Елена Новикова.
Золотая крысаскачать книгу бесплатно – Подарки давайте. А деньги оставьте себе. И убирайтесь отсюда. А я тут… – Я глотнула воздуха, чтобы не зарыдать, но, видно, было уже поздно. Слезы хлынули из глаз, рыдания вырвались из груди – и это были, наконец, те самые, целительные, настоящие бабьи слезы, которые облегчают душу окончательно. – Теперь поняли, почему на мне клоунский грим? – зло крикнула я. – А у вас маска – для прикрытия лицемерного равнодушия и жесто… Он не дал мне договорить, обнял железным обручем и прижал к себе. – Плачьте. Я вижу, с вами что-то серьезное случилось, а я тут… Глупо вышло… Простите. *** Прошла целая вечность, а я все еще рыдала – и скоро красное на его костюме стало бордовым, голубое – синим, а оранжевое – коричневым. – Ну вот, загадили мне костюм. К послу меня теперь точно не пустят… – Улыбаясь, он гладил меня по волосам. Затем осторожно снял с меня шапочку и парик. – И вы меня простите. У меня сегодня… Бородавчик… пес мой любимый умер. – Я всхлипнула, но тут он больно сжал мне плечо, и это помогло мне взять себя в руки. Все как-то… в один день… И Софья уехала. И вы какой-то… не настоящий. И родинка над бровью… – точно там же, где была у Бородавчика. И даже движения у вас такие же быстрые и резкие, как у него, когда его блоха кусала. Клоун засмеялся. – Простите, я не в себе. Могу всякого наговорить… – Я не против. Главное, чтобы у вас слезы поскорее высохли. Вот вам платочек. – Он достал из кармана и протянул мне носовой платок, а за ним потянулись связанные уголками голубой, желтый, зеленый, фиолетовый в сиреневый горошек и снова белый… На его лице появилось растерянное выражение. Сквозь слезы, я рассмеялась. – На полчаса вам этого хватит? – обрадовался он. – Надеюсь. – Я улыбнулась ему. – А вы хорошенькая, – с обидным удивлением произнес он. – Особенно сейчас. С опухшими веками, красным носом и крохотными свиными глазками. Ну спасибо. Или это – начало вашего представления? Что ж, первая реприза вам удалась. Браво! Он поклонился, прижав руку к сердцу, и колокольчик и на его колпаке заливисто зазвенели. – Хотите есть? – Умираю с голоду. Но мой принцип: сначала работа, а удовольствия – потом. А вот выпить бы не отказался. Водочки граммов пятьдесят. А вы? – Составлю компанию. Заодно Бородавчика помянем. – Я достала бутылку водки, рюмки и поставила перед ним. – Наливайте! Он молча налил. Мы выпили, не чокаясь и в полном молчании. Он вопросительно взглянул на меня. – Наливайте по второй, – разрешила я. Кстати, есть еще шампанское. Вино хорошее. Джин с тоником. Пьете? – Все пью. – И потом… куролесите? – А как же без этого? Но… без кровопролития и мордобоя. – И без… рук? – Не знаю, огорчит вас это или нет, но женщин я не насилую. А что касается спиртного… Стараюсь не смешивать. Водку – значит, водку. Или одно пиво. Иначе двое суток потом оклематься не могу. Проверено не раз… Я уселась с ногами на диван и накрыла ноги пледом. Он плюхнулся в кресло.– Итак… Вы – не клоун. И не Андрей. И Соню не знаете. Он с улыбкой покачал головой. Это была такая улыбка, что у меня больно защипало под правой лопаткой. – Увы… – Ну так, может, пора познакомиться? – Илья. – Он стремительно встал и поклонился. Поднялась и я. – Лу. Астрид Лу. – И тоже поклонилась. А затем протянула ему руку. Его рукопожатие было таким робким и кратким, что я поняла: у меня есть шанс… – Какая странная фамилия… – Это имя. У меня два имени: Астрид и Лу. А фамилия Луцке. – Это вы могли бы работать в цирке: имя вполне звучное. – Мама настояла на Аське, – а звала меня всегда только Астрид, а папа захотел, чтобы я была Людмилой, а звал меня Лу. А все друзья всегда называли Люськой. Или Лушкой. И в шестнадцать лет я записала в паспорте Астрид Лу. А вы, конечно, Пьявкин. Или Подхвостецкий? – Еще смешнее. – Он сел. – Олень. – Улыбнулся – и опять что-то заныло у меня чуть ниже правой лопатки. – Иль-лья Оль-лень… Так много «эль», что хочется обнять вас и защитить от невзгод. – Валяйте. Защищайте. Главная моя невзгода сейчас – голод. Но вы заставляете меня прежде отработать кусок хлеба… – Он со вздохом встал и начал растерянно доставать из карманов свои пестрые финтифлюшки, не зная, разумеется, что с ними делать. – Ваша взяла. Пойдемте поможете нести яства. – Я отправилась в кухню, по обыкновению бормоча: «И шестирукий Серафим на перепутье мне явился…» – Что-что? Шести… – …рукий. Отец так всегда говорил, когда помощь требовалась. Как мне сейчас. Там столько блюд. Плюс тарелки-вилки-рюмки-бокалы, вино, напитки, салфетки, скатерть. Будем праздновать день рождения близнецов! – Я поймала себя на том, что невольно жду и даже стараюсь добиться его улыбки – той самой, смущенно-сияющей, от которой у меня… Так. Все! Хватит. Пора наступать своей песне на горло – иначе она наступит на горло мне… Опыт, слава богу, имеется. Ели мы отчего-то в полном молчании. И пили молча, и чокались молча. И я не знала, радоваться этому или наоборот… И свеча, которую я зажгла, погасив верхний свет, не облегчила, а наоборот как-то усугубила ситуацию, добавив в нее искру ненужной двусмысленности. Неожиданно Илья заговорил. – Странная вещь… Отчего-то мне кажется, что вы больше похожи на Эмилию, чем… сама Эмилия… Я поперхнулась. Он кинулся стучать мне по спине, но я грубо отшвырнула его. – С ума сошли? Не колотить надо, а сжать с боков движением вверх! Все. Уже прошло… – Вот, запейте, – он протянул мне бокал колы. – Это… из-за меня? – При чем тут вы? – Из-за Эмилии? – Кто такая? – Эмилия Спесивцева. Ой… Я не должен был… фамилию… – Это не фамилия, а псевдоним. – А вы откуда знаете, о ком я говорю? – Он строго посмотрел на меня, и я – как ученица перед учителем – пролепетала: – Просто я так думаю… Для фамилии это слишком вычурно. Фифа какая-нибудь накрахмаленная? Старая дева? – Я попыталась вывернуться, но не уверена, что это было достаточно убедительно. – С чего вы взяли? Молодая дама, милая, с шармом – и вполне сексапильная. Я с ней по объявлению познакомился. Этим летом. – И даже встречались? – Мне едва удалось скрыть изумление. – Говорю же вам – нормальная страстная молодая женщина. А что тут удивительного? – Псевдоним слишком вычурный. До тошноты… – Тут я действительно впервые поняла, что псевдоним дурацкий. А мне казалось… – Это не псевдоним, а имя. Хотя она могла бы позволить себе и псевдоним. – Актриса? – Писательница. – М-да? И как пишет? – Классно! Некоторые стихи так и просятся лечь на музыку. – Групповуха? – И в том, как вы это сказали есть нечто… из того, первого письма. – А, так вы с ней еще и переписываетесь? – Мне стало нехорошо. – Нет. Только вначале. Она дала объявление в газету с номером абонементного ящика. И имя. Для Эмилии. Я написал. Что-то было в этом объявлении… Зацепило меня. Хотя я в эти дела не верю… не верил – и никогда не читал странички знакомств и уж, разумеется, не писал туда. Да и газета – не моя. Я желтую прессу… – Он взглянул на меня. – Надеюсь, что и вы? – И я. Хотя то, что вы мне сейчас рассказываете – та же желтая пресса. Дама с именем и фамилией дала объявление, и первый же ответивший уже рассказывает всему миру, какая она страстная, раскованная и сексапильная. – А вы, оказывается, феминистка! И праведница? – Какие глупости! – Я едва взяла себя в руки. – Плесните мне, пожалуйста, еще коньячку! – Уж и себе заодно. Можно? – Вы же не смешиваете? – Ну, такой день… За него можно и двумя плохими заплатить. – Он снова улыбнулся той улыбкой, но на сей раз ничего, кроме боли, я не почувствовала. – За Эмилию? – спросила я. – За вас! – Ну, как хотите. А я выпью за ту дурочку Эмилию, что поддалась глупым чувствам и послала объявление в газету, которую читают болтуны и распутники. – Я подняла рюмку и чокнулась с небесами. – Надеюсь, она вовремя вычислила вас и не влюбилась?! – За нее я не могу отвечать, а я – точно. Попался в сети… – Красотка? Высокая, кареглазая, с вьющимися черными волосами? – Точно. Так вы с ней знакомы? – Нет. Просто перечислила качества, противоположные моим. Чтобы определить ваш вкус. – Если так, – попали в точку. Но в даму с таким набором качеств я влюбился не благодаря, а вопреки. Скорее, нутро меня покорило. Женщина с темными волосами – то же самое, что мужчина – с белыми. На первом месте для меня – рыжеволосые, затем идут блондинки. И уж на худой конец… Но на первом – ры-жи-е! – Он улыбнулся, но я быстро перевела взгляд на свечу и успела защититься от очередного укола шпаги. – Слушайте, а вы – хват! Нигде своего не упустите?! Он промолчал. – Так. Надоели вы мне со своими эмилиями. Приступайте к работе. Зарабатывайте денежки! – Приказывайте. С фокусами у меня – туго. Но спеть под гитару или… стихи прочесть… Это сколько угодно. – Гитары нет. Отдала в мастерскую. А стихи… Что ж, пусть будут стихи. Только – хорошие. И не про собак. Не «Собаке Качалова» и не «У попа была собака…» Это, думаю, понятно? Илья вздохнул и начал читать. Волосы у меня на голове зашевелились так, словно из-под них врассыпную кинулись сотни меленьких мышат… – «Все наши несчастья – всего лишь предвестья благие. Все приобретенья – кассандры грядущих утрат. Изменится все… – …я пророчу, мои дорогие, Голодный наестся, в шелка обрядятся нагие, Ждет праведных нимб из червей и полынь на могиле, А грешников ждет наказанье… – …веселенький ад». Вам знакомы эти стихи? – Он был потрясен, но вовсе не смущен. – У меня хорошая память на все, что я когда-либо писала. – Только не говорите, что это написали вы. – Хорошо, не буду. – Значит, правда… Эти стихи – ваши. – Наши… Илья недоверчиво и изучающе смотрел на меня с полуулыбкой человека, который знает, что сейчас признаются во лжи, обернут все в шутку, и всем своим видом показывал, что он заранее прощает розыгрыш и даже рад поучаствовать в нем в качестве разыгрываемого лоха, – но я не оправдала его ожиданий. – Я написала их четыре года назад. К случаю. И не помню, чтобы разрешала кому-нибудь выдавать их за свои… Разве что Веньке. Он любил на мальшическом междусобойчике блеснуть строфой… – Братец? – Не поняла?.. – Венька – это ваш брат? Сына, который ходит на междусобойчики у вас не может быть, верно? – Мне двадцать восемь. Если бы в шестнадцать лет родила… Или в пятнадцать… – Муж? – Он как-то весь напрягся. – А что? Уж не собрались ли вы сделать мне предложение? Если да – напрасно потеряете время: я дала клятву верности Бородавчику. – Произнесла я это вслух, а про себя ругнулась: «Ну зачем я цепляюсь к нему? Только порчу все…» – Допустим, муж. Бывший. – И у Эмилии бывшего мужа Вениамином звали. – Он в упор смотрел на меня. – Ага… Значит, она и это присвоила. Еще что? Телефон? Адрес? Я должна знать: мне же в суд на нее подавать придется… – Вы серьезно? – Он переменился в лице. Это выглядело довольно забавно, потому что уголки его рта и так были опущены, а глаза, смешно и озорно подведенные, такими же и остались. – Да нет, конечно. Я же – нормальный человек. За свое авторство в мелочах бороться не буду. Ведь стихи – это мелочь: пять минут сосредоточенной связи с небом – и готово! Что судиться из-за десятка-другого стихов тому, кто за день-другой может написать пучок подобных. За воду сражаются, когда источник иссякает. – «Питер Брейгель был прав: мы по жизни бредем, как слепые…» – начал он. – «Слыша где-то вдали птицы райской призывную трель…» – продолжила я. – Значит, все-таки верно… – Он был уж слишком удручен. Мне захотелось утешить его. – Бросьте. Знаете что, Илья? Я – дарю ей эти стихи. – Как… дарите? – Он опешил. – Вот сейчас, при свидетеле Илье, вернее, при двух свидетелях: Илье и Олене, – заявляю официально, что отрекаюсь от всех присвоенных ответчицей Эмилией… Спесивцевой стихов – в ее пользу. – Вы шутите? – Да. У меня сегодня как раз подходящее настроение для шуток. – Я едва подавила рыдание. – Знаете что, молодой человек. Не знаю, любили вы когда-нибудь по-настоящему или нет, но если даже да – прислушайтесь к голосу человека, который перестрадал с мое: если бы у меня была малейшая надежда вернуть Бородавчика, раздаривая до конца жизни все написанное всем желающим, заметьте, раздаривая, а не продавая, – я корпела бы над письменным столом дни и ночи напролет, до рези в глазах и спазмов в желудке… – И снова мне удалось подавить рыдание. – Но небесам такая взятка не нужна. Им нужен Бородавчик. И им нужен мой Бородавчик… Сил на третий приступ не хватило – и я зарыдала, безутешно, по-вдовьи, – и никак потом не могла успокоиться. Илья беспомощно смотрел на меня. Потом побежал за водой. – Водки! – прохрипела я. – Она в дверце холодильника. И шампанского. Ерша хочу! И колбасы какой-нибудь. Или огурцов соленых. Там, в синей миске со стеклянной крышкой. И хлеба! – Пока он приносил требуемое, я постаралась взять себя в руки. – За вас! – Он выпил свою водку, не дожидаясь меня. И протянул мне кусок хлеба с колбасой и половинкой огурца. – За Бородавчика! – Я выпила водку, закусила бутербродом. – А это, – я подняла фужер с шампанским, – за вас! И за вашу Эмилию. Пусть все у вас будет хорошо. Вы оба – уверена! – этого заслуживаете. – Я выпила. – Не сомневаюсь, что она – отличная баба! Не могли вы, Илья, выбрать другую. Просто для чего-то ей понадобилось чужое. И она взяла его. И я рада, что это – именно мое чужое. Потому что я дарю ей его. Теперь оно – ее. Хочет, пусть берет. Пусть все всё берут. Потому что без Бородавчика мне ничего в жизни не дорого. Нужна квартира? Приходите живите. Нужны деньги? Сообщаю адрес: Петровского девять, квартира семь. Сервант, верхняя полка, кобальтовая вазочка… – … в форме сидящего медвежонка? Слезы мгновенно высохли на моем лице. И здесь я опоздала… Нет, ребята, это уж слишком… – Ага… Уже были? Уже брали? – Может, это – совпадение? – Он, кажется, был убит. – Погодите, погодите… Ничего не понимаю. А куда же делся тогда Бородавчик? – Не знаю… Мы были там полчаса. И потом – еще дважды. Я не видел собаки… – Часов в семь вечера, так? Начинаю соображать кое-что… В это время я выгуливаю Борьку. Полчаса – дойти до моря, полчаса там побегать, и – назад. Пока Сонька… М-да… Следующий вопрос дался мне трудно. – И что, вы там… кувыркались? На моей постели? – Но кто же мог знать… – Да при чем тут вы, Илюша? – Я задержала дыхание, чтобы сдержать вопль тоски, скорби, разочарования… Словно утопающий, которому бросили с вертолета спасательный круг, а он, счастливый, ухватился за него – и вдруг понял, что тот – из сахара. – Вы тут, ясное дело, ни при чем… – Я застонала. Он кивнул на бутылку, но я отрицательно показала головой. – Говорите, высокая, черноволосая, тоненькая? Он кивнул, не поднимая глаз. – И шрамик на подбородке? Крошечный, двойной? Смешной такой? Он снова не ответил. – Софья… Но зачем? Она без памяти влюблена в своего Вадима. И дети всегда при ней… Как она умудрялась? – Но зачем же она объявление дала, если замужем – и мужа любит? – В объявлении о брачных намерениях – ни слова, так ведь? «Для редких встреч, прогулок у моря, поездок по грибы и на рыбалку, игры в покер… – … и настольный теннис… Так это – вы? – Естественно. Это я – одинокая, а Софья замужем. Именно ее близнецов вы должны были сегодня развлекать. Вот это была бы встреча… – Подождите, Лу. Давайте разберемся. Вы – Астрид Лу. Людмила. Люся. Но никак не Эмилия. А в объявлении… – Ну и что? Ведь и она – не Эмилия. Я хоть девичью фамилию своей матери использовала. Спесивцева. Да и… не хочу я ничего объяснять! Эмилию выдумала для конспирации. И телефон поэтому не дала. Только абонементный ащик. Своего у меня нет, вот и попросила Софью… Лучшую подругу… Пару-тройку раз она передавала мне письма. Все – какие-то сопляки или двинутые. Я даже встречаться с ними не пошла… – Просто сериал какой-то получается. Бразильский или аргентинский… – Да, сериал… – А сама подумала: скольких же ты, подружка моя верная, до меня не допустила? Отборные, небось… Ни себе, ни людям… Ну, голубушка, отдыхай получше, набирайся сил. Они тебе пригодятся по возвращении. Это я тебе обещаю… – Давайте, Люсенька, выпьем?! – Он улыбнулся той самой улыбкой, – и я вспомнила: однажды, в поезде, мимо нашего купе прошла девочка – и улыбнулась. И что-то такое было в этой улыбке, что все купе осветилось, и все заулыбались, и тихое тепло и блаженство наполнило душу… По-моему, не одной мне. Я эту девочку часто вспоминаю. Что с ней? Где она? Кого согревает и освещает? А если ее уже забрали, кому в наследство досталась эта улыбка? – Выпьем, говорите? А, давайте! И поужинаем снова. С разговорами. С тостами. – … с брудершафтами… – Почему бы и нет? Илья занялся приготовлением холодного стола, а я разогрела жаркое, жюльены с грибами и кальмарами, вытащила из бара дорогие коллекционные вина и коньяки… Ну, я тебе покажу! Ты у меня долго помнить будешь эту поездку, верная моя и заботливая… – За вас! – Я улыбнулась ему. Не потому что мне было радостно, а чтобы снова увидеть ту его улыбку. И увидела! – За вас… Мы чокнулись. – А давайте… – Давайте… Мы скрестили наши руки – и выпили. И поцеловались. И еще… И снова выпили. Только каждый – из бокала другого. И снова поцеловались. А потом пили по очереди сначала – из его бокала, а потом – из моего. Я швырнула свой в раковину и протянула руку к его бокалу, но Илья опередил меня, наклонился, положил бокал на пол – и раздавил его ногой. – Вы знаете, что это означает? – засмеялась я. – Конечно, серьезно ответил он. – Теперь нет меня отдельно от вас, и нет вас отдельно от меня. Есть мы… – Он обнял меня. – Не помню, от кого я сегодня слышала, что он не куролесит, когда выпьет? Илья улыбнулся, и родинка над левой бровью шевельнулась точно как у Бородавчика, когда я ласкала его. «А может…» Илья закрыл мне рот поцелуем. – Это я, – сказал он. – Я вернулся. Волшебная палочкаОн ждал этого десять лет. Десять лет и шестнадцать дней. Представлял себе – в лицах, в деталях – как они войдут, как заставят его подняться, как будут прятать глаза, словно стыдясь того, что именно им выпало сообщить ему эту черную весть. Последнюю в его жизни. Поэтому, а еще – чтобы он не заметил в глубине этих сочувствующих глаз искру откровенной радости от того, что иногда, пусть редко, но все же в этом мире торжествует справедливость. Он был готов к этому все десять лет. Он научился управлять мышцами своего лица, ему хотелось, чтобы ни один мускул не дрогнул, когда ему сообщат это. Много раз в его воображении представала одна и та же картина: он просыпается от зловещего грохота и лязга открываемой среди ночи двери; они молча входят, молча становятся полукругом и повелительным жестом один из них заставляет его встать. Затем суровым голосом оглашает решение верховного судьи, отклонившего последнюю апелляцию, а он хохочет им в лицо и просит принести тарелку наваристых щей, пахнущих детством, домом и матерью, а еще – бутылку водки и пачку папирос. Не сигарет, а именно папирос, которые курил отец, а за ним и все те нетрезвые однодневки, которых его вынуждали называть ненавистным ему словом «папа». В реальности все прошло так, словно игралась пьеса, автором которой был он. Актеры действовали безукоризненно, только голос главного героя беспомощно дрогнул в самом неподходящем месте. – Вам нужен священник? – Пусть придет. – (Вот тут-то голос-предатель и дрогнул). Они оставили его, и в тот же миг дверь распахнулась снова. – Ты звал меня, сын мой? – Вас неверно информировали, – холодно произнес он, считая, что уже справился с чувствами. Но рыдания вдруг самовольно вырвались из его сердца, и он с воплем упал в ноги святого отца. – Почему сегодня? Ответьте мне, вы, представитель Всевышнего на земле! Дайте мне еще один месяц! Неделю! Хотя бы день! – Зачем тебе день, сын мой? Он пролетит, как предыдущие, и завтрашнее утро наступит так же неотвратимо, как и сегодняшнее. День нужен тому, кто мечтает спастись – и имеет шанс! – Что это значит? Спастись – смертнику? Тому, кто слышал окончательный приговор и знает день и час предстоящей казни? Вы отвечаете за свои слова?! – Наша судьба вершится на небесах! Не в канцелярии Верховного судьи, не в камере осужденного на смерть, не в наших сердцах – на небесах! Но ты исчерпал терпение Всевышнего. Ты погубил столько невинных душ, что у тебя шанса нет. Почти… – Почти? Значит – все же есть? Пусть один на миллион, пусть – на миллиард, но – есть? Дай мне его использовать! Дай мне сутки, святой отец, и укажи путь. Не отрекайся от меня, ведь и Спаситель наш простил все наши грехи. Простил – и взял на себя… – Как знаешь. Но мы оба понимаем, что это – просто уловка. Попытка отсрочить час казни. Ты боишься попасть в ад, хотя там будет куда приятней, чем было тебе тут в эти последние десять лет. – О каком шансе ты говорил? – О добром деле, которое ты совершил однажды бескорыстно, поддавшись редкому гостю в твоем сердце – жалости. – Этого не может быть! Я никогда никого не жалел, но ведь и меня никогда… никто… – Я дам тебе выйти отсюда. Ты должен за сутки найти хоть кого-то, кто вспомнит тебя добрым словом. Хоть одного человека. А если не сумеешь – позвони мне, и я укажу тебе последний адрес. Думаю, не стоит говорить тебе, что бежать бессмысленно. Некуда и незачем. Не трать время – ищи свой шанс! С Богом! Священник перекрестил его и вышел. *** Солнце ослепило его, слезы иллюзорной воли, призрачной надежды и реальной, ощутимой веры во всемогущество Главного Судьи Вселенной хлынули из его глаз, на миг лишив зрения. Он машинально сунул руку в карман куртки, и неожиданно для себя обнаружил там две пачки сигарет, носовой платок – и деньги. Их было столько, что можно было не считать. Но, конечно, меньше, чем стоил бы самый дешевый билет на самолет, даже имей он при себе паспорт. скачать книгу бесплатно |