скачать книгу бесплатно
Ты знала
Эшли Одрейн
(Не) преступление
Блайт всегда мечтала стать идеальной матерью, которой не было у нее самой… Поэтому появление на свет дочери Вайолет стало для нее подарком. Но очень скоро долгожданное материнство превращается в настоящее испытание, и в Блайт с каждым днем растет уверенность: с ее дочерью что-то не так. Девочка не по возрасту хитра и умеет манипулировать окружающими.
Все вокруг считают тревоги и страхи Блайт пустыми, а ее муж даже не пытается подвергать слова дочери сомнениям.
Однако, кажется, в их семье все меняется к лучшему с рождением второго ребенка, крошки Сэма. Вайолет искренне любит брата… или, по крайней мере, делает вид, что любит.
И только Блайт не отпускают жуткие подозрения: что произойдет, если однажды Вайолет покажет свое истинное лицо?..
Эшли Одрейн
Ты знала
Посвящается
Оскару и Уэверли
Считается, что первый звук, который мы слышим, находясь в утробе, – сердцебиение матери. На самом деле первый звук, вибрацией проходящий через наш едва оформившийся слуховой аппарат, – пульсация материнской крови при проходе по венам и артериям. Мы вибрируем под этот первородный ритм еще до того, как у нас появляются уши. До зачатия мы существовали в виде яйцеклетки в яичниках матери. Все яйцеклетки, произведенные женщиной, формируются в ее яичниках, когда она сама является четырехмесячным зародышем в утробе ее матери. То есть, наши клетки начинают свою жизнь в утробе наших бабушек. Каждая из нас проводит пять месяцев в утробе бабушки, а та, в свою очередь, сформировалась в утробе ее бабушки. Мы вибрируем под ритм крови матери еще до ее рождения…
Лэйн Редмонд. Когда барабанщиками были женщины
© Ashley Audrain Creative Inc., 2021
© Школа перевода В. Баканова, 2020
© Издание на русском языке AST Publishers, 2021
Окна твоего дома сияют, словно внутри пожар.
Занавески из дорогого льна настолько прозрачные, что я могу определить, в каком ты настроении. С улицы видно все: девочка встряхивает волосами, заканчивая домашнее задание, малыш подбрасывает теннисные мячики под потолок, твоя жена ходит в леггинсах по гостиной, наводя порядок. Игрушки – в корзину, подушки – на диван.
Сегодня вы не стали зашторивать окна – наверное, решили полюбоваться на снегопад. Вдруг твоя дочь увидит рождественского оленя? Она давно перестала верить в Санту, но ради тебя готова притвориться. Для тебя – все что угодно.
В честь праздника вы принарядились. Дети в одинаковых клетчатых рубашках сидят на кожаном диванчике, твоя жена фотографирует их на телефон. Девочка держит мальчика за руку. Ты на заднем плане возишься с проигрывателем; твоя жена обращается к тебе, но ты останавливаешь ее предостерегающим жестом – почти получилось. Девочка спрыгивает с дивана, твоя жена подхватывает малыша, они кружатся. Ты поднимаешь стакан, делаешь глоток виски и на цыпочках отходишь от проигрывателя, словно от спящего младенца. Вы принимаетесь танцевать. Ты берешь сына на руки; он запрокидывает голову, ты в шутку наклоняешь его чуть не до пола. Твоя дочь тянется к тебе за поцелуем. Твоя жена, забрав у тебя бокал, подходит к елке, поправляет электрическую гирлянду. Вы замираете, наклоняетесь друг к другу, хором выкрикиваете какое-то слово и продолжаете танцевать – песня хорошо вам знакома. Твоя жена выходит из комнаты, сын невольно провожает ее взглядом. Я помню, каково это – быть нужной.
Спички. Она зажигает свечи на каминной полке, украшенной пихтовыми ветвями. Они наверняка настоящие, пахнут смолой и лесом. Представляю, как эти сучья пылают в ночи, а свет внутри дома превращается из теплого масляно-желтого в жаркий трескучий красный.
Малыш схватил кочергу. Девочка забрала ее до того, как вы с женой успели заметить. Хорошая сестра. Помощница. Защитница.
Обычно я не наблюдаю за вами так долго, но сегодня вы очень красивые, и я просто не могу заставить себя уйти. Идет снег. Он будет хорошо лепиться. Утром девочка слепит из него снеговика, чтобы порадовать брата. Я выключаю дворники, регулирую температуру в салоне. На дисплее электронных часов появилась новая цифра: семь тридцать. Раньше в это время ты читал ей «Полярный экспресс».
Твоя жена сидит в кресле и наблюдает, как вы скачете по комнате. Она смеется, поправляет длинные кудри, принюхивается к твоему напитку, отставляет бокал и улыбается. Ты стоишь к ней спиной и не видишь, а я вижу. Она кладет руку на живот, чуть заметно гладит его, опускает взгляд, думая о жизни, растущей внутри. Это просто сгусток клеток, но для нее нет ничего важнее. Ты оборачиваешься, и она возвращается к реальности, к тем, кого любит.
Она сообщит тебе завтра утром.
Я хорошо ее знаю.
Отвлекаюсь, чтобы надеть перчатки, а когда поднимаю взгляд, девочка стоит на пороге, в круге света от фонаря. У нее в руках тарелка с морковкой и печеньем. Ты оставишь крошки на полу в коридоре. Ты подыгрываешь ей, а она тебе.
Девочка смотрит на меня. Ее пробирает дрожь: на улице холодно. Платье, купленное твоей женой, ей тесновато. У нее раздаются бедра, появляется грудь. Она поправляет волосы жестом взрослой женщины.
Впервые мне кажется, что наша дочь похожа на меня.
Я опускаю стекло, поднимаю руку в приветствии. Она ставит тарелку на крыльцо, оглядывается напоследок и уходит в дом, к семье. Я жду, что ты задернешь шторы и выйдешь на улицу – выяснить, какого черта я делаю у твоего дома в канун Рождества. Что сказать? Что мне стало одиноко? Что я скучаю по ней? Что это я должна занимать место жены и матери в твоем ярко освещенном доме?
Она вприпрыжку возвращается в гостиную. Ты уговариваешь жену подняться с кресла. Пока вы танцуете, тесно прижавшись друг к другу, наша дочь берет мальчика за руку и подводит к окну. Совсем как актриса, занимающая самое выигрышное место на сцене. Оконный переплет окаймляет две фигурки, словно рама.
Мальчик похож на Сэма. У него такие же глаза и темные локоны. Я любила наматывать их на палец.
Меня мутит.
Наша дочь смотрит в окно, на меня, положив руки мальчику на плечи. Наклоняется, целует его в щеку. Еще раз и еще. Малышу это нравится, он привык к ласке. Он указывает на падающий снег, а она, не сводя с меня глаз, истинно материнским жестом растирает ему плечи, будто пытается согреть.
Ты подходишь к окну, присаживаешься на корточки рядом с мальчиком. Моя машина не привлекает твоего внимания. Ты проводишь пальцем по стеклу, рассказываешь сыну о санях и олене. Он вглядывается в темное небо, пытается их разглядеть, ты щекочешь его под подбородком. Наша дочь по-прежнему смотрит на меня. Я судорожно сглатываю и в конце концов отвожу глаза. Она всегда выигрывает.
Оглядываюсь: она по-прежнему наблюдает за машиной.
Моя первая мысль – сейчас наша дочь задернет занавески, но она просто стоит и смотрит. На сей раз я не отвожу взгляд. Я поднимаю стопку бумаги, лежащую на пассажирском сиденье, и чувствую тяжесть своих слов.
Я пришла, чтобы отдать ее тебе.
Это моя версия истории.
Глава 1
Ты перевернул стул и постучал по моему учебнику кончиком карандаша. Я смотрела на страницу, не решаясь поднять взгляд. «Слушаю», – сказала я, словно отвечала на телефонный звонок. Это тебя рассмешило. Так мы и сидели, хихикая, в студенческой библиотеке; выяснилось, мы оба изучаем один и тот же факультативный предмет. На лекциях присутствовало не меньше сотни студентов – раньше я тебя не замечала. Кудри упали тебе на глаза, ты отвел их карандашом. У тебя оказалось необычное имя. После занятий ты проводил меня до дома; всю дорогу мы молчали. Ты явно был очарован и все время улыбался. Никто никогда так мной не интересовался. На пороге общежития ты поцеловал мне руку, и мы снова расхохотались.
Скоро нам исполнилось двадцать один. Мы с тобой были неразлучны. До выпуска оставалось меньше года. Мы спали вдвоем на моей узкой кровати, читали учебники, расположившись на противоположных концах дивана, ходили в бар с твоими друзьями, но всегда сбегали пораньше – в постель, чтобы поскорее насладиться теплом наших тел. Я почти не пила, а ты уже устал от вечеринок – тебя интересовала только я. Никто из моего окружения не возражал. У меня было мало подруг – так, скорее знакомые. Я занималась в основном учебой, чтобы не лишиться стипендии, поэтому не имела ни времени, ни желания участвовать в студенческой жизни. Пожалуй, до тебя я ни с кем близко не сходилась. Ты предложил мне нечто иное: мы покинули социальную орбиту и счастливо сосуществовали вдвоем.
Обретя с тобой покой и поддержку, я полностью в тебе растворилась. Когда мы познакомились, у меня ничего не было, поэтому ты с легкостью стал для меня всем. «С легкостью» не значит «незаслуженно». Ты был добрым, чутким, участливым. Когда я поделилась с тобой своей мечтой стать писателем, ты сказал: «Никем другим тебя не представляю». Я с удовлетворением замечала ревнивые взгляды других девушек. Ночью я вдыхала запах твоих мягких темных волос, а утром будила, водя пальцем по небритому подбородку. Ты был для меня как наркотик.
На мой день рождения ты составил список из ста пунктов, за что меня любишь. 14. Люблю, как ты тихонько похрапываешь во сне. 27. Люблю твой красивый почерк. 39. Люблю чертить пальцем свое имя у тебя на спине. 59. Люблю есть с тобой один пончик на двоих по дороге на занятия. 80. Люблю наблюдать, как ты заканчиваешь читать хорошую книгу и потом прижимаешь ее к груди. 92. Уверен, однажды ты станешь хорошей матерью.
– С чего ты взял, что я стану хорошей матерью? – Я отложила список. На мгновение мне показалось, что ты вообще меня не знаешь.
– А почему нет? – Ты игриво ткнул меня пальцем в живот. – Ты же такая заботливая и милая. Жду не дождусь, когда мы с тобой заведем детишек.
Мне ничего не оставалось, как улыбнуться.
Никогда не встречала столь пылкого человека.
– Однажды ты поймешь, Блайт. Женщины в нашей семье… не такие, как все.
Я до сих пор помню мамину оранжевую помаду на сигаретном фильтре. Пепел, падающий в чашку с остатками апельсинового сока. Запах подгоревшего хлеба.
Ты крайне редко заводил разговор о моей матери, Сесилии. Я поведала тебе следующие факты: (1) она ушла, когда мне было одиннадцать, (2) после этого я виделась с ней всего дважды, (3) мне неизвестно, где она сейчас.
Ты знал, что я не люблю вспоминать о ней, и не расспрашивал – боялся того, что мог услышать. Ничего удивительного. Все мы возлагаем определенные надежды на себя и окружающих. С материнством то же самое. Каждый надеется получить хорошую мать, жениться на хорошей матери, стать хорошей матерью.
1939–1958
Этта родилась в день, когда началась Вторая мировая война. С самого рождения она была краснощекой и пухленькой, с глазами цвета Атлантики.
Она влюбилась в знакомого мальчика, сына доктора. Его звали Луи. В отличие от других мальчишек, он был добрым, спокойным и хорошо воспитанным, к тому же его совершенно не волновало, что Этта не отличалась красотой. Луи провожал ее в школу, осторожно придерживая за талию, с первого дня до последнего, а Этта всегда ценила хорошие манеры.
Ее семья владела сотнями акров кукурузных полей. Когда Этте исполнилось восемнадцать, она объявила отцу, что хочет выйти замуж за Луи. Тот настоял, чтобы зять выучился фермерству: у него не было сыновей, и он надеялся передать фамильное дело мужу дочери. Однако Этта подозревала, что отец хочет доказать Луи: земледелие – тяжкий, но достойный труд, не для слабаков, не для умников. Его уязвляло, что Этта выбрала человека, совершенно на него не похожего.
Луи собирался пойти по стопам своего отца и даже получил стипендию в медицинском институте, но женитьба на Этте была для него важнее лицензии доктора. Тесть заставлял его работать до седьмого пота, хотя Этта умоляла оставить мужа в покое. Каждый божий день Луи вставал в четыре утра и до темноты трудился в полях. Как любила вспоминать Этта, он ни разу не проронил ни слова жалобы. Он продал отцовский саквояж и учебники по медицине, а деньги положил в жестянку, стоящую в буфете, – на колледж для будущих детей. Один этот поступок, по мнению Этты, исчерпывающе доказывал, каким бескорыстным человеком был ее муж.
Однажды ранним осенним утром Луи затянуло в силосный комбайн, и он истек кровью прямо на поле. Обнаружив тело, отец Этты послал дочь накрыть его брезентом. Этта принесла отрезанную ногу мужа в амбар и швырнула в отца, когда тот набирал воду в ведро, чтобы смыть кровь с комбайна.
Она не успела сказать родным о ребенке, растущем у нее под сердцем. Этта была крупной женщиной и весила килограмм на тридцать больше положенного, так что о беременности никто не догадался. Четыре месяца спустя, в жестокую снежную бурю, у нее родилась девочка, Сесилия. Тужась на кухонном полу, Этта не сводила глаз с жестянки в буфете.
Они с дочкой тихо жили на ферме и почти не появлялись в городе, а когда все же приезжали, люди начинали перешептываться, что она «страдает нервами». В те дни о таких вещах предпочитали не распространяться. Отец Луи регулярно снабжал мать Этты успокоительными, поэтому Этта целыми днями отдыхала на железной кровати в своей бывшей детской, а за маленькой Сесилией присматривала бабушка.
Однако вскоре Этта поняла, что не найдет мужа, если будет валяться в постели. Постепенно она вернулась к обычной жизни и приняла на себя заботы о Сесилии. Когда Этта вывозила дочь в город в коляске, та отчаянно плакала и звала бабушку. Этта всем рассказывала, что у нее проблемы с пищеварением, она несколько месяцев ничего не ела, поэтому так исхудала. Конечно, никто не верил, но она не обращала внимания на пересуды.
Вскоре Этта познакомилась с Генри. Он недавно приехал в город, ходил в ту же церковь и управлял конфетной фабрикой. С первой минуты знакомства Генри был совершенно очарован – ему вообще нравились дети, а Сесилия оказалась прелестным ребенком, да и Этта, как выяснилось, вовсе не такая ненормальная, как ее описывали.
Вскоре Генри купил дом в стиле Тюдоров в центре города. Этта перестала валяться в кровати, набрала утраченный вес и посвятила себя обустройству семейного гнезда. На крыльце стояли качели, на окнах висели кружевные занавески, каждый день в духовке пеклись шоколадные кексы. Как-то раз Этта заказала комплект мебели для гостиной, но его по ошибке привезли не в тот дом, и соседка велела грузчикам нести мебель к себе в подвал. Когда Этта поняла, в чем дело, то побежала по улице вслед за грузовиком прямо в халате и в бигуди, ругаясь на чем свет стоит. Это происшествие вызвало уйму веселья, и даже Этта в итоге расхохоталась.
Она очень старалась поступать так, как от нее ожидали.
Быть хорошей женой, хорошей матерью.
Казалось, все шло прекрасно.
Глава 2
Вот о чем я вспоминаю, когда думаю о начале нашей совместной жизни:
Твои мама и папа. Может, для других это не столь важно, но все вы были для меня семьей. Моей единственной семьей. Твои родители очень хорошо ко мне относились – дарили щедрые подарки, покупали авиабилеты, чтобы я съездила с тобой в теплые края. У них всегда пахло глаженым бельем; мне каждый раз не хотелось покидать их гостеприимный дом. Твоя мама касалась моих волос, и я еле сдерживалась, чтобы не забраться к ней на колени. Иногда мне думалось, что она любит меня так же сильно, как тебя.
Они тактично не расспрашивали меня об отце и не обиделись, когда он отклонил их приглашение на ужин. О Сесилии даже не упоминали; прежде чем нас познакомить, ты предупредил, чтобы они не затрагивали эту тему. (Блайт замечательная, самая лучшая. Но просто на всякий случай…) Вы не обсуждали мою мать даже между собой, ведь вам нравилось беседовать лишь о приятном.
Еще бы, вы и сами были безупречны.
Ты называл младшую сестру «золотце», а она тебя боготворила. Каждый вечер звонил родителям; я подслушивала в коридоре, гадая, что такое рассказывает тебе мать, раз ты так хохочешь. Через выходные ездил домой, чтобы помочь отцу по хозяйству. Вы обнимались. Ты присматривал за младшими двоюродными братьями, помнил наизусть мамин рецепт бананового пирога, на каждую годовщину свадьбы дарил родителям открытку. Мои вообще не вспоминали о своей свадьбе.
Когда я отправила отцу сообщение, что в этом году не приеду на День благодарения, он не отозвался. Я сказала тебе: папа рад, что я встречаюсь с хорошим парнем, и поздравляет с праздником тебя и твою семью. На самом деле мы почти год не разговаривали. Общались только через автоответчик, и то лишь пустыми шаблонными фразами; слава богу, ты их не слышал. Сама не знаю, как мы до такого докатились. Пришлось в очередной раз солгать, чтобы ты не заподозрил, насколько у меня все плохо. Семья была для тебя на первом месте, и я боялась, что, узнав правду, ты во мне разочаруешься.
Наша первая квартира. Больше всего ты нравился мне по утрам. Я умилялась, глядя, как ты закутываешься в одеяло с головой, чтобы еще подремать, вдыхала терпкий юношеский запах, оставшийся на подушке. В те дни я вставала рано, до рассвета, и писа?ла на кухне. Там всегда было ужасно холодно, поэтому я куталась в твой халат и пила горячий чай из керамической кружки, которую расписала для тебя на каком-то мастер-классе. Потом, когда полы нагревались, и света, льющегося сквозь жалюзи, становилось достаточно, чтобы разглядеть изгибы моей фигуры, ты звал меня, затаскивал в постель, и мы экспериментировали – ты был смел, уверен в себе и раньше меня понял, на что способно мое тело. Я восхищалась тобой – твоей решительностью, твоим терпением, твоей животной потребностью во мне.
Вечера с Грейс. Она была моей единственной подругой по колледжу, с кем я общалась после выпуска. Я не признавалась, что она мне по душе, ведь ты немного ревновал, что я провожу с ней время, и считал, что мы слишком много пьем, хотя на самом деле мы не так уж тесно общались. Тем не менее в год, когда Грейс ни с кем не встречалась, ты купил цветы на Валентинов день для нас обеих. Примерно раз в месяц я приглашала ее в гости; по дороге с работы ты покупал бутылку хорошего вина, а потом сидел с нами на перевернутом мусорном ведре. Когда общие темы для беседы заканчивались и Грейс доставала сигареты, ты вежливо извинялся и брал в руки книгу. Однажды мы случайно услышали, как ты на балконе разговаривал по телефону с сестрой, пока мы курили в комнате (можешь себе представить?). Твоя сестра рассталась с парнем и первым делом позвонила тебе, старшему брату. Грейс спросила, что с тобой не так. Плох в постели? Дурной характер? Ну не может мужчина быть настолько безупречным. Но я не видела в тебе ни единого недостатка. Тогда я ничего не замечала. Считала, что мне несказанно повезло. И действительно, мне повезло. Я не могла назвать себя богачкой, зато у меня был ты.
Работа. Мы с тобой редко о ней говорили. Я завидовала твоим успехам, и ты об этом знал – ты щепетильно относился к различиям в нашей карьере, в наших доходах. Ты делал деньги, а я предавалась мечтам. После выпуска я так и не устроилась на работу. У меня было несколько маленьких фрилансерских проектов, но ты щедро платил за нас обоих и даже выдал мне кредитную карту: «Используй на свое усмотрение». К тому времени тебя взяли в архитектурную фирму и дважды повысили, а я успела написать всего три рассказа (их так и не опубликовали). Ты уходил на работу, словно на свидание с любимой женщиной.
Раз за разом я получала отказы. Так и должно быть, слава сразу не приходит, утешал меня ты, часто и по-доброму. Все получится. Твоя безусловная вера в меня казалась поразительной. Я отчаянно хотела доказать самой себе, что я действительно такая, какой ты меня считаешь. «Почитай, что ты написала сегодня. Ну пожалуйста!» Каждый раз я заставляла тебя умолять, и когда наконец утомленно вздыхала и соглашалась, ты довольно хмыкал себе под нос. Такой у нас был дурацкий ритуал. Не сняв костюма, ты укладывался на диване в гостиной и закрывал глаза. Я читала написанное за день, а ты улыбался наиболее удачным строчкам.
Когда мой рассказ впервые напечатали в толстом журнале, я вручила тебе экземпляр. Твои руки дрожали. Потом я часто вспоминала этот момент: ты мной гордился. Через несколько лет я снова увидела твою дрожащую руку – ты сжимал в ней крошечную влажную ладошку, перепачканную моей кровью.
Но прежде:
В день моего двадцатипятилетия ты сделал мне предложение.
И подарил кольцо, которое я до сих пор иногда надеваю.
Глава 3
Я никогда не спрашивала, понравилось ли тебе мое свадебное платье. Я купила подержанное – увидела его в витрине магазина винтажной одежды и потом, бродя по дорогим бутикам с твоей мамой, думала только о нем. Ты не шептал мне «ты прекрасна», как другие восторженные женихи, потеющие у алтаря и нервно покачивающиеся на каблуках. Ты ни словом не обмолвился о платье, когда мы спрятались за кирпичной стеной в дальнем уголке участка, прежде чем выйти на лужайку, где наши гости пили шампанское, проклинали жару и гадали, когда же принесут закуски. Ты не сводил взгляда с моего раскрасневшегося лица и не отрываясь смотрел мне в глаза.
Какой же ты был красивый! До сих пор помню тебя двадцатишестилетнего. Кожа сияла, темные кудри падали на лоб, со щек еще не сошла юношеская пухлость.
Мы весь вечер держались за руки.
Мы почти ничего знали друг о друге и о том, какими станем.
Мы едва могли сосчитать наши проблемы на лепестках маргаритки из букета невесты. Кто мог предположить, что пройдет совсем немного времени и мы затеряемся в поле маргариток?
– Стола для родственников невесты не будет, – вполголоса сказала организатор свадьбы человеку, расставлявшему стулья и именные карточки. Тот молча кивнул.
Твои родители подарили нам свои обручальные кольца в серебряной шкатулке-ракушке, которую презентовал твоей прабабушке ее возлюбленный, не вернувшийся с войны. Внутри было выгравировано его послание: Вайолет, ты всегда меня найдешь. «Какое красивое имя», – шепнул ты.
Твоя мама произнесла напутствие: «Когда брак распадается, мы не осознаем происходящего, пока однажды не оказываемся посреди бескрайнего океана и берега не видно. – Она замолчала и взглянула на меня. – Если такое случится, постарайтесь услышать сквозь шум волн, как бьется сердце вашей половинки. Прислушайтесь. Вы всегда найдете друг друга, всегда найдете берег». Она взяла твоего отца за руку, и ты встал, торжественно поднимая бокал.
Ночью мы старательно занимались любовью, потому что так полагалось. Совершенно обессиленные, мы чувствовали, что вступили во взрослую жизнь. Мы получили обручальные кольца, счет за банкет и головную боль от перевозбуждения.
Друг мой, моя вторая половинка, стань спутником моей жизни, в горе и в радости, во все дни. Я люблю тебя, Фокс Коннор, и связываю с тобой свое будущее.
Несколько лет спустя я на глазах у нашей дочери запихнула свадебное платье в багажник и отвезла в тот же самый винтажный магазин, где его купила.
Глава 4
Хорошо помню, как мы жили следующие несколько лет.
Пока не появилась Вайолет.
Вечерами ужинали на диване и смотрели новости с Андерсоном Купером. Ели острую еду из пластиковых контейнеров на мраморном кофейном столике с коварными углами. По выходным в два часа дня наливали себе выпить, потом засыпали и просыпались ближе к вечеру от звуков с улицы – в баре появлялись первые посетители. Занимались любовью. Ходили в парикмахерскую. Я читала в журналах статьи о путешествиях, выбирая места, куда стоит съездить. Бродила по дорогим магазинам с кружкой чего-нибудь горячего. Зимой грела руки итальянскими кожаными перчатками. Ты играл в гольф с друзьями. Я интересовалась политикой! Мы усаживались на диван и наслаждались прикосновениями друг друга. Я любила смотреть кино, чтобы отвлечься от реальности. Жизнь не выглядела столь приземленной. Идеи были ярче, слова приходили легче. Менструации не доставляли хлопот. Ты слушал новую музыку – каких-то певцов, о которых упоминали за бокалом пива старшие коллеги. Мы не пользовались органическим стиральным порошком, поэтому наша одежда пахла отдушкой «горная свежесть». Мы съездили в горы. Ты расспрашивал меня о том, что я пишу. Мне и в голову не приходило думать о других мужчинах. Ты ездил на ужасно непрактичной машине – до первого снегопада. Мечтал завести собаку. Когда мы замечали на улице пса, то останавливались почесать ему шейку. Прогулки в парке были не единственной моей передышкой от хлопот по хозяйству. Мы читали книжки без картинок, не задумывались о вредном влиянии излучения от телевизора и не подозревали, что лучшие игрушки для ребенка – вещи его родителей. Нам казалось, мы хорошо знаем друг друга. Нам казалось, мы хорошо знаем самих себя.
Глава 5
Летом мне исполнилось двадцать семь. На балконе, выходящем в переулок, почти окна в окна с соседним зданием, ютились два потрепанных складных кресла. Гирлянда белых бумажных фонариков подрагивала от зловонного ветерка, поднимающегося с расположенной внизу помойки. Налив нам по бокалу освежающего белого вина, ты предложил: «Давай попробуем. Сегодня».
Мы много раз говорили об этом. Ты радовался, когда я брала на руки чужих детей или присаживалась на корточки, чтобы поиграть с ними. Это твое. А я размышляла: какое оно, материнство? Справлюсь ли я? Тебе идет.
У меня все будет иначе. Я стану как другие женщины, которым материнство дается легко. Я не похожа на свою мать.
