Стёжки

скачать книгу бесплатно

Стёжки
Эльжбета Чегарова

Наблюдение за жизнью – весьма полезное занятие для тех, кто ищет ответы на вечные вопросы. С юмором и предельной откровенностью автор делится историями своей жизни, достойными остросюжетного сериала. Честные рассказы, как удивительно трогательные, так и невероятно жесткие, заставляют читателя не только сопереживать, но и задуматься о себе. Отношения с близкими, правильный выбор, борьба за выживание, поиск своего места и многие другие важные вопросы поднимает сама жизнь, интереснее которой нет ничего на свете. Так считает Эльжбета Чегарова, и ее дебютный сборник как раз об этом.

Эльжбета Чегарова

Стёжки

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© ООО Издательство «Питер», 2021

© Эльжбета Чегарова, 2020

© Дарья Кучнова, иллюстрации, обложка, 2020

© Алексей Исаев, макет, верстка, 2020

?

Никите и Климу, разумеется

«Прежде чем разрабатывать сюжеты из чужих жизней, потрудитесь рассказать людям о том, что произошло именно с вами. Вы просто обязаны это сделать. Для этого и сложилась так ваша судьба: чтобы эта история была предана огласке».

    Олег Сироткин,
    сценарист и преподаватель теории драматургии

Предисловие

Вы когда-нибудь срезали путь к тротуару по траве? Даже если вы принципиально не ходите по газонам, где-нибудь в парках такие протоптанные тропинки уж видели точно. Это стёжки. Так же называются ниточки следов, которые оставляют птицы на снегу или песке. По полю колосистому человек прошел, траву смял – стезю оставил. Если никто за ним не пойдет, зарастет стёжка-дорожка, если потянутся – тропа появится. Стёжка (уменьш. от стега) – направление, проложенный путь, ведущий к основной дороге.

О чем эта книга?

Я люблю рассказывать и не стесняюсь признаться: друзья обожают мои истории. Как-то мы ехали с сыном в Финляндию, и чтобы скрасить долгую дорогу, я предалась семейным воспоминаниям. Клим обладает ценным даром – умением слушать, рассказ его увлек, но с ходу понять и запомнить, кто кому кем приходится, что случилось и кто виноват, не получалось. Он переспрашивал, уточнял, а потом сказал:

– Мама, ты должна все это записать. Напиши книгу.

Я долго вертела в голове эту идею, но не могла ухватить мысль: зачем? Кому могут быть интересны личные истории, какие мотивы могут заставить меня ими делиться?

Потом Артем Дзюба, кумир армии футбольных болельщиков, записал для меня видеопривет (спасибо, Клим!), чем совершенно растрогал и взволновал – я не смогла заснуть до утра. Лежала в каюте круизного лайнера, смотрела на звезды под шум волн и думала: а у меня ведь тоже есть своя спортивная история. Утром записала первый рассказ. После второго выяснилось, что сотни людей ждут продолжения. «Книгу, книгу!» – скандировали мои подписчики, а я все еще не могла нащупать основу, на которую можно нанизать свои рваные воспоминания, придумать, как из отдельных торчащих в памяти фрагментов вышить узор книги.

Шаг за шагом прокладывалась стёжка. Это моя первая книга, она не ради славы или заработка. Писать правду о себе – та еще пытка. Получилась не автобиография, это скорее биографические строки и россыпь фотокарточек – моя попытка показать, как сформировался один дизайнер. Вспомнить, как это было со мной, что помогло, а что мешало найти свою дорогу.

Любой опыт полезен, он учит и обогащает, дает шанс подняться, достать, достичь. Стать счастливым, наконец. Вот что – стать счастливым. Со мной это уже случилось. Я всего лишь хочу поделиться.

Не торопитесь. Книга короткая, потому что я следовала правилам композиции из «Элементов стиля» (Уильям Странк, глава 17): «Ненужные слова опускать».

1

Это была белая-белая комната. В ней стояли две железные кровати и один табурет. С кроватей свисал белый вязаный подзор, за которым мы прятались. Сквозь дырочки кружева можно было разглядывать щепки в деревянном полу. Тут, под кроватью, было темно, свет из окна проникал в наше убежище через кружевные петельки, занимая мое воображение. Узор менялся – то угасал, то разгорался снова. И все время двигался.

Это было так хорошо, так спокойно: следить за лучиками света, рассматривать нитки, из которых старая бабушка связала полоску. В некоторых местах нитки дергались в стороны и разрывали стройный ряд. Я гладила оборванцев пальчиком, чтобы им не было одиноко.

Мы-то с сестрой здесь вдвоем, это совсем другое дело. Прижимаемся друг к дружке, сильно зажмурив глаза. Я втягиваю голову в плечи и прислушиваюсь к сердцу, которое стучит в ушах. Я думаю только о нем – как оно громко бьется, – чтобы не слышать, как скрипит пол, как шагают черные кирзовые сапоги. Каждый раз, когда сапоги заходят в комнату, я леденею от ужаса и страха. Они ничего не делают плохого, только ходят по полу, останавливаются ненадолго у белого табурета. Потом, постояв, уходят.

Мы немного ждем, пока оцепенение отпустит, и вылезаем из-под кровати, чтобы забрать с табурета еду. Серая алюминиевая миска очень легкая. И не бьется. Мы тащим солдатскую миску в убежище и там едим кашу. Ложку мы не берем.

Наш Васька, который убежал в тайгу в первый же день, как мы сюда приехали, обходится без ложки. Мы теперь тоже умеем. Мама повесила объявление в магазине: «Пропал кот», и мы надеемся, что он еще найдется.

Мы уже три дня тут сидим, под кроватью. Может, Васька вернулся в нашу избушку, а нас с мамой нет.

Хлопнула дверь! Черные сапоги приближаются, останавливаются у белоснежного подзора с дырочками. Я перестала дышать. Солдат наклонился, приподнял ткань, заглянул под кровать. Мы с сестрой вжались в стенку, замерев, чтобы он нас не заметил.

Солдат усмехнулся и задвинул под полог миску с кашей. Сапоги протопали прочь, дверь захлопнулась.

Три дня назад мы праздновали день рождения. Нам исполнилось пять лет. Мы теперь совсем большие.

Подзор – оборка из ткани, окаймляющая низ кровати. В те времена, когда под спальной лавкой хранились сундуки и ларцы, подзор служил не только украшением, но и занавесом, скрывающим этот склад.

2

Ваську мама принесла с улицы. Тощий, мокрый, рыжий. Пищал около мусорного бака. Бабушка сказала, что у него могут быть блохи и его следует отнести обратно. В ее образцовом доме не должно быть грязных животных. Потом пришел папа и сказал, что кот останется.

Мы обрадовались и принялись приводить Ваську в «человеческий вид». Сначала мы с мамой мыли его в ванне, потом папа держал его на коленях и вылавливал блох пинцетом. Котенок не плакал, напротив, он был очень доволен, что попал в хороший дом.

И вот нам надо ехать. Бабушка сказала: «Кота забирайте с собой!», но мы и не думали его оставлять. Ведь мы едем к папе, а он любит Ваську, и мы все любим, мы семья, должны быть вместе. Так говорила мама и плакала, потому что мы отправлялись на «химию».

Это загадочное слово. Позже, в школе, у нас появился такой скучный предмет, а потом еще мода пришла на химические завивки. Но тогда, когда нам с сестрой было четыре, «химия» означало другое.

Папа работал проводником в поезде. Вообще, он учился в университете на юриста, и когда мы родились, ему только-только исполнился двадцать один год. Маме тоже. Поэтому летом он подрабатывал. На каком-то полустанке, где стоял поезд, местные продавали клюкву. Папа решил заработать и купил несколько ведер, чтобы в Ленинграде сбыть подороже. Кто-то сообщил в органы, и на Финляндском вокзале его уже ждали.

Теперь мы должны ехать на «химию», на север. Ваську посадили в ведро и накрыли тряпками, потому что у него не было билета. Мама так схитрила, чтобы нас пропустили в самолет. Сначала кот сидел тихо, но, когда в небе нас начало тошнить, принялся жалобно мяукать. Наверное, ему тоже было плохо.

Стюардессе стало нас жалко, она не ругалась, что мы тайком пронесли кота.

Бедный Васька был сильно напуган перелетом. Когда мы открыли крышку, он неожиданно выскочил из ведра и дал деру. Наш домик, где мама сняла чердак над баней, стоял прямо в лесу. Мы боялись туда ходить, так как он был очень большой и темный. Мы кричали: Васька, Васька! Но кот так и не вернулся. Наверное, его съел медведь или лось. Или болото затянуло.

Очень. Очень страшный лес.

3

К десятому октября снегу намело большими сугробами. Баню топили каждый день, наверху в нашей комнатке было жарко.

Чердак из-за скошенной крыши имел наклонные низкие стены. В комнате почти всегда было темно, свет едва попадал через маленькое окошко. Лампа с цветочным абажуром, по краю которого свисала бахрома, не выключалась, и на стенах плясали тени. Мы не долго там жили, всего несколько дней, но я почему-то помню уют и тепло этого домика.

В день нашего рождения мы нарядились – мама захватила с собой платья, специально купленные в Ленинграде для праздника. У них были рукава-фонарики, юбки в сборку и шелковые банты на спинках.

Пришли гости, все новые папины знакомые по зоне. Один заключенный подарил нам куклу. Это было что-то невероятное! Немецкая девочка была упакована в прозрачный пластиковый тубус, глазки с пушистыми ресницами закрывались, а какой у нее был модный костюмчик! Мы не выпускали куклу из рук, передавая друг другу драгоценную коробку по очереди.

Вдруг что-то случилось. Крики, драка, пролетела тяжелая бутылка, в каких продают советское шампанское, и разбилась. Появились кровь и осколки стекла повсюду, наша уютная комнатка превратилась в горящий ад. Кто-то схватил отбитое горлышко. Опрокинулся стол с угощениями. Другие зеки ощетинились стульями. Мама толкнула нас к выходу – бежим!

Мы не успели одеться как следует: одна натянула рейтузы, вторая вцепилась в пальто. Полуголые, мы куда-то бежали. Дальше шли. Потом сидели в сугробе. Прямо на нас мчался поезд. Он слепил меня сполохами света и истошно гудел.

Грохот обрушился сверху, нас тряхнуло волной воздуха, рельсы взвизгнули и сыпанули искрами.

Поезд пронесся мимо, хотя я была уверена, что мы уже раздавлены. Когда дребезжащий стук колес окончательно увяз где-то вдалеке, нас окутала черная оглушительная тишина.

Потом нас подобрали какие-то военные. Взяли под конвой и отвели в казарму.

Женщинам и детям не место в суровом краю. Они должны находиться дома, играть на пианино и лепить печенье. Ночью в угрюмой тайге среди голодных волков их поджидает чудовищная беда.

Это была страшная ночь.

Огромный мрачный барак с сырыми стенами был заставлен железными кроватями, которые стояли одна на другой. Мне казалось, они высились в три яруса, хотя сейчас я думаю, детское воображение прибавляет размер.

Помещение представлялось мне разлинованным на железные клетки, составленные многочисленными ячейками, каждая из которых вселяла страх.

Мама была очень красивая. Толстый потный капитан давно не видел прекрасных юных дев, а за непокорность привык наказывать.

– Не хочешь? Пожалеешь! – крикнул он вслед выбежавшей из кабинета маме и приказал отвести нас в камеру к уголовникам.

Меня и сестру закинули на верхнюю койку, мама осталась внизу. Кукла была с нами. Платья с бантами и гольфы мы снимать не стали. Мы вцепились друга в друга и лежали под серым колючим одеялом не шелохнувшись. Не плакали, не кричали. Рядом не было ни одного человека, кто мог бы прийти на помощь. Да мы и не понимали, что происходит, лишь ощущали опасную и жестокую реальность, в которой мы оказались.

Потом нас поместили в белую комнату. Солдат приносил кашу и ставил ее на табурет. Мы сидели под кроватью, замерев от ужаса.

Через три дня маму выписали из лазарета, и мы все вместе вернулись в поселок. Нужно было подписать разрешение на дальнейшее проживание. Начальник колонии-поселения, увидев истерзанную, прячущую синяки женщину, кричал: «Домой! Домой, твою мать!! Декабристка!! Приехала она, с детьми, на зону, к уголовникам! Домой!!!»

Васька так и не вернулся. Жалко, что нам тогда не рассказали, как хорошо он устроился у медведя Степана. Нам было бы намного легче перенести утрату.

Вернувшись домой, мы писали отцу письма. «Папа, я учу английский. Я знаю слова apple и table».

К сожалению, после смерти отца нам не удалось забрать эти детские листочки, которые он бережно хранил всю жизнь.

Но это уже другая история, детективная.

Дом специалистов на Лесном был построен в рамках программы по превращению Ленинграда в «образцовый социалистический город» и являлся элитным как по проекту, так и по составу жильцов. Дом из трех корпусов представлял собой жилой комплекс, имеющий три внутренних двора, включая «парадный» курдонёр – к несчастью, на его месте в 1975 году построили станцию метро. До этого здесь был разбит фруктовый сад, рядом спортплощадка (зимой на ней заливали каток), справа был сквер с фонтаном и скамеечками для отдыха в окружении рябин и черемухи. Здесь же размещался встроенный детский сад с игровой площадкой. Дома (5-, 7- и 8-этажные) были оснащены лифтами, которые круглосуточно обслуживались дежурными монтерами.

Квартиры имели весьма примечательную особенность – к кухням примыкали небольшие комнатки для прислуги (в эпоху-то социального равенства!), с окном и откатной дверью. В нашей квартире это помещение было присоединено через арочный проем к кухне и являлось столовой.

Квартиры имели кладовки, встроенные шкафы, в кухне прямо в стене вмонтирован мусоропровод. Под широким окном был устроен огромный холодный шкаф – подоконник по размеру сходил за дополнительный стол.

Туалет, в отличие от обычной широко распространенной практики, размещался не в непосредственной близости к кухне, а в другой стороне квартиры и вместе с ванной был отделен дополнительным тамбуром. Высокие потолки были оформлены лепниной, полы выложены наборным паркетом.

Квартиры в доме распределялись среди деятелей науки и культуры. В обширном списке выдающихся жильцов – вернувшийся из Франции писатель Александр Куприн, художник Натан Альтман, отец советской космонавтики Сергей Королев, создатель атомной бомбы Игорь Курчатов, режиссер Михаил Ромм, капитан «Челюскина» Воронин и многие-многие другие. В довоенный период 39 жителей дома были репрессированы и расстреляны.

В 2001 году дом внесли в охранный список КГИОП.

Мы с сестрой проживали в доме на Лесном с 1967 по 1982 год.

4

Курдонёр (от фр. la cour [КУР] – двор, l’honneur [ОНЁР] – честь) – парадный двор перед дворцом/особняком между боковыми крыльями здания.

В этот дом на Лесном наша семья попала после войны. Нашему деду-генералу дали большую квартиру на четвертом этаже.

Этаж выше занимала сестра знаменитой тети Вали, той, что каждый вечер с Хрюшей и Степашкой желала малышам спокойной ночи. Мы ее видели несколько раз, когда она приезжала навещать родственницу.

В соседней парадной на втором этаже жила семья дяди Семена. Бабушка называла их местечковыми евреями. Я не понимала, что это значит, но слово мне нравилось – «местечко». Старшая дочь у них была прилежной девочкой, а младший сын Феликс – отъявленным двоечником. И разгильдяем, как говорила наша бабушка. У него были рыжие кудри, нос картошкой и куча веснушек.

В нашем дворе имелся фонтан (сейчас он покрашен зеленой краской и давно пересох), у него собиралась местная детвора. Мы встречались с Фелей и лезли на черемуху собирать ягоды.

Деревья окружали площадку с фонтаном, в мае они покрывались белыми цветами, и во дворе стоял удивительный запах. Летом было много черных ягод. Феля показал, что их можно есть, а бабушка сказала, что он нас «еще и не тому научит».

А потом мы вместе пошли в школу. Я всегда думала, что Феликс станет клоуном, потому что он всех смешил и устраивал веселые розыгрыши. Учителям он доставлял много хлопот, так как детки, открыв рты, пялились на рыжего сорванца, а не на доску с учебным материалом. За это его сажали на первый ряд под присмотр, но он и тут умудрялся сорвать урок.

В третьем классе меня назначили буксиром и пересадили к нему за парту. У нас в школе было так принято: к каждому лоботрясу приставляли отличника, чтобы он его перевоспитывал. Я давала Феле списывать, а он за это рассказывал смешные истории.

Родители купили Феле трубу, чтобы он занимался музыкой, а не бездельничал. В шестом классе мы организовали отряд барабанщиков и придумали, что оркестру не хватает горниста. Я была командиром дружины, Ника носила знамя, а Феля трубил сбор. Его четыре ноты «Слушайте все» заставляли замирать сердце. Феля важничал, так как горнист – ответственная пионерская должность.

Сейчас Феликсу за пятьдесят, у него свой джазовый клуб, и он до сих пор очень важная персона.

5 Мама нас не баловала. Так как папа считал, что работают одни дураки, ей приходилось все время трудиться, чтобы хватало на жизнь. С садиком все было не просто – туда и так большая очередь, а близнецам надо сразу два места. Чтобы взяли обеих, маме пришлось сначала пойти в ясли нянечкой, а потом и в детсад поваром. Бабушка закатывала глаза – не такой участи она желала сыну генерала! Есть же другие красивые женщины, из хороших семей. Женился на деревенщине зеленым пацаном, жизни не видел. Тетя Валя, двоюродная сестра отца, которая работала директором управления школьных столовых, поддакивала:

– И правда, Славик. Ну зачем сразу жениться? Ты ж не бывал в хороших ресторанах, не видел красивых женщин!

Мама слышала этот разговор, потому что стояла за дверью. Что за чушь она несет? Разве хороших женщин ищут в ресторанах?! С тех пор она тетю Валю недолюбливала.

Гулять с нами бабушка отказывалась, так как «дети плохо одеты».

Мы и правда носили зеленые рейтузы и оранжевые драповые пальто. Много лет подряд, потому что пальто я хорошо помню – с черным меховым воротником.

Бабушку я боготворила. Такая красивая, ухоженная. У нее были манеры, она ходила в филармонию и носила настоящие изумруды. Я обожала проводить с ней время, караулила момент, когда можно постучаться в ее дверь и получить разрешение посидеть рядом. Ее комната была как сокровищница – причудливая резная мебель, на стенах картины, стеклянная горка с китайским фарфором и статуэтками. Крыша горки – железная, в виде холма с веселым пастухом на вершине. Рядом с ним бежала собака, за спиной висел квадратный ранец, а на боку пастушья дудка.

Горка – остекленный со всех сторон шкаф. В нем хранят красивую посуду и дорогие подарки. До революции во многих домах были такие шкафчики, и свое название они получили потому, что посуду в них складывали горкой. Их прямые родственники – стеклянные витрины в музеях и магазинах.

Однажды папа пришел домой и сказал: «В прежние времена в приличных домах по субботам детей били розгами, для науки. Тоже решил, буду вас пороть».

Елочка – рисунок укладки паркета. Существует два вида елочки. Если плашки прямоугольные, то елочка классическая, если углы срезаны – французская.

Впервые укладку елкой придумали римляне, они заметили, что если дорогу замостить кирпичами, уложенными прямым углом по направлению пути, то она служит дольше. Деревянная елочка появилась в XVI веке, поначалу во французских дворцах, а позже завоевала весь мир.

Я заперлась в ванной – днем никто не мылся, можно было уединиться, сесть на скамейку и плакать. За что меня пороть?!

Я такая хорошая девочка, из школы приношу одни пятерки. В комнате у нас всегда идеальный порядок. По воскресеньям мы с сестрой моем пол в коридоре. Он такой огромный – когда у нас был трехколесный велосипед, мы ездили от входной двери до кухни, и это казалось отчаянным путешествием. А теперь мы большие, уже ходим в школу, поэтому у нас есть обязанности.

Каждую половицу сначала щеткой с мылом надраить, когда высохнет – намазать мастикой из желтого тюбика, а потом натирать.

Толстые деревянные щетки имели кожаные петли, которые надевались на ноги, как лыжи. Плашки пола были уложены елочкой, мы выбирали себе по линии и хорошенько их натирали – паркет блестел как каток. Раньше приходил специальный дядя-полотер, а теперь трудные времена, это наша обязанность, и мы с ней отлично справляемся. За что пороть?