banner banner banner
Когда отверзаются небеса. Рассказы
Когда отверзаются небеса. Рассказы
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Когда отверзаются небеса. Рассказы

скачать книгу бесплатно

Когда отверзаются небеса. Рассказы
Елена Викторовна Гвозденко

Загадочная русская душа… Какие тайны скрывает наше прошлое? Какие верования, обычаи, традиции и теперь, через много поколений, живы среди нас и влияют на нас? Книга «Когда отверзаются небеса» Елены Гвозденко ? это сборник рассказов, написанных по оригиналам материалов этнографического отделения библиотеки Русского географического общества. Писатель погружает нас в бытовую жизнь эпохи, когда общинность, вера в справедливость, наказуемость зла определяли весь житейский уклад. Народные «юридические» традиции, уроки «маркетинга» от офеней, секреты семейной жизни, необычные способы родовспоможения, выхаживания детей – об этом и многом другом вы узнаете, прочитав, не отрываясь, книгу, написанную стилизованным, но живым и красочным языком.

Елена Гвозденко

Когда отверзаются небеса

Рассказы

Иллюстрации Александра Гвозденко

Москва

Издательство

Российского союза писателей

2016

Историю возникновения маркетинга специалисты относят к середине XIX века, правда, некоторые утверждают, что он возник в Японии в самом конце XVII века. История русских офеней началась в XV веке. Странствующие коробейники обладали уникальными навыками продвижения товара, сочетая торговое искусство с поистине сценическими талантами.

«Хороший товар сам себя продает, а вы попробуйте продать книжку бедному неграмотному крестьянину. Вот тогда вы – настоящие офени, ? напутствовал старик новобранцев. ? Умелый коробейник наперед покупателя знает, что ему требуется. Покупать не принуждайте, а внимательно смотрите, на что взор опустит, то и славить начинайте. Опять-таки, бабам требуется всё загадочное, таинственное, им гадания да разные любовные штучки предлагай. А пожилой бабе приличнее про жития святых рассказать. Пусть снох уму-разуму учат», ? наставляет учеников герой рассказа «Как Емеля в офени ходил».

По Высочайшему повелению императора Николая I в 1845 году в России создаётся Русское географическое общество, главная цель которого «собрать и направить лучшие молодые силы России на всестороннее изучение родной земли». Жажда познания своего народа, его мировоззрений, самобытности, традиционного уклада, верований и обрядов, жажда понять загадочность его души породила всплеск интереса к этнографии.

Знаете ли, кого заставляли целовать пятку покойника? Как не просто выявить вора, но и навсегда отбить у него тягу к посягательству на чужое добро? Какие способы родовспоможения использовали наши предки? Кого называли хозяином кладбища? Что скрывал обряд похорон кукушки?

Таинственный, загадочный мир обычаев, традиций, верований, мир, к которому с таким интересом обращаемся мы сегодняшние в поисках самих себя.

Когда несколько лет назад я открыла для себя библиотеку Русского географического общества, я и подумать не могла, что знакомство с документами, написанными непрофессионально, скупым описательным языком, зачастую полуграмотными собирателями материала, так увлечёт меня, что подвигнет к созданию цикла рассказов, главная цель которых – популяризация забытой старины, таинственного мира, заселённого русалками, лесовыми, оборотнями, различными духами, сказочного мира чуда. Но в этом мире так сильна жажда справедливости этого чуда, неизбежности поругания зла. Мир отверзнутых небес.

А живая история, без сиюминутных оценочных суждений, без конъюнктурной шлифовки, помогала осознанию нашей идентичности, пониманию нас сегодняшних.

Русалкин наказ

После Троицы на Руси начиналась русальная неделя. По преданию, в эту неделю русалки выходили из омутов, завивали кроны берёзок, делая себе качели, ловили и одурманивали добрых молодцев. В эту неделю купаться не ходили, боялись, что утащат к себе на дно.

В зелёные святки устраивали игрища, завершая весенний цикл.

Солнце клонилось к закату. Лёгкий прохладный ветерок сдувал духоту летнего дня. На дровах у битого овина сидели вдовец Тимоха и его зять Микола. Тимоха вдовствовал уже шестой год, и сестрица Анисья мечтала наконец оженить бобыля. И вот теперь, под предлогом проведать крестника, она выманила братца на гулянье по поводу Троицы. За праздничным столом оказалась и «кума Василиса», крепкая молодая вдова. Анисья будто бы случайно усадила куму рядышком с братцем. Но Тимохе такое соседство пришлось не по нраву.

? Что ты в самом деле сватьей-то заделалась? ? прошептал он сестрице, изловив её в сенцах. И не дождавшись ответа, хлопнул дверью. Микола нашёл его у овина.

? Слышь, поют-то как красиво. В деревню с гулянья возвращаются, ? завёл он разговор.

? А что им не гулять? Самое их время, ? отозвался родственник.

? Долго ты вдовствовать-то будешь? Не зазорно тебе? Чай, деньги-то, извозом скопленные, на племяшей ушли? А мог бы и своих поднимать. Небось, брательник даже рад, всё в его семью идёт?

? Мог бы!? зло прикрикнул Тимоха. ? Мог бы, кабы Акулина в прорубь не бросилась. И себя, и ребятёнка сгубила. Она ведь первенца нашего носила. Да меня вместе с собой в той проруби утопила, сердце моё.

? Ну-ну, остынь. Чего ж ты себя-то казнишь? Сказывали, поскользнулась. Уж сколько годков-то прошло, пора и новую жёнку брать.

? Много ты знаешь. Поскользнулась… Помнишь мордовочку Налку из Дубровки?

? Это какую же? И почему спрашиваешь?

? Давно я эту Налку приметил, она ещё в девках была. Караулю её, когда к обедне идёт, а сам-то уж венчанный. Акулинка моя и виду не подавала, тихая она, всё тенью по двору да дому ходила. Видно, казнила себя за то, что сразу понести не могла. Мы же почти пять лет прожили без детей-то. А я и не замечаю её, обвенчался и обвенчался, не щемило, не болело. А к Налке, поверишь ли, по ночам в Дубровку бегал. Плохо они с матушкой жили, плохо. Что бабы одни без мужика? Голодали дюже. Я ей гостинцы всё носил. С промысла извозничьего не Акулинке, а Налке подарки возил, о ней тосковал, о глазах её тёмных, о фигурке, как у мальца. Она же среди мордвы страшненькой слыла. У них ведь первые красавицы те, у которых ноги толсты. А Налка, как пташка мелкая. Да и с чего ей бока нагуливать?

? Ишь ты, не знал я, ? Микола прищёлкнул языком и полез за кисетом. ? А как же тесть-то мой, как Поликарп Лексеич?

? Судишь, ? ожог взглядом Тимоха. ? А ты не суди, не суди. Вон вы с Анисьей живёте справно, полон дом ребятишек. Откуда ты тоску мою понять-то можешь? Я шестой годок спать не могу, шестой годок. А батька… Да что батька. Пригрозил я ему тогда отделением, он и замолчал.

? А что тогда случилось, ну когда Акулинка… ? Микола не договорил.

? Что тогда? А тогда я бар катал, так вот в одном постоялом дворе услыхал, что Налку за мальца одного сосватали. И знаешь, говорили об этом так, что дух у меня занялся. Смеялись скабрезно. Не помню, как довёз седока своего, не помню, как в Дубровке очутился, как ввалился медведем в избёнку Налки. Помню только, что сидела она за работой, а увидев меня, вскочила, испугалась. Плакала, говорила, что сватовство это для неё подарком должно быть, что семья Никая – семья богатая. Я тогда всё понять не мог, как у них зрелую девицу за ребёнка отдают? Спросить пытался, а она мне с каким-то смешком, мол, что за беда, вырастет когда-нибудь. А пока расти будет, мы с тобой ещё намилуемся. Оторопел я от слов таких, схватил её в охапку…

? Неужто?

? Да помутилось всё, только вижу свою Налку в объятиях другого. Но в тот раз я понял, что пташечка моя не мне одному песенки свои пела. Развернулся я и опять на промысел уехал. А молва уже и до нашего дома добралась ? видели, как к Налке подъезжал. Наутро Акулинка стирку затеяла. Матушка рассказывала, что тихая она в то утро была сильнее обычного, будто не в себе. И так же тихо собралась к речке бельё полоскать.

? Ну чего ты теперь? Уж столько лет минуло.

? Не видел я Акулинки, не разглядел. В постель одну ложились, а не чуял. Вот сейчас бы встала, кажется, всё бы для неё сделал. Я в тот раз Налке полушалок привёз. Не даёт покоя мне тот полушалок, все цветы алые на нём помню, всё представляю, как Акулинушка похорошела бы, если бы на голову свою надела.

? А что Налка? Как она теперь?

? Я особо и не спрашивал. Младенчик-муж теперь вырос, грехи прикрыл. Но пока ребёнком был, Налка уже двух детишек прижила. Вот такие дела. Нет мне жизни без Акулинушки, не могу я другую жизнь тоской своей поганить. Ты уж объясни Анисье, да только всё-то не рассказывай.

? Постараюсь, братишка, да только зря ты так, может, оно и наладилось бы.

? Это вряд ли, ? Тимоха решительно поднялся и засобирался домой.

? Куда же? Стемнело, а тебе пять вёрст идти. Ложись где хочешь. Хочешь ? в избе, а хочешь ?на сеновале.

? Нет, не уговаривай. Пойду я.

? Подожди, запрягу, отвезу, ночи-то русалочьи.

? Будет тебе бабьи сказки-то пересказывать, ? усмехнулся Тимоха, затворяя за собой калитку.

За околицей тишь, парни да девки по улице деревенской разбрелись, русалок страшатся, лишь ветерок травой шуршит, запахи цветочные разносит. И от запахов тех пряных кружилась голова у Тимохи. Вспоминал, как в хороводах с Акулинушкой ходили, как смотрела она на него глазками ясными, будто вода родниковая. Аккурат на Троицу тогда и сговорились, по примете ? к жизни долгой и счастливой. Не сбылась примета. На Акулинку батька указал ? уж больно по нраву была им девушка. А Тимоха и спорить не стал, не знал он про любовь, не верил, думал, россказни всё, вроде сказок. Что за любовь? Мамке вон помощница нужна, да и детки опять-таки, детки должны быть. Недельку и похороводились, а потом сватов заслали. А уж к Покрову женой ввёл он её в дом свой. Ввёл, да забыл. И вот теперь все шесть лет по крупицам собирал. Вспомнил, что пахло от Акулинушки чем-то пряным, будто чабрец и полынь в руке перетереть сразу. Вспомнил, что любила она напевать тихо, так, чтобы никто не слышал. А песенки всё печальные. Вспомнил, как встречала его в сенцах, торопясь сообщить о том, что ребёночка под сердцем носит. Как прижалась тогда к его груди и застыла, будто боясь, что радость с ней не разделит, боялась в глаза мужа глянуть.

Брёл Тимоха к темнеющему впереди леску, а сам думал: хорошо бы в такую ночь Акулинушку русалкой встретить. Ведь говорят же люди добрые, что утопленницы непременно на Русалочью неделю из воды выходят да на берёзках качаются. Акулинушка любила берёзки. Эх, кабы встретить, он и сопротивляться бы не стал, пусть забирает к себе, на дно, без неё всё одно не жить.

Вдруг услышал Тимоха, догоняет кто? Обернулся ? пуста дорожка. Как к леску направился, снова шаги, всё ближе, ближе. Повернулся, видит: бабонька в холст замотана. Остановилась, не приближается, но будто манит за собой. «Акулина», ? позвал Тимоха, но незнакомка молчит, лишь рукою манит. Повернулся он и пошагал за ней прямо по полю. Шёл, ног под собой не чуя, а бабонька впереди, не идёт – плывет. И от тела лунный свет отражается. Так дошли до берёзки, что на меже выросла. Хотел было Тимоха схватить свою попутчицу, а она лёгкой птицей из-под руки выпорхнула, да в кроне спряталась.

? Акулина, ? вновь позвал Тимоха, ? ты ли это?

А из кроны слышится лишь пение:

У моей подруженьки косоньки зелёные,

У моей подруженьки белый сарафан.

Некому подруженьке расплести те косоньки,

Некому подруженьку в хоровод вести, ? песенка, которую его Акулинушка напевала.

Не выдержал Тимоха, на колени упал, плачет. А Акулинушка тихо с берёзки спрыгнула, рукой холодной по голове поглаживает, приговаривая:

? Холодно мне, любый мой, холодно. Слёзы твои студят. В одну только ночку суждено нам свидеться, не плачь, а слушай. Не сама я тогда в прорубь прыгнула. Плакала всю ночь, от слёз краёв не видела. Не казни себя. Смотри, что у меня есть, ? русалочка развернула полушалок, тот самый, что Тимоха Налке привёз, да жалел позже, что не жене. Тот самый, с алыми цветами по голубому полю. ? Украла я у неё. Знаю, что моя это вещь.

? Акулинушка, лю?бая…

? Молчи, молчи, всё знаю, знаю, что полюбил меня. Жаль только, после. Мало у нас времечка. Ты слушай, что скажу. Негоже от судьбы своей бегать, слёзами меня студить. Вот тебе зарок мой. По зиме, как поедешь с извозом, судьбу свою встретишь, я знак подам.

? А как же ты? Как ребёнок наш?

? О ребёнке не спрашивай, сам потом поймёшь. Ну прощай, любый, не держу я зла, ? промолвила и растаяла без следа, будто и не было её, будто только снилась.

С первым морозцем отправился Тимоха к знакомому хозяину, что снабжал его седоками за небольшое вознаграждение. На ладной тройке с бубенцами, в новом кафтане да барашковой шапке мчал подальше от невесёлых дум, подальше из опостылевшего дома. На ярмарке всегда работа ждёт – купчишки, управляющие, подьячие. Не вёз ? летел Тимоха. Мелькали перелески, пустынные поля, мелькали деревни и города. А Тимохе только в радость, дорога тоску гасила, сердце жизнью наполняла.

На постоялом дворе за большим самоваром раскрасневшиеся с морозу сидели обозники. Встречались и знакомые лица. Тимоха поздоровался, присел рядом. Разомлел от чая, расслабился, стал прислушиваться к разговорам. Говорили всё больше о лошадях, о лихих людях, что подстерегают извозчиков на глухих дорогах, о ценах на овёс, о многолюдности ярмарки.

В разговоре кто-то упомянул, что хромого Митьку ещё по весне прирезали на почтовом тракте вместе с купчиком, которого вёз. Этого Митьку знали многие. Семья его выгорела, когда он был ещё мальцом. Кто-то из родителей успел выбросить ребёнка из горящей избы. Жизнь спасли, но он так и остался хромым. Он рано прибился к извозчикам, работал сначала на хозяина, а потом и свой экипаж завёл. В зрелых годах за Митьку сосватали такую же сиротку. Семья жила бедно, перебиваясь с кваса на воду.

Кто-то из обозников предложил вспоможение вдове собрать. Сговорились, пустили шапку по кругу. Потом перечли да поручили Тимохе отвезти. Он ? такой же вдовый, ему сподручней, а им не с руки денёчки золотые терять. Дома детки малые гостинцев ждут.

Тимоха спорить не стал ? с Митькой они приятельствовали, он часто о своей Настюшке говорил. Накупил гостинцев да откладывать не стал, отправился в село, где Митька проживал. Голова горела, будто вся его былая печаль-тоска с новой силой вспыхнула. Но всё больше не о себе мысли были, а о той, к которой ехал – как ей одной живётся, как она пламень в сердце гасит?

Ветхую избушку со щербатой соломенной крышей угадал сразу ? уж больно убогонькое жилище. Казалось, дунь ветер посильнее, и разметёт, разнесёт по свету, и следа не останется. Вместо забора – обломанный плетень, в низеньких окошках еле теплится свет. Постоял за дверью, не решаясь войти. Сердце в груди так и прыгало. Выругался за собственную нерешительность, услышал за дверью лёгкие шаги в ответ на свой стук. Женщина, увидев незнакомца, ойкнула, бросилась к лавке, накинула на плечи полушалок. Тимоха обомлел. Тот самый, с алыми цветами по голубому полю. Встретился глазами с хозяйкой. Батюшки-святы, акулинины родники в них бьются.

? Я тут помощь привёз. Извозчики собрали, ? Тимоха протянул свёрток и мешок с гостинцами.

? Благодарствую, ? Настасья поклонилась в пояс.

? Как справляетесь без кормильца-то?

? Потихоньку. Мальца вон жаль, всё по бате тоскует.

? Мальца? Разве у Митька дитё осталось? Не знал, ? Тимоха не сразу заметил мальчишечку в ветхой рубашонке, прячущегося за занавесом. ? Который годок ему минул?

? Да уж пятый.

? Пятый?

В голове Тимохи прозвучал голос русалки: «О ребёнке не спрашивай, сам потом поймёшь».

? Пятый, ? повторил он. ? Иди сюда, не бойся.

Малыш робко подошёл к Тимохе, протянул тонкие ручки и тихо не то спросил, не то позвал: «Батя»…

Любостай

По народному преданию, Любостай – слуга сатаны, который уводит души скорбящих. Он влетает в дом огненным шаром, принимает обличье потерянного супруга и искушает дьявольскими ласками. Если жертва не излечивается от тоски, то через несколько месяцев Любостай уносит её душу в ад.

Городила вьюга заносы, взбивала сугробы, стелила постель, щедро сыпала новых перьев на ложе ? не брачное – смертное. Яблонька под окном ? баловство ? оголилась, сдул с неё ветер стылый одёжку зимнюю. Почернела яблонька, сиротка неприкаянная. Мело, мело, будто хотело все следочки Ванечкины стереть, дух его с родного надворья выветрить. А двор-то всем дворам двор, загляденье, право слово ? всё ладненько, крепко, твёрдой рукой сбито. Студёным пологом укрывало постройки хозяйские, поленницу, аккуратно сложённую, стога сена для коровушки. И казалось Катерине, что не стало света белого, кругом один лишь снег полотном савана. Чудилось, что не в избе она тёмной, а в сугробе. Холодит душа, замерзает, замерзает.

Дверь скрипнула, и в горницу вошли, вплыли светлым облаком посетители.

? Ой, беда! Печь не топлена, мальцы голодные на лавке воробушками. Горюешь всё. Аль не совестно? ? Федора Наумовна, едва стряхнув снег с накинутого на плечи тулупа, бросилась к внукам. Пятилетняя Настёнушка и трёхлетний Микитка, завидев бабушку, ожили, захныкали.

? Который день всё у окна сидишь, Катерина? Ивана не вернёшь, ? продолжала мать поучать дочь, раскладывая на столе нехитрую снедь. ? Теперь деткам своим и за мать, и за батьку должна быть, а ты совсем хозяйство забросила. Хорошо, соседская Грунька прибежала, сказала. Мы с отцом сразу лошадку запрягли да к вам отправились.

? И то. От соседей стыдно, скотинку вашу который день люди чужие обихаживают, ? подал голос Дементий Степаныч. Пока жена хлопотала у стола да обтирала ребятишек, он успел наносить дров и затопить печь, а теперь по-хозяйски осматривал входную дверь, что-то прибивая, прилаживая. ? Ишь, избу выстудила. Детей поморозишь.

Катерина как сидела у темнеющего окна, так и осталась сидеть ? ноги словно отнялись. Она смотрела сухими глазами на родительские хлопоты, смотрела, как одевают и уводят её детей, слышала, что отец посулил прислать назавтра в помощь младшего неженатого брата и молчала. Ну и правильно, пусть едут, нельзя детишкам в могиле, под одним с ней похоронным пологом.

А ведь совсем недавно счастливее Катерины никого на свете не было. С тех пор, как встретила своего Ванюшку, ни на день глаза не гасли. И чем приглянулась-то, до сих пор понять не может. Сколько себя помнила, всё в работе ? одиннадцать детушек у родителей, а она дочь старшая. С раннего утра до поздней ноченьки хлопотала по дому. Бедно жили, голодно, детей на квасе поднимали. Недосуг было Катерине по хороводам бегать, на вечёрках с девушками песни петь да на святках женихов загадывать. И не думала о женихах-то, а тут сваты, да от кого. От Ваньки, при встрече с которым деревенские девушки стыдливо глазки опускали. Что и говорить, видный жених, ладный, десять вершков росту[1 - Вершок ? старинная мера длины, равная ширине двух пальцев (указательного и среднего), 4,44 см. Интересно, что счёт вёлся после двух аршин обязательных для взрослого человека. В аршине 71 см. Когда говорили, что рост десять вершков, то это означало, что рост составлял два аршина и десять вершков. Таким образом разговорное о росте в 10 вершков означало, что рост составлял 187 см.], а глаза добрые-добрые, выдают улыбку, что в усах прятал. Родители и не чаяли такого жениха для своей дочери, не готовили её в невесты, не рядили в одежды праздничные, не до того было. Ванечка всё сам справил, две деревни три дня пировали. Да и то, хозяйство у жениха крепкое, от отца досталось ? отец-то уж лет пять тому занедужил и помер, оставив жену и сына.

Первые годы в замужестве чудились Катерине сказкой. Гостинцы, наряды ? не скупился Ванечка, разодел, как купчиху какую. Бабонька раздобрела, округлилась, а вскоре и понесла. Прасковья Федоровна, свекровушка, только радовалась, на молодых глядючи. Но недолго с ними прожила ? дождалась Настюшку, на руках подержала и дух испустила.

И с тех пор будто тоска какая закралась в сердце молодухи, всё точит, не даёт покою. Чудится ей, что охладел к ней Ванечка, что сторонится её, бежит из дому. Стала она примечать, сплетни разные слушать, с соседками судачить, как мужа с изменницей подловить. Капризной стала, сварливой, в делах хозяйских былой прыти нет. А хозяйство-то большое, знай, поворачивайся. Тут ещё и Микитка народился ? детки малые догляд требуют.

В ту зиму Иван в первый раз отправился в город, прибился к деревенским извозчикам, стал обозником.

Тяжело пришлось Катерине, хоть и взяла в помощницы соседскую Груньку, но без мужика и зимой еле управляешься. Пока скотинку обиходишь, пока дела бабские сделаешь, день и прошёл, он зимой коротёхонек. А ночью на стылой постели чудилось бабоньке дыхание милого. Вспоминала руки его сильные, губы жадные, аж дыхание перехватывало, горячий ком в животе перекатывался. И тревога уснуть не давала: вдруг он там другую нашёл, городскую, сладкую.

На масленицу приехал Иванушка с гостинцами-подарками, с барышами, что в сундук спрятал. В первую же ночь сжал Катеринушку, духом своим укутал да так и не отпускал до утра. Счастливой встречала бабонька солнце рассветное, счастливой и год весь жила. Только к зиме стал опять собираться Ванечка на извоз. Она его отговаривала как могла, да только решил мужик в купцы выбиваться, знать насмотрелся в городе на иную жизнь. Обещал на блины приехать, но не приехал, привезли.

Как случилось, что отбился он от обоза, что повёз седока, а затем возвращался затемно да попал в полынью, никто не знает. Только выловили Ванечку уже застывшего. В той полынье и душу свою утопила, нет у неё души теперь.

Труден вдовий век, слёзами смочен. Эх, Ваня, Ваня, как ей одной-то, как в постель ложиться, ту самую, в которой ты обнимал, прижимал к груди своей крепкой? Не слушают её ноженьки, да и не нужны они ей ? не коснётся рука твоя коленочек, не придавит властно. Зачем, Ванечка, зачем ты не послушал? Что тебе в капитале том, разве в нём счастье? И зачем ты выбрал-то Катеринушку, раз так рано оставил, бросил с изменницей лютой – Смертушкой?

Соседская Грунька зашла в сени за подойником, а за дверью шум, грохот. Влетела в избу, в полумраке и не разобрать ? Катерина по полу катается, вокруг горшки битые, вспоротая перина сугробом посреди горницы. Беда.

* * *

Утро выдалось ясным, морозным, будто и не лютовала накануне буря, не топила деревню в снежной каше. У колодца бабы о своих делах толковали, про отёлы, про скорые весенние хлопоты. Скрипел ворот, цепочка вторила, не спешили бабоньки к делам утренним. Выскочила Грунька за ворота и бегом припустилась, только валенки батькины в сугробах вязли да вёдра стылые по ногам били. Подскочила растрёпой к колодцу, вытянула мордочку и прошептала: «К Катьке-то Любостай шастает».

Разом притихли бабоньки, смотрят на девку с недоверием: Грунька она такая, и соврёт ? недорого возьмёт. А девчонка продолжает, торопится:

? Чай, своими глазами видела. С тех пор, как деток родичи увезли, с тех самых пор и шастает. И то ? враз успокоилась, меня гонит, мол, не нуждаюсь больше. Сама ходит скотинку обихаживать. И веселая, не поверите, всё песни поёт. А намедни решила я доглядеть. До темна по улице бродила, вижу: шар огненный по небу летит и аккурат к избе Катькиной. Не успела я хорошенько рассмотреть, а он нырк в трубу! Вот так-то.

Зашушукались бабы.

? Не след те, Грунька, за такими вещами следить, девка ещё, рано, ? не упустила случая пожурить старая Акимовна.