скачать книгу бесплатно
Они спорили чуть ли не до утра и уснули не примиренные. Следующий день был предпоследним в поездке, и они провели его на пляже, почти не разговаривая. Вечером, когда Крайнев тоскливо лежал на кровати, Настя вдруг подошла и прильнула к нему.
– Когда отправляешься?
– Не скоро, – сказал Крайнев. – Бюрократическая организация: пока все согласуют… Новый год встретим вместе.
– Да? – Настя заулыбалась и принялась его целовать. – Не обманываешь?
– Чтоб мне сгореть!
– Смотри! Обманешь – сама спалю!
– Я несгораемый! – сказал Крайнев, расстегивая ее сарафан. – Уж нас душили-душили, стреляли-стреляли, а мы – вот! Живые и здоровые, веселые и счастливые…
Крайнев оказался неправ: перемещение затянулось до марта. Проблема оказалась не только в бюрократии. Гаркавин отнесся к желанию Крайнева чрезвычайно серьезно. Крайнева заставили пройти полный курс подготовки. Учили не только стрелять из всех видов оружия, ставить и снимать мины, маскироваться на местности и организовывать засады, но и немецким речевым оборотам того времени, особенностям функционирования различных немецких учреждений на оккупированной территории, их непростым взаимоотношениям, методам борьбы с партизанами и многому другому. Как потом подсчитал Крайнев, с ним работало свыше тридцати человек. Ему пришлось выезжать на полигоны, жить там неделями, что очень не нравилось Насте.
– Зачем все это? – спросил как-то Крайнев Гаркавина. – Ну ладно, немецкая форма, документы, речевые обороты. Но иерархия взаимоотношений между воинскими чинами? Я же не в шпионы…
– Ситуация может сложиться непредсказуемо – следует исключить любую случайность, – спокойно ответил подполковник. – Как руководитель операции я несу полную ответственность за вашу безопасность. Поэтому занимайтесь, как следует! Неподготовленного человека на опасное дело я не пошлю.
Гаркавина поддержала Настя.
– Учись! – сказала сердито. – Пусть ты уезжаешь от меня, зато вернешься живой. Саломатин всегда знал, что делать, и внук у него такой же. Не ленись! Меня так учиться заставлял…
Под двойным напором Крайнев уступил, и выпускные экзамены сдал на «удовлетворительно». Накануне решающего дня он посетил Федора.
– Вот! – сказал, протягивая конверт. – Здесь завещание и доверенность на депозитные счета в банках. На всякий случай… По закону Настя – единственная наследница, но с доверенностями проще.
– Когда вы настреляетесь?! – сказал Федор, бросая конверт в ящик стола. – Никто ведь не гонит!
Крайнев повернулся и пошел к двери.
– Погоди! – окликнул Федор. – Не волнуйся, Настю не оставим. Ты поосторожнее… Если встретишь отца с мамой, передай… – Федор запнулся. – Ты знаешь, что сказать.
Крайнев кивнул и вышел.
4
Когда Титу было девять лет, мать сказала ему:
– Тебе надо учиться, сынок! Землю ты не любишь…
В большой и работящей семье Фроловых Тит был младшеньким. Братья и сестры баловали его. Светловолосый, кудрявый, он с малых лет полюбил взбираться на коленки старших, обнимать и целовать их.
– Лижется, как теленок! – сердилась мать.
– Пусть! – смеялся отец. – Ласковое теля двух маток сосет.
Жизнь подтвердила пословицу. Старшие дети оберегали младшенького от тяжелого крестьянского труда. Мать ворчала, но дети не слушались. Тит получал от старших самые сладенькие кусочки, заботу и защиту, за что платил лаской. Все звали его «Титок». Прозвище закрепилось и осталось навсегда.
Мать велела учиться – Титок послушался. Это было легче, чем работать в поле или ухаживать за скотом. Учеба давалась легко, но Титок ленился сидеть за учебниками. На перемене пробегал глазами заданный параграф, домашние задания выполнял наспех. Удить рыбу в речке или собирать грибы было куда интереснее. Еще Титок любил кататься на санках и играть со сверстниками. Учительница хмурилась, но сердиться на синеглазого и улыбчивого мальчишку не могла. Титок услуживал ей, как мог: стремглав бросался мыть испачканную мелом тряпку, носил за учительницей учебники, честно докладывал о провинностях учеников. Его дразнили «подлизой» и «ябедой», но Титок не боялся: братья Фроловы могли поставить на место любого, и задирать Титка мальчишки не смели.
Сельскую школу Титок окончил с отличием, отец посадил его в телегу и отвез в район – продолжать учебу. После гражданской войны страна лежала в разрухе, время стояло голодное, но Титок не бедствовал. После революции Фроловым, как и другим крестьянам, прирезали земли, семья не щадила себя в работе, потому и жила сытно. Отец привозил младшенькому в город муку, сало, масло, творог, наказывал учиться хорошо и делиться с товарищами и учителями. Титок делился, но только с учителями. Те принимали продукты охотно: учительский паек был скудным, а цены на базаре – неподъемными. Титок по-прежнему не обременял себя учебой, но его оценки в табеле были самыми лучшими. Школьные годы пролетели быстро, учителя рекомендовали способному ученику идти в институт. Туда принимали только рабочую молодежь, а из крестьянской – комсомольцев. Титок подал заявление и пригласил секретаря школьной организации на обед. Но хмурый и тощий сын сапожника отказался.
– Ты, Фролов, типичный мелкобуржуазный элемент, – сказал сердито. – Правильно товарищ Ленин писал о крестьянстве. Ты и в комсомол хочешь за взятку пролезть. Не получится!
– Я хочу быть передовым! – возразил Титок. – Почему вы меня отталкиваете? Я не виноват, что из крестьян!
– Ладно, – неохотно согласился секретарь. – Походи на собрания, послушай. Понравится – поручение дадим…
Титок стал ходить на комсомольские собрания, где тихонько сидел в заднем ряду и внимательно слушал. Его не привечали, но и не гнали. Титок скоро понял, что от него требуется. Как-то секретарь зачитал директиву из центра, в которой комсомольцев нацеливали на борьбу с пережитком прошлого – религией. Директива вызвала у школьных комсомольцев растерянность: в городе действовали пять церквей и одиннадцать синагог, мещане отличались исключительной религиозностью, а церковные праздники отмечали даже члены партии. Как с этим бороться, никто не знал. Титок попросил слова.
– Надо сделать транспаранты: «Долой опиум для народа!», «Бога нет!», «Молодежь выбирает науку!», – предложил он, – встать с ними возле церкви и петь наши революционные песни. Пусть видят!
Предложение приняли на «ура», в райкоме его утвердили, и комсомольцы принялись за дело. Шагающие к службе прихожане шарахались от комсомольцев, вопивших, в отличие от церковного хора, не в лад, но в храм шли. Зато инициативу заметили. В район приехали журналисты из областной газеты, сфотографировали передовиков и написали восторженный репортаж. Титка большинством голосов приняли в члены ленинского союза молодежи (сын сапожника голосовал «против») и дали направление в педагогический институт.
Для изучения Титок выбрал немецкий язык. Иностранный язык в деревенских школах не преподавали, и Титок всерьез рассчитывал, что, получив диплом, он останется в городе. Жить в деревне ему не хотелось. В городе не надо с рассвета до заката ковырять землю, здесь сытнее, уютнее и больше возможностей для умного человека. Правда, к родителям Титок ездить любил. Не только потому, что они наваливали ему полные сумки вкусной снеди, с которой в городе было непросто. Семья встречала его, как героя.
– Деды наши землю пахали, прадеды пахали, а сын будет ученый! – хвастал отец за столом.
– Это мамочка надоумила! – говорил Титок, обнимая мать.
– Ладно тебе! – отмахивалась та, но Титок видел: матери приятно.
Старшие братья и сестры, давно жившие своими семьями, в дни его приезда собирались в отцовской хате и жадно внимали городским новостям. Послушать приходили и соседи. Отец радушно ставил на стол четверть самогона, мать – миски со снедью, и начинался праздник.
– Учись, сынок! – кричал отец, захмелев. – О деньгах не думай! Прокормим! Советская власть хорошая, продразверстку отменила, крестьянина больше не ущемляет. Бедствуют только лодыри. А у нас, смотри: кобыла с жеребенком, две коровы и телка, кабанчик, птица всякая. При царе так не жили…
В институте Титок учился старательно. Преподаватели здесь были из бывших, спрашивали строго и подношения не брали. Почти все сокурсники Титка жили впроголодь, подрабатывая, кто как мог. Титок мог позволить себе только учебу. Он вынес урок из школьных лет: делился с товарищами едой и деньгами (в меру, конечно), те отвечали ему уважением. Комсомольские поручения Титок исполнял старательно. В активисты не лез, но на собраниях не отсиживался. Профессора и руководство института его хвалили. Все шло к тому, что по получении диплома студента-отличника оставят в вузе преподавателем, и Титок уже мысленно видел себя за профессорской кафедрой.
Беда случилась на последнем курсе. Титок получил письмо от сестры и, прочитав его, обомлел. Сестра, жившая с мужем в другой деревне, сообщала, что родителей раскулачили. Забрали добро, хату, а самих стариков и жившего с ними сына, в чем были, погрузили в теплушку и отправили в Сибирь. Сестра умоляла брата немедленно вмешаться, похлопотать, чтоб ошибку исправили: ведь они никакие не кулаки, батраков никогда не держали, а добро заработали собственным горбом. Сестра искренне считала, что раз Титок учится в городе, то ближе к начальству и сможет добиться справедливости.
Титок не был так наивен. Он читал газеты и знал установку партии на борьбу с кулачеством, как классом. Глаза держал открытыми и видел, что творится. Как комсомолец Титок выступал на собраниях, где гневно клеймил троцкистов и требовал сурового наказания. Но он не ожидал, что раскулачивание коснется его семьи. Родители действительно не держали батраков, разве что нанимали помощников в посевную и при сборе урожая. Желающих помочь было много. Фроловы щедро платили работникам и сытно кормили. Родители вообще были не жадными. Помогали соседям, занимали односельчанам хлеб, одалживали коня… И вдруг такое!
Хлопотать Титок не пошел – испугался. Это могло навлечь беду. Комсомолец – и вдруг из раскулаченных! Он порвал письмо, отвечать сестре не стал. Она написала еще. Второе письмо Титок порвал, не читая. Учеба заканчивалась, надо было успеть получить диплом и хорошее распределение. О должности преподавателя в родном институте Титок уже не мечтал. Из этого города следовало уехать. Желательно, туда, где не хуже, но никто не знает о родственниках. Не вышло. Однажды Титок, как обычно, пришел на занятия и увидел на стене объявление: вечером комсомольское собрание. Повестка дня: «Персональное дело комсомольца Фролова Т.И.». Титок видел, как перешептываются его товарищи, как сторонятся его, и понял: для них он уже никто. Исключат из комсомола, а после немедленно выгонят из института. Куда идти? В батраки? Или грузчики? Титок переборол страх и решил сражаться.
Собрание началось, как Титок и предполагал. Секретарь комитета комсомола сообщил о раскулачивании семьи Фроловых и попросил присутствующих высказаться по существу. Титок немедленно вскочил:
– Можно мне?
– Вас мы выслушаем позже! – оборвал секретарь.
– Почему мне затыкают рот? – возмутился Титок. – Я пока комсомолец!
Секретарь растерялся. Титок нагло вышел к трибуне.
– То, что вы слышали, – не вся правда! – сказал он. – Я давно порвал со своими родителями-эксплуататорами. Отрекся от них!
Зал недоверчиво загудел.
– Я год, как не езжу в деревню! – продолжил Титок. (Это было правдой, но Титок просто готовился к государственным экзаменам.) – К тому же, товарищи, вы меня знаете. Я живу с вами в одном общежитии, мы вместе учимся, делим кусок хлеба, участвуем в одних мероприятиях. Разве я когда-нибудь призывал щадить врагов? Отказывался от поручений? Якшался с мелкобуржуазными элементами? Я не виноват, что у меня такие родители! Товарищ Сталин сказал: «Сын за отца не отвечает!» Или вы не согласны с товарищем Сталиным?!
Зал растерянно умолк.
– Ты знал, что родители раскулачены? – спросил секретарь.
– Знал! – признался Титок.
– Почему не сообщил в комитет комсомола?
– Стыдно было! – повесил голову Титок.
Позже Титок не раз укорял себя за это признание. Избранную линию защиты следовало гнуть до конца. Титок просто испугался. В своем неуемном стремлении спасти родственников сестра могла написать в инстанции, и в тех письмах упомянуть о брате.
Собрание зашумело. Люди чувствовали, что Титок врет, но выступать против товарища Сталина никому не хотелось. Титка осуждали за малодушие, которое он проявил, скрыв факт раскулачивания. И наказали его жестоко: выговор с занесением в учетную карточку – самая суровая мера перед исключением из комсомола. В институте Титка оставили, но о светлом будущем следовало забыть. Его блестящие ответы на государственных экзаменах комиссия оценила лишь на «удовлетворительно», и всем было понятно, почему. Распределение Титок получил в родной район.
Поначалу Титок не слишком огорчился. Районный центр, где он окончил школу, был не маленьким: здесь работали четыре школы и библиотека, кинотеатры, магазины, по выходным в парке играла музыка и танцевала молодежь. Но ему пришлось разочароваться.
– В городе нет вакансий преподавателей иностранного языка! – сообщил заведующий отделом народного образования по фамилии Абрамсон.
– Вы посылали заявку на специалиста! – удивился Титок.
– Правильно. Вы давно не были в родных местах, товарищ Фролов, – сказал Абрамсон. – Пока вы учились, в районе построили торфяной завод. Рабочий поселок, большая школа. Директор, товарищ Нудельман, хочет, чтоб детей в поселке учили по-современному, и районо пошел навстречу. Вам там понравится. Завод предоставляет бесплатную квартиру, хороший паек…
Бесплатная квартира оказалась комнатой в бараке для семейных, а паек – правом обедать в заводской столовой. Для разработки торфяных залежей в поселок съехался пестрый люд. Днем рабочие размывали торф, заполняли им формы, а высушенные ломкие брикеты, похожие на маленькие буханки хлеба, везли по узкоколейке на электростанцию, где их сжигали в топках для получения электричества. Вечерами в семейном общежитии было шумно. Рабочие пили, ругались с женами, дня не проходило, чтоб во дворе не кипела драка. Титок запирался в своей комнате, и, лежа на койке, тоскливо смотрел в потолок. Детки у рабочих были похожи на родителей: учиться не хотели, грубили учителям, хулиганили. Титок их не любил, дети платили ему взаимностью. Откуда они проведали его детское прозвище, было неясно, но за глаза даже взрослые звали учителя «Титок». Фролов с ужасом думал о будущем. Следовало, кровь из носу, перебираться в райцентр. Титок принялся обхаживать Абрамсона. Приезжая в район, заносил ему то медку, то ветчины, то ягод с грибами. На подношения денег не жалел. Абрамсон принимал подарки благосклонно, но ничего конкретного не обещал. Титок знал, что из трех учителей немецкого в городе двое преклонного возраста, один постоянно болеет. Однажды пожилой учитель слег и уже не поднялся. Титок немедленно полетел в районо.
– Эту вакансию займет молодой специалист, товарищ Рабкина! – огорошил его Абрамсон. – Она как раз оканчивает институт.
– Почему не я? – обиделся Титок. – У меня опыт работы, пусть Рабкина едет в поселок!
– Учителя в районе должны быть самыми лучшими, – сказал Абрамсон. – Рабкина отличница и прекрасно говорит по-немецки. Я ее с детства знаю. У вас произношение хромает.
– А может, фамилия не та? – спросил Титок.
– Что вы хотите сказать!? – побагровел Абрамсон.
– Был бы я Гершензон или Кацман, местечко нашлось бы!
– Вы забываетесь!
– Да ну! – Титок вспомнил комсомольское прошлое. – Развели здесь кумовство и родство! У советской власти все национальности равны. Буду жаловаться!
– Не советую! – Абрамсон встал из-за стола. – Если вы забыли о своих раскулаченных родителях, то мы помним!
Титок бешено глянул на ненавистного еврея, ничего не сказал и вышел.
Надежда на лучшую жизнь рухнула. Следовало приспосабливаться к той, которая имелась, и Титок, погоревав недолго, этим занялся. Он женился. Невест в Торфяном Заводе хватало. Одних парней призывали в армию, другие уезжали на заработки, а девушки оставались. На холостого учителя поглядывали с интересом. Невысокий, рано начавший лысеть Титок не считался красавцем. Зато имел высшее образование, ходил в костюме и галстуке, чем выгодно отличался от грязных и пьяных рабочих. Хотя он так же чавкал за едой и сморкался двумя пальцами, но не пил, не курил и не ругался матом. В поселке единодушно считали его интеллигентом.
Титку нравилась Аня, секретарша Нудельмана. Высокая, стройная брюнетка с медовыми глазами, она приковывала мужские взгляды – впрочем, без взаимности. Мужчины для Ани не существовали: никто в поселке не мог похвастаться, что хотя бы проводил недотрогу до дому. Поговаривали, что Аня у Нудельмана не просто секретарша. Директор – пузатый, страшненький еврей с тонкими ножками и вывороченными влажными губами, жил с семьей здесь же, в большом красивом особняке. У него было четверо детей и рано располневшая жена с усиками, как у мушкетера. Вечерами Нудельман нередко задерживался в конторе допоздна, Аня – тоже. Чем они занимались в кабинете директора, не знал никто, но кумушки судачили. Аня одевалась лучше всех в поселке – на зарплату секретарши таких обнов было не купить, что только усиливало подозрения.
Титок сплетням не верил. Чтоб такая красавица да со страшилищем Нудельманом? У Титка замирало сердце, когда он видел Аню, она же его не замечала. Титок понимал, что с зарплатой школьного учителя претендовать на такую девушку невозможно, и смирился. Выбор его удивил поселок. Титок женился на разведенке, старше его лет на пять. Маруся была приземистой и некрасивой, зато у нее имелся собственный дом с большим участком, в сарае блеяли козы и квохтали куры. Свадьбу играть не стали: все-таки у невесты это был второй брак, регистрировать его в ЗАГСе Титок тоже не стал. В ту пору это мало кто делал – советская власть признавала фактические браки, так что молодая не возражала. Титок собрал небогатые пожитки и перебрался к Марусе.
Получив в мужья интеллигента, Маруся расцвела. Она не могла иметь детей, из-за чего от нее ушел муж – это знал весь поселок. Повторное замужество представлялось невозможным. В свои тридцать Маруся считалась старухой, к тому же бездетной. Она смирилась с ролью бобылки, как вдруг такой человек обратил внимание! В счастье трудно было поверить, но Титок не пожалел ласковых слов. Маруся мгновенно влюбилась. Мужа она обожала. Лелеяла, как ребенка, которым ее обделила судьба: вкусно кормила, красиво одевала, оберегала от тяжелой работы. Титок не пахал огород, как это делали другие мужчины в поселке, не ухаживал за скотиной и не косил траву козам. Всем занималась Маруся. Нанимала людей, сажала картошку, покупала сено и выпасала коз. В поселке Титка не осуждали. В представлении людей, интеллигент не должен копаться в земле – иначе зачем учиться? Над учителем математики, гонявшим коз на луг, посмеивались. Поселок единодушно считал, что Титок женился по расчету, что только добавляло уважения учителю немецкого. В Торфяном Заводе ценили богатство и не придавали значения чувствам. Ту же Аню, которую молва связывала с директором, не столько осуждали, сколько завидовали ей.
Марусинами заботами Титок округлился, обрел важную походку и горделивый вид. На работу и домой шагал степенно. Прохожие с ним здоровались, Титок кивал в ответ. С Марусей они жили замкнуто: в гости не ходили, гостей не принимали. У Маруси родни не было (родители умерли), а Титок со своей не знался. Он боялся показаться на глаза братьям и сестрам, поэтому с облегчением узнал, что они уехали в Донбасс. Туда, на шахты, бежали многие. Стране требовалось много угля, и прошлым шахтеров в Донбассе не интересовались.
Война грянула неожиданно. Разумеется, Титок читал газеты, слушал радио (это было главным его занятием), но не предполагал, что все случится так вдруг. В первый же день поселковые комсомольцы побежали в военкомат, а Титок и не подумал. Во-первых, из комсомола он тихо выбыл по возрасту, во-вторых, сама мысль бросить спокойную, размеренную жизнь и идти на войну ему не нравилась. Комсомольцев военкомат отослал обратно (Титок втайне злорадствовал), только спустя неделю их все же призвали. До Титка очередь не дошла. Потом в районе появились немцы. В Торфяной Завод они не заезжали, хозяйничали в районе. Оттуда доходили противоречивые слухи. Одни утверждали, что немцы безжалостно расправляются с коммунистами и евреями, другие – что толковых людей немцы привечают и ставят на высокие посты. Титок неделю думал, затем велел Марусе собрать гостинец, попросил у соседа коня с телегой и поехал в район.
К его удивлению, при въезде в город его никто не остановил, и Титок завернул к приятелю-учителю. Тот выглядел испуганным, но гостинец, а вместе с ним и Титка, принял. Они выпили самогона, закусили яичницей с салом, и приятель разговорился. Он сообщил, что немцы обустраиваются в районе всерьез: если верить их газетам, советской власти пришел конец, не сегодня-завтра Москва падет. Титок получил подтверждение всех слухов. Бухгалтер коммунхоза Шингарев стал бургомистром, начальником полиции немцы поставили изгнанного из партии за пьянство и страсть к женщинам бывшего милиционера. Титок знал обоих. Шингарев был тихим и незаметным человечишкой, похожим на вечно дрожащую мышку. Бывший милиционер работал грузчиком, его мятое лицо сильно пьющего человека вызывало брезгливость. И такие люди стали начальниками! Приятель сообщил также, что евреев, коих в городе было множество, немцы расстреляли.
– Всех? – удивился Титок.
– Всех! – подтвердил приятель. – Мужчин, женщин, детей. Полдня через город гнали. За городом выкопали ров, загнали туда… Никто не убежал!
«Нудельман-то успел! – подумал Титок. – Забрал семью и уехал». Но приятелю Титок ничего не сказал. Он сидел у окна и внезапно увидел мальчика с девочкой лет четырех-пяти. Оборванные, чумазые, они подошли к забору и стали просительно заглядывать в окно.
– Кто это?
Приятель приподнялся на стуле и трясущейся рукой потянулся к занавеске.
– Еврейчики! Родители перед расстрелом их спрятали, сами погибли, а дети вылезли и побираются. Кое-кто подает… Люди боятся: немцы за помощь евреям расстреливают. Никто не берет их к себе – ночуют в стогах. Сил нет смотреть, как мучаются, но как помочь?
Титок взял со стола два ломтя хлеба и встал.
– Ты что?! – испугался приятель. – Только не здесь! Увидят – смерть!
– Спасибо за хлеб-соль! – сказал Титок и вышел.
За воротами он отдал хлеб детям. Те жадно схватили ломти и, давясь, стали жевать. Титок отвязал повод лошади от забора и показал детям на телегу. Те радостно забрались. Титок сел сам и стегнул коня вожжой.
У здания бывшего райкома партии, теперь немецкой комендатуры, стоял часовой.
– Мне нужно видеть господина коменданта! – сказал Титок по-немецки. – Очень важное дело.
Часовой окликнул пробегавшего мимо солдата, тот шмыгнул в здание, спустя некоторое время на улицу вышел высокий, грузный офицер в мундире мышиного цвета. В правой руке он держал зубочистку, которой энергично ковырялся во рту.
– У кого тут важное дело?
– У меня, господин комендант! – подобострастно поклонился Титок. Он снял с телеги мальчика с девочкой и поставил их перед немцем. – Это еврейские дети, прятались от властей.
– Хорошо говорите по-немецки! – сказал комендант, выплевывая зубочистку. – Фольксдойч?
– Русский, учитель немецкого.
– Уверены, что это еврейчики?
– Абсолютно!
Немец достал из кобуры пистолет и выстрелил в девочку. Она легла на землю, как ворох тряпья. Мальчик, прежде чем упасть, недоуменно посмотрел на Титка.
