скачать книгу бесплатно
– Саша, но ведь он наш гость, к тому же он вылечил меня.
– Не он тебя вылечил, не он! – кричал хозяин. Тыча себя кулаком в грудь, продолжал горячиться: – Вот кто тебя вылечил! Сутками Бога молил, чтобы ты встала! Лоб расшибал перед образами!
– Господь и вылечил, не иначе, – согласилась Наталия Ивановна, крестясь в красный угол, – твоими молитвами. И радением моего кузена Гриши, который потрудился прислать мне лекаря, хотя никто его об этом не просил.
– Господь и вылечил, – встряла Феша, – да только вы, барин, сутками лоб расшибали, а ентот лекарь, я сама слышала, одно слово только сказал – мол, забери, Господи, меня, ежели кого-то забрать нужно, а ее оставь. Да не иначе как с тех пор барынька-то и встали.
– Дура баба!!! – завопил не своим голосом Александр Онуфриевич. – Али ты басурманка, в силу Святого Причастия не веришь?
– А кто за отцом Васильем-то послал, чтобы с Тайнами пришел к барыньке-то? – не сдавалась Феша. – Кого Господь надоумил?
В пылу спора хозяин и крестьянка не заметили, что хозяйка снова исчезла в комнате, где лежал доктор Финницер, и поплотнее прикрыла за собой дверь.
– Открой! Открой, растреклятая! – Александр Онуфриевич колотил кулаками в дверь, но та была заперта.
– Фадюша, это… это правду сказала Феша? Ты говорил так? – В голосе Наталии Ивановны слышались строгость, умиление и тревога.
Доктор Финницер кивнул.
– Это… ты зачем?! Зачем?! – Хозяйка, казалось, совсем забыла о том, что больному меньше всего сейчас следует волноваться, и с рыданиями повалилась в изножье кровати – то самое, где всего пять дней назад доктор в таком же исступлении произнес свою страшную молитву.
Вдруг женщина почувствовала, что слабая длиннопалая рука гладит ее по голове. Услышала голос, совсем спокойный и рассудительный:
– Ну как зачем? Чтобы тебя спасти…
– Не слишком ли велика цена?
– Ничтожна, – слабо улыбнулся доктор.
– Перестань! Не говори так…
Александр Онуфриевич, с мясом выломавший своей недюжинной силой дверной замок, ворвался в комнату, крепко схватил жену за косы и выволок в столовую.
– Мне ентот твой Фадюша, как ты его величаешь, в кошмарах снится! Ты понимаешь, что? он чуть не сотворил в ту ночь, когда мы с тобой убежали? Подумай, что было бы, ежли бы сотворил?.. Да пусть бы подыхал в канаве, а не пил с ложечки молоко, да еще из твоих рук!
Наталия Ивановна встала и воззрилась на мужа. Глаза ее полыхали, как два огнива.
– Христос на Кресте, ты думаешь, умирал за праведных? за благодарных? Это во-первых. А во-вторых, обидеть гостя сродни святотатству!
Успокоилась и договорила совсем тихо и спокойно:
– И потом, ты же не знаешь, что там было до того, как ты вышел на наш дом.
– А что было? – спросил Александр Онуфриевич строже некуда.
– Он ведь целых полгода у нас прожил, пока ты не пришел… Все было как в хорошем сентиментальном романе. Целомудренно, красиво и безнадежно. – Она горько усмехнулась.
– А потом появился я и все испортил, – хмыкнул хозяин еще горше.
– Нет, дело было не в тебе, а в том, что Фадюша – немец, лютеранин. Да и не нравился он мне. Нет, в смысле, я готова была его любить, но только как доброго, нежного брата, не более того.
На последних словах Александр Онуфриевич закрыл ей рот рукой:
– Когда он выздоровеет – уходи с ним.
– Что? Ты прогоняешь меня?
– Я недостоин жить рядом со святой, – совершенно искренне вздохнул мужчина.
Наталия Ивановна поняла, что он говорит серьезно и без тени иронии.
– Да ну что ты, Саша… Ну какая же я святая!
– Самая настоящая. Умеющая прощать и любить врагов своих.
Хозяйка хотела что-то возразить, но в этот момент подал голос доктор Финницер:
– Natalie… ты здесь?
– Здесь, Фадюша. Молока еще дать?
– Нет-нет… я просто хотел некультурно вмешаться в вашу беседу. На мой счет Александр может быть спокоен: я не выздоровею.
– Да ну что ты такое говоришь! – Наталия Ивановна всплеснула руками.
– Правду. Ты же помнишь мою молитву?
– Господь понимает, когда говоришь сгоряча, не подумав. Он не заберет тебя.
– Эх… неужели я и Его недостоин, не только тебя? – горько усмехнулся доктор Финницер.
– Нет, я не в этом смысле.
– Я не встану, – повторил доктор уверенно и совершенно спокойно. – И перед тем как уйти – а это будет уже скоро, очень скоро – я лекарь, я знаю, – у меня есть целых два желания… Вот ведь наглец, а? Не всем и одно перепадает, а я на два замахнулся…
Наталия Ивановна, из последних сил сдерживая слезы, кивнула, давая понять, что слушает.
– Во-первых, позови священника.
– Ах, Фадюша, в нашем маленьком городке вряд ли отыщется лютеранский пастор.
– Нет-нет, ты не поняла. Позови отца Василия из вашей церкви. Я думаю, он не откажет в последней просьбе христианину, пусть и другой конфессии.
Наталия Ивановна снарядила было в Корсунскую церковь Тришу, но доктор Финницер упрямо проговорил:
– Нет, я хочу, чтобы ты непременно сходила сама.
– Эй ты, немчура, – буркнул Александр Онуфриевич, – за окном метель воет, а Наталия только после болезни. Себялюбец ты, вот ты кто!
– Замолчи, Саша! – строго воскликнула Наталия Ивановна. – Закутаюсь потеплее – и не заболею больше. Последняя просьба – самая святая, самая непременная к исполнению.
Александр Онуфриевич уже в дверях резко поймал жену за руку, но хозяйка вырвалась и побежала выполнять просьбу.
Отец Василий, кажется, смекнул, зачем умирающий немец хотел видеть именно его, поэтому кроме дароносицы прихватил с собой еще ларец с некоторыми церковными принадлежностями. Священник не ошибся.
– В присутствии свидетелей, – улыбнулся доктор, – пока Господь не забрал меня… я хотел бы присоединиться к вашей вере, могущей подымать больных силой Святого Причащения. Natalie, будешь моей крестной матерью?
– Буду, – кивнула Наталия Ивановна, уже не сдерживая слез.
– А крестным отцом я попрошу стать достопочтенного отца Василия. А теперь, отче, не будете ли вы столь любезны начать?
Своим чередом совершилось Таинство миропомазания, в ходе которого доктор Финницер из Таддеуса стал Фаддеем Васильевичем, по славной традиции получив отчество по имени крестного отца. Его остроносое лицо обрело умиротворенно просветленное выражение, какое бывает, пожалуй, только на Пасху.
Пока священник готовил все для Причастия, хозяйка поинтересовалась:
– Каково же будет твое второе желание? Если столь же прекрасно, как первое…
Доктор не дал ей договорить, жестом прося наклониться, как будто желая сказать ей что-то на ухо. Наталия Ивановна склонилась к нему, и доктор бережно, как будто боясь ее разбить или смять, коснулся губами ее крутого бледного лба. Спустился вниз по линии волос, немного помедлил перед последним поцелуем, в висок, а потом выдохнул радостно:
– Ну вот и все.
Отец Василий поднес ему Святые Дары, но больной жестом остановил его и произнес как-то даже торжественно:
– Natalie, Александр… я очень виноват перед вами обоими прежде всего за ту ночь. Прости меня, Natalie. Я был в отчаянии… и сдуру, сгоряча, с молодости не мог придумать другого способа удержать тебя… Как я благодарен Богу и тебе, Александр, что мне не удалось тогда исполнить свое гадкое намерение. Простите меня, если сможете.
Александр Онуфриевич вошел в комнату. Долго молчал, видно было, что решение дается ему с трудом. Молчал он минут десять. Потом глубоко вздохнул несколько раз и, махнув рукой, пробормотал:
– Господь тебя простит, Фаддей Василич… – и поскорее засеменил обратно в столовую. Наталия Ивановна поняла: чтобы никто не заметил, как он плачет.
– И еще… – продолжал умирающий доктор, – я рассказал твоим родителям, что вы бежали.
– Что ж, и за это пусть простит тебя Господь, – кротко отозвалась Наталия Ивановна. – Думаю, это им было и так очевидно.
– Ну вот и все, – повторил доктор Финницер, приняв Причастие. Перекрестился по-русски и блаженно, с чувством полного, невыразимого счастья тихо закрыл глаза.
– Дивна дела Твоя, Господи! – широко перекрестилась Феша.
Наталия Ивановна протянула руки, приняла в них обессилевшую голову лекаря и крепко прижала ее к груди.
– Упокой, Господи, душу раба Твоего Фаддея. Прими его в Твои Небесные селения и сотвори ему вечную память… и слава Тебе за то, что я могу сказать эти слова. Воистину дивна дела Твоя, Господи.
Глава 9
Масленица
Но на Масленой неделе Паше Бельцовой не удалось, выражаясь ее же словами, лицезреть своего дражайшего жениха дома, потому что Александр Онуфриевич и Наталия Ивановна решили, что раз из-за болезни матери и доктора Финницера Кира объедала родственников лишних пятнадцать дней, то ее родители просто обязаны отдариться и пригласить Безугловых к себе праздновать Масленицу.
Больше всех такому повороту событий радовался Арсений: при мысли о том, как он будет объясняться с невестой и какой предлог придумает, чтобы расторгнуть помолвку, ему делалось дурно, как кисейной барышне, и юноша изо всех сил старался оттянуть этот момент.
– Главное, не затянуть до самой Красной горки, – хмыкнул горе-жених, усаживаясь в коляску рядом с братом. – Надо, надо поговорить с ней… но все-таки хорошо, что не теперь: как ни крути, а все ж таки не хотелось бы омрачать ей праздник.
По правде сказать, едва ли не больше этого тяжелого разговора его пугала предстоящая встреча с Кирой. Уж к кому к кому, а к ней он никогда не ожидал испытать что-то другое, кроме покровительственных чувств старшего брата, а вот теперь жизнь задала загадку, и разгадать ее, честно говоря, было немного боязно. В самом деле, как это можно – молодому человеку его круга, столичному жителю, считающемуся среди друзей пусть не красавцем, но одним из любимцев барышень, любить провинциальную нескладеху, рябую от перенесенной оспы, без талии, без умения держать себя, без манер, без образования? Сестра – это одно, сестер не выбирают, и совсем другое дело, если вдруг в отношении этой самой сестры ты становишься полон самых серьезных намерений, сам от себя такого не ожидая… Но в глубине души Арсений надеялся, что все это блажь, сон, бред и новая встреча с Кирой Караваевой поможет ему в этом убедиться.
Коляска тронулась, и веселый перезвон бубенчиков моментально разогнал тоску и придал праздничное настроение.
– Что-то ты нынче задумчив, Арсюта, – поинтересовался Матвей, обводя брата взглядом темно-серых с нежной голубизной глаз из-под пушистых светлых ресниц, за которые острые на едкое словцо соученики называли его лошадкой. – Масленая началась! Надо радоваться!
– Ох, не люблю я это «надо», – вздохнул старший брат. – Радоваться надо искренне, от души, а не просто потому, что праздник.
– Чудной ты стал в этом своем университете… А помнишь, как мы раньше играли в долгой дороге, чтобы не помереть со скуки? Искали маленькие поводы для радости, кто больше найдет. Давай попробуем опять?
– Давай, – улыбнулся Арсений из-под усов. Может, хоть эта дурацкая детская игра поможет ему развеяться…
– Масленица, – загнул палец Матяша, радуясь, что брат поддержал затею.
– Весело звенят бубенчики, – ответил Арсений.
– Солнце искрится на снегу.
– Не надо идти в университет, – ляпнул старший брат, хотя на самом деле учиться любил.
– И в гимназию, – поддержал Матяша.
– Новый полушубок, – вставила со своего места Леночка, и оба брата засмеялись.
– Сестра-красавица, – продолжил игру Арсений.
– Брат-умница, – парировал младший.
– И у меня, – подмигнул старший.
Снова юношеский смех. Небольшая пауза. Коляска взъехала на пригорок, с которого открылись застывшая во льду речка и стройный безлистый березняк на том берегу.
– Самая красивая страна на свете! – воскликнул, задохнувшись от таких видов, Матяша.
– Это ты просто или игра продолжается?
– Пожалуй, что и так и эдак. Так что твой черед.
Старший брат задумался. Проигрывать не хотелось, но что-то больше ничего не приходило в голову. Наконец сообразил:
– Родня в маленьком городке, куда можно уехать на праздники.
– Рыжеволосые девушки, – отозвался Матвей. Он, кажется, говорил просто так, зацепившись рассеянным взглядом за конопатую девку с коромыслом, встреченную ими по дороге, но Арсений внутренне напрягся. Зачем брат это сказал? Догадался и дразнится? Вряд ли: не похоже на Матяшу. Сам думал в этот момент о Кире? Возможно, особенно после слов старшего брата о родне в маленьком городке, но в каком смысле? Если просто как о сестре, то какой же это повод для радости, когда эта нескладеха вечно встревает во всякие приключения… не хватало еще быть соперником собственному брату! А впрочем, в четырнадцать лет оно бывает. Пройдет, ничего.
– Да меня, знаешь ли, брат, вообще девушки радуют, не только рыжие, – а это он ловко вывернулся!
– Отлично! Будем считать, что это твой ход был. Теперь, стало быть… наша вера! – воскликнул мальчик патетически, ловя взглядом золотой куполок промелькнувшей церкви.
