скачать книгу бесплатно
Социально-психологические аспекты активности
Игорь Глебович Дубов
Монография посвящена психологическому анализу уровня энергичности людей, их стремления к успеху и упорства в достижении поставленных целей. Проведенное исследование представляет собою попытку изучить распределение людей с разной степенью активности и разным уровнем мотивации достижения в обществе в целом, а также в основных социально-демографических группах населения. Результаты проведенного массового опроса позволяют сравнить указанные параметры у людей разного пола и возраста, имеющих разный уровень образования и разный социальный статус, проживающих в городе и в селе, характеризующихся разным доходом и разным уровнем своего эмоционального самочувствия. Кроме того, в исследовании изучалась взаимосвязь активности и мотивации достижения респондентов с такими их личностными характеристиками, как ориентация на мнение группы, стремление давать социально одобряемые ответы, самооценка актуальной рискованности, а также с важнейшими составляющими менталитета, такими как базовые ценности, жизненные цели и моральные нормы. Методологические вопросы, рассматриваемые в монографии, могут привлечь внимание специалистов-психологов и социологов, а практические выводы из проведенного исследования рассчитаны на использование в практике государственного строительства и направлены на развитие экономических институтов общества.
Игорь Дубов
Социально-психологические аспекты активности
© И. Г. Дубов, 2012
© Издательство «Нестор-История», издательская подготовка, 2012
От автора
Наша страна имеет долгую, героическую, но при этом весьма нелегкую историю. А нелегкая история обычно не слишком добра к людям. Те, кто населял Россию, всегда были щепками, сгоравшими в пламени величия державы с беззвучным криком о том, что запасы топлива не бесконечны. В новейшей нашей истории счет таким щепкам шел уже на миллионы, и прежде всего сгорали не самые худшие, а наоборот, наиболее энергичные, честные и отважные, являющиеся гордостью нации, ее золотым запасом, но часто уходящие в ничто, не оставив после себя даже потомства. Именно они первыми вставали под пулеметы, поднимались на роковом собрании на трибуну, а если уж выпадало спокойное время, ехали поднимать целину или пытали эмигрантское счастье в заморских парадизах. Косточки их и теперь разбросаны от Колымы до Одера, а генофонд тех, кто уцелел, рассеялся от Караганды до Майами. Вот только там, где раньше жили их предки, мало что от них осталось. И глядя на опустевшие села и разрушающиеся города, нередко приходится задаваться вопросом, а есть ли у нашего этноса шанс выжить и победить в историческом соревновании экономик и культур? Или же ему суждено, как и многим другим, сойти с исторической сцены и бесследно раствориться во тьме веков?
Именно поэтому задача понять, что представляет из себя в пассионарном, энергетическом смысле нынешнее население России, представлялась достаточно важной, побуждающей трудиться, не только не считаясь с необходимыми для ее решения затратами, но даже не считаясь с фактическим отсутствием необходимых для решения такой задачи затрат.
В этой связи мне хотелось бы выразить глубокую признательность десяткам интервьюеров и сотням респондентов, которые потратили большую часть своего личного времени, служа высокой идее обретения честного и важного для страны знания и получая взамен либо символический подарок, либо такую же чисто символическую зарплату.
Не меньшего уважения заслуживают люди, которые вместе с автором организовали и провели масштабный, трехэтапный опрос населения, а также помогли обработать его результаты. В этой связи крайней признательности за помощь в организации полевого этапа исследования заслуживают научный сотрудник ИС РАН Т. И. Горина, социологи Н. А. Залевина и Е. А. Коновалова, а за помощь в статистической обработке полученных результатов – ведущий научный сотрудник ПИ РАО Л. М. Смирнов и аналитик НАФИ С. А Егоров.
Кроме того, мне приятно сказать теплые слова тем моим коллегам, которые несмотря на высокую загрузку нашли возможность ознакомиться с предварительными результатами исследования и высказать важные замечания, с благодарностью использованные в ходе работы над настоящей монографией. Прежде всего это относится к заведующим лабораториями Психологического института РАО М. С. Егоровой, М. К. Кабардову, С. Б. Малых, Н. И. Чуприковой, ученому секретарю ПИ РАО Г. В. Шуковой, другим членам Ученого совета ПИ РАО, сотрудникам моей лаборатории, старшему научному сотруднику факультета психологии МГУ им. М. В. Ломоносова О. В. Митиной, а также к оставшемуся мне неизвестным рецензенту моей прошлогодней статьи в журнале «Вопросы психологии». Нельзя обойти вниманием и ряд полезных советов, которые были даны социологом и маркетологом Б. В. Головачевым и учтены при выработке практических рекомендаций, опубликованных в конце монографии.
И, наконец, самую главную благодарность я хотел бы выразить тогдашнему 1-му вице-губернатору Вологодской области И. А. Позднякову, известному политтехнологу Г. М. Казанкову и руководителю отдела реализации проектов и программ Института общественного проектирования А. Б. Зябреву, доброжелательное внимание которого стало для меня визитной карточкой всего коллектива ИнОП. Несколько лет назад случилось так, что звезды на небе заняли очень правильные места, а три человека одновременно поверили в перспективность описываемого в данной монографии исследования. Если бы не они и не их поддержка, ничего бы тогда, да и, наверное, вообще никогда не было бы сделано. Именно их доверие, которое следовало оправдать, заставило меня несмотря на многие возникающие препятствия довести задуманное дело до конца.
А. Активность и мотивация достижения
1. Содержание категории «активность» в отечественной психологии
В настоящее время в обществе ведется продолжительная дискуссия о причинах отставания России от уровня развития мировых держав, невысоких темпах роста ее экономики, отсутствии необходимых инновационных изменений в общественной жизни. Очевидно, что необходимым условием указанных преобразований является индивидуальная активность миллионов граждан Российской Федерации, желающих улучшения положения дел в стране и готовых много и интенсивно трудиться, энергично изменяя своей деятельностью окружающий мир к лучшему.
Подобная постановка вопроса обусловливает необходимость проведения масштабных научных исследований, посвященных энергетическому и инновационному потенциалу населения, тому национальному ресурсу, на который может опереться руководство страны для решения стоящих перед страной задач. И одним из основных направлений таких исследований должны были бы стать исследования человеческой активности, причем не только механизмов порождения индивидуальной активности, но и уровня активности, характеризующего различные социально-демографические группы населения и общество в целом.
Большая роль в развитии подобных исследований принадлежит психологии, для которой изучение активности личности является не просто одним из приоритетных направлений, а, по существу, важнейшим смыслообразующим фактором, обеспечивающим ее существование и развитие. Указанные исследования ведутся психологами уже давно – с самого зарождения психологии как науки. В ходе этих исследований был накоплен огромный материал, являющийся серьезной базой для решения как фундаментальных, так и прикладных задач. Однако до сих пор проводимые в этой сфере исследования не приняли должного масштаба, особенно необходимого на нынешнем этапе развития страны. И одной из причин такого положения дел является несовершенство существующего для исследований активности инструментария, а также применяемого понятийного аппарата.
Давно получившее права гражданства в психологической науке понятие «активность» имеет не то чтобы нелегкую, а прямо сказать незавидную судьбу. Вкладываемые в данное понятие смыслы настолько разнообразны, что зачастую вступают в очевидное противоречие между собой. Чтобы лучше оценить масштабы явления, следует обратиться к монографии В. Л. Хайкина, целиком посвященной теоретическим проблемам активности [161]. Мучительное стремление определиться с тем, что такое активность – то ли свойство деятельности, то ли ее условие, то ли сама деятельность, – и невозможность выбрать одну из указанных парадигм как единственно возможную привели автора к необходимости эклектичного, а не аналитического изложения обзора чужих работ и, соответственно, к утрате смыслового стержня, на который могло бы нанизываться содержание теоретического раздела монографии. Указанный общий недостаток характеризует и многие другие, посвященные данной проблематике, работы.
Для более точного понимания и системного изложения коллизий, сложившихся вокруг этой важнейшей для психологии категории, необходимо рассмотреть этимологию данного понятия.
Слово «активность» пришло к нам в XIX веке из английского или немецкого языков (activity или aktivitat), а туда, в свою очередь, – из латыни (actio). Во всех языках романо-германской группы это слово означало «деятельность». Во всяком случае уже первые ученые, вводившие его в русскую научную лексику, такие, например, как И. М. Сеченов, использовали это слово как синоним «деятельности» [145, с. 8].
Англоязычная семантика данного термина и близких ему понятий достаточно полно раскрывается в словаре Вебстера [182]. Так, например, согласно словарю:
Act (сущ. действие или глаг. действовать) – 1. нечто сделанное, делаемое, дело, исполнение; 2. процесс делания; 3. формальное приказание, закон, правило и пр.; 4. документы, подтверждающие какое-либо действие или операцию
Action (сущ. действие, деятельность, поступок, деяние) – 1. действие, процесс или существование делания, делательное существование; 2. нечто сделанное или исполненное, дело, исполнение; 3. сознательное или волевое действие, которое может быть охарактеризовано как физическая или ментальная деятельность; 4. обычное действие, поведение, образ действий
Active (прилаг. действующий, деятельный, активный) – 1. участвующий в действии, которое может быть охарактеризовано энергичной работой, участием и т. п., занятость; 2. находящийся в состоянии существования, развития, движения; 3. включивший физические усилия и действия; 4. обладающий силой быстрого движения
Activity (сущ. деятельность) – 1. состояние или качество пребывания в действии; 2. конкретный поступок, действие или сфера деятельности; 3. работа; 4. энергичная деятельность, воодушевление, оживление
Приводимые словарные статьи ограничены четырьмя первыми (т. е. главными) дефинициями. Их вполне достаточно для того, чтобы увидеть, что основное значение данного понятия сводится к самому моменту действия. Энергичность же как обязательная характеристика данного действия существует на периферии семантической сферы ведущих значений, составляющих данное понятие в английском языке. Она наличествует в его содержании, но лишь как своеобразная антитеза понятию «пассивность» (passivity), которое словарь Вебстера определяет как состояние или условие пассивного бытия. Ключевым для понимания данного понятия является прилагательное «пассивный» (passive), которое определяется в словаре следующим образом: 1. не реагирующий заметным образом на то, что ожидаемо должно продуцировать какие-либо проявления эмоций; 2. не участвующий с готовностью, бездейственный (напр., «пассивный член комитета»); 3. не проявляющий видимой реакции или деятельного участия (напр., «играющий пассивную роль); 4. инертный или спокойный, неподвижный.
Таким образом, из всех приведенных выше определений становится понятным, что слово "activity" в английском языке, являясь антонимом слова "passivity", характеризует нечто, противоположное бездействию, т. е. любое действие, выводящее организм из состояния покоя. Это действие не имеет содержательного значения (для этого есть слово "behavior"), оно имеет прежде всего энергетическую окраску, но сама энергетика, заложенная в данное понятие, не обязательно должна быть высокой – достаточно, чтобы производимое действие энергетически отличалось от абсолютного нуля.
Вместе с тем, за то время, которое данное понятие осваивалось русским языком, оно прошло столь значительный путь, что стало существенным образом отличаться от своего романо-германского прародителя. Теперь даже хорошо взвешенное русскоязычное определение активности, принадлежащее В. А. Петровскому, который писал, что «в соотнесении с деятельностью, активность субъекта определяется как динамическое условие ее становления, реализации и видоизменения, как свойство ее собственного движения» [65, с. 12], не может быть строго дословно переведено на английский язык. Ведь если еще учесть, что «динамика» ("dynamic"), согласно словарю Вебстера, – это «характеризующееся энергией или эффективностью действие; энергично действующий или силовой», то определение в переводе должно прозвучать следующим образом: «деятельность определяется как характеризующееся энергией условие становления деятельности». Если же, наоборот, придать термину «активность» его сложившийся в русском языке смысл, то получится, что «энергичная деятельность является энергетическим условием становления деятельности». Подобная тавтология очевидно является неоправданной и требует тщательного уточнения содержания понятия «активность» как в русской научной (как минимум, психологической) лексике, так и в обыденном языке.
Как известно, в русский язык слово «активность» вошло достаточно давно. Оно упоминается уже в словаре Даля, где «активный» определяется как «деятельный, действующий, жизненный, живой, не мертвый». Однако только в середине прошлого века понятие «активность» стало приобретать вид научной дефиниции. И главная заслуга в введении слова «активность» в широкий психологический обиход принадлежит Н. А. Бернштейну, создателю нового направления в науке – физиологии активности.
Отстаивая точку зрения, что поведение человека и – шире – любого живого организма детерминируется не столько внешними стимулами, сколько внутренним интенциями, связанными со стремлением достичь образа потребного будущего, Н. А. Бернштейн использовал понятие «активность» как антоним «реактивности», означавший реакцию организма на раздражители внешней среды. В целом, научная парадигма, заявленная Бернштейном, являясь антитезой павловского детерминизма, заменяла причинное объяснение жизнедеятельности целевым.
Следует специально подчеркнуть, что активность в понимании Н. А. Бернштейна по сути лишена энергетической составляющей. Речь идет прежде всего о постулировании и доказательстве определяющей роли внутренней программы в актах жизнедеятельности организма. В этой парадигме на первый план выходит информационный, содержательный аспект. В зависимости от уровня организации различных актов жизнедеятельности организма лежащая в основе указанной программы информация имеет различную степень сложности и различную степень осознанности. Именно наличие этой информации, задающей образ результата действия или образ потребного будущего, и является основой построения деятельности в том виде, в котором данная категория разрабатывалась Н. А. Бернштейном.
Безусловно любая деятельность осуществляется посредством энергетических затрат, являющихся следствием выхода организма из состояния покоя. Однако энергетические затраты не отражают сущность описываемых процессов, и их величина не является ключевым индикатором для понимания активности в том значении, которое придавал ей Н. А. Бернштейн.
«Уточняя для дальнейшего нашу терминологию, скажем, что цель, понимаемая как закодированная в мозгу модель потребного организму будущего, обусловливает процессы, которые следует объединить в понятии целеустремленности. Последняя включает в себя всю мотивацию борьбы организма за достижение такой цели и ведет к развитию и закреплению целесообразных механизмов ее реализации. А вся динамика целеустремленной борьбы посредством целесообразных механизмов есть комплекс, который правильнее всего объединить под термином "активность".
Активность – важнейшая черта всех живых систем, функционирующих на основе трех вышеназванных кардинальных вопросов – стала уясняться позже других несмотря на то, что, по-видимому, эта черта является самой главной и определяющей. Последнее утверждение подкрепляется и тем, что активность является наиболее общей, характерной чертой живых организмов и систем, и еще больше тем, что постановка понятия биологической активности в качестве отправной точки ведет к наиболее далеко ведущему и глубокому переосмыслению тех понятий, которые отживают и уходят в прошлое вместе со всей платформой старого, механистического материализма.
Что в наибольшей мере характеризует собой активную целеустремленность организма? Организм все время находится в соприкосновении и взаимодействии с внешней и внутренней средой. Если его движение (в самом обобщенном смысле слова) имеет одинаковое направление с движением среды, то оно осуществляется гладко и бесконфликтно. Но если запрограммированное организмом движение к определившейся цели требует преодоления среды, он со всей доступной ему щедростью отпускает на это преодоление энергию в негэнтропийной форме, пока либо не восторжествует над средой, либо не погибнет в борьбе с ней.
Среда, как и все неживые совокупности, развивается, согласно второму принципу термодинамики, всегда в направлении возрастания энтропии. Организм в своем онтогенетическом развитии и во всех проявлениях активности осуществляет негэнтропийные процессы, добиваясь и достигая понижения уровня энтропии в самом себе и в объекте своего воздействия и оплачивая этот эффект ценой возрастания энтропии в своем окружении за счет окисления и разрушения веществ – участников энергетического метаболизма. Преобладающее большинство акций живого организма негэнтропийно как по содержанию запрограммированной им активности, так и по реализации этого содержания» [14, с. 288–289].
Эта достаточно обширная цитата свидетельствует, что Н. А. Бернштейн не упускал из виду тот факт, что целенаправленная деятельность организма практически всегда подразумевает преодоление сопротивления среды, связанное с энергозатратами. Однако содержание всех его работ ясно показывает, что указанные энергозатраты, являясь необходимой составляющей «активности», не были для него смысловой сердцевиной данного понятия. Активность, по Бернштейну, это прежде всего реализация модели потребного будущего, что означает выход на первое место информационного аспекта понятия. В определении активности как динамики целеустремленной борьбы, ключевым для Н. А. Бернштейна словом является слово «целеустремленной», а слово «борьбы» носит вспомогательный характер.
Между тем, предложенный подход оказался не свободен от недостатков. В узком смысле (несмотря на то, что понятие характеризовало самый широкий круг явлений) термин «активность» как противопоставление «реактивности» выполнял свою задачу. Однако как только его гносеологическое употребление сменилось онтологическим использованием, стали видны «врожденные» семантические пороки применения понятия с упором на информационный аспект его содержания.
Дело в том, что в к тому времени, когда работы Бернштейна стали приобретать широкую известность, в советской науке уже существовало понятие «деятельность», во многом перекрывающее семантику англоязычного "activity". Если бы такого понятия не было, то слово «активность», имея семантическим ядром бернштейновские интенции, окрашенные необходимыми для их реализации энергозатратами, вполне могло бы укрепиться в том же значении, какое оно имеет в английском языке. Однако история развития науки распорядилась иначе.
Справедливости ради следует отметить, что в 1940-е годы, еще до того, как понятие «активность» было маркировано Бернштейном по-своему, в отечественной психологии имела место еще одна попытка вытеснить «деятельность» «активностью». Она основывалась на том, что содержание категории «деятельность» в том виде, в котором эта категория использовалась в 1930-х годах, сводилось к простому действованию, т. е. характеризовало только часть деятельностного процесса – исходившую из индивида вовне. Именно тогда С. Л. Рубинштейн и попытался, сохранив за «деятельностью» низший уровень содержания, ввести в научный обиход понятие «активность» в качестве характеристики более высоких, внутренних уровней человеческой психики, таких, например, как процесс мышления [127, с. 98–99][1 - Справедливости ради следует заметить, что С. Л. Рубинштейн далеко не всегда строго придерживался указанной смысловой парадигмы. Так, например, написав в другом месте той же монографии «…когда подчеркнута или повышена активность нашей познавательной деятельности…», он использовал понятие «активность» для обозначения энергетической стороны деятельности [127, с. 417].]
Однако эта попытка, способная привести к серьезной редукции понятия «деятельность» и закреплению за ним исключительно операторного воздействия человека на среду, не оказалась удачной, тогда как понятие «деятельность» было успешно освоено и глубоко проработано А. Н. Леонтьевым, придавшим ему тот богатый смысл, в котором оно используется до сих пор [79].
Вместе с тем, несмотря на глубокую и всестороннюю проработку А. Н. Леонтьевым понятия «деятельность», которое включало как внешнюю деятельность, так и имеющую идентичную структуру деятельность внутреннюю и позволяло описывать с помощью данных видов деятельности все способы сознательного и целенаправленного взаимодействия человека с окружающим миром, понятие «активность» также сохранилось в научном обиходе. Однако при этом проблема определения соотношения деятельности и активности осталась нерешенной – изменилось лишь наполнение этих понятий значениями.
Одним из способов решения задачи непротиворечивого соотнесения «деятельности» и «активности» явилась попытка В. А. Петровского представить активность как ключевой момент саморазвития деятельности. Данное предложение, сводившееся к тому, что явления активности образуют те моменты деятельности, которые возвышают ее над функцией прямой или косвенной адаптации к наличным или предполагаемым требованиям ситуации, было поддержано А. Н. Леонтьевым, стремившимся изыскать место «активности» в рамках развиваемого им деятельностного подхода. В своей последней статье, вышедшей в 1979 году, А. Н. Леонтьев отметил, что «моменты эти составляют как бы внутреннюю предпосылку самодвижения деятельности и ее самовыражение» [80, с. 13].
Впоследствии указанная идея была глубоко проработана В. А. Петровским в его монографии «Психология неадаптивной активности» [111]. В. А Петровский с помощью термина «активность» описал практически не изученный до этого механизм саморазвития деятельности, заключающийся в постоянной смене целей деятельности в соответствии с постоянно изменяющимися внешними и внутренними условиями самой деятельности. В данной концептуальной схеме следующие друг за другом моменты указанных изменений, обеспечивающих движение деятельности, описаны как моменты активности индивида. Именно активность, с точки зрения В. А. Петровского, каждый раз обеспечивает скачкообразный выход человека за рамки актуальной ситуации реализации деятельности, переход на новый уровень ее осуществления. «Субъект как бы порывает с предшествующей ситуацией, находя себя измененным в новой ситуации деятельности» [Там же, с. 78].
Следует отметить, что тщательно исследованный В. А. Петровским механизм самодвижения деятельности мог бы быть, вероятно, раскрыт не только с помощью понятия «активность». Такие термины, как «адаптивная и неадаптивная деятельность», «момент преобразования», «момент развития», «деятельностный скачок», «смена целей деятельности» и пр., способны описать моменты прогрессивного движения деятельности не хуже, чем термин «момент активности». Иными словами, использование термина «активность» в данном контексте является возможным, но не обязательным. Без него вполне можно было обойтись, не испытывая никакого дискомфорта в связи с тем, что понятие «активность» осталось неинтегрированным в понятийную систему, складывающуюся в рамках деятельностного подхода.
Кроме того, нельзя не заметить, что использование данного понятия в качестве дескриптора момента выхода за пределы ситуации осуществления деятельности несколько деформирует и само понятие «активность» – в том виде, в котором оно употребляется в повседневной лексике. В предложенной схеме не только деятельность, рассматривающаяся ранее как линейная, непрерывная и детерминированная отдаленной в бесконечность верховной целью, что никак не могло объяснить ее развитие [Там же, с. 53], становится дискретной и изменяющейся в местах разрывов, но и активность тоже становится дискретной. Причем если деятельность в данной парадигме прерывается лишь в неуловимый момент скачка, то понятая подобным образом активность вообще не существует между скачками, а с этим уже трудно согласиться.
В обыденном сознании существует достаточно устойчивое представление о том, что, именно действуя, человек проявляет активность, а не в промежутках между действиями. Таким образом, для того, чтобы описанные проявления активности соотнести с указанными представлениями, т. е. для того, чтобы активность представлялась проявляющейся на всем протяжении деятельности индивида, необходимо придумать и описать механизм реализации деятельности, каждую микросекунду обусловливающий видоизменение микроэлементов деятельности путем микропроявлений активности. В этой связи возникает вопрос: насколько подобная гипотеза могла бы соответствовать реальности?
Может быть, именно по этой причине разведение «деятельности» и «активности» в рамках представленного подхода не выглядело абсолютным, а справедливая максима «Нет деятельности вне активности и активности вне деятельности» [Там же, с. 45] воспринималась как свидетельство слишком «тонких», «диалектических» различий, имеющих значение лишь при описании взаимного перетекания понятий друг в друга. В результате, несмотря на высокую цитируемость монографии В. А. Петровского, высказанное им предложение не получило широкого распространения и не повлияло принципиальным образом на научную лексику занимающихся данной проблематикой специалистов.
Некоторая часть авторов продолжала употреблять в своих работах слова «активность» и «деятельность» как синонимы, продолжая исходить из того, что «деятельность» – это прямой перевод «активности» и наоборот.
В частности, такой подход характеризует работы многих педагогов и педагогических психологов, писавших в конце советского периода, в которых активность прямо отождествлялась с деятельностью; причем деятельность эту можно и нужно было формировать, развивать, направлять и улучшать с тем, чтобы она носила общественно-полезный характер. Подобный подход достаточно часто проявляется и в настоящее время.
Например: «Выявление психологических предпосылок активности личности – одна из наиболее важных проблем в психологической науке.<…> Эту активность необходимо либо поддерживать и развивать, либо возрождать и содействовать ее изменению к лучшему» [96, с. 3].
И еще более прямо:
«Под активностью понимают:
1. Внешнюю и внутреннюю деятельность субъекта, определяемую по ее конечному результату или фиксируемым физическим проявлениям.
2. Деятельность, имеющую положительную направленность по отношению к определенной цели.<…>
3. Деятельность, обусловленную внешними факторами социальной среды, но определяемую, в конечном счете, внутренним состоянием субъекта. Деятельность, зависящую от его отношения к цели, от уровня стремления в ее достижении» [66, с. 39].
Однако нельзя не заметить, что желание различных исследователей остаться при использовании слова «активность» в англоязычной парадигме и рассматривать активность как альтер эго, декалькомани или некую ипостась деятельности, в конечном счете, реализовывалось как стремление описать «себя через себя», что, безусловно, не могло считаться успешным решением проблемы. Так, например, в уже цитировавшемся «Кратком психологическом словаре» «деятельность» определяется как «целеустремленная активность, реализующая потребности субъекта» [65, с. 90][2 - Чаще всего деятельность определяется как категория, характеризуемая «осознанностью и целенаправленностью». На самом деле целенаправленность всегда подразумевает осознанность, а случаи, когда преследуемые человеком цели им не осознаются, являются лишь временными смещениями фокуса сознания с данных целей. Иногда, помимо осознанности и целенаправленности, определяющей характеристикой деятельности предлагается считать ее функцию преобразования действительности (см., напр., [34]). Подобный подход также не вызывает возражений, если понимать преобразование действительности достаточно широко, включая сюда и переструктурирование ситуации, при котором, например, целенаправленное, а не импульсивно-паническое бегство (деликатно называемое в этом случае «отступлением») рассматривается как преобразование действительности. Однако и это добавление также представляется излишним, поскольку любые осознанные и целенаправленные действия, включая мыслительные, так или иначе переструктурируют, т. е. преобразовывают ситуацию.], а в упомянутой выше работе В. Н. Кругликова «под активностью подразумевается любая обусловленная, мотивированная, направленная к достижению определенной цели и определяемая внутренним отношением к ней деятельность субъекта» [66, с. 39].
Иными словами, тогда как одни авторы полагали деятельность целенаправленной активностью, другие считали, что активность – это целенаправленная деятельность. Выявленное противоречие носит очевидно конвенциональный характер и сводится к проблеме, какое понятие считать видовым, а какое – родовым. Однако подобный спор следует признать схоластическим, поскольку любое принятое на этот счет решение не устраняет проблему синонимии двух терминов, при которой один из них оказывается лишним.
И это если оставить в качестве фигуры умолчания риторический вопрос о том, может ли деятельность (деятельность, а не поведение) быть не целенаправленной (а ведь именно этот вопрос возникает в том случае, когда активность определяется как целенаправленная деятельность).
Будучи вынужденными насильно разводить два идентичных понятия, многие авторы занялись поисками тех смысловых оттенков, которые, не устраняя синонимии понятий, все-таки могли бы хоть как-то обозначить их различие. Эти попытки привели к тому, что понятие «активность» было предложено употреблять, характеризуя субъекта, акцентируя внимание на источниках самодвижения, а понятие «деятельность» – для описания направленности на объект с акцентированием внимания на операциональной стороне действия [7; 27, с. 60; 35]. Понятно, что такое, достаточно искусственное с точки зрения эмпирической психологии, разведение указанных понятий отнюдь не способствовало ясному и четкому использованию термина «активность» в экспериментальных исследованиях и нисколько не приближало психологов к созданию простых и понятных способов измерения активности людей.
Подобная нечеткая синонимия, при которой активность и деятельность понимались как равнозначные, но при этом несовпадающие в чем-то неуловимом аспекты некой сущности («две стороны одной медали»), не могла устроить достаточно многочисленную часть исследователей. Некоторые из них в своем стремлении четко и однозначно развести «деятельность» и «активность» доводили субъект-объектный дифференцирующий признак до логического завершения, уже не «акцентируя внимание», а просто отдавая активности внутренний психический план реализации человеческих интенций и оставляя за деятельностью внешнюю операциональную сторону: «Будем понимать активность, как внутреннюю деятельность, произвольно детерминирующую, регулирующую деятельность внешнюю, происходящую не рефлекторно, не реактивно на стимуляцию внешней среды» [32, с. 87].
В конечном счете, не будучи способным заменить собой «деятельность», понятие «активность», смещаясь в сторону от исходного английского значения, стало либо использоваться в сугубо информационном, т. е. содержательном, описывающем различные виды деятельности, плане, либо характеризовать энергетический аспект понятия. Так, например, Л. Я Дорфман, демонстрируя в рамках содержательного подхода наиболее радикальную точку зрения на данный вопрос, рассматривал в качестве базовых форм активности – как основного способа существования интегральной индивидуальности, ее взаимодействия с миром – экодеятельность и экоповедение, самодеятельность и ментальное поведение, которые в смысловом отношении полностью репрезентируют единую жизнедеятельность человека [38, с. 196–323].
Близка к такому подходу и точка зрения Г. В. Суходольского, полагавшего, что активность – это жизнедеятельность или жизнь в целом, а деятельность – это целесообразная жизнедеятельность [145, с. 15].
Аналогичным образом представляет себе активность и В. А. Татенко: «Категории активности и деятельности могут соотноситься по критерию "абстрактное – конкретное". В этом смысле активность представляется более абстрактной и более широкой категорией, включающей в себя все возможные проявления живого и, таким образом, "снимающей" в себе категорию деятельности, как одну из своих форм» [146, с. 223].
Собственно говоря, подобный подход к пониманию активности восходит к философской трактовке активности как всеобщего свойства живой природы и – шире – как свойства движущейся материи в целом быть причиной или действием, обусловливающего появление жизни (см. напр., [19]). Однако следует заметить, что механически точный перенос семантики какого-либо термина из одной науки в другую вступает, как правило, в противоречие с определением предмета второй науки, поскольку иной предмет науки с необходимостью требует раскрытия иных сторон явления, отражающихся в иных, отличных от заложенных в предмете первой науки, смыслах.
В этой связи справедливо отмечалось, что указанный подход, при котором активность как жизнедеятельность заведомо шире любой формы деятельности, превращает «активность» в предельно общую философскую категорию, тем самым лишая смысла экспериментальные психологические исследования в этом направлении [52, с. 240].
Глобализированное использование «активности» в «содержательной» парадигме весьма широко распространилось и в отечественной социальной психологии. Понимание активности как деятельности по реализации установки на достижение образа потребного будущего, а установки – как «состояния готовности к определенной активности» (Д. Н. Узнадзе) привело к тому, что в отечественной социальной психологии активностью стал называться исключительно широкий круг содержательных феноменов, связанных с самыми разными психическими аспектами существования индивида.
Именно так, например, считала К. А. Абульханова, которая писала, что «большинство существующих в социальной психологии типологий представляют собой классификацию отдельных форм активности: установок, поведения, сознания и т. д.» [6, с. 10]. В этой же парадигме одной из форм активности является, по ее мнению, и направленность личности [4, с. 18–19].
Подобное, ничем не оправданное, расширение понятия, когда активность понимается как «наше все», «накрывая» собой и направленность, и установки, и поведение, и даже сознание в целом, приводит, помимо прочего, и к редуцированию деятельности, приданию деятельности вспомогательных по отношению к активности функций.
«Активность личности – это единство отражения, выражения и реализации внешних и внутренних тенденций в жизни личности. Активность – ценностный способ моделирования, структурирования и осуществления личностью деятельности, общения и поведения, при котором она приобретает качество более-менее автономно, более-менее целостно и более-менее успешно функционирующей системы в межличностном пространстве. Активность выступает как способ оформления потребности в мотивационной сфере личности, как способ репрезентации этой потребности в мире, как своеобразная "заявка" на ее удовлетворение; активность, в свою очередь, выявляет условия удовлетворения потребностей, т. е. осуществляет ориентацию в мире под ее углом зрения и только затем осуществляет ее удовлетворение, т. е. оформляет соответствующую деятельность» [6, с. 11].
В этом определении именно активность «руководит» деятельностью, оформляет ее, придает деятельности смысл. Представителям данного подхода, возможно, казалось, что им удалось удачно развести «активность» и «деятельность», оставив за «деятельностью» поле классической общей психологии и сделав «активность» ключевым понятием новой, субъектно-социальной, психологии. Однако понимаемая подобным образом деятельность выступает как бессодержательное начало, наполняемое содержанием исключительно благодаря активности, что совершенно не соответствует тем представлениям о деятельности, которые вкладывали в это понятие разработчики данной категории. На самом деле деятельность изначально активна по определению, не бывает пассивной или «неактивной» деятельности, при этом мотивы и цели деятельности неразрывно связаны с деятельностью, которой без них просто не существует (иначе это не деятельность), и вовсе не нуждаются в специальном их оформлении с помощью активности.
Между прочим, при указанной постановке вопроса лишается смысла и само понятие «активности». По сути, идея о том, что активность – это установки, направленность, сознание, поведение и даже ценности, формально не противоречит представлениям Н. А. Бернштейна об активности как о «динамике целеустремленной борьбы» за достижение образа желательного будущего. Все перечисленные категории безусловно имеют и содержательный, информационный аспект, описывающий вышеназванный образ желаемого будущего, и вместе с тем в них заложена интенциональная составляющая, позволяющая говорить о стремлении к цели и о ее достижении. Однако раскрытие понятия «активность» как собирательного по отношению к установкам, направленности, поведению, сознанию и т. д., начисто выхолащивает собственный, самостоятельный смысл «активности», делает это понятие всеобъемлющим, а следовательно, слишком размытым и практически неоперационализируемым.
Расширение понятия «активность» привело к тому, что в структуру активности были включены притязания, саморегуляция и удовлетворенность [Там же, с. 12]. В целом, указанный набор психологических феноменов отражает представления об организации действия (и шире – деятельности), сформулированные еще П. К. Анохиным в ходе разработки им теории функциональных систем и предусматривающие наличие обратной связи в ходе реализации любого человеческого акта. Действительно, саморегуляция может при необходимости описываться как совокупность процессов реализации притязаний (а процесс реализации притязаний – как широко понимаемая саморегуляция). Так же неоспоримо и то, что уровень удовлетворенности индивида так или иначе влияет на уровень его притязаний. Однако и то и другое было понятно и без называния описанных взаимосвязей между явлениями «активностью» – в рамках существующих представлений о кольцевой природе любого психического акта.
Стремление описать явление во всей его целокупности может быть оправдано во всех случаях, кроме тех, когда оно приводит к диспропорциям в его описании, искажая онтологический смысл явления. И Н. А. Бернштейн, и П. К. Анохин использовали понятие «активность» лишь как термин, подчеркивающий, что поведение человека (и, соответственно, регулирующие это поведение психические процессы) не реактивно, а детерминировано субъективным образом потребного будущего. В этом виде понятие охватывало все психические явления, фиксируя интраиндивидный и одновременно вынесенный в будущее источник их порождения, но не претендуя на большее. Предлагаемая трансформация понятия заметно меняет его значение. Теперь речь идет о содержательном общем, характеризующем все составляющие данную категорию психологические явления, часть из которых была названа выше.
Подобное расширение понятия должно быть обязательно оправдано гносеологическими целями. Было бы просто чудесно, если бы обобщающее понятие выделяло в группе обобщаемых терминов некое общее содержание, противопоставляющее их всем другим и позволяющее за счет этого глубже познать специфику этих явлений. Однако в данном случае демонстрируется иной подход. Активность называется «высшей жизненной способностью субъекта» [1, с. 26; 3, с. 151], и в этом качестве не очень ясно, чему ее можно было бы противопоставить, кроме разве что низших жизненных способностей субъекта, которые в этой связи следует, вероятно, понимать как пассивность.
Здесь перед исследователями возникает закономерный вопрос: что для понимания существа перечисленных выше явлений дает обобщение их понятием «активность»? Что нового, неизвестного до сих пор, открывается исследователям, назвавшим поведение, сознание, установки, удовлетворенность, направленность и пр. активностью? Только то, что все эти процессы и явления суть внутренние интенции и подчиняются общему принципу, предусматривающему их детерминацию образом желаемого будущего? Но с этой точки зрения, предполагающей рассмотрение человека как субъекта, вся человеческая деятельность и вся сознательная психическая жизнь человека активны. Использования понятия «субъект» вполне достаточно, чтобы подчеркнуть внутреннюю интенциональную сущность рассматриваемых психологических феноменов. Зачем называть их обобщенным понятием «активность»? Дает ли указанное словоупотребление что-нибудь научному поиску? Какие гипотезы могут быть выдвинуты на этой основе? Какая новая психическая реальность может быть открыта? Какие эксперименты и какой новый инструментарий может породить подобное использование слова «активность»?
Аналогичные вопросы возникают и в случае применения понятия «активность» к описанию процессов, происходящих в группах. Здесь так же имели место попытки обосновать необходимость использования данного понятия тем, что оно описывает некую психологическую реальность, не перекрываемую до того никакими другими понятиями. Так, например, по мнению А. Л. Журавлева, «к различным формам совместной активности можно отнести следующие: общение и взаимодействие в группе (включая диаду), групповые действия, совместную деятельность, групповое отношение, групповое поведение, межгрупповые отношения и взаимодействия и т. п. Для обозначения данного качества группы в последнее время все чаще используется понятие «активность», имея в виду широкий спектр ее проявления, а не только в форме совместной деятельности. Использование понятия «совместная активность» позволяет объединить целую совокупность групповых феноменов и, соответственно, сложившихся понятий: «совместная деятельность», «коммуникация», «общение», «групповое действие», «групповое поведение», «внутригрупповые и межгрупповые отношения» и т. п. [48, с. 73].
Соответственно, за рамками предлагаемого набора остаются лишь те формы жизнедеятельности, которые характеризуют деятельность групп не-субъектов, т. е. стихийных групп, ситуативно и формально организованных групп, групп, находящихся на самых ранних стадиях их формирования, и т. п., т. е. любых социальных групп, объединенных лишь пространственными и временными связями. Очевидно, что к таким проявлениям относится исключительно узкий круг феноменов, включающий прежде всего массовидные явления, такие как паника в толпе, ненаправленная групповая агрессия и т. п. Во всех же остальных случаях речь идет о групповой активности.
Однако весь перечисленный выше набор различных проявлений активности мало чем отличается от различных форм деятельности – если, конечно, не считать групповой деятельностью только созидательную деятельность на благо общества или, наоборот, не сводить ее к набору телеологически связанных между собой элементов поведения, а понимать ее так, как понимали разработчики данного понятия в отечественной психологии, и в первую очередь А. Н. Леонтьев и В. В. Давыдов. С точки зрения деятельностного подхода, деятельность рефлексирующего субъекта[3 - При этом за рамками обсуждения остается вопрос, что вообще является главным критерием субъектности – целенаправленная деятельность или наличие сознания; вопрос, не поднимаемый вследствие невозможности разрешения проблемы первичности курицы или яйца.] является таким взаимодействием с окружающей действительностью, в ходе которого живое существо, удовлетворяя свои потребности, целенаправленно воздействует на объект [123, с. 95]. Аналогичным образом может быть охарактеризована и деятельность группы. В этой связи представляется очевидным, что все перечисленные выше понятия могут быть названы «деятельностью» без малейшего ущерба для когнитивных операций с ними.
Вопросы здесь могут вызывать только названные А. Л. Журавлевым внутригрупповые и межгрупповые отношения, поскольку поведенческий компонент этих отношений как способ взаимодействия личностей и групп очевидно подчинен в семантическом плане перцептивному и когнитивному компонентам и может быть в гносеологических целях вообще вынесен за пределы данного понятия, как, например, это имеет место в концепции деятельностного опосредования межличностных отношений А. В. Петровского [120, с. 128–225]. Очевидно, что указанные отношения являются прежде всего системой установок, ориентаций, ожиданий, диспозиций, стереотипов и пр., характеризующей субъективное отражение (восприятие) существующих социальных связей [141, с. 136, 137]. И если не затрагивать имеющую другую природу внутригрупповую деятельность, связанную с построением характеризующих групповое сознание перцептивных (напр., общегрупповые образы) и когнитивных (напр., общегрупповые оценки) компонентов, то в этом случае внутригрупповые и межгрупповые отношения не могут считаться групповой деятельностью в чистом виде, а могут, будучи перцептивно-когнитивными образованиями, обусловливать эту деятельность и этой деятельностью опосредоваться. Впрочем, при таком понимании указанные отношения вряд ли можно рассматривать и как совместную активность индивидов.
Однако категория «отношения» может рассматриваться и в общепсихологическом плане, являясь активностью (в бернштейновском понимании) в той же степени, в какой активен любой психический процесс. В этой связи при решении данного вопроса представляется вполне возможным опираться на точку зрения С. Л. Рубинштейна, считавшего, что «действия человека и его деятельность в целом – это не только воздействие, но и общественный акт или отношение в специфическом смысле этого слова» [127, с. 437]. При таком понимании отношения могут рассматриваться как деятельность. Но тогда все перечисленные А. Л. Журавлевым составные части понятия «групповая активность» тем более могут быть полностью подведены под понятие «групповая деятельность», легко интегрирующее любые формы межличностной коммуникации, в том числе и групповое общение. И в этой связи не наблюдается никаких различий в содержании двух понятий, позволяющих настаивать на маркировании понятия «групповая активность» как уникального, отражающего свой собственный, ни с чем не пересекающийся сегмент психологической реальности.
Вообще, у каждого созданного людьми инструмента имеется, как правило, свое собственное предназначение. Скальпель не годится для резки стального листа, а бензопила не подходит для операций на сердце. То же самое касается инструментов научного познания. Именно поэтому использование имеющих строго заданные границы своего применения философских понятий в конкретных психологических исследованиях может приводить к достаточно неожиданным результатам. Так, например, отталкиваясь от вполне понятного философского тезиса о том, что активность является важнейшим атрибутом и характеристикой субъекта, А. Л. Журавлев приходит к выводу, что активность является способом существования групп-субъектов [48, с. 74]. Но тогда в этой логике и в этой терминологии группы-«несубъекты» являются неактивными, хотя вряд ли кто-то согласится, например, с тем, что толпа паникует пассивно[4 - Вообще, трактовка «активности» исключительно как основного признака, задающего понятие «субъект», фактически уничтожает данное слово, полностью выводя его за пределы употребления в живом общении людей. Нетрудно представить себе, например, реакцию футбольного болельщика, поделившегося с соседом мыслью о том, что «эта команда играет намного активнее» и услышавшего в ответ: «Да, она в большей степени реализует себя как субъект».].
Если рассматривать язык как инструмент познания окружающего мира, то представляется очевидным, что главным критерием введения и использования какого-либо понятия является наличие возможности с помощью этого понятия добиться решения таких познавательных задач, которые без этого понятия разрешить невозможно. Соответственно, если применение в психологии термина «групповая активность» позволяет выдвигать такие гипотезы и предлагать такие эксперименты, которые невозможно спланировать и осуществить, пользуясь термином «групповая деятельность», то тем самым доказательно обосновывается необходимость всегда использовать данное понятие в научном лексиконе именно в том смысле, который обеспечивает осуществляемый научный прорыв. Отсюда возникает вопрос: отличается ли изучение «групповой активности» принципиальным, требующим создания новых исследовательских инструментов, образом от изучения «групповой деятельности», и в чем заключается данное отличие?
По сути, применение понятия «групповая активность» обусловлено лишь сложившейся традиционной практикой использования словосочетания «активность субъекта» (в данном случае – «группового субъекта»), а иных оснований для использования этого термина нет. Между тем, язык легко принимает словосочетание «групповая деятельность» (или «деятельность группы»), а в случае необходимости перехода к философским аспектам психологии и подчеркивания того обстоятельства, что группа рассматривается как субъект, – так же и словосочетание «субъект групповой деятельности», обозначая этими терминами всю описанную выше реальность.
То же самое относится и к попытке непротиворечиво соединить энергетическую сторону деятельности и ее содержание в рамках интегративной модели, в которой энергетика и смысл совершаемого представляются как разные уровни активности [27, с. 84–85]. Понятно, что слово «активность» здесь не является единственно возможным для употребления. С тем же успехом можно было бы трактовать энергетику и содержание совершаемого как два разных уровня деятельности, если, конечно, не ставить себе специальной задачей редукцию понятия «деятельность» с целью высвобождения занимаемой им смысловой ниши для понятия «активность»[5 - К слову сказать, указанное разделение энергетики и смысла того, что делает человек, вряд ли может считаться приемлемым, какое бы понятие («деятельность» или «активность») здесь ни употреблялось. Уровни – это все-таки этажи или ярусы иерархизированной системы, предполагающие наличие более низких и более высоких значений элементов, ее составляющих, а энергетика и смысл являются в плане построения деятельности хоть и очевидно разными, но при этом все-таки рядоположенными, а не соподчиненными характеристиками любого целостного, осознанного и целенаправленного человеческого акта.].
Несомненно, слово «активность» можно, как это делается сейчас, использовать в философском плане для описания человека как субъекта. Вопрос заключается в другом: а нужно ли использовать слово «активность» для этого же в психологии, создавая тем самым серьезные препятствия к рациональному использованию данного термина в эмпирических психологических исследованиях? Очевидно, что это вовсе не обязательно. По существу, слово «активность» сейчас применяется для описания деятельности человека как субъекта. Но деятельность уже по самому определению субъектна. И для описания субъектности человеческой деятельности ни к чему вводить специальный термин, «масля булку маслом», тем более что термин этот можно гораздо более результативно использовать в науке в другом его значении, а именно в качестве энергетической характеристики деятельности.
Предложенное словоупотребление не отменяет идею о том, что предметом психологии должна стать не столько психика, сколько человек как субъект психики и психической активности [146, с. 329–330]. Понятно, что бессодержательная активность (оставаясь при этом одной из важнейших категорий психологии) не может претендовать на статус предмета данной науки, изучающей прежде всего именно содержание человеческих мыслей, переживаний, мотивов, установок и т. п. Однако предметом психологии и не должна являться активность как таковая. Предмет психологии – это человек, рассматриваемый как субъект и являющийся в этой связи содержательным источником активности.
Следует отметить, что приписывание «активности» не свойственных ей значений может приводить к тому, что с понятием связываются и вовсе неожиданные психологические явления. Так, например, развитие идей о включении в структуру «активности» удовлетворенности привело к выводу о том, что двумя основными формами активности являются инициатива и ответственность [2, с. 20–21; 5, с. 109–125]. Даже если вынести за рамки дискуссии вопрос о возможности считать генерализованную личностную характеристику формой проявления активности, то все равно остается непонятным, почему именно ответственность, а не энергичность, настойчивость, напористость, бойкость, возбудимость и т. п. предложено расценивать в качестве синонима активности человека. Безусловно, приписывание активности людей еще и обязательной, неразрывно связанной с нею ответственности было очень удобно для использования в рамках коммунистического воспитания. Но соответствует ли хоть сколько-нибудь данная идея общепринятой семантике понятия «активность»?
Вообще, идеологическое влияние на психологию в советский период проявлялось в изучении личностной активности особенно сильно. Параллельно с разработкой понятия «активность» социальными психологами, происходило быстрое освоение его общественными науками и, соответственно, идеологическими работниками. Главный свой смысл «активность» обрела в рамках коммунистической пропаганды в словосочетании «активная жизненная позиция». Этот термин использовался и ранее, но максимально широко он был растиражирован после появления в отчете ЦК КПСС XXV съезду партии [90, с. 77].
Само по себе понятие «активная жизненная позиция» было производным от достаточно хорошо проработанного в марксистской философии понятия «социальная активность». Однако если «социальная активность» предполагала определенную историчность, т. е. изменение своего содержания «в зависимости от степени развития общества», что означало возможность самых разных ее проявлений[6 - Хотя и здесь встречались высказывания, которые гораздо более однозначно определяли содержание социальной активности, провозглашая, например, необходимость наличия марксистско-ленинского мировоззрения для достижения высшего уровня социальной активности личности [81, с. 112].], то «активная жизненная позиция», формирование которой объявлялось важнейшей задачей нравственного воспитания, уже не мыслилась иначе, нежели борьба личности за коммунистические идеалы.
В посвященной этому вопросу литературе часто можно было встретить такие высказывания как: «Активная жизненная позиция характеризуется как одна из форм жизненной позиции, отличающаяся новыми чертами, специфическими характеристиками, проявляющимися в активной деятельности личности. Ее сущностной характеристикой является бескомпромиссная и последовательная борьба за успешное претворение в жизнь идеалов коммунизма. Основу активной жизненной позиции составляет коммунистическое мировоззрение, сознательное отношение к общественному долгу, нравственная ответственность, единство слова и дела» [62, с. 12] или «Центральным элементом в структуре активной жизненной позиции личности является коммунистическая идейная убежденность, классовая партийная позиция, выражающая социально-классовую направленность взглядов и деятельности человека» [156, с. 10].
Одновременно с появлением идеологически нагруженного непременным коммунистическим содержанием термина «активная жизненная позиция» произошло и определенное смещение семантики используемого в идеологических документах слова «активность». Причем это смещение, обусловленное практикой применения данного понятия в реальной жизни, имело совершенно другой вектор, нежели то, которое пытались придать понятию «активность» авторы, близкие к философской науке и рассматривающие активность прежде всего как критериальное качество субъекта.
Так, если, с одной стороны, в 1974 году заведующий сектором Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС Ю. Е. Волков писал, что любая деятельность, не направленная на удовлетворение исключительно личных потребностей человека, должна считаться общественной активностью, «независимо от ее интенсивности» [26, с. 4], то, с другой стороны, в эти же годы использование слова «активность» как в идеологической лексике, так и в повседневной речи характеризовалось прежде всего выходом человека за пределы среднего уровня, стандарта, нормы, обязанности.
В качестве показателей трудовой активности, например, назывались участие в рационализаторстве и изобретательстве, участие в общественной работе, участие в художественном творчестве, учеба без отрыва от производства, результативность труда, повышение квалификации, участие в мероприятиях по внедрению НОТ, участие в социалистическом соревновании, участие в повышении качества продукции, участие в управлении производством, инициативность, борьба за режим экономии и пр. [151, с. 47]. Эти же показатели, однозначно свидетельствующие о приложении человеком усилий для личностного роста и повышения эффективности труда, с некоторыми вариациями и дополнениями (участие в движении за коммунистический труд, участие в трудовых починах, профессиональное совершенствование, степень развития ценностного отношения к труду) использовались и в других работах [55, с. 53; 97, с. 56–57]. Измеряемая указанными показателями человеческая активность теоретически, конечно же, могла быть низкой. Однако такая активность практически приравнивалась к пассивности и означала негативную характеристику индивида.
В 1970 – 1980-е годы все чаще стало встречаться словосочетание «активная деятельность личности», а выражение «проявить активность», означающее «совершить энергичный, выходящий за рамки обычного поступок», начало восприниматься как идентичное словосочетанию «проявить инициативу». В результате, слово «активность» стало все больше дифференцироваться в разговорном языке с понятием «деятельность», используясь теперь уже исключительно в своем энергетическом значении: «Жизненная позиция реализуется в деятельности и требует от личности активности» [47, с. 15]. С точки зрения охвата психологических феноменов понятие «активность» так и оставалось всеобъемлющим, но в обыденном сознании смысл понятия сильно редуцировался до энергичной и социально значимой самореализации субъекта.
Акцентирование при повседневном употреблении понятия «активность» средствами массовой информации (а значит, и при использовании обыденным массовым сознанием) такой его семантической составляющей, как «энергичность», вполне соответствовало применению данного термина в других областях психологической науки. Надо сказать, что традиция подобного понимания слова «активность» возникла далеко не в советское время. Еще в начале XX века А. Ф. Лазурский, разрабатывая свою типологию личности и ставя знак равенства между «активностью» и «энергией», писал: «При нормальных внешних условиях и соответствующем воспитании и образовании уровень этот определяется, как уже сказано, природной одаренностью человека, сводящейся, в конце концов, к общему (потенциальному) запасу его нервно-психической энергии или, употребляя другой термин, к присущему ему большему или меньшему количеству психической активности. Само собой разумеется, что под словами "активность" и "энергия" следует понимать отнюдь не волевое усилие в узком смысле этого слова (как это делают нередко психологи волюнтаристского толка), а нечто гораздо более широкое, лежащее в основе всех наших душевных процессов и проявлений» [74, с. 12]. Следует отметить, что в своих размышлениях Лазурский опирался на европейскую научную традицию, в частности на работы З. Фрейда, широко использовавшего термин «психическая активность», и Ч. Спирмена, применявшего для описания данного феномена термин «общий фонд психической энергии».
Очевидно, что энергичность, с которой действует человек, зависит от самых различных факторов, в число которых входят и общее состояние его здоровья, и обусловленное актуальной ситуацией физиологическое состояние организма, и переживаемые им эмоции. Степень активности, понимаемой как энергетическая характеристика деятельности, во многом предопределяется индивидуальной мотивацией, включающей как ситуативные мотивы, так и характерный для данного индивида уровень общей мотивации достижения. На человеческую активность сильно влияют окружающие условия, включая условия труда, а также характеристики самой деятельности и значимость переживаемой ситуации. Не следует забывать и о степени сформированности необходимых навыков, отсутствие которых может заметно гасить активность индивида. Однако при этом перечисленные факторы являются лишь обстоятельствами, способствующими или препятствующими проявлению некоторой сущности. Тогда как сама сущность, постоянно и неизменно проявляющаяся приблизительно на одном и том же уровне во всех аспектах внутренней психической жизни и внешних проявлений индивида, является природной энергетикой человека, той нервной или психической энергией, которая заложена в нем с самого рождения и которая существует независимо от наличия как внешней, так и внутренней мотивации[7 - Здесь представляется уместным процитировать X. Хекхаузена, писавшего, что «живые существа активны, а не обречены на постоянную пассивность, пока внешние или внутренние стимулы не будят их» [162, с. 55].]. Именно природная человеческая активность исследуется как свойство индивида, тогда как многочисленные влияющие на ситуативные проявления данного свойства факторы обусловливают описание активности как состояния.
В этой связи, обращаясь к истокам формирования понятия «активность», нельзя забывать о той роли в привлечении внимания к энергетической стороне психической деятельности, которую сыграл З. Фрейд.
Фрейд как исследователь формировался в рамках физико-химического, энергетического направления школы Гельмгольца, что и предопределило разработку им понятия «психическая энергия» как ключевого для объяснения активности организма. Его учение о психодинамике базировалось на прогрессивном понимании организма как энергетической системы, хотя нельзя не отметить, что энергия, обеспечивающая функционирование этой системы, была у Фрейда исключительно энергией полового инстинкта. Заслуга Фрейда в том, что он привлек внимание психологов к энергетическому аспекту поведения, сделав его одним из ключевых контрапунктов психологической науки, и начал переводить физиологические термины в психологические, заменив, например, понятие «возбуждение» «психической энергией». Однако до конца решить эту задачу и разобраться в сущности энергии психического он не успел.
