скачать книгу бесплатно
Сто страниц бреда. Повести. Рассказы
Эдуард Вячеславович Севостьянов
Это часть моих произведений, написанных до 30 лет. Всё, что волновало тогда, – любовь, смерть, рок-н-ролл и остальные его составляющие… Моё безумие и попытки найти себя через слово. Было весело. Наверное за это повести получили первые премии молодым авторам.
Сто страниц бреда
Повести. Рассказы
Эдуард Вячеславович Севостьянов
Иллюстратор Мария Сурайкина
© Эдуард Вячеславович Севостьянов, 2017
© Мария Сурайкина, иллюстрации, 2017
ISBN 978-5-4490-1428-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Ashes to ashes, dust to dust…»[1 - *Пепел к пеплу, прах к праху – слова отходной католической молитвы]
Повесть
Тем, кто всю жизнь ищет открытых дверей, а не найдя, замерзает от холода, – посвящается…
Не закрыли б ваши двери
Может, вены были б целы…
…Он должен был проснуться, как всегда, от звонка будильника в своей комнате, оклеенной газетами и вырезками из журналов. Но будильник не звонил… Бурная ночь предшествовала этому хмурому утру. Солнце рассердилось и закрылось тучами. Ветер пытался разогнать их, но вечные странницы столпились, как стадо баранов, и не желали подчиняться легкому южному ветерку. Деревья шелестели опадающими листьями и укоризненно покачивали ветвями.
…Он спал, спал, положив свою голову на край стула. Спал, спал с четырех часов (именно это время показывал разбитый вдребезги будильник, который тоже похож на последнего бойца «этого времени»)…
В «это время» в двух кварталах отсюда шагали люди, перекидываясь резкими фразами. В доме напротив девочка будила своего плюшевого медведя, а в соседней комнате по полу бегали мыши. Мыши искали съестное, но съестным и не пахло. Зато резко запахло куревом: тот, что десять минут назад спал, встал, вытянул из пачки сигарету и затянулся, вспоминая события прошлой ночи.
…Когда все это началось? Вчера? День назад? Год? Два года? Неважно. За закрытыми окнами раздавался свист проносящихся автомобилей. Он медленно курил и думал, думал, думал…
Все началось в тот день, когда он, возвращаясь с репетиции, увидел их. Они, кажется, встречались или учились вместе, он не помнил. Помнил только их спины, медленно удаляющиеся от его жилища. Привычка узнавать людей по спинам и походке заменяла ему недостающие диоптрии. Он окликнул их. Они обернулись и с трагикомичными лицами подошли вплотную.
– Где ты шляешься? – спросила одна из них.
– Здравствуй, моя Радость, – ответил он. – Вы откуда? Наше почтение, Принцесса! Что вы здесь забыли?
– Мы вообще-то в гости к тебе: хотели твою квартирку посмотреть, ну, там, может, чайком напоишь, – говорила Радость.
– Ну, квартирку сейчас показать не могу, а вот Хаос и Бардак, что творится в Мире до нашего прихода и прихода богов, – всегда пожалуйста… Поднимайтесь. Лифт не работает…
Впрочем, тогда ничего не было. Мило посидели, поболтали о музыке, о жизни, обо всем. Выпили ведро чаю и разошлись, договорились встретиться.
Да, ничего не было, но именно тогда он почувствовал легкий озноб и что-то дрогнуло внутри. Начался новый этап.
Всю жизнь он шел по этапам. Этап первый – детство. Он кончился тогда, когда он полез драться с мальчишками старше его на шесть лет. Этап второй – школа – кончился, как только он увлекся музыкой и поставил себя выше тех, кто его окружал. Этап третий – Первая любовь – окончилась, не успев разгореться, но те мгновения он всегда помнил. Это была всамделишная Любовь. Этап четвертый – гибель родителей. Он считал это сначала шуткой, потом нелепостью, теперь он думал, что так надо, и он стал писать. Писать стихи. Этап пятый – его жизнь после этой встречи.
Они встретились на вечеринке, через три дня. Радость была одета во все черное. Черный мягкий свитер и черные джинсы, и черные бусы на шее. Принцесса надела мини-юбку, позволяющую рассмотреть получше ее ноги без изъянов, и плотно обтягивающую ее тело кофточку из какой-то светлой ткани. Все украшения на ней существовали отдельно, они казались сделанными из бумаги или проволоки.
Вечеринка устраивалась общим знакомым и предполагала питье горячительных напитков, базар за жизнь, танцы и дальше «кому куда». В таких компаниях он не боялся быть немного грубее и циничнее, чем был на самом деле. Его приветствовал сам хозяин дома, подошел и протянул руку. И он отошел к группе, в которой сидели Радость и Принцесса. Слегка наклонив голову, он приветствовал Радость и повернулся, чтобы что-то сказать Принцессе, но она его перебила:
– Можешь не говорить, что я выгляжу восхитительно, мне об этом уже прожужжали все уши.
– И не собираюсь… А помада тебе не идет. Губы от нее бледнеют и никогда не будут похожи на спелую вишню… Возможно, они будут пахнуть земляникой, сливой, абрикосами, викторией, чем угодно, и сладко их будет целовать какому-нибудь счастливчику.
– А тебе хочется их поцелуя?
– Конечно…
Она поднялась, сделала шаг, ее руки легли ему на плечи, ресницы дрогнули и опустились, и губы мягко уткнулись в его. Он стоял спокойный и холодный, как статуя из льда. Губы холодные и твердые приняли, как дань, ее поцелуй. Он успел почувствовать легкий запах клубничного ликера, исходивший от нее. Она изумленно открыла глаза:
– Ты не умеешь целоваться?
– Умею, и не хуже чем ты. Но я поцелуи не разбрасываю налево и направо.
– Так ты думаешь… – в ее глазах вспыхнул огонек рассерженной девочки, – ты думаешь, что я шлюха? Так? Да? Ну, говори!
– Я этого не говорил, а то, что я думаю, останется при мне. И почему ты считаешь, что шлюхи разбрасываются поцелуями? Они их дарят… за деньги.
– Ты что, настолько презираешь людей, что можешь сравнить девушку и шлюху?
– Я никого не презираю. Иисус сказал: «Возьми и кинь камень, кто без греха»… Но время от времени следует злить человека, иначе то, что внутри и зовется душой, заснет. А нет ничего хуже, чем покой. «Свободы, счастья только тот достоин, кто каждый день идет за них на бой».
– Ничего себе, повод для шуток, – встала с Принцессой Радость. – Душа – вещь серьезная. И иногда покой очень нужен этой самой душе.
– Да я уже слышал – «покой душе нужен». Тогда иди в монастырь. Ты, я, она, – он кивнул в сторону Принцессы, – устаем, только принявшись за дело. И играем в «Героев нашего времени». Нашим истерзанным душам нужен покой. Мы не боимся признаться в трусости. Но забываем о том, что должны жить, любить, радоваться по-настоящему. Радоваться каждой минуте, лучу солнца, капле вина. Может, это понимаешь, только когда потеряешь что-то очень дорогое. Да, наверное, так.
Он смолк и потянулся к бутылке вина, стоящей рядом. Взяв ее и поднеся ко рту, стал пить. Пить, не отрываясь, пока не кончилась бутылка. В это время Принцесса, гордо подняв голову, сказала:
– Это не оправдывает тебя. – И тут же: – Поцелуй меня… Пожалуйста…
– Хорошо.
Ему казалось, что он не привлекал ее к себе, а они оба, как птицы, стали рваться в небо, на мгновенье соприкоснулись руками, дрожь ударила по телу своей плеткой. Тысячи картин неслись мимо, а его губы, теперь тоже мягкие и податливые, ласкали ее. Язык, как змейка, бился в чужом рту. Впрочем, не было чужого, они были единым. В обоих горел огонь желания…
Он затянулся последний раз и кинул остаток сигареты на пол.
Мысли, как дым, —
В пустоту
Утро, как чай, —
В семь,
Каждый помнит
Весну…
Третий звонок —
Ко сну, – прошептал он и зашлепал голыми ногами в ванную.
Зеркало выдало ему изображение парня лет 19—20, небритого, с синяком под глазом, волевым подбородком и заспанным лицом. Темные от грязи волосы были зачесаны назад, в ухе торчала серебряная серьга в виде сердца.
– Да… И не узнаешь сразу, – сказал он и включил воду.
Ванная – единственное место, обставленное почти с роскошью. Японская сантехника. Занавеска для душа. Шкаф с шампунем и дезодорантом на полочке, зубная паста и прибор для бритья «Жиллет». Черный кафель со всех сторон, даже на потолке, куда были вмонтированы лампы. Душ он любил с детства. Холодная ли, горячая ли вода – это не имело значения, главное – напор, который бьет в макушку и очищает твое «неповторимое» тело от грязи. Душ и дождь рифмуются, считал он…
Прошло полчаса, и он открыл дверь подъезда и шагнул в мир. На нем были потрепанные кожаные штаны, черная футболка с надписью «GВCВ» и линялая джинсовая безрукавка. Солнцезащитные очки прикрывали синяк. На левой руке был серебряный браслет-цепочка. Шею украшал медальон на длинном черном шнурке. Куда он направлялся – не знал никто, даже он сам смутно представлял, чем займется. Ноги несли его в сторону «Старого города» местной забегаловки, где за плату можно было более или менее хорошо (в зависимости от кошелька) попитаться. Свернув направо, он попал в маленький дворик пятиэтажки. Поднялся на второй этаж. Нажал на кнопку звонка и сразу же вошел.
Здесь жил Борис, друзья называли его Призраком за способность сматываться из самых запутанных и отчаянных разборок.
Не задумываясь, пошел к спальне и лишь там, немного приостановившись, постучался. Прислушался и вошел.
На него смотрел один заспанный глаз, второй еще был закрыт.
– Привет. Мне нужен «байк», – он не любил много говорить. Второй глаз открылся, а руки стали медленно, как в полусне, тянуться к джинсам.
– В левом или правом? – спросил он.
– В левом, – голос Бориса был слегка охрипший. – Бак почти полный. Дня два он мне не нужен.
– Спасибо. Потом рассчитаемся.
Профессиональным жестом актера он вытащил ключи из кармана и переправил в свой.
– Тебе ничего не нужно?
– Ничего. Вали…
Он спокойно вышел из комнаты, закрыл дверь и, подумав, включил дверной звонок…
«Байк» был знатный. Призрак долго над ним трудился и создал шедевр мотодела. Увидеть эту тачку американцу или японцу – и Бориса замучили бы иностранные фирмы своими предложениями.
Скорость. Скорость – это второе, что он любил, после душа. Нет ничего лучше, думал он, чем ветер, который треплет твои волосы, обдувает лицо и тело. Нет ничего лучше дороги, которая мчится под колесами и заставляет забыть обо всем. Ты срастаешься с байком, ты – мотокентавр.
Но сейчас белые полосы проносились мимо, не задевая его души. Он мчался только для того, чтобы мчаться, и не получал никакого удовольствия. Наконец пригород кончился, и перед ним открылись луга, бескрайние, как степи, и зеленые, как в мае.
Выглянувшее на мгновение солнце осветило эту картину. Вдалеке – просторные улицы и высотные постройки «Нового города», черные змеи дорог вытянулись по стройке, смирно раскинув 16 стрел в разные стороны. И по одной из них, магистрали №5, мчалась серебристая точка мотоцикла. А по сторонам – изумрудная трава.
Ветряки медленно и лениво вращали лопастями, поблескивая на солнце тусклым серебром. Им не было дела до человека, до дорог. Они жили своей жизнью, ни на что не похожей и ничем не примечательной.
Он остановил мотоцикл, только город скрылся за горизонтом, вошел в траву и улегся на этой живой еще зелени…
…Ветер плевался в лицо дождем. Мелким, противным. Ночь была слишком темной. Дождь – слишком мокрым. Фонари горели вполнакала и не освещали улиц. По этой слякоти шел он, шел в темноту черных окон, в темноту человеческих душ. Поправляя время от времени ворот своей кожаной куртки, он медленно, с остановками двигался прочь от единственного светлого окна в этой темноте. Окна кладбищенской сторожки. Там жил и работал его друг, художник, звали его Федор, и он помогал Федюне устраивать выставки-презентации в своей квартире. Стены увешивались полотнами, там мало что было понятно мажору и пижону, но дети рабочих кварталов узнавали себя и своих врагов в неловком алом мазке или синем полукруге с вписанным туда квадратом.
Федюня был оплотом нового искусства и душой-человеком. Он принимал всех в свое большое сердце. Любил поговорить за бутылочкой-другой вина, мог утешить. Терпел, но не любил большие компании и раздавал свои полотна налево и направо.
Однажды он решил нарисовать Поэта. Пробившись над портретом месяца два – запил. Отказался отвечать, в чем причина, но однажды сознался, что Поэт не умещается на холсте и что создать портрет под силу лишь великому художнику. На следующий день на него смотрел Поэт с фотокарточки, и другой, но живой, Поэт сказал:
– Рисуй отсюда, здесь я не безграничный и умещаюсь на бумагу.
На фотке был пацан лет 15 с доброй улыбкой и мягким взглядом, так не похожий на этого юношу с острыми, как лезвия, глазами и плотно сжатыми губами, с лицом, украшенным шрамами от бесчисленных боев на улице.
Через два дня Федюня прыгал от радости. Тихим шепотом он признался, что таких глаз, как у Поэта, нет во всей Вселенной.
Впрочем, стоит ли верить пьяному художнику? Философствуя, однажды он заявил:
– Глаза бывают трех типов…
Первые – это пустые и ничего не выражающие глаза. В них нет жизни.
Вторые – это глаза, похожие на воронки, они затягивают и не выпускают, нужно смотреть в самый зрачок, лишь тогда вырвешься.
Третьи – это глаза, излучающие тепло, доброту, ласку, ненависть, неприязнь. Это глаза человека, не держащего своих чувств, или влюбленного… во что угодно.
Так говорил пьяный Федюня, пропуская одну за другой папиросы и бокалы вина. И засыпая, он в полусне сказал: «У него глаза похожи на капли дождя по свежести, на капли вина по красоте букета и на мясорубку по проворачиванию душ…»
Запах трав, солоноватый, как кровь, будил что-то забытое и животное. В воздухе стоял запах приближающегося дождя. Он встал и, вдруг став на время зверем, заревел:
– Господи, научи меня ненавидеть весь мир. Научи быть похожим на каменный столб. Научи резать горло и насиловать женщин. И если ты посмеешь… Мы посмеемся после…
В воздухе раздался хлопок – еще один сверхзвуковой ушел за пределы скорости звука, и почти в то же самое время раздался грохот грома.
Он вздрогнул, а потом начал хохотать, подставив свое лицо небу. Такому низкому и похожему на бетонный туман. Он хохотал, как безумный, до изнеможения, и тогда он повалился на траву и стал рвать ее зубами, пока первые капли не застучали по его спине.
Дождь шел медленной, неторопливой походкой и ловил в свою сеть этого человека. «Сильней!», – крикнул человек. Дождь ударил со всей силой, на которую был способен. Человек вскочил на мотоцикл и «побежал» со всей скоростью, на которую был способен этот железный зверь.
Он мчался по дороге, мчался навстречу новым бедам и неудачам, победам и смерти. Ведь именно так погибали многие его друзья. Эта безумная гонка напоминала бег от самого себя, только в других масштабах.
Через полчаса он поставит мотоцикл возле четырехэтажки в Старой части. Весело рассмеется и станет выжимать волосы. А пока черный и липкий, одновременно скользкий асфальт, колючий, как снег, дождь и пелена скорости…
… – Здравствуй, как у тебя дела? Здорова, надеюсь. Бабуль, знаешь, как я рад тебя видеть. Извини, что так долго не был. Замотался совсем.
– Здравствуй, здравствуй, родимый. Дела? Какие у меня дела? Вот кости болят, но это от старости. Ой, да ты совсем мокрый. Снимай сейчас же рубашки, я их на кухне повешу, сразу высохнут. Ба, а с глазом что? Опять, да? Вечно так, не сидится тебе.
– Ладно, бабуль, – он ласково обнял ее, – я ведь взрослый человек.
– Ох, взрослый… В народе ведь как говорят: «Большая фигура, а…»
– «…дура», слышали, слышали, но ведь в том же народе говорят: «Волков бояться – в лес не ходить».
– Ладно, ладно, умник. Ты мне лучше вот что скажи: ты сколько эти вещи не стирал? Может, постирать?
– Да ты что, а твои кости? Лучше я сам.
– Сиди ты, «я сам». Настираешь, знаем вас… Накинь вон дедов халат. А что это у тебя в кармане: фотокарточка какая-то и цепочка, забери их. А девушка ничего, у тебя с ней что-нибудь серьезное?..