Сэр Найджел Лоринг

скачать книгу бесплатно

– Будь проклят этот день! Отпустите его, добрые, благородные господа, не отнимайте его у меня!

– Они замолвят за меня слово в Гилдфорде, – сказал разбойник. – Они поклялись. Только сначала верни им сумку, что ты взяла.

Она вытащила сумку из-под широкого плаща.

– Вот она, благородный сэр. Право, мне нелегко было взять ее – ведь вы пожалели меня в моей беде. Пожалейте же нас еще раз! Будьте к нам милосердны, добрый сэр. На коленях умоляю вас, благороднейший и добрейший сэр!

Найджел схватил мешок, ощупал его и с облегчением почувствовал под рукой сокровища леди Эрментруды.

– Я дал слово, – ответил он, – и сделаю, что могу. Но решать дело будут другие. Встаньте, пожалуйста, больше ничего не могу обещать.

– Что ж, на нет и суда нет, – ответила она и, спокойно глядя на них, поднялась с колен. – Я молила о сострадании, а больше мне просить не о чем. Ну а прежде чем вернуться в лес, хочу предостеречь вас – будьте осторожны, не потеряйте мешок еще раз. Ведь ты, лучник, не видел, как я взяла сумку? А это было так просто. И может случиться еще раз. Поэтому посмотри-ка сюда. В рукаве я всегда ношу нож, он невелик, но очень острый. Я незаметно вытащила его, а когда сделала вид, будто плачу, уткнувшись в седло, вот так перерезала…

С быстротой молнии она полоснула ножом по тетиве, которой был связан ее муж, и тот, поднырнув под брюхом лошади, как змея скользнул в кустарник. Но на ходу он успел ударить Поммерса кулаком в живот. Громадная лошадь вне себя от ярости встала на дыбы, и Найджел с лучником, повиснув на поводьях, еле-еле удержали ее на месте. Когда наконец конь успокоился, разбойников и след простыл. Напрасно Эйлвард с луком наготове бегал туда-сюда среди высоких стволов, всматриваясь в затененные прогалины. Когда он вернулся, они с хозяином смущенно посмотрели друг на друга.

– Да, солдаты мы неплохие, а вот в стражников не вышли, – заметил он, садясь на пони.

Но на хмуром лице Найджела уже появилась улыбка.

– Зато мы вернули то, что чуть не потеряли, – ответил он. – Теперь-то я положу мешок перед собой и больше не спущу с него глаз до самого Гилдфорда.

И они затрусили вперед по дороге к церкви Св. Катарины. Там они еще раз переправились через извилистую реку Уэй и оказались на главной улице города, круто идущей вверх по холму. Но обе стороны тянулись дома с массивными остроконечными крышами; слева стоял монастырский странноприимный дом, где и теперь еще можно выпить кружечку доброго эля, а справа – большая квадратная башня замка – не мрачные серые развалины, а веселая, оживленная, над которой развевался флаг с гербом, а поверх зубцов поблескивали стальные каски. От ворот замка до главной улицы тянулись ряды лавок; вторая из них, если считать от церкви Св. Троицы, принадлежала золотых дел мастеру, богачу и мэру города Торолду.

Он долго и любовно рассматривал крупные рубины и искусную работу кубка. Потом провел рукой по седой окладистой бороде, словно раздумывая, сколько дать за кубок, пятьдесят ноблей или шестьдесят: он отлично знал, что перепродаст его за верных двести. Предложишь слишком много – себе в убыток; предложишь слишком мало – глядишь, молодой человек заберет обратно и отправится в Лондон: вещицы-то редкие и очень дорогие. Молодой человек, правда, одет бедно, и взгляд у него тревожный. Вероятно, попал в затруднительное положение и даже не знает истинной цены тому, что принес. Надо у него все выведать.

– Это очень старые вещи, достойный сэр, они давно вышли из моды, – начал он. – О камнях я ничего не могу сказать, они тусклы и необработаны. Но если вы запросите недорого, я все возьму, хотя я сижу здесь не для купли, а для продажи. Сколько вы хотите?

Найджел в растерянности нахмурил брови. Да-а, в этой игре его не выручит ни отвага, ни ловкость. Тут новые силы вели наступление на старые, купец шел покорять воина. Целые столетия он изматывал его, ослаблял его силы, пока наконец не сделал своим слугой, своим рабом.

– Я, право, не знаю, досточтимый сэр, ни мне, ни кому-либо еще, кто носит мое имя, не доводилось торговаться. Ну а вы знаете, сколько могут стоить эти вещи, ведь торговля – ваше ремесло. У леди Эрментруды совсем нет денег, а нам надо принять короля. Заплатите за них по справедливости, и дело с концом.

Ювелир улыбнулся. Сделка обещала быть еще проще и выгоднее, чем он предполагал. Он собирался предложить пятьдесят золотых, но теперь грешно было бы дать больше двадцати пяти.

– Не знаю, что мне потом с ними делать, – начал он, – но раз речь идет о королевском визите, я не пожалею двадцати пяти ноблей.

У Найджела упало сердце. На такие деньги не купить и половины того, что им нужно. Ясно, что леди Эрментруда очень переоценила свои сокровища. Но возвращаться с пустыми руками ему все равно нельзя, значит, если вещи, как уверяет добрый старик, стоят двадцать пять ноблей, остается только поблагодарить его и взять эти золотые.

– Меня очень огорчило то, что вы говорите. Конечно, вы лучше разбираетесь в таких вещах. Что ж, я возьму за них…

«Сто пятьдесят», – услышал он шепот Эйлварда и громко повторил, донельзя обрадовавшись даже такой ничтожной помощи на этом новом для себя поприще:

– Сто пятьдесят.

Ювелир вздрогнул. Этот юноша не так уж прост, как показался сначала. Его открытое лицо и ясные голубые глаза – не что иное, как ловушка для неосторожных. Ему еще не случалось так попадать впросак.

– Это пустой разговор, он ни к чему не приведет, достойный сэр, – ответил он и отвернулся, перебирая ключи от своих прочных сундуков, – но я не хочу обойтись с вами несправедливо, последняя цена – пятьдесят ноблей.

– И сто, – прошептал Эйлвард.

– И сто, – повторил Найджел, зардевшись от собственной жадности.

– Ну, хорошо, берите сотню, – воскликнул купец, – берите целую сотню, стригите меня, обдирайте, обирайте, пустите по миру!

– Я никогда не простил бы себе, случись это на самом деле, – сказал Найджел. – Вы были честны со мной, и я не хотел бы причинять вам зло. Поэтому я охотно возьму сто…

– Сто пятьдесят, – шепнул Эйлвард.

– Сто пятьдесят, – громко повторил Найджел.

– Клянусь святым Иоанном Беверлийским, – воскликнул купец, – я приехал сюда с Севера, а там, всякий знает, народ в делах хитрый да ловкий! Так вот, я скорее стану вести дело с целой синагогой жидов, чем с вами, хоть у вас такие благородные манеры. Вы в самом деле не согласны на меньшую сумму? Боже мой! Вы лишаете меня месячного дохода. Это же целое утро тяжелой работы! И зачем только вы ко мне явились?

Так причитал он, выкладывая на прилавок одну за другой золотые монеты, а Найджел, с трудом веря своей удаче, ссыпал их в седельную кожаную сумку.

Оказавшись снова на улице, он с пылающим лицом излил на Эйлварда целый поток благодарностей.

– Что вы сэр, он же нас просто ограбил. Будь мы понастойчивей, он отвалил бы еще двадцать золотых.

– А ты почем знаешь, добрый Эйлвард?

– Да у него все в глазах написано, сквайр Лоринг. Я, конечно, не очень там обучен читать или разбираться в гербах, зато уж разобрать, что у человека на лице написано, всегда сумею. Я с самого начала был уверен, что он даст столько, сколько дал.

Они пообедали в монастырском странноприимном доме, Найджел за главным столом, а Эйлвард с простым людом. Потом снова вышли на главную улицу и отправились по делам. Найджел купил тафты для драпировки, вина, всяких припасов, фруктов, камчатого столового белья и еще много всяких нужных вещей. Наконец он остановился перед лавкой оружейника во дворе замка и с жадностью ребенка, взирающего на лакомства, стал рассматривать великолепные доспехи, нагрудники с чеканкой, шлемы с перьями, искусно выделанные нашейники.

– Ну, сквайр Лоринг, – сказал оружейник Уот, оторвав взгляд от горна, где он закаливал клинок меча, – что вы хотите купить? Клянусь Тувалкайном[24 - Тувалкайн – искусный кузнец; библейский персонаж (Быт., 4.22).], отцом всех оружейников, что пройди вы из конца в конец весь Чипсайд[25 - Чипсайд – квартал в Лондоне, в старину центр ремесленного производства.], вам не найти лучших доспехов, чем вон те, что висят на крюке.

– А сколько они стоят?

– Для любого другого – двести пятьдесят ноблей. Для вас – двести.

– А почему для меня дешевле?

– Потому что я снаряжал на войну вашего отца, и клянусь, из моей мастерской не выходило ничего лучше. Ручаюсь, о доспехи вашего отца затупилось немало клинков, прежде чем он с ними расстался. В те времена мы делали кольчуги, и хорошая кольчуга с плотными кольцами не уступала латам. А теперь молодые рыцари хотят одеваться по моде, как дамы при дворе, поэтому сейчас надо покупать латы, хоть они и стоят втрое дороже.

– Вы говорите, кольчуга нисколько не хуже?

– Уверен.

– Тогда послушайте, оружейник. Я сейчас не могу купить латы, а мне очень нужно стальное облачение – у меня впереди одно дело. Так вот дома, в Тилфорде, висит та самая кольчуга отца, о которой вы говорили, в ней отец в первый раз пошел на войну. Не могли бы вы подогнать ее по мне?

Оружейник оглядел невысокую стройную фигуру Найджела и рассмеялся.

– Вы шутите, сквайр Лоринг! Кольчуга была сделана на человека ростом куда выше среднего.

– Я не шучу. Если она выдержит хотя бы один копейный бой, она выполнит свое назначение.

Оружейник прислонился к наковальне и задумался, а Найджел с надеждой смотрел на его покрытое сажей лицо.

– Я с радостью одолжил бы вам доспехи для этой первой битвы, сквайр Лоринг, да ведь если вы потерпите неудачу, все ваше снаряжение достанется победителю. Я человек бедный, у меня много детей, и я не могу так рисковать. А та старая кольчуга, она правда в хорошем состоянии?

– В отличном, вот только на шее порядком порвана.

– Укоротить ее на руках и ногах не трудно. Придется только отрезать лишнее и потом закрепить звенья. А сделать ее поуже… Нет, этого не сможет ни один оружейник.

– Это была моя последняя надежда. Послушайте, добрый человек, если вы служили моему доблестному отцу и любили его, помогите мне ради его памяти.

Оружейник с грохотом бросил молот на пол.

– Я не только любил вашего отца, сквайр Лоринг, я видел, как вы сами почти без всякого снаряжения сражались на турнире во дворе замка против самых славных рыцарей. Последний раз, в день святого Мартина, у меня прямо сердце кровью обливалось, как вы с такими жалкими доспехами устояли против храброго сэра Оливера, хоть у него-то доспехи миланской работы. Вы когда возвращаетесь в Тилфорд?

– Прямо сейчас.

– Эй, Дженкин, выведи жеребца! – крикнул честный Уот. – Пусть у меня отсохнет правая рука, если я не отправлю вас на войну в кольчуге отца. Завтра мне надо быть в лавке, а сегодняшний день я безвозмездно отдаю вам, из одной только приязни, что я питаю к вашему дому. Я еду с вами в Тилфорд, и еще к ночи вы увидите, на что способен Уот.

Вот как случилось, что в тот же вечер в господском доме в Тилфорде все пришло в движенье. Леди Эрментруда прикидывала, резала и развешивала в зале драпировки и расставляла по полкам буфета всякие вкусные вещи, что привез Найджел. А сам он с оружейником Уотом сидели почти касаясь лбами друг друга, держа на коленях старую кольчугу, и что-то делали с пластинчатым нагрудником. Старый Уот то и дело пожимал плечами, как человек, от которого требуют большего, чем может сделать он, простой смертный. Наконец, в ответ на какие-то слова сквайра, он откинулся на спинку стула и громко рассмеялся в густую бороду. Такое плебейское проявление удовольствия заставило леди Эрментруду метнуть в его сторону недовольный взгляд. Но оружейник, не заметив его, схватил острый резец и молоток и, все еще улыбаясь своим мыслям, стал пробивать отверстие в самой середине стальной рубахи.

Глава VIII

Соколиная охота короля на Круксберийских вересках

Король и его свита уже оставили позади толпу, что следовала за ними из Гилдфорда по пути паломников, а конные лучники прогнали самых настойчивых зевак, и вся кавалькада длинной блестящей лентой растянулась по темной вересковой равнине.

Сам король ехал впереди – при нем были его соколы, и он надеялся удачно поохотиться. В описываемое время Эдуард был в расцвете лет. Это был высокий, сильный человек, страстный любитель охоты, ревностный, храбрый и доблестный воин. К тому же он был человек образованный – говорил по-латыни, по-французски, немецки, испански и даже немного по-английски.

До поры до времени он спокойно взирал на мир, но в последние годы в его характере появилось нечто новое и устрашающее: ненасытное честолюбие, побудившее его захватить трон соседа, и мудрая прозорливость в ведении торговых дел, побудившая его выселить из Англии фламандских ткачей и отдать поля под то, что на долгие годы стало основным сырьем для английской промышленности[26 - Имеется в виду разведение овец.]. Оба эти столь различные устремления отчетливо читались на его лице. Малиновая герцогская шапка прикрывала широкий высокий лоб. Большие карие глаза пылали отвагой. Подбородок был гладко выбрит, а коротко подстриженные темные усы не могли скрыть твердых, строгих очертаний рта, благородного и улыбчивого, который, однако, мог сжиматься жестко и безжалостно. Все время король проводил охотясь или воюя, от жизни на свежем воздухе с лица его не сходил медно-красный загар. Он ехал на великолепном вороном коне легко и свободно, как будто родился в седле. Сам он тоже был одет в черное – его подвижное, сильное тело было обтянуто черным бархатом, и только золотой пояс и кайма с золотыми цветами дрока нарушали мрачную черноту его одеяния.

Он был королем с головы до пят. Об этом говорили и его величественная осанка, и простая, но богатая одежда, и великолепный конь. Образ доблестного воина на могучем коне довершал благородный сокол с Гебридов, который кружил футах в двенадцати над его головой, ожидая, когда поднимут дичь. Второй такой же сокол сидел на запястье латной рукавицы главного сокольничего Рауля, ехавшего в хвосте кавалькады.

По правую руку от короля и чуть позади ехал юноша лет двадцати. Он был высок, тонок и темноволос, с благородным орлиным профилем и смелым, проницательным взглядом, который загорался живой радостью и любовью всякий раз, когда он отвечал королю. Его одежда была темно-малинового цвета с тканым золотым узором; изумительной красоты сбруя его белой кобылы не оставляла сомнений в высоком положении всадника. У него не было еще ни бороды, ни усов, но с лица не сходило выражение строгой важности – свидетельство того, что хотя он и молод, но ведает серьезными делами и что его интересы и помыслы – это интересы и помыслы государственного человека и полководца. Это выражение запечатлелось у него на лице с того великого дня, когда он, еще совсем мальчик, повел за собой передовой отряд победоносной армии, которая сокрушила могущество Франции при Креси[27 - В 1346 г. Эдуард III Английский разгромил при Креси французского короля Филиппа VI.]. Но в чертах его, хотя и суровых, еще не было той жесткости, из-за которой годы спустя, во время французских походов, имя Черного Принца стало символом ужаса и смерти. В тот весенний день, когда он весело и беззаботно скакал по вереску Круксберийской равнины, еще не видно было даже самых первых признаков страшной болезни, которая потом долго терзала и ожесточала его, прежде чем посягнула на его жизнь.

Слева от короля ехал человек примерно одних с ним лет, широколицый, с выступающей вперед челюстью и плоским носом, что часто бывает внешним проявлением воинственной натуры. Он скакал почти рядом с королем, а это говорило о большой его близости к монарху. У него было красное лицо и голубые глаза навыкате, – по виду он был здоровяк и холерик. Ростом он был невысок, но крепко сбит и, видимо, невероятно силен. В то же время, когда он говорил, голос у него звучал мягко и слегка шепеляво; в обращении он был ровен и учтив. В отличие от короля и принца на нем были легкие доспехи, сбоку висел меч, а на луке седла – булава: он был капитаном королевской стражи, и за ним, замыкая кавалькаду, следовала еще дюжина рыцарей в стальных доспехах. При всем желании Эдуард не мог бы на случай внезапной грозной опасности, столь частой в те времена беззакония, иметь возле себя защитника более отважного и надежного, чем знаменитый рыцарь из Эно[28 - Эно – одна из провинций Фландрии (ныне Бельгия).], ныне английский подданный, известный под именем Уолтера Мэнни, который считался таким же дерзким и доблестным рыцарем, как сам Чандос.

За рыцарями, которым запрещалось разъезжаться по равнине – они должны были всегда находиться при короле, – следовал отряд легкой кавалерии, или конных стрелков, человек в двадцать-тридцать, и еще несколько невооруженных рыцарей. Они вели запасных лошадей, навьюченных наиболее тяжелыми предметами рыцарского снаряжения. В самом хвосте процессии, которая то поднималась по склонам пологих холмов, то спускалась в низины, растянувшись длинной многоцветной лентой, двигались сокольники, скороходы, пажи, слуги и доезжачие с гончими на сворах.

Тяжелые мысли одолевали короля Эдуарда. С Францией заключено перемирие, но обе стороны то и дело нарушают его мелкими стычками, набегами, засадами, внезапными налетами, и ясно, что скоро снова начнутся открытые военные действия. Нужны деньги, а достать их нелегко, особенно теперь, когда палата общин приняла закон о налоге на десятую овцу и десятый сноп. К тому же страну совсем разорила черная смерть, пахотные земли превращаются в пастбища для овец, земледельцы смеются над всеми указами и не желают работать за четыре пенса в день. Словом, страна разваливается, надвигается хаос. А тут еще шотландцы начали подавать голос с приграничных земель, без конца идут смуты в Ирландии, которую так и не удается окончательно покорить, а союзники во Фландрии и Брабанте требуют полной выплаты обещанных им субсидий. Всего этого было вполне достаточно, чтобы даже победоносный монарх вынужден был целиком погрузиться в заботы о злобе дня.

Однако сейчас Эдуард выбросил все это из головы и почувствовал себя беззаботным, как ребенок в праздник. Он больше не думал ни о докучных флорентийских банкирах, ни о стеснительных условиях, которые те навязали ему в Вестминстере. Он вырвался на волю, с ним его соколы, и теперь он будет думать только об одном. Слуги его раздвигали палками вереск и кустарники и громко кричали, когда им удавалось поднять птицу.

– Сорока, сорока! – закричал вдруг один из сокольников.

– Ну нет, она недостойна твоих когтей, мое кареглазое сокровище, – сказал король, взглянув вверх на большого сокола, который, взмахивая крыльями, летал из стороны в сторону над его головой в ожидании сигнального свиста.

– Сокольники, челигов[29 - Название «сокол» в соколиной охоте в узком значении слова означало только самку большого сокола, самцы назывались «челигами соколиными» или просто челигами. Сокол, сидящий на руке короля и других важных персон, – всегда самка. В широком значении слова «сокол» – это любая ловчая птица.]! Напускайте челигов! Скорее, скорее! Ах, негодница, удирает в лес! Вот она уже и там! Отлично, храбрая странница. Поставила-таки на своем. Ну-ка выгони ее на своего товарища! Помогите ему! Загонщики, бейте по кустам! Вон она прорывается! Прорвалась! Ну что ж, летите обратно. Не видать вам больше дамы сороки.

Сорока, с присущей ее племени сообразительностью, и в самом деле укрылась в мелком кустарнике, а потом перелетела к деревьям погуще, так что ни ястреб под их пологом, ни сокол сверху, ни шумные загонщики ничего не могли ей сделать. Король посмеялся неудаче и отправился дальше. Из кустов то и дело поднимались разные птицы, и на каждую напускали соответствующего охотника: на бекаса – сокола, на куропатку – ястреба, а на жаворонка – маленького кобчика. Но королю быстро надоела эта несерьезная охота, и он не спеша продолжал путь, а его прекрасный спутник летел у него над головой.

– Ну разве не чудная птица, милый сын? – обратился он к принцу, взглянув вверх, когда по его лицу мелькнула тень сокола.

– О да, ваше величество. Самая красивая из всех, что привозили с северных островов.

– Пожалуй. Но у меня как-то был берберийский сокол. Ставки у него были не хуже, а лет быстрее. С восточными птицами вообще никакие не сравнятся.

– У меня как-то был сокол из Святой земли, – сказал Мэнни. – Так он был такой же злой, остроглазый и быстрый, как сами сарацины. Говорят, в свое время у Саладина были самые лучшие в мире породы птиц, гончих и лошадей.

– Я думаю, дорогой отец, еще придет день, когда все они станут нашими, – ответил Принц, глядя на отца восторженным взглядом. – Неужели Святая земля навсегда останется в руках жестоких безбожников и они будут осквернять святой храм своим присутствием? Мой возлюбленный и милостивый повелитель, дайте мне тысячу копий и десять тысяч лучников, каких я вел под Креси, и клянусь Богом, через год я отвоюю вам королевство Иерусалимское.

Король рассмеялся и обернулся к Уолтеру Мэнни.

– Мальчики всегда мальчики.

– Французы не считают меня мальчиком, – вспыхнул Принц.

– Ну-ну, милый сын!.. Никто не ставит тебя выше, чем твой отец. Но у тебя живой ум и пылкое воображение, поэтому тебе трудно доводить до конца еще не завершенное дело, а хочется поскорее взяться за другое, до которого еще далеко. Ну скажи, пожалуйста, как нам проходить через Бретань и Нормандию, когда мой юный паладин со своими копейщиками и лучниками будет осаждать Аскалон или брать Иерусалим?

– Бог помог бы делу, угодному небесам.

– Из всего, что я знаю о прошлых войнах на Востоке, – сухо ответил король, – небо еще ни разу не было нам хорошим союзником. При всем моем почтении к церкви, я все же должен сказать, что даже самые ничтожные земные силы помогали Ричарду Львиное Сердце или Людовику Французскому гораздо больше, чем все небесное воинство. А что скажете вы, милорд епископ?

Полный епископ, который трусил позади на тяжелом гнедом жеребце, вполне соответствовавшем его весу и достоинству, рысью подъехал к королю.

– Что вы сказали, ваше величество? Я засмотрелся, как ястреб бьет куропатку, и не расслышал ваших слов.

– Клянусь, скажи я, что отдаю Чичестерской епархии еще два поместья, вы бы отлично меня расслышали.

– Ну что ж, ваше величество, попробуйте, скажите для проверки, – нашелся епископ.

– Отлично отпарировано, ваше преосвященство, – расхохотался король. – Клянусь распятием, эту схватку вы не проиграли. А говорили мы вот о чем: отчего так получалось, что, хотя крестовые походы велись во славу Божию, Бог так мало помогал нам в боях? Несмотря на все наши усилия и потери, а потери наши неисчислимы, нас в конце концов изгнали из страны, и даже военные ордена, что были созданы ради одной только цели – воевать с сарацинами, – еле-еле удерживаются на островах Греческого моря. Ни над одним портом, ни над одной крепостью Палестины уже не увидишь знамени с крестом! Куда же смотрел наш союзник?