви ответственная и достойна уважительного отношения. Ни за что на свете Харви не подорвет оказанного ей доверия.
Но, несмотря на безусловную любовь к отцу и веру в лучшее, воспитанную в Харви бабушкой, к своим четырнадцати годам девушка стала порядочным скептиком. Выработалась привычка всегда ставить слова окружающих под сомнение, скрывая свои догадки внутри. Ведь когда показываешь, что знаешь об истинных намерениях родителей, это раздражает и становится дополнительным поводом для семейного конфликта. Поэтому лучше всегда молчать, быть удобной, для Харви это был один из самых важных навыков. И в тот раз девушка, будучи уже у своей двоюродной сестры в гостях, задумалась над таким порывом со стороны отца. Ведь обычно он пытался наступить на горло любому желанию или увлечению Харви, пресекая ее страсть к чему бы то ни было на корню. К сожалению, несмотря на юный возраст Харви, догадка не заставила себя долго ждать, хоть и в этот раз не было никаких улик. Равно как и не было сомнений в верности предположения Харви. Вновь на душе стало противно. Унизительно, что под предлогом доверия к Харви на самом деле папа просто избавился от нее, чтобы провести время на стороне.
Удивительно, как самые близкие люди способны омрачить каждое, даже самое счастливое воспоминание. Однажды они всей семьей отправились в путешествие на Камчатку. Полуостров Камчатка на северо-востоке России, омываемый двумя холодными морями и Тихим океаном, является домом вулканов, ледников, стремительных рек и чистейших озер, здесь трубят водопады и неожиданно взмывают ввысь гейзеры. В горячих источниках греют ноги старые бурые камчатские медведи, а лосось идет на нерест, окрашивая всю чистейшую реку яркими красными и оранжевыми пятнами, человек здесь по семь месяцев в году смотрит на бесконечные просторы морей, покрытых ледяной коркой. Почти весь край – это заповедник природы, оказываясь в котором, перерождаешься, осознаешь, что тот, чьей фантазии хватило на создание такого мира, абсолютно точно больше, чем человек.
В этом сказочном, необычайном краю их семье было дано стать частью могучей, суровой и недосягаемо прекрасной природы. В планы входило восхождение на сопки нескольких действующих вулканов, в частности, на знаменитый Авачинский. В назначенный день папа, мама и Харви встали рано утром, оделись в спортивную экипировку, плотно позавтракали и сели на уазик, который должен был довезти их к подножию вулкана. Они высадились и выступили в путь на рассвете. В таких восхождениях, которые носят скорее туристических характер и не продуманы детально изначально, важно иметь хорошего проводника, какого они и наняли предварительно. Иван был человеком довольно опытным в горном туризме, лет сорока, и уже не первый раз ходил на Авачинскую сопку, которая не считалась сложным маршрутом.
Вначале, как это часто бывает в коварных горах, вся семья бодро следовала за Иваном. Идти было довольно просто: полный запас сил, небольшой уклон, приятная сухая тропа. Но постепенно картина начинала меняться. Спустя несколько часов подъема их окружило белое поле снега, который лежал здесь даже летом, а ветра сбивали с ног, что, конечно, затрудняло восхождение. Еще спустя некоторое время начало давать о себе знать небольшое кислородное голодание, к чему всегда готов только теоретически, а на практике организм реагирует непредсказуемо. Вдобавок они оказались в плотном облаке тумана. Иван уверенно шел вперед, однако начинало казаться, что они плутают и ходят по кругу, хотя в тумане все казалось похожим одно на другое.
В какой-то момент вся команда выбилась из сил, и было принято решение остановиться на привал. Они спрятались за большим валуном, чтобы порывы ветра хотя бы не били в спину, достали термос с горячим чаем и плитку шоколада. Чуть набравшись сил, папа Харви задал Ивану прямой вопрос.
– Иван, ты заблудился?
– Да, признаться, я сбился с пути и не могу найти тропы.
– Ничего. Сейчас разберемся. У меня есть компас, у тебя я видел карту, этого будет вполне достаточно, чтобы мне сориентироваться.
Как уже говорилось, отец Харви был человеком незаурядных и разносторонних способностей, в молодости он профессионально занимался альпинизмом, поэтому в горах чувствовал себя уверенно при любых обстоятельствах, хоть и никогда не забывал, что главное – это уважение к ним.
За несколько минут папа Харви действительно понял, в каком направлении стоит двигаться, и поторопил всех, так как предполагалось, что восхождение они совершат за один световой день, то есть до заката надо было успеть подняться к жерлу и совершить обратный спуск. Горячий чай и глюкоза сделали свое дело, все почувствовали в себе силы двигаться вновь. Следуя за папой Харви, вся группа продвигалась вперед, где-то через час они вышли из тумана и смогли наслаждаться теми величественными и монументальными пейзажами, которые дарят горы. Впереди уже начинала виднеться вершина вулкана, из которой поднимался вверх серо-белый столб дыма. На фоне громадных гор наш глазомер перестает корректно оценивать расстояние, все кажется значительно ближе, чем есть на самом деле, поэтому в горах расстояния всегда очень обманчивы. И все же морально проще двигаться вперед, когда видишь цель перед собою.
Несмотря на физическую усталость и тяжесть в голове, вызванную разреженным воздухом, с каждым шагом вперед все тело будто простреливала волна счастья. Это ни с чем не сравнимое чувство свободы, когда преодолеваешь себя в окружении монументальности, девственной чистоты и правды. В отличие от гор, в городах никогда не уверен, что же перед тобой на самом деле. Видишь кирпичный дом, а на деле оказывается, что это лишь облицовка, видишь камень, но это просто бетон, любуешься цветком, подходишь ближе, чтобы вдохнуть его тонкий аромат, и понимаешь, что это искусственная подделка. Раз за разом накатывает разочарование, начинает формироваться недоверие, и человек уже не позволяет себе думать свободно, влюбляться без оглядки, верить на слово. Все нужно подвергать сомнению, перепроверять и, даже удостоверившись, оставаться начеку. В горах же царствует правда, чаще суровая, монументальная, лишенная легкости и безрассудства, но переполняющая чувствами настолько сильными, что хочется кричать во все горло.
Заключительный рывок, почти вертикальный подъем к самому жерлу вулкана, здесь земля дышит теплом своих недр, не позволяя снегу даже осесть на поверхности, все усеяно мелкими камнями застывшей лавы, голова соображает очень медленно, делаешь шаг вперед, после чего камни под ногами скатываются вниз, и вместе с ними съезжаешь на два шага назад. Перепад высоты был всего метров тридцать, но преодолевали они его долго, не разговаривая, а просто продвигаясь вперед. Первым выбрался на небольшую площадку перед жерлом папа Харви.
– Давайте-давайте! Осталось совсем немного! Это стоит того, чтобы увидеть то, что сейчас вижу я! – подбадривал он своих.
Следом выбрались и остальные. Та картина, что предстала перед ними, действительно была прекрасной наградой за проделанный путь. Платформа представляла собой желтую серу – мягкую и теплую, не представляло трудности сковырнуть ее пальцем. Иван предупредил, чтобы они держались края платформы, поскольку, когда вулкан в этой фазе активности, уже велика вероятность провалиться в жерло сквозь мягкую породу. Со всех сторон они видели прекрасные вершины гор, темные острия которых обрамляли мягкие очертания снега на ниспадающих складках породы. Вот они, горы Монастырь и Сарай, некогда бывшие частью огромного вулкана – родителя нынешнего Авачинского. В результате мощного взрыва, прогремевшего тысячелетия назад, пейзаж этой местности заметно изменился, а Авачинский стал ниже, но, кажется, только прекрасней.
Здесь на вершине время словно застыло, и только дыхание вулкана напоминало о том, что все вокруг продолжает жить. Разве не такие моменты объединяют людей, делают их ближе? Только разделившие приключение и дошедшие до цели переплетают нити своей судьбы так, что на каком-то участке этих самых нитей жизни становятся едины, будто связываются в узелки. Чтобы ни происходило в будущем, такая сцепка остается навсегда. Это напоминает пару альпинистов, присоединившихся друг к другу на особо опасных участках, чтобы преодолеть очередной переход, только полностью доверяя друг другу, когда каждый берет ответственность и за себя, и за товарища. Такая удвоенная ответственность позволяет людям совершать невозможное, проходить любые дороги, невзирая на внешние препятствия.
Охваченная своими детскими переживаниями и мечтами о новых покорениях, Харви краем глаза замечает, как папа достает мобильный телефон из кармана куртки. Он только достал его, а весь видимый мир Харви уже разбился на части в предчувствии очередного ножа, который отец думал, что кидает в спину, когда как на самом деле он, совершенно не смущаясь, бил им в самую грудь. Харви замерла, ей хотелось убежать и не слышать разговора вовсе, но на этой желтой площадке из серы бежать оставалось разве что прямо в жерло.
– Привет. А я тут звоню с вершины вулкана, который вот-вот может начать извергаться. Повсюду сера, и дым валит так, что сквозь него ничего не видно. Вот так, звоню просто поздороваться. А у вас как дела? – произносил отец с самодовольным и нахохлившимся видом.
Договорив, он посмотрел на спутников и, улыбаясь во все свои ровные белые зубы, дал пояснение:
– Я секретарше звонил, уточнить, что все на производстве в порядке.
Как же, может, такая нелепая ложь и прокатит для полных идиотов, за которых он всех нас тут держит, но любому хоть с небольшим интеллектом ясно, что это очередной акт распущенности человека, которому плевать на чувства окружающих. Харви украдкой бросила взгляд на маму, но та, казалось, вообще не обратила особого внимания на слова отца, продолжая собирать кусочки серы на память и упаковывать их в фольгу из-под шоколадки. Харви стало очень одиноко среди этих гор, чьи сопки горделиво возвышались над облаками. Вершин много, но ни одна не была рядом с другой.
Невозможность поделиться переживаниями, обида на постоянное предательство отца, раздражение на маму за почти полное отсутствие интереса к действительности, физическое утомление – все вылилось в поток слез, который обрушила Харви внезапно даже для самой себя. На удивленные вопросы родителей и Ивана о причинах, успокоившись, Харви ответила, что настолько ее поразила открывшаяся с вершины вулкана панорама, что слезы выступили сами. На обратном пути, дабы успокоиться, Харви начала убеждать себя, что вытащила счастливый билет, родившись в своей семье. С каждой потерянной сотней метров над уровнем моря дышать становилось все проще, силы словно прибывали вновь, что повышало настроение всей группе, несмотря на серьезное отставание от графика и опускавшуюся ночь. Харви удалось привести на собственный суд множество аргументов в пользу той жизни, что ей досталась, и, конечно, ее жизнь многим могла бы показаться истинной сказкой в сравнении с тем, что имели другие. Вместе с тем, казалось неправильным сравнивать себя с семьями худшими. Разве не должны мы все тянуться к солнцу вместо того, чтобы пригибать голову и радоваться, что кто-то еще ниже нас?
Но как тянуться к солнцу? Как не перепутать его с многочисленными искусственными аналогами? В какой оно стороне? В ближайшем окружении Харви не было ориентира, на который можно равняться. Не было проводника, что указал бы на верную тропу. С отъездом бабушки все стало серо-черным с редкими вспышками света, но то были лишь молнии. Не солнце.
Когда маршрут превратился в тропу для легких прогулок, а место их утренней высадки уже виднелось впереди, опьяненная кислородом Харви совсем приободрилась, мечтательно размышляя, что трудности способны делать людей лучше. На ум приходили одна за другой высокопарные фразы о препятствиях, сложном прошлом и горе, что укрепляют душу человека. Но в жизни, не подслушанной из-за угла или подсмотренной в книге, а реальной все великие истины имеют маленькую звездочку-сноску, что раскрывает особенности условий мелким незаметным текстом, сводя всю мудрость на нет.
Все люди рождаются пусть со своими слабостями и соблазнами, но с сияющим светом внутри. Далее жизнь из каждого вырезает разное: дышащую жизнью скульптуру Коненкова, по-деревенски лаконичный, без малейшего намека на утонченность пень или ни на что не годный кусок бревна. И все же изначальный материал – порода дерева – отличный, а потому кому-то любые трудности на пользу, а другого небольшой удар разносит в щепки. Харви хотелось знать, к какой породе относится она сама. Ведь если знаешь свою породу, можешь подобрать наиболее подходящие инструменты и условия, таким образом хотя бы немного помогая себе обтесаться до достойных форм.
Ночью в гостиничном номере Харви разрыдалась вновь, обессиленная попытками уложить нити своих мыслей в стройный клубок, в ту картину мира, которая бы объясняла происходящее и подсказывала правильные шаги. Такой диссонанс вызывали картины сегодняшнего дня: величие природы и низость отцовского поступка, счастье покорения и боль от нанесенного удара, благоговение перед горами, что позволили к себе прикоснуться, и брезгливость по отношению к тому, кого любишь сильнее жизни. Харви никак не могла унять все нарастающую дрожь в теле.
Мучало чувство вины за то, что она позволяет отцу вот так относиться к семье. Будь Харви смелее, может, стоило вырвать у него этот злосчастный мобильный телефон прямо во время разговора и выкинуть в самое жерло. Что бы произошло после? Не сразу после взбалмошного поступка, а в перспективе? Сделало бы это их семью счастливее, отношения между мамой и папой теплее? Отрывочные нити мыслей путались все сильнее, Харви задыхалась. Руки перестали слушаться, сделать новый вздох не получалось, глаза Харви расширились от испуга, что она не может делать то, что естественно. Голова, и без того болевшая от слез, начала раскалываться на две половины. Харви попыталась перевернуться, чтобы упасть с кровати, словно в движении могла вновь обрести жизнь. Скатившись на пол, Харви инстинктивно, боясь удариться, подставила руки, и ее вырвало. Испытывая сильнейшее отвращение к самой себе, Харви наконец смогла сделать вздох. Надо найти какое-то решение, ведь отец не остановится и очень скоро вновь нанесет удар. По всей видимости, он наносит его не от случая к случаю, а не прекращая вонзает острие вновь и вновь, хоть от плоти уже почти ничего не осталось, кроме изрубленных ошметков.
Все это время Харви исходила из того, что мама ничего не подозревала об изменах отца, но возможно ли это? «Мама старше, умнее и опытнее меня, а значит, она, безусловно, все знает про двуличие отца. Не может быть такого, что я все раз за разом замечаю, а мама – нет. Она знает. Она знает! И при этом ей все равно. То есть ее полностью устраивает такая модель семьи и отношений. Как же так? Как такое возможно? Ведь это противоестественно, тем более с учетом ее привлекательности и обаяния. Порок, столь часто осуждаемый в обществе, калечащий души всех тех, кто оказался ввязан в его клубок, тот, что неминуемо ведет к страданиям, являясь самым настоящим преступлением. И ее, красивую, яркую, молодую – это устраивает? Как же должно быть холодно ее сердце!» Внутри Харви зародился страх, страх за мир, которому все равно. Безразличие пугает, потому что нет худшего состояния общества, чем безучастность – к самому себе и самым близким.
Безразличие идет в одну ногу со страхом. Страшно тому, к кому оказались безразличны даже близкие, это страх одиночества, когда земля уплывает из-под ног, словно даже она не хочет иметь ничего общего с тобою. Тот, кто проявляет безразличие, также живет в страхе. Такой человек – трус, не нашедший в себе силы и благородство встать на сторону слабого или протянуть руку помощи. Но есть и другой привкус у безразличия, кроме страха, – это унизительность.
Этот коктейль страха, безразличия и унижения отец Харви мешал с ловкостью, предлагал часто. Так было и с самого начала путешествия по Южной Америке. Что есть этот континент, скатывающийся огромной каплей с экватора на юг к Антарктиде? Загадки ушедших цивилизаций, современные племена, так неестественно близкие к природе, многодонное политическое устройство, мир природы и ее разнообразных обитателей, мир гор, выстроившихся в вертикальную линию по краю материка, высокогорных озер и пустынь, солнца, мост к пику Винсона, жестокость, бедность, музыка, танец, вера. Но ничто из этого не могло излечить душу того, кто хотел унизить.
Путь до Лимы проходил с несколькими пересадками, последняя из которых была в Венесуэле. Однако в Каракасе оказалось, как часто это случается из-за алчности авиакомпаний, что мест на всех купивших билет пассажиров, не хватило. Причем не хватало мест на уже зарегистрировавшихся пассажиров. Поэтому еще не запущенную в самолет группу людей начали вызывать по очереди по мере того, как венесуэльские стюарды, вновь пересчитав сидящих в самолете, обнаруживали очередное свободное место. Вначале вызвали Харви и еще нескольких друзей, с которыми они вместе отправились в это путешествие. Они прошли в самолет, так как стояла задача как можно большему количеству людей улететь сегодня, и сохранялась надежда, что всю их группу удастся рассадить в самолете. Затем подходили все новые товарищи, пока наконец не остались только мама и папа. После чего Харви увидела, как папа один заходит в самолет и занимает последнее место, рядом с ней.
– А мама?
– Сейчас посмотрят, может, еще найдется место, – ответил папа как ни в чем не бывало.
– Пап, это последнее место. Почему ты ей не уступил пойти вперед?
– Назвали же мое имя. У тебя что, ко мне какие-то претензии? – с вызовом спросил отец.
Харви замолчала, ей нечего было ответить. Если отец не видит очевидного, не понимает, как поступил бы любой нормальный мужчина, а тем более муж, то разве объяснишь ему что-то сейчас. Харви закрыла глаза, и из-под опущенных век потекли слезы. Как можно было оставить маму одну, в чужой стране, а всем остальным улететь? Понятно, что авиакомпании сталкиваются с таким ежедневно, но мама Харви – не тот человек, которого можно вот так просто оставлять, ей нужна защита. Как жаль, что уже сейчас поменяться местами с мамой никто бы не дал, Харви сильнее, уж лучше бы осталась она. В очередной раз отец умудрился поставить Харви в самое унизительное положение, заставляя стыдиться поступков отца и испытывать чувство вины от собственной беспомощности. Вот она, еще одна мерзкая нотка раскрывающегося аромата безразличия.
На следующий день мама Харви прилетела, восторгаясь небольшой экскурсией по Каракасу, на которой побывала незапланированно. А папа вместо теплых приветствий напился, заставляя испытывать чувство неловкости и Харви, и маму перед товарищами. Человек создан так, что умеет переключаться, захватывающие приключения и истории материка отводили все тревоги и обиды на второй план. С товарищами они плавали по Амазонке в окружении аллигаторов и черепах, купались в озере в самом сердце джунглей вместе с пираньями, которые в этом сезоне были не особо опасны, поскольку пищи им хватало вдоволь, бродили по бескрайним пустыням, созерцали многокилометровые птичьи базары и тайные знаки, оставленные загадочными инками. Они пробирались сквозь леса, горные тропы, равнины и обрывы к затерянному городу, над их головами кружили кондоры, а под ногами ползали скорпионы.
И даже завораживающая красота, разнообразие ландшафтов и немалая физическая нагрузка не излечивали душу отца. Казалось, демоны в нем одержали верх, он оставался раздражительным по отношению к членам своей семьи и каждый день выпивал пару бутылок пива в их общей небольшой палатке прямо перед сном. В сердце Харви это вызывало столько сожаления по отцу, ведь он даже не пил со всеми в компании, чтобы поддержать веселье, или не делал этого, сидя на камнях и созерцая молодые вершины Анд, которые так захватывали резкостью своего рельефа, значительной амплитудой высот и остротой вершин. Нет, не осталось в этом широкоплечем, отлично сложенном и голубоглазом мужчине стремления к эстетике, тяготения к тому, чтобы впитать в себя, вдохнуть этот трепетный и одновременно монументальный мир. Когда уже все, как он думал, заснули, папа забивался в угол палатки, сгорбившись открывал бутылку за бутылкой и наполнял свою оболочку, пока не засыпал в беспамятстве. Тесная палатка заполнялась удушливыми хмельными запахами, от которых невозможно было скрыться до утра. И почему Харви не пришло в голову спать на улице, да, там змеи, скорпионы, холод и, возможно, другие ночные жители, но разве все это более страшно, чем подчиняющее каждую клетку унижение?
В один вечер Харви не выдержала и сказала:
– Папа, перестань пить в общей палатке, этот запах невозможно терпеть, он держится всю ночь до утра.
– Что? Цыц! Подумаешь, что тебе не нравится, – огрызнулся отец.
Харви посмотрела на маму, ведь была уверена, что той это все так же неприятно и что она не позволит отцу так пренебрежительно к ним относиться. Но мама Харви посмотрела на них, перевернулась на другой бок и закрыла глаза. Ее лицо выражало полное спокойствие и умиротворение. В какой-то момент Харви показалось, что губы мамы даже растянулись в легкой улыбке. Это было страшно. Вот он, идеальный союз, объединение пренебрежительности и грубости с полным безразличием. Хотелось верить, что каждый из них искренне счастлив в таком партнерстве, но правда такова, была убеждена Харви, что любой шаг, поступок или слова, которые не соответствуют нормам высшей морали, делают самого человека несчастным и незаметно разрушают его жизнь. Очень хотелось найти ключ к сердцам родителей и открыть им глаза на те пропасти, в которые каждый из них шагает. Харви должна! Харви сможет им помочь! Харви остановит их до того, как будет слишком поздно! Пусть горы будут тому свидетелем, Харви будет из-за всех сил стараться достучаться до них! Главное – и ей не заразиться эпидемией безразличия.
Это безразличие в мире Харви начнет наблюдать раз за разом, неспособная с ним примириться, но научившаяся иногда просто не замечать его. Однако прежде, чем поднатореть в умении абстрагироваться, Харви наломала немало дров. У прилежной, хотя и живой Харви начались неприятности в школе, связанные с тем, что домашние проблемы она проецировала на учителей, и, будучи не в состоянии бороться против безоглядно любимых родителей, она со всей юной страстью включилась в борьбу против неидеальных учителей и системы. И сейчас, рисуя брызги, вырывающиеся из-под ног гордых и прекрасных оленей, Харви недоумевает, как люди, избравшие своей профессией педагогику, с такой легкостью отвернулись от очевидных проблем пусть уже взрослого, но еще ребенка. Каждый из них решил, что это не входит в круг его задач, что платят ему просто за то, чтобы донести, как решать тригонометрическое уравнение или как правильно интерпретировать слова князя Болконского. И дело ведь не в том, что учителя не знают, что творится в душах их подопечных. Дело в том, что многим из них это безразлично. Можно ли их винить? Тех, кто слеп и просто следует сложившимся устоям, конечно, винить нельзя, разве что в отсутствии стремления к саморазвитию. А тех, кто все понимает, но просто разрешает себе эту черствость по отношению к окружающим, – вот их, конечно, следует бояться. Не знаешь, насколько далеко простираются границы их безразличия.
Хотя, если убрать все эту юную горячность, то, конечно, в голове Харви все стало вверх дном. Учителя действительно прежде всего должны учить, а остальное – это уже выбор каждого отдельного преподавателя. Но Харви не хватало отеческой заботы, и она решила, что недодают ее именно учителя. Так устроен человек, что, задаваясь каким-либо вопросом, он неугомонен до тех пор, пока не получит на него ответ. Как одержимый, наш мозг пытается докопаться до истины, но если на пути к ней ему попадается более-менее удовлетворительный вариант, то для скорейшего разрешения ситуации мозг воспринимает этот вариант как единственно верный и принимает за истину в последней инстанции. Так и Харви, раз за разом задаваясь вопросом о своем одиночестве и не смея окончательно обвинить во всем родителей, переложила весь груз ответственности на учителей. Она винила своих преподавателей в несовершенстве, в том, что они не были достаточно внимательны к ней, но более всего она не могла простить им того, что, как бы курьезно это ни звучало, они не любили ее безусловно. Хоть и каждая претензия Харви была небезосновательна, а учителя, с которыми отношения не сложились, действительно были довольно заурядными и закомплексованными людьми, но, конечно, Харви все воспринимала гиперболизировано и перегибала палку. И очень жаль, потому что из-за этого прежде всего сама несла потери – пробелы в тех знаниях, которые могли бы лишь скрасить ее жизнь.
