|
Сергей Довлатов.
Заповедник(страница 1 из 8)скачать книгу бесплатно
Публикуется с любезного разрешения Елены и Екатерины Довлатовых © С. Довлатов (наследники), 2001, 2012 © А. Арьев, послесловие, 2001 © ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013 Издательство АЗБУКА® В двенадцать подъехали к Луге. Остановились на вокзальной площади. Девушка-экскурсовод сменила возвышенный тон на более земной: – Там налево есть одно местечко… Мой сосед заинтересованно приподнялся: – В смысле – уборная? Всю дорогу он изводил меня: «Отбеливающее средство из шести букв?.. Вымирающее парнокопытное?.. Австрийский горнолыжник?..» Туристы вышли на залитую светом площадь. Водитель захлопнул дверцу и присел на корточки у радиатора. Вокзал… Грязноватое желтое здание с колоннами, часы, обесцвеченные солнцем дрожащие неоновые буквы… Я пересек вестибюль с газетным киоском и массивными цементными урнами. Интуитивно выявил буфет. – Через официанта, – вяло произнесла буфетчица. На пологой груди ее болтался штопор. Я сел у двери. Через минуту появился официант с громадными войлочными бакенбардами. – Что вам угодно? – Мне угодно, – говорю, – чтобы все были доброжелательны, скромны и любезны. Официант, пресыщенный разнообразием жизни, молчал. – Мне угодно сто граммов водки, пиво и два бутерброда. – С чем? – С колбасой, наверное… Я достал папиросы, закурил. Безобразно дрожали руки. «Стакан бы не выронить…» А тут еще рядом уселись две интеллигентные старухи. Вроде бы из нашего автобуса. Официант принес графинчик, бутылку и две конфеты. – Бутерброды кончились, – проговорил он с фальшивым трагизмом. Я расплатился. Поднял и тут же опустил стакан. Руки тряслись, как у эпилептика. Старухи брезгливо меня рассматривали. Я попытался улыбнуться: – Взгляните на меня с любовью! Старухи вздрогнули и пересели. Я услышал невнятные критические междометия. Черт с ними, думаю. Обхватил стакан двумя руками, выпил. Потом с шуршанием развернул конфету. Стало немного легче. Зарождался обманчивый душевный подъем. Я сунул бутылку пива в карман. Затем поднялся, чуть не опрокинув стул. Вернее, дюралевое кресло. Старухи продолжали испуганно меня разглядывать. Я вышел на площадь. Ограда сквера была завешена покоробившимися фанерными щитами. Диаграммы сулили в недалеком будущем горы мяса, шерсти, яиц и прочих интимностей. Мужчины курили возле автобуса. Женщины шумно рассаживались. Девушка-экскурсовод ела мороженое в тени. Я шагнул к ней: – Давайте познакомимся. – Аврора, – сказала она, протягивая липкую руку. – А я, – говорю, – танкер Дербент. Девушка не обиделась. – Над моим именем все смеются. Я привыкла… Что с вами? Вы красный! – Уверяю вас, это только снаружи. Внутри я – конституционный демократ. – Нет, правда, вам худо? – Пью много… Хотите пива? – Зачем вы пьете? – спросила она. Что я мог ответить? – Это секрет, – говорю, – маленькая тайна… – Решили поработать в заповеднике? – Вот именно. – Я сразу поняла. – Разве я похож на филолога? – Вас провожал Митрофанов. Чрезвычайно эрудированный пушкинист. Вы хорошо его знаете?– Хорошо, – говорю, – с плохой стороны… – Как это? – Не придавайте значения. – Прочтите Гордина, Щеголева, Цявловскую… Воспоминания Керн… И какую-нибудь популярную брошюру о вреде алкоголя. – Знаете, я столько читал о вреде алкоголя! Решил навсегда бросить… читать. – С вами невозможно разговаривать… Шофер поглядел в нашу сторону. Экскурсанты расселись. Аврора доела мороженое, вытерла пальцы. – Летом, – сказала она, – в заповеднике довольно хорошо платят. Митрофанов зарабатывает около двухсот рублей. – И это на двести рублей больше, чем он стоит. – А вы еще и злой! – Будешь злым, – говорю. Шофер просигналил дважды. – Едем, – сказала Аврора. В львовском автобусе было тесно. Коленкоровые сиденья накалились. Желтые занавески усиливали ощущение духоты. Я перелистывал «Дневники» Алексея Вульфа. О Пушкине говорилось дружелюбно, иногда снисходительно. Вот она, пагубная для зрения близость. Всем ясно, что у гениев должны быть знакомые. Но кто поверит, что его знакомый – гений?!. Я задремал. Невнятно доносились какие-то лишние сведения о матери Рылеева… Разбудили меня уже во Пскове. Вновь оштукатуренные стены кремля наводили тоску. Над центральной аркой дизайнеры укрепили безобразную, прибалтийского вида, кованую эмблему. Кремль напоминал громадных размеров макет. В одном из флигелей находилось местное бюро путешествий. Аврора заверила какие-то бумаги, и нас повезли в «Геру» – самый фешенебельный местный ресторан. Я колебался – добавлять или не добавлять? Добавишь – завтра будет совсем плохо. Есть не хотелось… Я вышел на бульвар. Тяжело и низко шумели липы. Я давно убедился: стоит задуматься, и тотчас вспоминаешь что-нибудь грустное. Например, последний разговор с женой… – Даже твоя любовь к словам, безумная, нездоровая, патологическая любовь, – фальшива. Это – лишь попытка оправдания жизни, которую ты ведешь. А ведешь ты образ жизни знаменитого литератора, не имея для этого самых минимальных предпосылок… С твоими пороками нужно быть как минимум Хемингуэем… – Ты действительно считаешь его хорошим писателем? Может быть, и Джек Лондон хороший писатель? – Боже мой! При чем тут Джек Лондон?! У меня единственные сапоги в ломбарде… Я все могу простить. И бедность меня не пугает… Все, кроме предательства! – Что ты имеешь в виду? – Твое вечное пьянство. Твое… даже не хочу говорить… Нельзя быть художником за счет другого человека… Это подло! Ты столько говоришь о благородстве! А сам – холодный, жестокий, изворотливый человек… – Не забывай, что я двадцать лет пишу рассказы. – Ты хочешь написать великую книгу? Это удается одному из сотни миллионов! – Ну и что? В духовном отношении такая неудавшаяся попытка равна самой великой книге. Если хочешь, нравственно она даже выше. Поскольку исключает вознаграждение… – Это слова. Бесконечные красивые слова… Надоело… У меня есть ребенок, за которого я отвечаю… – У меня тоже есть ребенок. – Которого ты месяцами игнорируешь. Мы для тебя – чужие… (В разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы. Ты взываешь к логике и здравому смыслу. И неожиданно обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса…) – Умышленно, – говорю, – я зла не делал… Я опустился на пологую скамейку. Вынул ручку и блокнот. Через минуту записал:
И так далее. Мои стихи несколько опережали действительность. До Пушкинских Гор оставалось километров сто. Я зашел в хозяйственную лавку. Приобрел конверт с изображением Магеллана. Спросил зачем-то: – Вы не знаете, при чем тут Магеллан? Продавец задумчиво ответил: – Может, умер… Или героя дали… Наклеил марку, запечатал, опустил… В шесть мы подъехали к зданию туристской базы. До этого были холмы, река, просторный горизонт с неровной кромкой леса. В общем, русский пейзаж без излишеств. Те обыденные его приметы, которые вызывают необъяснимо горькое чувство. Это чувство всегда казалось мне подозрительным. Вообще страсть к неодушевленным предметам раздражает меня… (Я мысленно раскрыл записную книжку.) Есть что-то ущербное в нумизматах, филателистах, заядлых путешественниках, любителях кактусов и аквариумных рыб. Мне чуждо сонное долготерпение рыбака, безрезультатная немотивированная храбрость альпиниста, горделивая уверенность владельца королевского пуделя… Говорят, евреи равнодушны к природе. Так звучит один из упреков в адрес еврейской нации. Своей, мол, природы у евреев нет, а к чужой они равнодушны. Что ж, может быть, и так. Очевидно, во мне сказывается примесь еврейской крови… Короче, не люблю я восторженных созерцателей. И не очень доверяю их восторгам. Я думаю, любовь к березам торжествует за счет любви к человеку. И развивается как суррогат патриотизма… Я согласен, больную, парализованную мать острее жалеешь и любишь. Однако любоваться ее страданиями, выражать их эстетически – низость… Ладно… Подъехали к туристской базе. Какой-то идиот построил ее на расстоянии четырех километров от ближайшего водоема. Пруды, озера, речка знаменитая, а база – на солнцепеке. Правда, есть номера с душевыми кабинами… Изредка – горячая вода… Заходим в экскурсионное бюро. Сидит такая дама, мечта отставника. Аврора сунула ей путевой лист. Расписалась, получила обеденные талоны для группы. Что-то шепнула этой пышной блондинке, которая сразу же взглянула на меня. Взгляд содержал неуступчивый беглый интерес, деловую озабоченность и легкую тревогу. Она даже как-то выпрямилась. Резче зашуршали бумаги. – Вы не знакомы? – спросила Аврора. Я подошел ближе. – Хочу поработать в заповеднике. – Люди нужны, – сказала блондинка. В конце этой реплики заметно ощущалось многоточие. То есть нужны именно хорошие, квалифицированные специалисты. А случайные, мол, люди – не требуются… – Экспозицию знаете? – спросила блондинка и неожиданно представилась: – Галина Александровна. – Я был здесь раза три. – Этого мало. – Согласен. Вот и приехал снова… – Нужно как следует подготовиться. Проштудировать методичку. В жизни Пушкина еще так много неисследованного… Кое-что изменилось с прошлого года… – В жизни Пушкина? – удивился я. – Извините, – перебила Аврора, – меня туристы ждут. Желаю удачи… Она исчезла – юная, живая, полноценная. Завтра я услышу в одной из комнат музея ее чистый девичий голос: «…Вдумайтесь, товарищи!.. „Я вас любил так искренне, так нежно…" Миру крепостнических отношений противопоставил Александр Сергеевич этот вдохновенный гимн бескорыстия…» – Не в жизни Пушкина, – раздраженно сказала блондинка, – а в экспозиции музея. Например, сняли портрет Ганнибала. – Почему? – Какой-то деятель утверждает, что это не Ганнибал. Ордена, видите ли, не соответствуют. Якобы это генерал Закомельский. – Кто же это на самом деле? – И на самом деле – Закомельский. – Почему же он такой черный? – С азиатами воевал, на юге. Там жара. Вот он и загорел. Да и краски темнеют от времени. – Значит, правильно, что сняли? – Да какая разница – Ганнибал, Закомельский… Туристы желают видеть Ганнибала. Они за это деньги платят. На фига им Закомельский?! Вот наш директор и повесил Ганнибала… Точнее, Закомельского под видом Ганнибала. А какому-то деятелю не понравилось… Простите, вы женаты? Галина Александровна произнесла эту фразу внезапно и, я бы сказал, – застенчиво. – Разведен, – говорю, – а что? – Наши девушки интересуются. – Какие девушки? – Их сейчас нет. Бухгалтер, методист, экскурсоводы… – Почему же они мной интересуются? – Они не вами. Они всеми интересуются. У нас тут много одиноких. Парни разъехались… Кого наши девушки видят? Туристов? А что туристы? Хорошо, если у них восьмидневка. Из Ленинграда так на сутки приезжают. Или на трое… А вы надолго? – До осени. Если все будет хорошо. – Где вы остановились? Хотите, я позвоню в гостиницу? У нас их две, хорошая и плохая. Вы какую предпочитаете? – Тут, – говорю, – надо подумать. – Хорошая – дороже, – объяснила Галя. – Ладно, – сказал я, – денег все равно нет… Она сразу же куда-то позвонила. Долго кого-то уговаривала. Наконец вопрос был решен. Где-то записали мою фамилию. – Я вас провожу. Давно я не был объектом такой интенсивной женской заботы. В дальнейшем она будет проявляться еще настойчивее. И даже перерастет в нажим. Вначале я относил это за счет моей потускневшей индивидуальности. Затем убедился, насколько огромен дефицит мужского пола в этих краях. Кривоногий местный тракторист с локонами вокзальной шлюхи был окружен назойливыми румяными поклонницами. – Умираю, пива! – вяло говорил он. И девушки бежали за пивом… Галя заперла дверь экскурсионного бюро. Мы направились через лес в сторону поселка. – Вы любите Пушкина? – неожиданно спросила она. Что-то во мне дрогнуло, но я ответил: – Люблю… «Медного всадника», прозу… – А стихи? – Поздние стихи очень люблю. – А ранние? – Ранние тоже люблю, – сдался я. – Тут все живет и дышит Пушкиным, – сказала Галя, – буквально каждая веточка, каждая травинка. Так и ждешь, что он выйдет сейчас из-за поворота… Цилиндр, крылатка, знакомый профиль… Между тем из-за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский стукач. – Борька, хрен моржовый, – дико заорал он, – ты ли это?! Я отозвался с неожиданным радушием. Еще один подонок застал меня врасплох. Вечно не успеваю сосредоточиться… – Я знал, что ты приедешь, – не унимался Гурьянов… Впоследствии мне рассказали такую историю. Была тут в начале сезона пьянка. Чья-то свадьба или день рождения. Присутствовал местный сотрудник госбезопасности. Заговорили обо мне. Кто-то из общих знакомых сказал: – Он в Таллинне. Ему возразили: – Нет, уже год, как в Ленинграде. – А я слышал, что в Риге у Красильникова… Следовали новые и новые версии. Чекист сосредоточенно поедал тушеную утку. Затем приподнял голову и коротко высказался: – Есть данные – собирается в Пушкинские Горы… – Меня ждут, – сказал Гурьянов, как будто я его удерживал. Он посмотрел на Галю: – А ты похорошела. Никак зубы вставила? Карманы его тяжело оттопыривались. – Вот засранец! – неожиданно произнесла Галина. И через минуту: – Как хорошо, что Пушкин этого не видит. – Да, – сказал я, – это неплохо. Первый этаж гостиницы «Дружба» занимали три учреждения. Гастроном, парикмахерская и ресторан «Лукоморье». Надо бы, думаю, Галину пригласить за все ее услуги. Денег я захватил ничтожно мало. Один размашистый жест грозил катастрофой. Я промолчал. Мы подошли к барьеру, за которым сидела женщина-администратор. Галя меня представила. Женщина протянула увесистый ключ с номером 231. – А завтра подыщите комнату, – сказала Галина, – можно в поселке… Можно на Воронине, только это дорого… Можно в одной из ближайших деревень: Савкино, Гайки… – Спасибо, – говорю, – выручили. – Ну, я пошла. Фраза оканчивалась едва уловимым вопросительным знаком: «Ну, я пошла?..» – Проводить вас? – Я живу в микрорайоне, – таинственно реагировала девушка. Затем – отчетливо и внятно, чересчур отчетливо и внятно: – Провожать не обязательно… И не думайте, что я такая… Она удалилась, гордо кивнув администратору. Я поднялся на второй этаж и отпер дверь. Кровать была аккуратно застелена. Репродуктор издавал прерывистые звуки. На перекладине распахнутого стенного шкафа болтались вешалки. В этой комнате, в этой узенькой лодке, я отплывал к неведомым берегам самостоятельной холостяцкой жизни. Я принял душ, смывая щекотливый осадок Галиных хлопот, налет автобусной влажной тесноты, коросту многодневного застолья. Настроение заметно улучшилось. Холодный душ подействовал как резкий окрик. Я вытерся, натянул гимнастические брюки и закурил. В коридоре раздавался стук шагов. Где-то звучала музыка. Под окнами шумели грузовики и бесчисленные мопеды. Я улегся поверх одеяла, раскрыл серый томик Виктора Лихоносова. Решил наконец выяснить, что это за деревенская проза? Обзавестись своего рода путеводителем… Читая, я незаметно уснул. Проснулся в два ночи. Предутренний летний сумрак заливал комнату. Уже можно было сосчитать листья фикуса на окне. Я решил спокойно все обдумать. Попытаться рассеять ощущение катастрофы, тупика. Жизнь расстилалась вокруг необозримым минным полем. Я находился в центре. Следовало разбить это поле на участки и браться за дело. Разорвать цепь драматических обстоятельств. Проанализировать ощущение краха. Изучить каждый фактор в отдельности. Человек двадцать лет пишет рассказы. Убежден, что с некоторыми основаниями взялся за перо. Люди, которым он доверяет, готовы это засвидетельствовать. Тебя не публикуют, не издают. Не принимают в свою компанию. В свою бандитскую шайку. Но разве об этом ты мечтал, бормоча первые строчки? Ты добиваешься справедливости? Успокойся, этот фрукт здесь не растет. Несколько сияющих истин должны были изменить мир к лучшему, а что произошло в действительности?.. У тебя есть десяток читателей. Дай бог, чтобы их стало еще меньше… Тебе не платят – вот что скверно. Деньги – это свобода, пространство, капризы… Имея деньги, так легко переносить нищету… Учись зарабатывать их, не лицемеря. Иди работать грузчиком, пиши ночами. Мандельштам говорил, люди сохранят все, что им нужно. Вот и пиши… У тебя есть к этому способности – могло и не быть. Пиши, создай шедевр. Вызови душевное потрясение у читателя. У одного-единственного живого человека… Задача на всю жизнь. А если не получится? Что ж, ты сам говорил, в моральном отношении неудавшаяся попытка еще благороднее. Хотя бы потому, что не вознаграждается … Пиши, раз уж взялся, тащи этот груз. Чем он весомее, тем легче… Тебя угнетают долги? У кого их не было?! Не огорчайся. Ведь это единственное, что по-настоящему связывает тебя с людьми… Оглядываясь, ты видишь руины? Этого можно было ожидать. Кто живет в мире слов, тот не ладит с вещами. Ты завидуешь любому, кто называет себя писателем. Кто может, вытащив удостоверение, документально это засвидетельствовать. Но что же пишут твои современники? У писателя Волина ты обнаружил: «…Мне стало предельно ясно…» И на той же странице: «…С беспредельной ясностью Ким ощутил…» Слово перевернуто вверх ногами. Из него высыпалось содержимое. Вернее, содержимого не оказалось. Слова громоздились неосязаемые, как тень от пустой бутылки… Ах, не о том, не о том зашла речь!.. Как надоели вечные твои уловки!.. Жить невозможно. Надо либо жить, либо писать. Либо слово, либо дело. Но твое дело – слово. А всякое Дело с заглавной буквы тебе ненавистно. Вокруг него – зона мертвого пространства. Там гибнет все, что мешает делу. Там гибнут надежды, иллюзии, воспоминания. Там царит убогий, непререкаемый, однозначный материализм… И снова – не то, не то… Во что ты превратил свою жену? Она была простодушной, кокетливой, любила веселиться. Ты сделал ее ревнивой, подозрительной и нервной. Ее неизменная фраза: «Что ты хочешь этим сказать?» – памятник твоей изворотливости… Твои безобразия достигали курьезов. Помнишь, как ты вернулся около четырех ночи и стал расшнуровывать ботинки. Жена проснулась и застонала: – Господи, куда в такую рань?!. – Действительно, рановато, рановато, – пробормотал ты. А потом быстро разделся и лег… Да что тут говорить… Утро. Шаги, заглушаемые алой ковровой дорожкой. Внезапное прерывистое бормотание репродуктора. Плеск воды за стеной. Грузовики под окнами. Неожиданный отдаленный крик петуха… В детстве лето было озвучено гудками паровозов. Пригородные дачи… Запах вокзальной гари и нагретого песка… Настольный теннис под ветками… Тугой и звонкий стук мяча… Танцы на веранде (старший брат доверил тебе заводить патефон)… Глеб Романов… Ружена Сикора… «Эта песня за два сольди, за два гроша…», «Я тобою в Бухаресте грезил наяву…». Выжженный солнцем пляж… Жесткая осока… Длинные трусы и следы резинок на икрах… Набившийся в сандалии песок… В дверь постучали: – К телефону! – Это недоразумение, – говорю. – Вы – Алиханов? Меня проводили в комнату сестры-хозяйки. Я взял трубку. – Вы спали? – поинтересовалась Галина. Я горячо возразил. Я давно заметил, что на этот вопрос люди реагируют с излишней горячностью. Задайте человеку вопрос: «Бывают ли у тебя запои?» – и человек спокойно ответит – нет. А может быть, охотно согласится. Зато вопрос «Ты спал?» большинство переживает чуть ли не как оскорбление. Как попытку уличить человека в злодействе… – Я договорилась насчет комнаты. – Вот спасибо. – В деревне Сосново. Пять минут от турбазы. Отдельный вход. – Это главное. – Хозяин, правда, выпивает… – Еще один козырь. – Запомните фамилию – Сорокин. Михаил Иваныч… Пойдете через турбазу вдоль оврага. С горы уже деревню видно. Четвертый дом… А может, пятый. Да вы найдете. Там свалка рядом… – Спасибо, милая. Тон резко изменился: – Какая я вам милая?! Ох, умираю… Милая… Скажите пожалуйста… Милую нашел… В дальнейшем я не раз изумлялся этим мгновенным Галиным преображениям. Живое участие, радушие и простота сменялись крикливыми интонациями оскорбленного целомудрия. Нормальная речь – визгливым провинциальным говором… – И не подумайте чего-нибудь такого! – Такого – никогда. И еще раз – спасибо… Я отправился на турбазу. На этот раз здесь было людно. Вокруг стояли разноцветные автомашины. Группами и поодиночке бродили туристы в курортных шапочках. У газетного киоска выстроилась очередь. Из распахнутых окон столовой доносился звон посуды и визг металлических табуреток. Здесь же резвилось несколько упитанных дворняг. На каждом шагу я видел изображения Пушкина. Даже возле таинственной кирпичной будочки с надписью «Огнеопасно!». Сходство исчерпывалось бакенбардами. Размеры их варьировались произвольно. Я давно заметил: у наших художников имеются любимые объекты, где нет предела размаху и вдохновению. Это в первую очередь – борода Карла Маркса и лоб Ильича… Репродуктор был включен на полную мощность: – Внимание! Говорит радиоузел пушкиногорской туристской базы. Объявляем порядок дня на сегодня… Я зашел в экскурсионное бюро. Галину осаждали туристы. Она махнула рукой, чтобы я подождал. Я взял с полки брошюру «Жемчужина Крыма». Достал сигареты. Экскурсоводы, получив какие-то бумаги, удалялись. За ними к автобусам бежали туристы. Несколько «диких» семейств жаждало присоединиться к группам. Ими занималась высокая худенькая девушка. Ко мне застенчиво приблизился мужчина в тирольской шляпе: – Извините, могу я задать вопрос? скачать книгу бесплатно |
При использовании книги "Заповедник" автора Сергей Довлатов активная ссылка вида: читать книгу Заповедник обязательна.
© 2003-2017 bookZ.ru
