Приключения ветеринарного врача

скачать книгу бесплатно


Собаке явно становилось хуже. Мы с помощницей решили срочно везти больную в ветпункт, куда уже мчался вызванный нами Тим Тимыч. После дополнительных обследований (анализ крови, ЭКГ, ультразвук), было принято решение о неотложной операции.

У бедной Буси оказалась довольно распространенная для дам ее возраста патология – пиометра, гнойное воспаление в матке. Мы с Прасковьей под руководством Тим Тимыча успешно удалили напоминающую огромную сардельку, наполненную содержимым с неприятным запахом матку вместе с яичниками, чем спасли пациентке жизнь. Далее последовала капельница, уколы антибиотика и другие стандартные послеоперационные назначения.

В общем, когда наступило утро и начало следующего рабочего дня, мы с Прасковьей уже были на боевом, то есть рабочем, посту. Сначала, как обычно, состоялась пятиминутка, виртуозно проведенная Тим Тимычем. Были поставлены вопросы и, конечно же, даны ответы, касающиеся текущих моментов нашей работы: «Кто?» «Когда?» «Почему?» и «Надо ли?» Проведенная Бусе в экстренном порядке операция была оценена «удовлетворительно», ее состояние оценено как «стабильно тяжелое», что опять-таки вселяло оптимизм, а это в нашей профессии уже хорошо. Последовавший затем осмотр стационарных больных дал также неплохие результаты.

Кошка Пелагея, находившаяся у нас по поводу сломанной нижней челюсти, была благополучно выписана домой. Да! Когда я узнала от Агриппины Ивановны историю про эту нижнюю челюсть, у меня самой чуть челюсть не отвалилась. Дело в том, что кошка с умудренной кличкой Пелагея еще с рождения была слишком любопытной. Сказать, что за два года своей молодой кошачьей жизни она побывала в ветпункте уже в седьмой раз – не сказать ничего. Промолчать тихо. Но я молчать не буду. В назидание остальным столь же любопытным кошкам.

В этот седьмой раз (рассказывать о предыдущих шести значит посвятить полностью роман Пелагее) случилось вот что. Неуемно-любопытная пушистая страдалица пошла в хлев к коровам. Наученная горьким опытом, она тихонько обошла мычащих четвероногих, притормозив у бидона, стоящего в стороне. В него обычно сливали свежесдоенное и процеженное молоко. Далее, потеревшись уголком носа и оставив отметину в виде своего запаха на боку бидона (чтоб все кошки и коты знали – бидон мой, и то, что в нем, – тоже мое!) Пелагея, соблазненная доносящимся изнутри неописуемым ароматом, запрыгнула на крышку приглянувшейся тары. Молока внутри еще не было, но запах не исчезал никогда. Он был слаще и обворожительнее самых сладких духов Парижа и валерьянки из деревенской аптеки вместе взятых.

Стоя наверху столь манящей фляги, замечтавшаяся Пелагея упустила из виду момент, когда корова Буренка, возмущенная наглостью кошки, лягнула злосчастный бидон задней ногой. В результате чего Пелагея рухнула на дно обожаемой емкости, и покатилась вместе с ней по полу не менее обожаемого ею хлева. Но, по-видимому, падение было столь неожиданным, что кошка, уже приготовившаяся лакать парное молоко, открыла клыкастую пасть, а закрыть ее в непредвиденном полете не успела.

Когда хозяйка Буренки и Пелагеи зашла в хлев, подняла валяющуюся на полу тару и заглянула внутрь, она услышала оттуда еле различимое и понятное только ей страдальческое

«МЯУ-ВУ-У-У-У!»

…Челюсть любопытной Пелагеи Тим Тимыч собрал буквально по частям. Еще две недели несчастной кошке приходилось пить только жидкий бульон через специальную трубочку. И вот сегодня, после контрольного рентгеновского снимка, Пелагею отпустили домой. Судя по ее любознательному характеру и неподдельному оптимизму, не в последний раз.

В отличие от своей многократно страдавшей соседки, кролик Фома покинул больничку для животных со вполне определенной целью – больше сюда не возвращаться, надоело! Вовсе не Фома был виновен в своей беде и временном больничном заточении, а его хозяйка, девочка Лера. Не объяснили девочке, что кролик – это грызун, и не надо кормить его тем же, что кушает Лера, – кашами, супами, жвачкой, вареньем. А где сухарики? Сырые овощи? Зерно? Все, что можно и нужно грызть! У кролика зубки не как у Леры, они растут всю жизнь. И чтоб они не стали такими же огромными, как бивни у древнего мамонта, Фома должен их постоянно стачивать путем грызения твердой пищи!

Но девочка всех этих премудростей кормления кроликов просто не знала. А у Фомы зубы из-за этой мякоти росли, росли… Сначала вверх-вниз, затем вправо-влево. Росли до тех пор, пока действительно не стали напоминать маленькие бивни, а кроличий ротик перестал закрываться, отчего оттуда постоянно текла белая слюна, спровоцировавшая стоматит. Бедный кролик так бы и умер от голода, если бы Лера не догадалась отнести ушастого друга к врачу, заподозрив наконец неладное. Переросшие зубки были подрезаны, словно коготки, ротик подлечен, кожица на подбородке и шее зажила. И Фома на руках обожавшей его Леры возвращался домой. Он, наверно, догадывался, что после беседы с Тим Тимычем напуганная девочка больше никогда, к его большому огорчению, не будет делиться с ним шоколадным пломбиром…

А дальше сплошным потоком шли кошки, собаки, морские свинки, две коровы и даже одна из четырех деревенских лошадей, поранившая копыто на задней конечности.

После ужина, по уже установившейся негласно традиции и обоюдному молчаливому согласию, под монотонное урчание Кекса Прасковья продолжила пересказ бабушкиных сказок.

…Когда-то давно, но не очень, лет сто назад, жила в этих местах моя пра-пра-бабка. Звали ее Фила. Почему Фила? Не знаю. Бабушка Нюша тоже не знала ее полного имени. Фила и Фила. Может, Епифания или еще как? Местные жители, да и люди со всей округи, считали ее то ли прорицательницей, то ли вещуньей, то ли целительницей. Они боялись и одновременно уважали ее. Боялись, потому что если Фила бралась судьбу предсказать (а надо отметить, что гадала она далеко не всем и редко), то все непременно сбывалось: и время, и место и поступки людей. И даже животных. А уважали за то, что если человек, попавший в беду, за помощью придет, никогда не отказывала. Лечила души и хворобы всем, и бедным, и богатым, добрым и злым. Лечила травами и заговорами, словами и прикосновениями.

Жила Фила одиноко в избушке, что на краю деревни стояла. Там до сих пор небольшой холмик от ее домика сохранился. Меня бабушка в детстве часто туда возила. Говорила, что это святое место. Когда болит, говорила, приди, поклонись, попроси Филу.тебе она обязательно поможет, исцелит, если нужно будет, и тело и душу. Так вот, про Филу легенды ходили. Судачили люди, что будто вещунья та была не из здешних мест. И не пришлая. Как это может быть? А просто однажды, давным-давно, появилась из ниоткуда в деревне девушка Фила и все… На все вопросы деревенских жителей «Из каких мест будете?» только загадочно улыбалась, лукаво отвечая: «Откуда пришла, назад уж не вернусь. Не ждет меня там никто. А здесь пригожусь!»

И поселилась с тех самых пор Фила в заброшенной избушке на окраине деревни. Это уже позже сосватал ее за себя местный парень. За него и замуж пошла. А красоты она была доселе здесь не виданной и не слыханной. Другие парни боялись и подходить к ней, не то что свататься. А Иван не побоялся: «Люблю, – говорил – Филу. Жизни мне без нее не будет». Свадьбу сыграли. И жили они на зависть местным, долго и счастливо. Иван дом большой поставил, хозяйством обзавелись. Дочка умница и красавица родилась.

Все вроде складывалось хорошо, да только с появлением Филы в деревне стало происходить что-то странное, непонятное. Раз мальчишки в озере купались. Один тонуть начал.

В круговорот попал. Пока друзья его за подмогой бегали, одни круги на воде остались. Нет мальчишки, утонул, значит. С баграми мужики все озеро прошерстили, да так и не нашли парнишку. А через трое суток он сам домой явился. Живей живехонького. Говорит, на берег выбрался из последних силенок, пока друзья за подмогой бегали. Лег на траву да и провалился в сон от усталости. Три дня крепким сном проспал. А больше ничего так и не вспомнил. Так-то оно так, да только мужики то место, где мальчишка якобы на берег выбрался и три дня проспал, несколько раз проходили, когда его искали, и не могли бедолагу не заметить, если бы он там действительно был…

В другой раз две женщины с детьми в лес за грибами пошли. Да пропали. Опять всей деревней неделю искали, и не нашли. А через месяц все «пропажи» живые и здоровые домой вернулись. На вопросы деревенских отвечали, что далеко ушли, заблудились. А потом случайно, уже выбившись из сил, вышли на избушку в лесу. В подполе припасы оказались, так и выжили. Так-то оно так, да только никакой избушки отродясь в тех местах не бывало. Да и местные, когда пропавших искали, в том районе вдоль и поперек все исходили, под каждую травинку заглянули…

А еще случай был. Молния в ребенка попала. Упал он. Мертвый лежит, не шевелится. Бабы уже слезы льют, как по покойнику. И тут Фила подбежала, расступились бабы. А она погладила рукой по маленькой ребячьей головке, пошептала что-то. И ребенок глаза открыл, ожил. На удивленные возгласы деревенских Фила сказала, что он просто сознание потерял от испуга. Да баб-то не проведешь. Видели они, что малец уже синий был, не дышал.

Много чего еще подобного происходило в те времена. Да только все чудеса люди почему-то связывали с Филой. Где правда, где ложь – кто знает?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Этот день как-то сразу не задался. Сначала Кекс, пикируя с антресолей и привычно целясь в мою голову, случайно промахнулся и торпедировал в угол дивана. Мяукнув от возмущения и боли, он вдруг неожиданно затих. Изрядно перепугавшись, мы кинулись к несчастному коту. После первичного осмотра было принято коллегиальное решение перенести его в ветпункт, что с осторожностью, будто в руках был не кот, а хрустальная ваза, мы и осуществили. После клинического осмотра Кекса во главе с Тим Тимычем, мы с Прасковьей немного успокоились. Наш любимец поплатился за свой неудачный полет достаточно легко: пара небольших гематом в области живота, один сломанный клык и частичный перелом хвостового позвонка. Кексу сделали пару уколов и наложили фиксирующую гипсовую лангету на хвост. С этим «каменным» продолжением туловища кот смотрелся как-то феерически странно: белый пушистый комок, начинающийся чудесной крупной зеленоглазой головой, заканчивался тоже белой, но уже плоской палкой, которая (видимо под тяжестью гипса) не хотела подниматься вертикально. Постоянно, словно в печали, торчала вниз.

В дальнейшем, осознав выгоду своего положения, Кекс не упускал возможность использовать новое состояние в свою пользу. Особенно в минуты крайнего недовольства. Начинал бить «гипсовым отростком» по полу до тех пор, пока к нему кто-нибудь не подбегал. Недовольства случались часто. Желания кота тут же исполнялись. Так что из своей травмы хитрое животное в течение последующего месяца извлекало для себя весьма зримую пользу.

Кекса в звериной больничке мы оставлять не стали, забрав бедолагу домой. Под присмотром двух специалистов наш питомец в домашних условиях быстрее пойдет на поправку, решили мы. Только странное дело – еще несколько дней, находясь рядом с ним, я слышала одну и ту же осуждающе-душещипательную фразу:

– Промахнулся из-за тебя, мыр-мыр! Постоять минуту на месте не могла, мыр-мыр! В сторону отошла, мыр-мыр! Зараза! Это я-то?

Этот текст Кекс повторял снова и снова. Но когда я поворачивалась в его сторону, моему взору представала совершенно иная картина: спокойно-умиротворенная пушистая усатая мордочка, не выражающая никаких негативных эмоций и упреков. Но я-то понимала, слышала, ощущала, что все эти упреки исходили явно от нахального кота! И точно предназначались именно мне!

Наш рабочий день начался, как обычно, с разбора полетов, устроенного Тим Тимычем. Прооперированной накануне собаке Бусе полегчало: она, уже одетая в послеоперационную цветастую попонку, по-хозяйски обнюхивала отчего-то пустые миски, не собираясь бороться возрастающим с каждой минутой все больше и больше аппетитом. Отсутствие хоть какой-нибудь еды очень возмущало больную. В моем мозгу это возмущение абсолютно четко материализовывалось в недвусмысленные фразы:

– Гав! Обалдели! Гав! Беспредел! Схватили посреди ночи, оторвали от сна, потом увезли незнамо куда. Затем насильно спать заставили! Гав! А проснулась – на животе дырка зашитая, гав! За что? Что я им, холерам, сделала? Гав?! Да еще эту тряпку на меня нацепили (это она так про послеоперационную попонку вещала)! Где вы видели, чтоб собаки в таких лохмотьях ходили? Гав! Мало того, они и всю еду еще съели, спрятали. Гав! Вон, миски пустые – ни еды, ни воды, голодом морят! Гав!

Околею-у-у-у!

Агриппина Ивановна, стоя рядом с нами, тоже, по-видимому, слышала эту тираду несчастной Буськи. При этом она молча, спокойно, не реагируя на возмущенный рев души и желудка собаки, взяла Бусю за ошейник и силком потащила упирающуюся всеми четырьмя лапами животину в процедурный кабинет. Лишь когда сопротивляющуюся Бусю усилиями всего ветперсонала водрузили на смотровой стол, буянка слегка угомонилась.

Прасковья между тем деловито и привычно начала осмотр. Температура 38 – норма. И далее: пульс – норма, дыхание – норма, швы тоже в порядке.

– Сейчас поставим тебе капельницу с глюкозой, сделаем пару укольчиков и пойдешь на обед, уже можно, – констатировала подруга.

– На обед? – магическое слово собака ухватила острым слухом весьма резво. – А где завтрак? Сами съели?

После Буси нами была осмотрена кошка Фрося. Бедолага пострадала из-за своего любопытства и жадности. А также, как многие дамы, из-за страсти к красивым вещам и драгоценностям. Любила Фрося все блестящее и красивое. Стоило хозяйке Жанне забыть на видном месте колечко, брошь или цепочку, все. Ищи красивяшку где-нибудь в самом укромном месте дома – в углу под диваном, например. Из-за своей вороватой наклонности на операционном столе кошка лежала уже трижды!

На этот раз хозяйка забыла в ванной цепочку с крестиком. Спохватилась, на кошкину беду, не сразу. А Фрося уже тут как тут – в ванной шуршит, развлекается. И так лапкой блестящую штучку повернет, и вверх подкинет, и на коготок подцепит – хороша вещица! Нет бы сразу в зубы и под диван в комнату метнуться. Но ей, словно с мышкой, поиграть на месте преступления захотелось. И вдруг – хозяйские шаги. Схватила Евфросинья приглянувшуюся ювелирку в зубы и дала деру вниз, под ванну. Бежать куда-нибудь подальше было уже поздно. А там, чтобы Жанна не поймала с поличным, кошка в мгновение ока проглотила блестяшку…

Хорошо еще, что женщина, не обнаружив на раковине пропажу и зная вороватые наклонности своей подопечной, моментально сделала правильный вывод и принесла кошку к нам. Рентгеновский снимок подтвердил худшие опасения. После непродолжительной операции из желудка Фроси извлекли слегка изжеванную, но в общем почти целую цепочку с крестиком. Обошлось и на этот раз. Желудочно-кишечный тракт серьезно не пострадал. И вот сегодня швы были сняты, а Фрося вместе с хозяйкой отправилась домой. Да и наш рабочий день близился к концу.

Впрочем, после обсуждения и оценки историй пациентов, Прасковья внезапно замолчала и загадочно посмотрела на меня, затем, подмигнув, шепнула заговорщически на ухо:

– Дашка, а хочешь, следующую историю я расскажу тебе на том месте, где она могла произойти или произошла?

Дух авантюризма как всегда летел впереди моих мыслей: – Когда? Сейчас? Конечно! Пошли!

Мы стали поспешно одеваться, потому что день уже клонился к вечеру и темнело довольно быстро. Прасковья повела меня зачем-то в заброшенный, понуро притулившейся сразу за нашим домом сарай, и ткнула пальцем в захламленный угол. Переведя взгляд в указанное место, я заметила, что там стояли два пусть не совсем новых, но внешне вполне рабочих велосипеда. В тот момент, когда мы извлекали наши транспортные средства из сарая наружу, на голову мне, как всегда внезапно, упала мягкая шапка и возмущенно завопила:

– Мяу! Как же без меня! Мяу! Оставите дома бедного больного одинокого кота? Мяу! Умру от тоски! И душевной боли! Мяу!!

Душевная боль и тоска – предлог серьезный. Мы с Прасковьей обреченно переглянулись. Дружно, не сговариваясь, вздохнули и, водрузив неугомонного страдальца в корзинку, прикрепленную сзади к багажнику велосипеда Прасковьи, двинулись в путь. Ехали довольно долго. Видимо, сказалось то обстоятельство, что последний раз педали я крутила давно, еще в неугомонном детстве. В результате моя пятая точка, находившаяся на жестком сиденье, спустя немного времени уже начала побаливать.

И вот, наконец, дорога маленькой, едва заметной тропинкой, свернула в сторону. Проехав еще пару километров, мы внезапно остановились. Моему взору открылась небольшая опушка на краю леса, окруженная огромными мрачными вековыми деревьями. В центре возвышался приличных размеров холм, посреди которого стоял большой двухметровый крест. Крест этот был весьма необычен. Он ощущался таким необъятным и старым, что казалось странным, почему он до сих пор не упал и не сгнил от древности. Моя спутница слезла с велосипеда и уверенным шагом направилась к Кресту. Мне же ничего не оставалось кроме как последовать за ней.

К моему удивлению Кекс, до сих пор дремавший (или просто делавший вид, что дремлет) в корзине для ручной клади багажника, внезапно выпрыгнул из своего лежбища и резвой рысью последовал за нами.

– Что это? – спросила я удивленно.

При ближайшем рассмотрении крест совсем не производил впечатление готового вот-вот рассыпаться на мелкие кусочки. Скорей наоборот. Внимательно приглядевшись, я заметила на древнем дереве едва заметные очертания какой-то надписи. Непроизвольно, совсем независимо от моего сознания, рука сама потянулась к кресту. Прикосновение к древнему дереву было странным. От его поверхности исходило тепло и умиротворение. Хотелось вечно стоять здесь, прикоснувшись к непонятной и оттого более притягательной древности.

Мою «нирвану» нарушила Прасковья, ворвавшись в сладостные неземные ощущения реальным земным голосом:

– Дашка! Вот здорово! Значит, я не ошиблась! Это действительно ты! Я посмотрела на подругу как на слегка сумасшедшую особу. Неужели произошло мое внешнее перевоплощение? И на кого я теперь похожа? На Кекса?!

Осознав двусмысленность своего возгласа, Прасковья всплеснула руками, успокаивая и одновременно возвращая меня в земную реальность.

– Дашка, послушай, я поняла, что в одной из сказок бабы Нюши говорилось именно о тебе.

– Обо мне? – на мгновение обалдев от нежданного поворота Прасковьиных размышлений, я лихорадочно решала дилемму, кто из нас более сумасшедший: я или она?

– Мяу! – резкий возглас кота вывел меня из ступора. В эту минуту я услышала текст, исходивший от белой, регулярно падающей мне на голову «шапки»…. – Мяу! Глупая девица! Фыр! Слушай, что тебе говорят умные люди, коты и кресты!

Прасковья, тоже слышавшая тираду нашего питомца, благодарно кивнула ему в ответ и невозмутимо продолжила:

– В одной из сказок бабы Нюши говорится о девушке, прилетевшей в нашу деревню то ли на метле, то ли на ковре…

Тут я снова не выдержала и бесцеремонно вклинилась в ее повествование:

– Так что, я была Бабой Ягой?

– Не перебивай меня, – невозмутимо продолжила Прасковья, – просто других летательных аппаратов тогда не существовало. А о самолетах тем более вовсе не слыхивали. Люди тут жили небогатые, и вместо роскошных ковров в избах стелили самотканые дорожки. Один такой станок стоял у нас в сарае. Нюша даже учила меня на нем ткать. Но он сгорел вместе с домом.

Слезинка маленькой каплей горьких воспоминаний непрошено скатилась по щеке моей подруги. Я невольно бросилась к ней, обняла, и тихо сказала:

– Все! Все! Все! Не будем о грустном! И я больше не задаю дурацких глупых вопросов! Только слушаю тебя! Внимательно слушаю!

– Вот именно, давно пора помолчать, мыр-р-р!!! – надменно произнес кот.

Успокоившись, Прасковья продолжила свой рассказ.

– Так вот, о девушке. Одни люди говорили, что она прилетела, а другие видели, как она из воды вышла. Будто бы рыбак один сидел на берегу, рыбу ловил. И вдруг вода в озере вспенилась, волнами пошла. А из воды русалка вынырнула красоты невиданной и к берегу поплыла. Выбралась на камни. Хвост, словно сарафан, с себя скинула да и пошла к людям. А как это было на самом деле, никто толком не помнил. Да и не в этом суть. Важно другое. Девушка в деревне появилась. Ее приютила одинокая сердобольная старушка, у которой никого из близких не было – ни мужа, ни детей. Не побоялась наговоров людских про нечистую силу, что будто бы в девушке живет. А та ей вроде внучки стала. И помогала старушке во всем за доброту ее.

Только странность одна была. В каждое полнолуние, когда оно выпадало на пятницу, девушка уходила из дома за околицу и исчезала. Ровно на три часа. Потом появлялась, словно из воздуха сотворенная, и шла домой как ни в чем не бывало. Многие смельчаки деревенские, преодолев страхи, пытались проследить за ней, да что толку. Она, не видя их, словно чувствовала взгляд чужой. Начинала нарочно блуждать в лесу, петляя по только ей заметным тропинкам да тропам. Никто и никогда так и не разгадал ее тайну.

Так и жили они со старушкой душа в душу года три, пока пожилая женщина не умерла. Похоронила девушка ставшей ей близкой женщину, погоревала на могилке и однажды – это случилось в ближайшее полнолуние – опять исчезла. Сосем исчезла, будто и не было ее вовсе… Но ведь была! Долго еще местные судачили о загадочной незнакомке, да прошло время – забыли. И знаешь, что самое удивительное сказала мне перед самой кончиной баба Нюша? – Прасковья посмотрела на меня таким взглядом, точно проверяя, не улечу ли я, как та девушка, после ее признания на какой-нибудь метле в неизвестность. – Она сказала, что я обрету ту девушку подругой и она при помощи Креста и книги укажет мне путь.

При этих словах я чуть на землю не упала, но, выдержав паузу, взяла себя в руки, едва слышно прошептав:

– Неужели я так плохо выгляжу, что похожа на создание, способное выплывать из воды, словно русалка, парить в небе, и исчезать неведомо куда?

И тут что-то громко стукнуло. Мы с Прасковьей синхронно посмотрели в сторону предположительного источника звука. Ну как же! Это наш обожаемый котяра, дабы привлечь внимание к своей персоне, долбил добросовестно загипсованным нами хвостом об деревянный крест. Очевидно, Кекс подслушал наш разговор и был явно недоволен моим итоговым резюме.

– Глупая, – невозмутимо молча продолжил вещать нахальный зверь, – не верит она ничему. Подойди к Кресту, протри старую надпись и увидишь то, что только ТВОИМ глазам откроется! Мыр-р-р-р! Ну-ну!

Мы с Прасковьей недоуменно переглянулись и, словно зачарованные под гипнозом, повиновались коту. Старинный Крест, покрытый белым мхом, казалось, непостижимым образом манил меня к себе. Откуда-то вдруг появилось неуемное желание вновь прикоснуться к нему. А дальше руки сами, помимо воли, стали очищать от вековых, природой сотканных наслоений, старинное дерево.

И каково же было наше изумление, когда под слоем мха действительно появилась какая-то надпись. Мы с подругой стали внимательно вглядываться в старинные письмена. После нескольких казавшихся вечностью минут она вдруг с досадой и отчаянием произнесла:

– Ничего не понятно! Просто какие-то палочки и крючки! Мы никогда не сможем разобрать, что здесь написано!

– Мр-р-р! Еще одна глупая! Молчи, мр-р-р! Ты слепа! Дашка зрячая! Мр-р-р-р! Зрячая-я!

Возмущение Прасковьи взяло верх над благоразумием. Она успела издать только первый вопль негодования, который тут же был прерван мною.

– Прасковья! Как же ты не видишь? Буквы читаются совершенно отчетливо, будто вчера написаны! Слушай!

Перед моими глазами виднелась четко читаемая надпись, которую я с едва сдерживаемым волнением и восторгом первооткрывателя быстро и довольно легко прочла:

– Под крестом этим покоится прах Ефимии, прожившей на свете этом ровно сто девяносто три года, три месяца и три дня.

И сразу после того, как я произнесла это вслух, прочитанный только что текст внезапно у меня на глазах стал изменяться. А зря все-таки говорят «не верь глазам своим». Как не поверить, если теперь читались уже совершенно другие фразы!