Опасные соседи

– Уйди, – сказал он. – Прошу тебя.

Я вышел из комнаты и медленно поплелся к задней лестнице, где сел на третью ступеньку. Верхнюю дверь я лишь слегка прикрыл, оставив узкую щель, в которую пронаблюдал, как Фин с сумкой в руке вылез через люк на чердак. Я понятия не имел, что он задумал или куда он пошел. На мгновение я подумал, вдруг он решил поселиться на крыше. Но хотя на дворе стоял май, все еще было холодно, так что такой вариант исключался. Затем снаружи послышался какой-то шорох. Я бросился в спальню Фина, сложив ладони подзорной трубой, я приставил их к стеклу слухового окна и стал всматриваться в сад. Вот он: метнулся через темный сад и исчез в чернильно-черной тени деревьев. Еще миг, и он исчез из вида.

Я повернулся лицом к его пустой комнате. Взяв его подушку, я поднес ее к лицу. И втянул в себя ее запах.

35

Когда на следующее утро Люси выходит из «Голубого дома», на улице еще темно. Дети сонные и тихие. Затаив дыхание она передает деньги на билеты на поезд до Парижа какой-то женщине, которая, как ей кажется, знает все ее самые заветные тайны. Затаив дыхание она с детьми садится в поезд и со страхом ждет приближения контролера – тот входит в их вагон и просит предъявить билеты. Каждый раз, когда поезд замедляет ход, она задерживает дыхание и тревожно вглядывается в окно, ожидая увидеть синие вспышки полицейских мигалок или мундиры жандармов. В Париже, ожидая поезда на Шербур, она садится с детьми и собакой за столик в самом тихом уголке самого тихого кафе.

А затем все повторяется снова: отупляющий страх на каждом перегоне, на каждой станции. Днем, когда они садятся на свой следующий поезд, она представляет себе, как Джой, придя в дом Майкла, нигде не может его найти. Адреналин начинает бурлить в ней с такой силой, что кажется, что она вот-вот умрет от разрыва сердца. Она мысленно оглядывает дом Майкла в поисках чего-то, что могла там забыть, этакого огромного красного флага, который немедленно подскажет Джой, что надо заглянуть в подвал. Но нет, она уверена, абсолютно уверена, что не оставила ни подсказки, ни следа. Она купила себе время.

По крайней мере, день. Может, даже три или четыре. Но даже тогда сообщит ли Джой полиции о ней, милой женщине по имени Люси, матери сына Майкла, хоть что-то такое, что вызовет у них подозрения? Нет, она расскажет им о подозрительных связях Майкла с преступным миром, грубых мужчинах, что время от времени приходят к двери его дома «перетереть дела». Она поведет их в совершенно ином направлении, и когда они в конце концов поймут, что это тупик, Люси уже как будто провалится сквозь землю.

Вечером, когда поезд въезжает в Шербур, ее пульс успокаивается, и она находит в себе силы съесть купленный еще в Париже круассан.

На стоянке такси они забираются на заднее сиденье потрепанного «Рено» и просят водителя отвезти их в Дилетт. Собака сидит у нее на коленях, высунув морду в полуоткрытое окно. Уже поздно. Дети засыпают.

Дилетт – крошечный портовый городок, зеленый и холмистый. Единственные пассажиры на последнем пароме до Гернси – это британские туристы, в основном семьи с маленькими детьми. Люси крепко сжимает паспорта в потной руке. Ее паспорта французские, но она англичанка. У обоих детей в паспортах другая фамилия, нежели у нее. А у Стеллы и вообще другой цвет кожи. У них огромные грязные рюкзаки, и они так устали, что выглядят больными.

Да и паспорта у них фальшивые. Люси уверена, абсолютно убеждена, что их сейчас остановят, отведут в сторону, засыплют вопросами. Она спланировала это долгое, запутанное путешествие в Лондон, чтобы сбить ищеек со следа, и тем не менее, показывая инспектору в порту паспорта, она готова поклясться, что слышит, как бьется ее сердце, и пугается, что он тоже это услышит. Инспектор пролистывает паспорта, смотрит на фотографии в них, затем на Люси и на детей, возвращает паспорта и глазами показывает, что они могут проходить.

Вскоре они уже в море, в водах Ла-Манша среди волн с темно-серыми барашками пены, и Франция остается у них за спиной.

Люси сидит на корме, держа Стеллу на коленях, чтобы малышке было видно, как страна ее рождения, единственный дом, который она когда-либо знала, постепенно исчезает из вида, уменьшаясь до размеров гирлянды огоньков на горизонте.

– Пока, Франция, – говорит Стелла и машет рукой. – Пока!

36

Либби смотрит на Фина.

Он смотрит на нее.

– Раньше я жил здесь, – говорит он, хотя никто не просил его объяснять, кто он такой. Затем быстро, прежде чем Либби успевает придумать ответ, добавляет: – Вы такая красивая.

– О, – только и отвечает Либби.

Тогда Фин смотрит на Миллера и спрашивает:

– Кто вы?

– Привет! – Миллер протягивает ему свою большую руку. – Я Миллер Роу.

Фин вопросительно смотрит на него.

– Откуда мне знакомо ваше имя?

Миллер издает неопределенный звук и пожимает плечами.

– Вы тот самый журналист, не так ли?

– Угу.

– Ваша статья – сущее дерьмо. Вы были неправы во всем.

– Согласен, – снова говорит Миллер. – Теперь мне это понятно.

– Не могу поверить, что вы такая красивая, – говорит Фин, поворачиваясь к Либби. – Вылитая…

– Вылитая мать?

– Да, – говорит он. – Вылитая мать.

Либби вспоминает фотографии матери с ее черными волосами под Присциллу Пресли и темными накрашенными глазами. Она чувствует себя польщенной.

– Что вы здесь делаете? – спрашивает она.

– Ждал вас, – отвечает Фин.

– Но я была здесь на днях. Я слышала вас, вы были наверху. Почему вы не спустились тогда?

Он пожимает плечами.

– Я спустился. Но к тому времени, когда я добрался до первого этажа, вы уже ушли.

– Понятно.

– Может, нам лучше?.. – Фин жестом указывает на лестницу.

Они следуют за ним вниз по лестнице и идут на кухню.

Фин садится по одну сторону стола, Миллер и Либби – по другую. Либби разглядывает лицо Фина. Ему должно быть слегка за сорок, но он выглядит намного моложе. У него необычайно длинные ресницы.

– Итак, – говорит он, широко раскинув руки, – это все ваше.

Либби кивает.

– Хотя на самом деле это должно принадлежать моим брату и сестре?

– Что ж, пусть кусают локти! Полагаю, я должен поздравить вас с днем рождения. Пусть и с небольшим опозданием.

– Спасибо, – благодарит она. – И давно вы были здесь в последний раз?

– Десятки лет назад.

Возникает долгое и очень хрупкое молчание. Фин нарушает его первым.

– Думаю, у вас есть ко мне вопросы.

Миллер и Либби быстро переглядываются. Либби кивает.

– Послушайте, – говорит Фин, – может, мы уйдем отсюда? Я живу рядом, на том берегу реки. У меня есть холодное вино. И терраса. И кошки, которые похожи на подушки.

Либби и Миллер обмениваются еще одним взглядом.

– Я не собираюсь вас убивать, – говорит Фин. – И мои коты тоже. Пойдемте. Я расскажу вам абсолютно все.

* * *

Спустя двадцать минут Либби и Миллер выходят следом за Фином из шикарного лифта в коридор с мраморным полом.

Его квартира на другом конце.

Он ведет их за собой по коридору в гостиную со стеклянными дверями, выходящими на террасу с видом на реку. Свет включается автоматически.

Все в светлых тонах и все очень простое. На спинку очень длинного кремового дивана накинута огромная белая овчина. В вазе красуется экстравагантная композиция из лилий и роз, которая бы неплохо смотрелась в выставочном зале ее фирмы, думает Либби.

Фин берет маленький пульт дистанционного управления, открывает двери на террасу и предлагает им сесть на диваны вокруг низкого столика. Пока он уходит за вином, Либби и Миллер обмениваются взглядами.

– Эта квартира стоит пару миллионов, – говорит Миллер.

– Не меньше, – соглашается Либби. Она встает и смотрит на реку. – Смотрите! – говорит она. – Вон мой дом. Мы прямо напротив него.

Миллер встает к ней рядом.

– Что ж, – сухо говорит он, – думаю, это вовсе не совпадение.

– Вы думаете, он наблюдал?..

– Да, я абсолютно уверен, что он наблюдал. Иначе зачем было выбирать квартиру с таким видом?

– Что вы о нем думаете? – шепотом спрашивает она.

Миллер пожимает плечами.

– Думаю, что он немного…

– Странный?

– Да, немного странный. И немного…

В этот момент Фин возвращается с бутылкой вина и тремя бокалами в ведерке со льдом в одной руке и с кошкой в другой. Ведерко он ставит на стол, но кошку все еще прижимает к груди.

– Познакомьтесь, это Минди, – говорит он, поднимая кошачью лапу в подобии салюта. – Минди, познакомься, это Либби и Миллер.

Кошка игнорирует их и пытается вырваться из объятий Фина.

– Ладно, – говорит он кошке, – гуляй, стервоза, но только потом не подлизывайся ко мне. – Затем он снова поворачивается к гостям. – Она моя любимица. Я всегда влюбляюсь в тех, кто меня не выносит. Вот почему я до сих пор холост.

Он открывает вино и разливает его по бокалам.

– Предлагаю выпить за встречу! – говорит он.

Они чокаются, и вновь устанавливается неловкое молчание.

– Просто фантастический вид, – говорит Миллер. – И давно вы живете здесь?

– Недавно. Дом сдан лишь в прошлом году.

– Удивительно, не правда ли? Прямо напротив Чейн-Уолк.

Фин кивает.

– Я хотел быть рядом, – признается он, поворачиваясь к Либби, – когда вы вернетесь.

На террасе появляется еще один персидский кот. Жутко толстый и с выпученными глазами.

– Ах, – говорит Фин, – а вот и он. Мистер, Ищущий Внимания. Услышал, что ко мне пришли гости. – Он подхватывает кота-великана на руки и усаживает его себе на колени. – Это Дик. Я назвал его так для напоминания о том, что он у меня все-таки есть[2].

Либби смеется и отпивает глоток вина. В другом мире это была бы прекрасная вечеринка: два симпатичных мужчины, теплая летняя ночь, гламурная терраса с видом на Темзу, бокал холодного белого вина. Но в этом мире все выглядит извращенным и смутно угрожающим. Даже кошки.

– Итак, – говорит Миллер, – если вы хотите рассказать нам все, что на самом деле произошло в доме на Чейн-Уолк, я полагаю, это, скорее всего, не для записи? Или я могу снова стать журналистом?

– Вы можете быть кем угодно.

– То есть я могу записывать вас? – Миллер достает из заднего кармана телефон.

– Конечно, – говорит Фин, почесывая густой мех на кошачьей спине. – Почему бы нет? Мне больше нечего терять. Действуйте.

Миллер некоторое время возится с телефоном, настраивая его на запись. Либби замечает, что его руки слегка дрожат, выдавая волнение. Она делает еще один большой глоток вина, чтобы успокоить нервы. Затем Миллер кладет свой телефон на стол и спрашивает:

– Итак, вы утверждаете, что я все неправильно изложил в своей статье. Можем мы начать с этого?

– Конечно. – Толстый кот спрыгивает с колен Фина, и он рассеянно стряхивает со штанин кошачью шерсть.

– Итак, когда я собирал материал для статьи, я наткнулся на имя Дэвид Томсен. Томсен, а не Томсон.

– Да, верно, – говорит Фин. – Это мой отец.

Либби видит на лице Миллера некое подобие триумфального облегчения.

– А ваша мать – Салли? – спрашивает он.

– Да, Салли моя мать.

– А Клеменси?

– Моя сестра, да.

– И третье тело…

– Был ли это мой отец? – Фин кивает. – В самую точку. Досадно, что вы не догадались об этом прежде, чем написали вашу статью.

– Вообще-то я догадывался. Но я не смог найти никого из вас. Я искал много месяцев, но безрезультатно. Итак, что случилось со всеми вами?

– Видите ли, я знаю, что случилось со мной. Но, боюсь, я понятия не имею, что случилось с моей матерью и Клеменси.

– Вы не поддерживаете связь?

– Нет. Я не видел их с тех пор, как был подростком. Насколько мне известно, моя мать живет в Корнуолле, и смею предположить, что моя сестра тоже. – Он пожимает плечами и берет свой бокал. – Пенрит, – добавляет он.

Миллер бросает на него вопросительный взгляд.

– Я почти уверен, что она живет в Пенрите.

– О, – говорит Миллер. – Это здорово, спасибо.

– Не стоит благодарности, – отвечает Фин. Затем потирает руки и говорит: – Спросите у меня что-нибудь еще! Спросите меня, что на самом деле произошло в тот вечер, когда все умерли.

Миллер мрачно улыбается.

– Хорошо, – говорит он. – Итак, что же тогда произошло? В тот вечер, когда все умерли?

Фин озорно смотрит на них обоих, затем наклоняется так, чтобы его рот был прямо над микрофоном мобильника Миллера, и говорит:

– Итак, для начала, это никакое не самоубийство. Это было убийство.

37

Фин исчез на неделю. Без него моя жизнь становилась бессмысленной. Когда он был в доме, каждый приход на кухню дарил возможность увидеть его лицо, каждое утро начиналось с мысли о возможной встрече с ним. Без него мне казалось, будто я заперт в темном доме, полном чужих людей.

А потом, спустя неделю, я услышал, как хлопнула входная дверь, из коридора донеслись голоса, и я увидел Фина, а позади него Салли. Она настойчивым тоном что-то доказывала Дэвиду, который стоял, сложив руки на животе.

– Я не просила его приезжать. Ради бога. Это последнее, что я бы сделала. Я и так загостилась у Тони. А тут еще мой сын-подросток!

– Почему ты не позвонила? – спросил Дэвид.

– Он сказал мне, что ты знаешь, что он вернется! Откуда мне было знать? И я позвонила тебе сейчас, не так ли?

– Я думал, что его убили. Мы страшно беспокоились.

– Мы? Кто такие, мать твою, эти гребаные «мы»?

– Мы, – сказал Дэвид. – Мы все. И, пожалуйста, не сквернословь в нашем доме.

– Фин сказал, что ты его ударил.

– Я его не бил. Ради бога. Это был всего лишь шлепок.

– Шлепок?

– Боже мой, Салли, ты понятия не имеешь, ты вообще не представляешь себе, каково жить с этим ребенком. Он грубит. Он ворует. Он принимает наркотики. Он не уважает соседей по дому…

Салли вскинула руку.

– Довольно, – сказала она. – Он подросток. Он хороший ребенок, но он подросток. И этим все объясняется. Переходный возраст.

– Возможно, в твоем жалком видении мира это правда. Но остальной мир не согласится с тобой. Этому нет оправдания. В его возрасте мне бы и в голову не пришло вести себя таким образом. В него как будто вселился дьявол.

Я видел, как Салли взяла Фина за плечо. Я видел, как осунулось ее лицо.

– Завтра я смотрю одну квартиру, – сказала она. – В Хаммерсмите. Две спальни. Дети могут какое-то время жить со мной.

Дэвид скептически посмотрел на нее.

– И как ты собираешься платить за квартиру?

– Я работала и скопила немного денег.

– Ладно, посмотрим. А если серьезно, сомневаюсь, что ты в состоянии контролировать Фина. Ты слишком мягкая и ему потакаешь.

– Я не потакаю ему, Дэвид, я его люблю. Советую и тебе попробовать это когда-нибудь.

* * *

Салли осталась на пару часов. Атмосфера была токсичной. Берди не выходила из своей комнаты, но я слышал, как она демонстративно кашляет, вздыхает и расхаживает по комнате. Когда Салли наконец ушла, Берди спустилась по лестнице, бросилась в объятия Дэвида и мелодраматически прошептала:

– С тобой все в порядке, мой дорогой?

Дэвид стоически кивнул:

– Да, все в порядке.

А потом, в упор глядя на Фина, он прищурился и произнес слова, свидетельствовавшие о начале настоящего кошмара.

– Отныне здесь кое-что изменится, – сказал он. – Помяни мое слово.

* * *

Первое, что изменилось, – это то, что Фина стали запирать в его спальне всякий раз, когда Дэвид или Берди не могли его контролировать. Неким образом взрослые дружно пытались убедить нас, что это нормально, объяснимо и даже разумно.Это для его собственной безопасности – такова была их мантра. Ему было разрешено принимать душ, ухаживать за садом, помогать на кухне, учиться играть на скрипке, есть вместе со всеми и заниматься физическими упражнениями.

Поскольку мы и так уже проводили большую часть нашего свободного времени в наших комнатах, поначалу это не казалось таким зловещим, как кажется сейчас. Оглядываясь в прошлое, порой поражаешься тому, с какой легкостью дети способны воспринимать самые странные сценарии. Если же воспринимать все это с позиций сегодняшнего дня, в черно-белом свете, это действительно шокирует.

* * *

Однажды, вскоре после того, как Фин в сопровождении матери вернулся в дом, я, скрестив по-турецки ноги, сидел на кровати и читал книгу, которую он дал мне почитать несколько недель назад. Увидев его, я вскочил, потому что было уже поздно, и я полагал, что его дверь будет заперта на ночь.

– Как?.. – начал я.

– Джастин привел меня наверх после ужина, – пояснил он. – И как будто случайно забыл замкнуть замок.

– Старый добрый Джастин, – сказал я. – Чем ты собираешься заниматься? Ты ведь не убежишь, не так ли?

– Нет, – сказал он. – Нет смысла убегать сейчас. На следующей неделе моя мать переезжает в квартиру, и я буду жить с ней. Все это дерьмо закончится.

Он как будто кулаком врезал мне в горло.

– Но твой отец… он тебя отпустит? – запинаясь, пролепетал я.

– Мне наплевать, позволит ли он мне или нет. Мне в декабре исполнится шестнадцать. Я хочу жить с матерью. Он ничего не сможет с этим поделать.

– А как же Клеменси?

– Она уйдет вместе со мной.

– Как ты думаешь, твой отец и Берди тоже переедут? Как только ты и Клеменси уйдете?

Он резко рассмеялся.

– Э-э-э, нет, ни за что. Он здесь сейчас пустил корни. Установил свои порядки.

После этих его слов повисло короткое молчание. Фин прервал его первым.

– Помнишь тот вечер? Когда мы забрались на крышу? Когда закинулись кислотой?

Я кивнул. Как я мог такое забыть?

– Кстати, осталась еще одна штука. Там, наверху.

– Еще одна?..

– Еще одна марка с кислотой. Парень на Кенсингтон Маркет тогда дал мне две штуки. Мы использовали только одну.

Я дал время этому факту проникнуть в мое сознание.

– Ты хочешь сказать?..

– Именно. Они все думают, что надежно меня заперли. Девчонки спят. Сюда сейчас никто не придет. Ты можешь спуститься вниз и сказать всем, что ложишься спать, и нальешь стакан воды. Я подожду здесь.

Разумеется, я сделал именно так, как мне было сказано.

Мы взяли одеяло и надели джемперы. Я пролез через люк первым. Фин протянул мне воду и последовал за мной. Был июль, но воздух был сырым и прохладным. Фин нашел пакетик там, где оставил его, – в горшке с растениями. Если честно, я не хотел принимать кислоту. Я надеялся, что, пролежав там несколько месяцев в жару и в холод, она неким образом утратила свои свойства. Я надеялся, что внезапный порыв ветра унес пакетик. Или же что Фин положит ее обратно и скажет:

– Нам это не нужно. У нас есть мы.

Смахнув с пластиковых стульев горстку засохших листьев, мы сели рядом. Фин вытряхнул марку себе на ладонь.

Небо было удивительного цвета. Ярко-синее, с мазками жженного янтаря и розовой помады. Отражаясь в водной глади реки, оно казалось вдвое больше обычного. Вдали сиял огнями мост Баттерси.

Я заметил, что Фин тоже смотрит на небо. Все было не так, как в прошлый раз, когда мы сидели здесь. Фин был другим. Более задумчивым, менее мятежным.

– Как ты думаешь, чем ты в конечном итоге займешься? – спросил он меня. – Когда станешь взрослым?

– Чем-то, что связано с компьютерами, – сказал я. – Или с кино.

– Или и тем и другим, может быть? – предположил он.

– Да, – с радостью согласился я. – Буду делать фильмы с помощью компьютеров.

– Круто, – сказал он.

– А ты?

– Я хочу жить в Африке, – сказал он. – Быть проводником и возить туристов на сафари.

– И откуда это у тебя? – рассмеялся я.

– Когда мы путешествовали, мы ездили на сафари. Мне было шесть лет. Мы видели, как бегемоты занимались сексом. Это главное, что мне запомнилось. Но еще я очень хорошо помню проводника. Это был по-настоящему крутой английский чувак. Его звали Джейсон.

Почему-то в его голосе мне послышалась тоска. Я тотчас почувствовал себя ближе к нему, хотя и не знал, почему.

– Помню, как я сказал своим родителям, что это то, чем я хотел бы заниматься, когда вырасту. Отец сказал, что я никогда не разбогатею, если буду возить туристов на «Ленд Ровере». Как будто деньги – единственное, что имеет значение…

Он вздохнул и посмотрел вниз, на свою ладонь.

– Ну что, – спросил он, – будем?

– Давай, но только по чуть-чуть, – сказал я. – Совсем по чуть-чуть.

Следующая пара часов была подобна прекрасной грезе. Мы смотрели на небо, пока все его цвета не слились в черный. Мы несли восхитительную чушь о смысле существования. Мы хохотали до икоты.

В какой-то момент Фин сказал:

– Ты должен приехать ко мне, когда я переберусь в Хаммерсмит. Приехать и погостить у нас.

– Да. Да, обязательно.

А потом в какой-то другой момент я сказал:

– Что бы ты сделал, если бы я поцеловал тебя?

И Фин расхохотался и хохотал до тех пор, пока не зашелся в приступе кашля. Он согнулся пополам от смеха, и я наблюдал за ним с тупой улыбкой, пытаясь понять смысл его реакции.

– Нет, – сказал я, – правда? Что бы ты делал?

– Я бы столкнул тебя с этой крыши, – сказал он, продолжая улыбаться. Затем он развел пальцы и сказал: – Шлеп, и мокрое место.

Я заставил себя смеяться. Ха-ха. Как смешно.

– Эй, давай уйдем отсюда, – внезапно предложил он.

– И куда же?

– Я покажу тебе. Иди за мной.

И я последовал за ним. Глупый, глупый мальчишка, каким я тогда был.

Я поплелся за ним обратно на лестничную площадку чердака, вылез в окно, а затем в совершенно невероятном, жутком до тошноты акте безумной храбрости спустился по стене дома вниз.

– Что ты делаешь? – все время спрашивал я, впиваясь ногтями в голый кирпич. Мне было слышно, как ткань штанин рвется, цепляясь за торчащие острые края каменной кладки. – Куда мы идем?

– Это мой секретный маршрут! – заявил он, глядя на меня безумными глазами. – Пойдем к реке! Никто не узнает!

К тому моменту, когда мы приземлились на газон, я в трех местах до крови расцарапал себя, но мне было наплевать. Фин шагнул в тень калитки – я даже не подозревал, что такая была в конце нашего сада. Я последовал за ним. Внезапно, как в «Нарнии», мы оказались в чужом саду, а потом Фин схватил меня за руку и потащил за собой. Обогнув два угла, мы оказались в волшебном мраке набережной Челси и, пройдя четыре полосы движения, вышли на берег реки. Здесь он отпустил мою руку. Пару секунд мы молча стояли рядом, глядя, как на поверхности воды извивались золотые и серебряные червячки отраженных огней. Я то и дело смотрел на Фина – в темном дрожащем свете он казался даже еще красивее, чем обычно.

– Хватит пялиться на меня, – сказал он.

Я уставился на него еще пристальнее.

– Я серьезно говорю, – сказал он. – Хватит пялиться.

Я же поступил с точностью до наоборот.

И тогда он толкнул меня, со всей силы толкнул обеими руками в черную реку. Я оказался под водой, и мои уши наполнились ее бульканьем, и моя одежда сделалась тяжелой и прилипла к телу. Я попытался закричать, но вместо этого наглотался воды. Мои руки тянулись к каменной набережной, ноги бились о что-то густое и липкое. И тогда я открыл глаза и увидел лица: целое созвездие почерневших лиц, которые кружились вокруг меня. Я пытался заговорить с ними, пытался звать их на помощь, но они отвернулись, а потом я всплыл на поверхность и почувствовал боль в запястье. Надо мной склонилось лицо Фина, волочившего меня по каменным ступеням наверх.

– Ну ты даешь, придурок, – сказал он и рассмеялся, как будто я прикола ради сам решил плюхнуться в Темзу.

Я отпихнул его.

– Ты, гребаный ублюдок! – выкрикнул я, и мой еще не сломавшийся голос прозвучал невыносимо пронзительно. – Ты абсолютный гребаный ублюдок!

Я мимо него ринулся назад, через четыре полосы движения – какой-то водитель сердито посигналил мне клаксоном – и оказался перед входной дверью дома.

Фин бросился следом за мной и, задыхаясь, догнал у парадной дверь.

– Ты что, совсем охренел?

Честное слово, мне следовало тогда остановиться. Следовало сделать глубокий вдох, оценить ситуацию и принять другое решение. Но я был объят яростью, и не просто из-за того, что меня столкнули в мерзкую, грязную Темзу, а из-за того, что Фин все эти годы играл со мной, то уделяя мне жалкие крохи внимания, когда это было ему нужно, то полностью игнорируя меня. Я посмотрел на него: он был сухим и красивым, я же – мокрым и безобразным, и я повернулся и решительно нажал на дверной звонок.

Он пристально смотрел на меня. Я видел, что он колеблется, не зная, остаться ему или убежать. Но через секунду дверь открылась, и на пороге возник Дэвид. Он посмотрел на меня, затем на Фина и снова на меня. Его плечи поднялись, рот сжался. В эти мгновения он напоминал животное в клетке, готовое в любой момент наброситься на вас.