Елена Новикова.

Золотая крыса

скачать книгу бесплатно

– Подарки давайте. А деньги оставьте себе. И убирайтесь отсюда. А я тут… – Я глотнула воздуха, чтобы не зарыдать, но, видно, было уже поздно. Слезы хлынули из глаз, рыдания вырвались из груди – и это были, наконец, те самые, целительные, настоящие бабьи слезы, которые облегчают душу окончательно.

– Теперь поняли, почему на мне клоунский грим? – зло крикнула я. – А у вас маска – для прикрытия лицемерного равнодушия и жесто…

Он не дал мне договорить, обнял железным обручем и прижал к себе.

– Плачьте. Я вижу, с вами что-то серьезное случилось, а я тут… Глупо вышло… Простите.

***

Прошла целая вечность, а я все еще рыдала – и скоро красное на его костюме стало бордовым, голубое – синим, а оранжевое – коричневым.

– Ну вот, загадили мне костюм. К послу меня теперь точно не пустят… – Улыбаясь, он гладил меня по волосам. Затем осторожно снял с меня шапочку и парик.

– И вы меня простите. У меня сегодня… Бородавчик… пес мой любимый умер. – Я всхлипнула, но тут он больно сжал мне плечо, и это помогло мне взять себя в руки. Все как-то… в один день… И Софья уехала. И вы какой-то… не настоящий. И родинка над бровью… – точно там же, где была у Бородавчика. И даже движения у вас такие же быстрые и резкие, как у него, когда его блоха кусала.

Клоун засмеялся.

– Простите, я не в себе. Могу всякого наговорить…

– Я не против. Главное, чтобы у вас слезы поскорее высохли. Вот вам платочек. – Он достал из кармана и протянул мне носовой платок, а за ним потянулись связанные уголками голубой, желтый, зеленый, фиолетовый в сиреневый горошек и снова белый… На его лице появилось растерянное выражение.

Сквозь слезы, я рассмеялась.

– На полчаса вам этого хватит? – обрадовался он.

– Надеюсь. – Я улыбнулась ему.

– А вы хорошенькая, – с обидным удивлением произнес он.

– Особенно сейчас. С опухшими веками, красным носом и крохотными свиными глазками. Ну спасибо. Или это – начало вашего представления? Что ж, первая реприза вам удалась. Браво!

Он поклонился, прижав руку к сердцу, и колокольчик и на его колпаке заливисто зазвенели.

– Хотите есть?

– Умираю с голоду. Но мой принцип: сначала работа, а удовольствия – потом. А вот выпить бы не отказался. Водочки граммов пятьдесят. А вы?

– Составлю компанию. Заодно Бородавчика помянем. – Я достала бутылку водки, рюмки и поставила перед ним. – Наливайте!

Он молча налил. Мы выпили, не чокаясь и в полном молчании. Он вопросительно взглянул на меня.

– Наливайте по второй, – разрешила я. Кстати, есть еще шампанское. Вино хорошее. Джин с тоником. Пьете?

– Все пью.

– И потом… куролесите?

– А как же без этого? Но… без кровопролития и мордобоя.

– И без… рук?

– Не знаю, огорчит вас это или нет, но женщин я не насилую. А что касается спиртного… Стараюсь не смешивать. Водку – значит, водку. Или одно пиво. Иначе двое суток потом оклематься не могу. Проверено не раз…

Я уселась с ногами на диван и накрыла ноги пледом.

Он плюхнулся в кресло.

– Итак… Вы – не клоун. И не Андрей. И Соню не знаете.

Он с улыбкой покачал головой. Это была такая улыбка, что у меня больно защипало под правой лопаткой.

– Увы…

– Ну так, может, пора познакомиться?

– Илья. – Он стремительно встал и поклонился. Поднялась и я.

– Лу. Астрид Лу. – И тоже поклонилась. А затем протянула ему руку. Его рукопожатие было таким робким и кратким, что я поняла: у меня есть шанс…

– Какая странная фамилия…

– Это имя. У меня два имени: Астрид и Лу. А фамилия Луцке.

– Это вы могли бы работать в цирке: имя вполне звучное.

– Мама настояла на Аське, – а звала меня всегда только Астрид, а папа захотел, чтобы я была Людмилой, а звал меня Лу. А все друзья всегда называли Люськой. Или Лушкой. И в шестнадцать лет я записала в паспорте Астрид Лу. А вы, конечно, Пьявкин. Или Подхвостецкий?

– Еще смешнее. – Он сел. – Олень. – Улыбнулся – и опять что-то заныло у меня чуть ниже правой лопатки.

– Иль-лья Оль-лень… Так много «эль», что хочется обнять вас и защитить от невзгод.

– Валяйте. Защищайте. Главная моя невзгода сейчас – голод. Но вы заставляете меня прежде отработать кусок хлеба… – Он со вздохом встал и начал растерянно доставать из карманов свои пестрые финтифлюшки, не зная, разумеется, что с ними делать.

– Ваша взяла. Пойдемте поможете нести яства. – Я отправилась в кухню, по обыкновению бормоча: «И шестирукий Серафим на перепутье мне явился…»

– Что-что? Шести…

– …рукий. Отец так всегда говорил, когда помощь требовалась. Как мне сейчас. Там столько блюд. Плюс тарелки-вилки-рюмки-бокалы, вино, напитки, салфетки, скатерть. Будем праздновать день рождения близнецов! – Я поймала себя на том, что невольно жду и даже стараюсь добиться его улыбки – той самой, смущенно-сияющей, от которой у меня… Так. Все! Хватит. Пора наступать своей песне на горло – иначе она наступит на горло мне… Опыт, слава богу, имеется.

Ели мы отчего-то в полном молчании. И пили молча, и чокались молча. И я не знала, радоваться этому или наоборот… И свеча, которую я зажгла, погасив верхний свет, не облегчила, а наоборот как-то усугубила ситуацию, добавив в нее искру ненужной двусмысленности.

Неожиданно Илья заговорил.

– Странная вещь… Отчего-то мне кажется, что вы больше похожи на Эмилию, чем… сама Эмилия…

Я поперхнулась. Он кинулся стучать мне по спине, но я грубо отшвырнула его.

– С ума сошли? Не колотить надо, а сжать с боков движением вверх! Все. Уже прошло…

– Вот, запейте, – он протянул мне бокал колы. – Это… из-за меня?

– При чем тут вы?

– Из-за Эмилии?

– Кто такая?

– Эмилия Спесивцева. Ой… Я не должен был… фамилию…

– Это не фамилия, а псевдоним.

– А вы откуда знаете, о ком я говорю? – Он строго посмотрел на меня, и я – как ученица перед учителем – пролепетала:

– Просто я так думаю… Для фамилии это слишком вычурно. Фифа какая-нибудь накрахмаленная? Старая дева? – Я попыталась вывернуться, но не уверена, что это было достаточно убедительно.

– С чего вы взяли? Молодая дама, милая, с шармом – и вполне сексапильная. Я с ней по объявлению познакомился. Этим летом.

– И даже встречались? – Мне едва удалось скрыть изумление.

– Говорю же вам – нормальная страстная молодая женщина. А что тут удивительного?

– Псевдоним слишком вычурный. До тошноты… – Тут я действительно впервые поняла, что псевдоним дурацкий. А мне казалось…

– Это не псевдоним, а имя. Хотя она могла бы позволить себе и псевдоним.

– Актриса?

– Писательница.

– М-да? И как пишет?

– Классно! Некоторые стихи так и просятся лечь на музыку.

– Групповуха?

– И в том, как вы это сказали есть нечто… из того, первого письма.

– А, так вы с ней еще и переписываетесь? – Мне стало нехорошо.

– Нет. Только вначале. Она дала объявление в газету с номером абонементного ящика. И имя. Для Эмилии. Я написал. Что-то было в этом объявлении… Зацепило меня. Хотя я в эти дела не верю… не верил – и никогда не читал странички знакомств и уж, разумеется, не писал туда. Да и газета – не моя. Я желтую прессу… – Он взглянул на меня. – Надеюсь, что и вы?

– И я. Хотя то, что вы мне сейчас рассказываете – та же желтая пресса. Дама с именем и фамилией дала объявление, и первый же ответивший уже рассказывает всему миру, какая она страстная, раскованная и сексапильная.

– А вы, оказывается, феминистка! И праведница?

– Какие глупости! – Я едва взяла себя в руки. – Плесните мне, пожалуйста, еще коньячку!

– Уж и себе заодно. Можно?

– Вы же не смешиваете?

– Ну, такой день… За него можно и двумя плохими заплатить. – Он снова улыбнулся той улыбкой, но на сей раз ничего, кроме боли, я не почувствовала.

– За Эмилию? – спросила я.

– За вас!

– Ну, как хотите. А я выпью за ту дурочку Эмилию, что поддалась глупым чувствам и послала объявление в газету, которую читают болтуны и распутники. – Я подняла рюмку и чокнулась с небесами. – Надеюсь, она вовремя вычислила вас и не влюбилась?!

– За нее я не могу отвечать, а я – точно. Попался в сети…

– Красотка? Высокая, кареглазая, с вьющимися черными волосами?

– Точно. Так вы с ней знакомы?

– Нет. Просто перечислила качества, противоположные моим. Чтобы определить ваш вкус.

– Если так, – попали в точку. Но в даму с таким набором качеств я влюбился не благодаря, а вопреки. Скорее, нутро меня покорило. Женщина с темными волосами – то же самое, что мужчина – с белыми. На первом месте для меня – рыжеволосые, затем идут блондинки. И уж на худой конец… Но на первом – ры-жи-е! – Он улыбнулся, но я быстро перевела взгляд на свечу и успела защититься от очередного укола шпаги.

– Слушайте, а вы – хват! Нигде своего не упустите?!

Он промолчал.

– Так. Надоели вы мне со своими эмилиями. Приступайте к работе. Зарабатывайте денежки!

– Приказывайте. С фокусами у меня – туго. Но спеть под гитару или… стихи прочесть… Это сколько угодно.

– Гитары нет. Отдала в мастерскую. А стихи… Что ж, пусть будут стихи. Только – хорошие. И не про собак. Не «Собаке Качалова» и не «У попа была собака…» Это, думаю, понятно?

Илья вздохнул и начал читать. Волосы у меня на голове зашевелились так, словно из-под них врассыпную кинулись сотни меленьких мышат…

– «Все наши несчастья – всего лишь предвестья благие.

Все приобретенья – кассандры грядущих утрат.

Изменится все…

– …я пророчу, мои дорогие,

Голодный наестся, в шелка обрядятся нагие,

Ждет праведных нимб из червей и полынь на могиле,

А грешников ждет наказанье…

– …веселенький ад». Вам знакомы эти стихи? – Он был потрясен, но вовсе не смущен.

– У меня хорошая память на все, что я когда-либо писала.

– Только не говорите, что это написали вы.

– Хорошо, не буду.

– Значит, правда… Эти стихи – ваши.

– Наши…

Илья недоверчиво и изучающе смотрел на меня с полуулыбкой человека, который знает, что сейчас признаются во лжи, обернут все в шутку, и всем своим видом показывал, что он заранее прощает розыгрыш и даже рад поучаствовать в нем в качестве разыгрываемого лоха, – но я не оправдала его ожиданий.

– Я написала их четыре года назад. К случаю. И не помню, чтобы разрешала кому-нибудь выдавать их за свои… Разве что Веньке. Он любил на мальшическом междусобойчике блеснуть строфой…

– Братец?

– Не поняла?..

– Венька – это ваш брат? Сына, который ходит на междусобойчики у вас не может быть, верно?

– Мне двадцать восемь. Если бы в шестнадцать лет родила… Или в пятнадцать…

– Муж? – Он как-то весь напрягся.

– А что? Уж не собрались ли вы сделать мне предложение? Если да – напрасно потеряете время: я дала клятву верности Бородавчику. – Произнесла я это вслух, а про себя ругнулась: «Ну зачем я цепляюсь к нему? Только порчу все…» – Допустим, муж. Бывший.

– И у Эмилии бывшего мужа Вениамином звали. – Он в упор смотрел на меня.

– Ага… Значит, она и это присвоила. Еще что? Телефон? Адрес? Я должна знать: мне же в суд на нее подавать придется…

– Вы серьезно? – Он переменился в лице. Это выглядело довольно забавно, потому что уголки его рта и так были опущены, а глаза, смешно и озорно подведенные, такими же и остались.

– Да нет, конечно. Я же – нормальный человек. За свое авторство в мелочах бороться не буду. Ведь стихи – это мелочь: пять минут сосредоточенной связи с небом – и готово! Что судиться из-за десятка-другого стихов тому, кто за день-другой может написать пучок подобных. За воду сражаются, когда источник иссякает.

– «Питер Брейгель был прав: мы по жизни бредем, как слепые…» – начал он.

– «Слыша где-то вдали птицы райской призывную трель…» – продолжила я.

– Значит, все-таки верно… – Он был уж слишком удручен. Мне захотелось утешить его.

– Бросьте. Знаете что, Илья? Я – дарю ей эти стихи.

– Как… дарите? – Он опешил.

– Вот сейчас, при свидетеле Илье, вернее, при двух свидетелях: Илье и Олене, – заявляю официально, что отрекаюсь от всех присвоенных ответчицей Эмилией… Спесивцевой стихов – в ее пользу.

– Вы шутите?

– Да. У меня сегодня как раз подходящее настроение для шуток. – Я едва подавила рыдание. – Знаете что, молодой человек. Не знаю, любили вы когда-нибудь по-настоящему или нет, но если даже да – прислушайтесь к голосу человека, который перестрадал с мое: если бы у меня была малейшая надежда вернуть Бородавчика, раздаривая до конца жизни все написанное всем желающим, заметьте, раздаривая, а не продавая, – я корпела бы над письменным столом дни и ночи напролет, до рези в глазах и спазмов в желудке… – И снова мне удалось подавить рыдание. – Но небесам такая взятка не нужна. Им нужен Бородавчик. И им нужен мой Бородавчик…

Сил на третий приступ не хватило – и я зарыдала, безутешно, по-вдовьи, – и никак потом не могла успокоиться. Илья беспомощно смотрел на меня. Потом побежал за водой.

– Водки! – прохрипела я. – Она в дверце холодильника. И шампанского. Ерша хочу! И колбасы какой-нибудь. Или огурцов соленых. Там, в синей миске со стеклянной крышкой. И хлеба! – Пока он приносил требуемое, я постаралась взять себя в руки.

– За вас! – Он выпил свою водку, не дожидаясь меня. И протянул мне кусок хлеба с колбасой и половинкой огурца.

– За Бородавчика! – Я выпила водку, закусила бутербродом. – А это, – я подняла фужер с шампанским, – за вас! И за вашу Эмилию. Пусть все у вас будет хорошо. Вы оба – уверена! – этого заслуживаете. – Я выпила. – Не сомневаюсь, что она – отличная баба! Не могли вы, Илья, выбрать другую. Просто для чего-то ей понадобилось чужое. И она взяла его. И я рада, что это – именно мое чужое. Потому что я дарю ей его. Теперь оно – ее. Хочет, пусть берет. Пусть все всё берут. Потому что без Бородавчика мне ничего в жизни не дорого. Нужна квартира? Приходите живите. Нужны деньги? Сообщаю адрес: Петровского девять, квартира семь. Сервант, верхняя полка, кобальтовая вазочка…

– … в форме сидящего медвежонка?

Слезы мгновенно высохли на моем лице. И здесь я опоздала… Нет, ребята, это уж слишком…

– Ага… Уже были? Уже брали?

– Может, это – совпадение? – Он, кажется, был убит.

– Погодите, погодите… Ничего не понимаю. А куда же делся тогда Бородавчик?

– Не знаю… Мы были там полчаса. И потом – еще дважды. Я не видел собаки…

– Часов в семь вечера, так? Начинаю соображать кое-что… В это время я выгуливаю Борьку. Полчаса – дойти до моря, полчаса там побегать, и – назад. Пока Сонька… М-да…

Следующий вопрос дался мне трудно.

– И что, вы там… кувыркались? На моей постели?

– Но кто же мог знать…

– Да при чем тут вы, Илюша? – Я задержала дыхание, чтобы сдержать вопль тоски, скорби, разочарования… Словно утопающий, которому бросили с вертолета спасательный круг, а он, счастливый, ухватился за него – и вдруг понял, что тот – из сахара. – Вы тут, ясное дело, ни при чем… – Я застонала.

Он кивнул на бутылку, но я отрицательно показала головой.

– Говорите, высокая, черноволосая, тоненькая?

Он кивнул, не поднимая глаз.

– И шрамик на подбородке? Крошечный, двойной? Смешной такой?

Он снова не ответил.

– Софья… Но зачем? Она без памяти влюблена в своего Вадима. И дети всегда при ней… Как она умудрялась?

– Но зачем же она объявление дала, если замужем – и мужа любит?

– В объявлении о брачных намерениях – ни слова, так ведь? «Для редких встреч, прогулок у моря, поездок по грибы и на рыбалку, игры в покер…

– … и настольный теннис… Так это – вы?

– Естественно. Это я – одинокая, а Софья замужем. Именно ее близнецов вы должны были сегодня развлекать. Вот это была бы встреча…

– Подождите, Лу. Давайте разберемся. Вы – Астрид Лу. Людмила. Люся. Но никак не Эмилия. А в объявлении…

– Ну и что? Ведь и она – не Эмилия. Я хоть девичью фамилию своей матери использовала. Спесивцева. Да и… не хочу я ничего объяснять! Эмилию выдумала для конспирации. И телефон поэтому не дала. Только абонементный ащик. Своего у меня нет, вот и попросила Софью… Лучшую подругу… Пару-тройку раз она передавала мне письма. Все – какие-то сопляки или двинутые. Я даже встречаться с ними не пошла…

– Просто сериал какой-то получается. Бразильский или аргентинский…

– Да, сериал… – А сама подумала: скольких же ты, подружка моя верная, до меня не допустила? Отборные, небось… Ни себе, ни людям… Ну, голубушка, отдыхай получше, набирайся сил. Они тебе пригодятся по возвращении. Это я тебе обещаю…

– Давайте, Люсенька, выпьем?! – Он улыбнулся той самой улыбкой, – и я вспомнила: однажды, в поезде, мимо нашего купе прошла девочка – и улыбнулась. И что-то такое было в этой улыбке, что все купе осветилось, и все заулыбались, и тихое тепло и блаженство наполнило душу… По-моему, не одной мне. Я эту девочку часто вспоминаю. Что с ней? Где она? Кого согревает и освещает? А если ее уже забрали, кому в наследство досталась эта улыбка?

– Выпьем, говорите? А, давайте! И поужинаем снова. С разговорами. С тостами.

– … с брудершафтами…

– Почему бы и нет?

Илья занялся приготовлением холодного стола, а я разогрела жаркое, жюльены с грибами и кальмарами, вытащила из бара дорогие коллекционные вина и коньяки… Ну, я тебе покажу! Ты у меня долго помнить будешь эту поездку, верная моя и заботливая…

– За вас! – Я улыбнулась ему. Не потому что мне было радостно, а чтобы снова увидеть ту его улыбку. И увидела!

– За вас…

Мы чокнулись.

– А давайте…

– Давайте…

Мы скрестили наши руки – и выпили. И поцеловались. И еще… И снова выпили. Только каждый – из бокала другого. И снова поцеловались. А потом пили по очереди сначала – из его бокала, а потом – из моего. Я швырнула свой в раковину и протянула руку к его бокалу, но Илья опередил меня, наклонился, положил бокал на пол – и раздавил его ногой.

– Вы знаете, что это означает? – засмеялась я.

– Конечно, серьезно ответил он. – Теперь нет меня отдельно от вас, и нет вас отдельно от меня. Есть мы… – Он обнял меня.

– Не помню, от кого я сегодня слышала, что он не куролесит, когда выпьет?

Илья улыбнулся, и родинка над левой бровью шевельнулась точно как у Бородавчика, когда я ласкала его.

«А может…»

Илья закрыл мне рот поцелуем.

– Это я, – сказал он. – Я вернулся.

Волшебная палочка

Он ждал этого десять лет. Десять лет и шестнадцать дней. Представлял себе – в лицах, в деталях – как они войдут, как заставят его подняться, как будут прятать глаза, словно стыдясь того, что именно им выпало сообщить ему эту черную весть. Последнюю в его жизни. Поэтому, а еще – чтобы он не заметил в глубине этих сочувствующих глаз искру откровенной радости от того, что иногда, пусть редко, но все же в этом мире торжествует справедливость.

Он был готов к этому все десять лет. Он научился управлять мышцами своего лица, ему хотелось, чтобы ни один мускул не дрогнул, когда ему сообщат это. Много раз в его воображении представала одна и та же картина: он просыпается от зловещего грохота и лязга открываемой среди ночи двери; они молча входят, молча становятся полукругом и повелительным жестом один из них заставляет его встать. Затем суровым голосом оглашает решение верховного судьи, отклонившего последнюю апелляцию, а он хохочет им в лицо и просит принести тарелку наваристых щей, пахнущих детством, домом и матерью, а еще – бутылку водки и пачку папирос. Не сигарет, а именно папирос, которые курил отец, а за ним и все те нетрезвые однодневки, которых его вынуждали называть ненавистным ему словом «папа».

В реальности все прошло так, словно игралась пьеса, автором которой был он. Актеры действовали безукоризненно, только голос главного героя беспомощно дрогнул в самом неподходящем месте.

– Вам нужен священник?

– Пусть придет. – (Вот тут-то голос-предатель и дрогнул).

Они оставили его, и в тот же миг дверь распахнулась снова.

– Ты звал меня, сын мой?

– Вас неверно информировали, – холодно произнес он, считая, что уже справился с чувствами. Но рыдания вдруг самовольно вырвались из его сердца, и он с воплем упал в ноги святого отца.

– Почему сегодня? Ответьте мне, вы, представитель Всевышнего на земле! Дайте мне еще один месяц! Неделю! Хотя бы день!

– Зачем тебе день, сын мой? Он пролетит, как предыдущие, и завтрашнее утро наступит так же неотвратимо, как и сегодняшнее. День нужен тому, кто мечтает спастись – и имеет шанс!

– Что это значит? Спастись – смертнику? Тому, кто слышал окончательный приговор и знает день и час предстоящей казни? Вы отвечаете за свои слова?!

– Наша судьба вершится на небесах! Не в канцелярии Верховного судьи, не в камере осужденного на смерть, не в наших сердцах – на небесах! Но ты исчерпал терпение Всевышнего. Ты погубил столько невинных душ, что у тебя шанса нет. Почти…

– Почти? Значит – все же есть? Пусть один на миллион, пусть – на миллиард, но – есть? Дай мне его использовать! Дай мне сутки, святой отец, и укажи путь. Не отрекайся от меня, ведь и Спаситель наш простил все наши грехи. Простил – и взял на себя…

– Как знаешь. Но мы оба понимаем, что это – просто уловка. Попытка отсрочить час казни. Ты боишься попасть в ад, хотя там будет куда приятней, чем было тебе тут в эти последние десять лет.

– О каком шансе ты говорил?

– О добром деле, которое ты совершил однажды бескорыстно, поддавшись редкому гостю в твоем сердце – жалости.

– Этого не может быть! Я никогда никого не жалел, но ведь и меня никогда… никто…

– Я дам тебе выйти отсюда. Ты должен за сутки найти хоть кого-то, кто вспомнит тебя добрым словом. Хоть одного человека. А если не сумеешь – позвони мне, и я укажу тебе последний адрес.

Думаю, не стоит говорить тебе, что бежать бессмысленно. Некуда и незачем. Не трать время – ищи свой шанс! С Богом!

Священник перекрестил его и вышел.

***

Солнце ослепило его, слезы иллюзорной воли, призрачной надежды и реальной, ощутимой веры во всемогущество Главного Судьи Вселенной хлынули из его глаз, на миг лишив зрения. Он машинально сунул руку в карман куртки, и неожиданно для себя обнаружил там две пачки сигарет, носовой платок – и деньги. Их было столько, что можно было не считать. Но, конечно, меньше, чем стоил бы самый дешевый билет на самолет, даже имей он при себе паспорт.

скачать книгу бесплатно