banner banner banner
Эскиз души. Сборник рассказов
Эскиз души. Сборник рассказов
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Эскиз души. Сборник рассказов

скачать книгу бесплатно

Эскиз души. Сборник рассказов
Елена Гвозденко

Эта книга вряд ли вас развлечет. В ней нет готовых советов. Это всего лишь попытка призвать вас к диалогу, к разговору с собственной душой.

Эскиз души

Сборник рассказов

Елена Гвозденко

© Елена Гвозденко, 2018

ISBN 978-5-4490-2939-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Деточки

У Александры Петровны, местной юродивой, выкрали смертные. Старушку со второго этажа тихой пятиэтажки знала вся округа, и все за глаза иначе как юродивой не звали. Юродивая, юродивая и есть. Сгорбленная фигурка, посеревшее, стертое от забот лицо, выцветшие до бездонности глаза из-под низко повязанного платка.

«Деточка, котейку не возьмешь?» – обращалась она ко всем прохожим, задержавшим взгляд на этой пришелице из прошлого. Она ко всем обращалась «деточка», робко и цепко разглядывая.

«Деточка, возьми конфетку», – выуживала она спрятанное в складках одежды слипшееся угощение. Обычно «деточки» брезгливо морщились и спешили спрятаться от дарительницы. Но «деточки» постарше любили Александру Петровну. Она никогда не оставалась в одиночестве на дворовой скамейке. Стоило ей присесть, пристроив рядом лукошко с очередной, подброшенной к дверям ее квартиры, котейкой, как тут же оказывался кто-то из соседей.

– Нынче Михалыч юродивой исповедовался.

– Люська-то два часа со старухой просидела, знать беда у девки, – шептались в кухнях.

А уж с самым сокровенным шли в маленькую пыльную квартирку, пропахшую лекарством и кошками.

Она умела слушать. Не молчать, нет, именно слушать, слегка покачивая головой. Спутанная кисея платка еле заметно раскачивалась в такт. В некогда бесцветных глазах зарождались новые краски, и говоривший то тонул в небесной бесконечности, то нырял в черную бездну.

– Деточка, – касалась она собеседника сухим скрюченным пальцем осторожно, будто боялась спугнуть, – деточка, нелегко тебе, время такое, трудное, обманчивое. Уж как в нем себя отыскать, не ведаю, да только знай, есть Любовь, есть. И беда твоя дана, чтобы Любовь эту разглядеть. Увидишь, тоска твоя исчезнет.

Юродивая, по местным меркам, появилась в доме недавно, лет пять назад в маленькую квартирку ее перевезли то ли дети, то ли внуки. Перевезли, а сами исчезли, растворились в безграничности суеты. А Александра Петровна осталась бродить по шумящим улицам, пристраивать бесконечных котят, оставленных у ее порога, кормить наглых городских голубей, косящих кровавыми глазами и слушать, слушать, слушать. Впитывать в себя чужую боль, втягивать, оставляя взамен материнское «деточка».

Подруг у нее не случилось. Нет, сначала местные дамы пытались завязать дружбу, ходили с домашней выпечкой в гости, по привычке сплетничали, ожидая, что новенькая проявит интерес к тайной жизни дома, но юродивая всегда молчала, приговаривая «деточки-деточки». И не было в том осуждения, лишь какая-то печаль огорчения, настолько щемящая, что гостьи спешили ретироваться. А потом натужно смеялись над «ненормальной» во время своих «кухонных сейшен».

И такую-то старушку ограбили. И кто? Банда оголтелых подростков, которую побаивались даже местные качки, молящиеся «железу». Тринадцатилетняя Эльвира из тридцать пятой квартиры, предводительница и вдохновительница детской группы, держащей в растерянности и страхе округу. Сколько разбитых машин, покалеченных котят, подпаленных дверей, да и просто, случайно прилетевших камней в окна, а то и головы, сколько мятых, мокрых от пота купюр отнято из детских ручек.

– Не, они реально отмороженные, что с них возьмешь, – шумел двор.

– Да прижать надо Светку, мамашу непутевой Эльки, пусть убираются из дома.

– И ведь что, поганцы, удумали, овечками прикинулись, позвонили в дверь, попросили котят показать, мол, родители разрешили взять. Пока старуха умилялась деточкам, Элька и нашла денежки.

– А много было-то?

– Тысяч пятьдесят.

– У нее же пенсия маленькая, больше не собрать.

– Эх…

Это «эх» растекалось по двору, путалось пыльными клубами под колесами припаркованных машин, змеилось по разбитым тротуарам: «эх».

– Да сколько мы эту шпану малолетнюю терпеть-то будем, – Колька, местный крепыш, рванулся к подъезду, увлекая за собой толпу.

В хлипкую дверь с облупившейся краской колотили с остервенением. Светку оторвали от сковороды, на которой в пузырях темного масла подрагивали багровые котлеты. Выволокли во двор прямо в засаленном халате и рваных тапках, картинно плачущую и отвешивающую подзатыльники упирающейся Эльке. Элька резала собравшихся волчьим взглядом, но молчала. Потом достала из кармана смартфон и отгородилась экраном.

– Ах ты, дрянь, – не выдержал Колька, выхватив у подростка телефон и запустив его в кусты.

– Ответишь… мне по малолетке не будет ничего, – выплюнула Элька и полезла в кусты за гаджетом.

Светка перестала хлюпать, подбоченилась, маленькие, заплывшие глазки простреливали соседей.

– Ишь, удумали, я вам покажу самосуд над ребенком.

– Над ребенком? Ребенком? Да эта деточка…

Обвинения сыпались со всех сторон. Но мамаша все оправдывалась, обвиняя других.

– Тихо, – Артем, взял за плечи кричащую Светку, тихо. Дочь твоя отправится в соответствующее заведение, это я тебе как юрист обещаю. Поняла?

Светка замолчала, круглые плечи обвисли, всхлипы возобновились.

– Уроды, экран разбили, – завопила Элька, отряхиваясь от налипшей травы.

– Уводи чадо, пока народ держится, – шепнул Артем Светке, – уводи и думай о переезде, жить здесь мы вам не позволим, учти.

Светка только и ждала, подхватила дочку и быстрее в подъезд, под хлипкую защиту старой двери. Толпа шумела, припоминая старые обиды, и не заметила, как за спинами раздалось тихое «деточки».

– Деточки, деточки, милые деточки, – все настойчивее, все тверже, касаясь каждого сухим пальцем. – Деточки, – последним взглядом уставших глаз.

– Деточки, – последним выдохом осевшего тела.

Хоронили Александру Петровну всем двором.

Незабудковый рай

Темнеющий мир в окоёме старых рам. Серые крепости с бойницами окон. Вспышки вечернего света сигнальными огнями. Кусочек багряного неба, огненный полог заката.

***

Сегодня Эльмира Геннадьевна обещала небольшую премию за цикл лекций по мировой литературе. Помнишь, мама, читали с Верочкой в марте, я тебе рассказывала. Приводили школьников, мы готовили стенды, подборку книг. Многие задавали вопросы о Джоан Роулинг. А перед этим я читала историю Гарри Поттера. Если деньги выплатят, купим обои в твою комнату, те, которые тебе понравились, с голубыми цветочками. Незабудки?

Я забыла рассказать, к Зое Павловне опять привезут внуков на выходные, в понедельник придётся её подменить. Зоя Павловна сегодня чуть не попалась заведующей, пошла в обеденный перерыв по магазинам и задержалась, а Клавдия Сергеевна некстати вернулась с совещания. Прошла со взглядом отрешённым, спросила о Зое Павловне, но ответ, мне кажется, не слышала, нырнула в свой кабинет и сидела до конца рабочего дня. У нас поговаривают, что её «хотят уйти», она и без того засиделась в кресле, пенсию получает, а работает, работает. Мама, «хотят уйти» – современный фразеологический оборот, а не вульгаризм, как ты говоришь. Хорошо, я не буду его употреблять. Наши уже обсуждают, кого пришлют на её место. Хорошо бы из своих.

Я погрела суп, пора ужинать и спать. Да, я забыла, Алла Васильевна очень хвалила твой салат, я вчера отнесла ей баночку с консервированным перцем. Спрашивает рецепт. Я не забыла выпить таблетки, мама. Спокойной ночи.

***

Добрый вечер, мама. Включить телевизор, сейчас начнётся твоя любимая передача? А свет приглушу. Я на кухню, надо что-нибудь приготовить на завтра. Может быть плов? Я купила рис и морковку, не забыла сегодня.

О чём передача? Опять ДНК-шоу? Сколько в этот раз претендентов на высокое звание отца? Я положила тебе плов и заварила травяной чай, как ты любишь. Сегодня у нас было общее собрание. Оказывается, Клавдия Сергеевна была расстроена вовсе не скорой отставкой, а новыми требованиями к библиотекам. Нам предстоит оцифровать весь свой фонд. Это большая работа, ресурсов не выделяют. Придётся оставаться после закрытия и в выходные. Как я буду тебя оставлять одну так надолго?

***

Ничего, мама, мы справимся, правда? Сегодня дали премию, на обои должно хватить. Завтра зайду в магазин, куплю незабудковый рай. Сегодня о тебе спрашивала Алевтина Сергеевна с третьего этажа. Ответила, что ты заболела. Порывалась навестить. Эх и настойчивая, еле отговорилась инфекцией, но все же надо быть осторожнее. Герань полила, появился новый цветок. Как ты думаешь, может сварить борщ, продукты у нас есть.

***

Наконец-то выходной, я буду клеить обои. Придётся отодвинуть твою кровать. Не побеспокоит? Я аккуратно, буду клеить, а ты будешь рядышком. Смотри, как преображается комната, становится светлее. Мне в магазине понравились другие, но ты же не любишь абстрактных рисунков. Ты во всем предпочитаешь определённость. Именно поэтому ты когда-то давно выгнала моего отца, не так ли? Прости, мама, но мне рассказала Алевтина Сергеевна про адюльтер. Ты не простила. Не знаю, как я поступила бы на твоём месте. Да и откуда мне знать? В четверг опять приходил Станислав Дмитриевич, помнишь, я тебе рассказывала? Он, конечно, не молод, пенсионер уже, но общаться с ним приятно. Он подарил мне букет сирени. Почему оставила на работе? Я не хотела ничего тебе объяснять. Нет, он, разумеется, не способен вызвать страсти, но рядом с ним мне как-то спокойно что ли, хочется улыбаться, не пугают зеркала. Что я знаю о страсти? Нет, мама, не только то, что это «солнечный удар» и мука в глазах купца Рогожина. Не только. Это ещё и занесённая дача Зои Павловны, с чёрными ветками-розгами, бьющими по стеклу, с гудящим в печной трубе ветром. Это девственная чистота нетоптаного снега, жадность взгляда в поисках следов. Да, ты права, в ту зиму, вместо экскурсии я уезжала на дачу к Зое Павловне. Я безумно благодарна ей, мама. Она дала мне возможность спрятаться, перескулить одинокой волчицей, прийти в себя, научиться дышать. Я не могла видеть лиц, для меня исчезли все лица, кроме одного. Да-да, того столичного командировочного, мило шутившего со всеми нашими дамами. Мама, почему так? Почему я не согласилась на вечер в гостинице? Ведь ещё не было поздно, я могла бы родить. Родить. Выпустить в мир незабудкового рая новую жизнь?

Мама, я должна быть осторожной, мне кажется, что Вера Степановна со второго этажа как-то странно со мной здоровалась. Я купила новый прибор. Знаю, ты не любишь этой «химии», но выбора у нас нет. Да, я завтра начну красить рамы и двери. Запах краски, ты понимаешь…

***

Какой грохот, будто рушится мир. А всё твоя инициатива, установить металлическую дверь. Эй, мир, крушись, ломайся, осыпайся трухой. Незабудки, синеет от этих незабудок, разливается голубой бесконечностью. А мы их так, так. Не нравится, мама? Смотри, как падают твои увядшие цветы.

***

Когда соседи, встревоженные неприятным запахом, вызвали полицейского и вскрыли дверь, они обнаружили безумную женщину, укрывающую обрывками новых обоев тело давно умершей матери.

Дыши

«Раз я знаю, что ты придешь, я могу тебя ждать сколько угодно» А. Камю

Первые мелкие снежинки бились о мутноватое стекло просыпанной крупой, забеливали подмерзшие ложбинки.

«Надо розу прикрыть», – пожилой мужчина с трудом отошел от окна, снял с вешалки сиротливо пристроенную телогрейку, сунул ноги в растоптанные ботинки и вышел во двор.

Мешок с тряпьем отыскался не сразу, в сарае перегорела лампочка. Старик вытащил его на свет, вытряхнул прямо на подмерзшую землю. Из вороха старой одежды с призывным звяканьем выкатилась бутылка.

«Это еще в марте, до болезни, потом забыл, – говорил он собаке, вылезшей при виде хозяина из крепко сбитой будки, поддакивающим деревьям, размахивающим голыми ветками, вороне, таращащей мутный глаз на блестящее стекло с высоты забора, – забыл, Тонечка».

Ветер подхватил старый выцветший платок, закружил, играя, и бросил его на железный крюк, торчащий из столба. Ветхая ткань затрепетала, вырываясь.

«Тонечка, Тонечка, – приговаривал мужчина, снимая платок и пряча его на груди, – я со всем управился, картошки накопал на себя и на дочку, помидоры и огурцы закрутил, вот еще розу твою золотую от мороза спрячу».

Натруженные руки ловко укутывали небольшой кустик, посаженный совсем недавно прямо под окнами спальни.

Телефон разрывал тишину дома.

– Папа, папа, – кричала трубка голосом дочки, у тебя все нормально? Я дозвониться не могу.

– Конечно, во дворе был, не переживай Светик, все хорошо, розу вот укрыл.

– Папа, я приеду в выходной, надо убраться, постирать.

– Не надо, дочка, я и сам справляюсь. У тебя своих забот хватает – муж, дети.

– Папа, точно все нормально?

– Да что со мной будет-то, – неожиданно рассердился мужчина и повесил трубку.

Но телефон зазвенел опять.

– Ты как, Петрович? Что молчишь, не признал? – Любка, подружка Тонечки.

– Признал. Как жизнь, как здоровье?

– Нам болеть некогда, капусту вот солю. В гости позвать не хочешь, я пирогов напеку?

«Как бы не подавиться пирогами-то твоими», – подумал мужчина, а вслух сказал:

– Дочку жду, Светка с мужем обещали.

– Ну ладно, в следующий раз, – из голоса Любки исчезла веселость.

Сразу после похорон в дом зачастили помощницы. Котлетки, пироги, блины, домашняя колбаска под обязательные рюмки. Не помощницы, а участницы кулинарного конкурса. Александр Петрович пил, вливал в себя все эти наливки-самогонки, закусывал, не замечая вкуса, с жадностью к забытью, одержимостью мечты, что вот сейчас, после этой самой обжигающей дозы, он обязательно очнется и увидит напротив глаза Тонечки. Но чуда не было, он не пьянел. Менялись лица, голоса, а ожидание в разных глазах не менялось.

«Сорок лет, трое детей, целая жизнь, как можно думать, что я еще живу, ведь мы срослись в одно. Я там же где и Тонечка, а здесь просто оболочка, за домом и хозяйством приглядывает. Как они не видят?»

Но женщины все шли и шли. Наряжались в лучшие платья, бегали по парикмахерским, завивая и подкрашивая редкие волосы, натужно смеялись, рассказывали бесконечные истории из своей жизни, пропуская рюмку за рюмкой. Как он хотел забыться, хотел не видеть этого сватовства, этих жадных до чужих углов взглядов.

Безумное нашествие остановила только дочь. Светлане пришлось переехать к отцу и лично разворачивать невест от ворот.

Александр Петрович включил телевизор и прилег на самый краешек дивана. Дома все оставалось на своих местах. После сороковин дочка и старшая сноха хотели убрать вещи Тонечки, но он не позволил.

«Все останется, как было, – произнес он голосом, не терпящим возражений, – тронете, на порог не пущу».

Все и осталось: коробка с клубками и недовязанным носком, прикрытая от шкодливой кошки покрывалом, недошитое платье без рукава, свисающее со старенькой швейной машинки, корзинка с конфетами и таблетками на полочке у дивана, в ванной любимая мочалка жены, зубная щетка, баночка дешевого крема. Все эти скатерти-покрывала, все эти занавески любимого золотистого цвета. Мужчина не замечал, что золото давно потемнело, пожухло, покрывшись пылью.

Во дворе залаяла собака, ей вторил дверной звонок. На пороге стояла незнакомая женщина.

– Александр Петрович? Валентина, подруга детства Тонечки.

– Здравствуйте, – хозяин посторонился.

– Я только узнала. Мы с сыном переехали неделю назад, вернулись на родину. Простите, что не попала на похороны.

– Раздевайтесь, проходите, – мужчина поставил чайник, порылся в шкафах, но кроме варенья ничего не нашел.

– Мы жили в другой стране…

– Я знаю, Тоня говорила. Она очень радовалась вашей встрече пару лет назад.

– Да, я приезжала к сестре, только вот с вами мы не познакомились, вы, кажется, гостили у старшего сына. Теперь мы совсем перебрались, а Тоня… Всю дорогу мечтала, что теперь будем вместе, расскажите, как она ушла.