Моя психушка: Made in Belarus

скачать книгу бесплатно

Моя психушка: Made in Belarus
Дмитрий Заплешников

Потиху я схожу с ума. Куда-то уплывают мысли. Не стану я нормальным никогда, я не вернусь туда, где все пропитано корыстью. Мне говорят: «возьмись за ум»! Зачем? Я что, в неадеквате? В моей стране так много дум, что не хватает мест в шестой палате…

Моя психушка: Made in Belarus

Дмитрий Заплешников

© Дмитрий Заплешников, 2016

Корректор-редактор Наталья Будько

Художник-иллюстратор Алеся Исса

Верстка Алиса Мальганова

ISBN 978-5-4483-3968-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Эта повесть задумывалась как биографический дневник двухнедельного пребывания в психиатрической больнице. Волей судьбы я попал в отделение для людей с зависимостями и суицидальными наклонностями.

В процессе написания стало очевидно, что несколькими страницами дневника ограничится невозможно. Не детальное описание событий не погрузило бы читателя в мир, где пациенты живут годами и не выходят за пределы замкнутого пространства, в большинстве своем находясь под надзором некомпетентного персонала. Где система ущербна и бездарное управление страной на протяжении более двух десятилетий кажется настолько открытым, прозрачным и свободным, насколько его невозможно представить вне этого учреждения. В повести переплелись повседневность в полузакрытом отделении психиатрической больницы, взгляды на политические и экономические события в Республике Беларусь, а также личные переживания и судьбы людей, попавших в это учреждение.

За проведенные 14 суток в психиатрии мое осознание ситуации в Беларуси изменилось до понимания состояния единичного вакуума. Многие граждане нашей страны живут в своем мире, не воспринимают сторонних проблем и не стараются их решить. Печально признавать, что это касается не только мира врачей и санитаров, но и происходящего в больших и малых городах моей страны.

Я не был пациентом, тем не менее не являлся и сторонним наблюдателем. Проходя некоторые процедуры, тесты и отвечая на вопросы, ставящие в тупик и страдающих различными заболеваниями, и персонал, который обязался наблюдать за больными и помогать им, стало понятно, что где-то нас всех наебали. Система любого государственного учреждения в Беларуси угнетает интересы граждан, а так называемые правозащитные независимые организации не в состоянии помочь себе, не говоря о возможности решать реальные проблемы.

То, что остается за забором, никого не волнует и не будет волновать до тех пор, пока бюрократическая система «как написано на бумажке» из советского времени полностью не искоренится новым поколением здравомыслящих людей. Забор – условное обозначение. В какой-то степени белорусский паспорт – тоже огромное препятствие, которое ограничивает свободу действий. Я люблю свою страну, но при этом не желаю понимать происходящее в системе управления государством: все законы и декреты за последние годы были созданы лишь для угнетения и указания выдуманного долга общества перед действующей властью и никак не для улучшения жизни, благосостояния и развития страны.

На данном этапе развития Беларуси государство стремится умерить пыл, заставить не осознавать происходящее, не думать и не рассуждать. Все под запретом. Система настолько прогнила изнутри, что первая необходимость для нее – рабы – люди, имеющие узкие навыки и не стремящиеся к развитию, образованию, самоопределению.

В первую очередь повесть описывает безвыходность и безысходность лиц призывного возраста, направленных на принудительное обследование для выяснения их психического здоровья. Отказаться от этих процедур – значит, отправиться красить заборы, бордюры, подметать тротуары, жить под постоянным угнетением, ущемлять свои интересы на протяжении полутора лет срочной службы. Никакого обучения современному военному ремеслу ждать от системы не приходится: она направлена исключительно на получение бесплатной рабочей силы от граждан, одетых в военную форму. В то же время повесть обращает внимание на другие проблемы общества.

Надеюсь, хотя бы некоторые читатели задумаются и не просто зададут себе вопросы о том, почему что-то не так, а найдут объективное решение сложившейся проблемы недостаточности системы в независимой Беларуси.

Военкомат

Part I – «безумный тест»

В детстве я часто болел: ангина, грипп в тяжелой форме, а хронический бронхит «перешел» со мной на первый курс университета. К вышеперечисленным осложнениям здоровья можно добавить легкий сколиоз, плоскостопие, нарушение зрения. Если намерены жаловаться на такие пустяки в военном комиссариате, вы здоровы и годны.

В военкомате мой эпикриз из детской поликлиники потеряли, это означало, что личное дело вмещалось на двух страницах и с большего состояло из характеристик учителей и родителей. Кто-то из знакомых подсказал, что его можно восстановить. Однако, когда я пришел в детскую поликлинику и отстоял приличную очередь, понял, что сделать это непросто. В регистратуре очень удивились, как эпикриз могли потерять в военном комиссариате, ведь еще в школьные годы он должен быть подшит к нерушимой папке личного дела, и отправляли меня из одного кабинета в другой. Врачи же пытались скинуть с себя лишний груз, говоря что-то вроде «не знаю, попробуй сходить еще в 329-й, может, терапевт твоего участка будет знать, где можно найти эту бумажку». Терапевт, как и все остальные, разводил руками и тоже не мог предположить, где находится эпикриз. Оббив пороги нескольких десятков кабинетов врачей, я все же получил правильное направление, хотя оно было сродни «отъебись, и без тебя дел хватает». Меня отправили к заведующей какого-то отделения детской поликлиники. Женщина лет сорока оказалась приятной в общении, хотя от разговора толку не было. Она, как и все, пожала плечами и сказала: «Можешь написать заявление на имя главврача, подождать официального ответа, получить разрешение на то, чтобы подняли архив. А тебе оно надо?». Может, действительно стоило пошевелиться и что-то сделать, но в силу природной лени и наплевательского отношения к будущему в тот период времени решил не заморачиваться рутиной и через несколько дней снова отправился в военкомат.

Давно заметил, что во всех государственных учреждениях нет никакого хваленого белорусского порядка, а тем более логики в последовательности их действий. Военкомат не исключение. Сначала нужно зайти в первый корпус: там лишь посмотрят на удостоверение призывника и покажут пальцем следующее направление. Отправляешься в соседнее здание в метрах 50-ти и начинаешь думать: что-то раздают бесплатно, иначе, почему здесь такое столпотворение (белорусам свойственно стремиться к халяве). На деле это переполненный второй корпус призывниками, стоящими в очереди за личным делом, а рядом перекрытые спинами и плечами два окошка для выдачи и приема документов, подобные первому. Было еще одно слева от входа, закрытое жалюзи. Складывается впечатление, что все вдруг нанялись трамитадорами. Со всех сторон висят плакаты о доблести и чести, о долге Родине, о патриотически воспитанных воинах нашей профессиональной армии. Присмотревшись к плакатам, заметил, что лица служивых совсем не радостные, а на некоторых откровенно читается, что люди впервые видят оружие или технику, к которым их приставили для показательной фотосессии.

Сам военкомат – не первая инстанция перед оценкой годности призывника к воинской службе. До появления в этом учреждении необходимо пройти множество процедур в районной поликлинике: флюорографию, анализы крови и мочи, осмотры бесконечного количества докторов и многое-многое другое. А что самое интересное, отказ от выполнения требований приравнивается к уклонению от призыва и уголовно наказуем. Формально это не может быть нарушением прав, потому что действия обозначены законодательными актами. Да и вообще права гражданина в Беларуси – это привилегии, которых могут с легкостью лишить.

Слева от лестницы второго этажа находился гардероб, справа – длинный коридор с несколькими разветвлениями и кабинетами врачей. Военком с первой минуты дает понять, что мы все говно – разделись до трусов и стоим в очередях холодного коридора. Раздевание не более чем фишка угнетения человека. Я еще не в армии, а уже выполняю приказы. С другой стороны, можно понять военкомовских работников, у них, скорее всего, напрочь отсутствуют две составляющие счастливой жизни среднестатистического гражданина Беларуси – секс и деньги, поэтому они налегают на третью – власть. Она порабощает человека, показывает низменные наклонности, не направленные на справедливость, а ответственность за возложение власти никак не проявляется в современном белорусском обществе. Можно сколько угодно говорить о том, что необходимо раздеться заранее, чтобы не задерживать очередь и не делать это в кабинетах, от этого она быстрее двигаться не будет. На заполнение бумаг как раз уходит достаточно времени, и призывник может неспешно снять и надеть одежду. Кроме того, на осмотре приходится оставлять личные вещи в открытой раздевалке или, доверяя на слово, передавать на хранение персоналу: с телефоном, кошельком и другими аксессуарами очень неудобно бегать по кажущимися нескончаемыми кабинетам.

На втором этаже – никакой организованности. Сначала минуешь несколько кабинетов врачей, к которым обязательно нужно будет вернуться, чтобы дойти до небольшого углубления в коридоре со столом медсестры, там же стоят весы и ростомер. В правилах указано, что при медосмотре в военкомате можно иметь при себе тапки (хотя кто эти правила читает), но в большинстве своем к этому моменту у призывников нет на себе ничего, кроме трусов. Пол очень холодный, а носки, как и остальную одежду, также убедительно просят снять.

До того посещения я бывал в военкомате дважды. В школьные годы наш военно-патриотический класс водили на обязательный медосмотр. Тогда поход казался каким-то необычным и радостным событием, и у всех учеников было стремление отдать долг Родине в виде срочного призыва на воинскую службу. Мы шутили и улыбались, весело шагали строем и пытались всем своим видом придать значимость событию. Второй раз меня пригласили в военкомат для снятия отпечатков пальцев в связи с трагическими событиями в Минском метрополитене 11 апреля 2011 года. Приехать туда и выполнить указание и так постоянно ущемляющего интересы граждан государства настоятельно попросил отец. До последнего я предпочитал не разговаривать со звонившими мне людьми в пагонах, которые чуть ли не приказным тоном убеждали добровольно откатать пальцы, и вешал трубку. Я не искал подтекста в поговорке «моя хата с краю, ничего не знаю». Вся страна скорбила по погибшим и, тем не менее, не хотела отдавать и так до босоножия ограбленные привилегии за последние 17 лет государственного беспредела, хотя бы в частичной свободе выбора.

Самым первым врачом после замеров роста, веса и формального прохождения терапевта оказался оториноларинголог. Девушка выглядела лет на 25, не больше. Разговор был непродолжительным, и его грубая форма сильно насторожила. Складывалось впечатление, что доктор намеренно сильно давит приборами, вставляя их в уши и нос, чтобы мне стало больно, и постоянно громко повторяла: «Не дергайся». Меня несколько раздражает обращение незнакомых людей друг к другу на ты, а врач вроде как должен уважать пациентов и стараться делать все, чтобы им было комфортно. Несколько раз упрекнув меня в неопрятности и что-то фыркнув себе под нос, она начала на скорую руку делать записи и ставить печати в личное дело. Перед этим походом в военкомат я действительно не умылся. Накануне вечером мы с моей девушкой Олей были на концерте, после чего отправились в бар, работающий до поздней ночи, и я прилично напился. Утром проснулся и понял, что сильно опаздываю к повестке на девять утра, надел испачканные джинсы, рубашку, старую куртку и поспешил в военный комиссариат. Это был единственный раз за все время пребывания в этом учреждении, когда в голову пришла мысль: как хорошо, что я в одних трусах, а то бы сделала замечание еще и за непристойный внешний вид.

Ни один из сотрудников военкомата, кроме последнего врача, не показался вежливым. Хамство чувствовалось на каждом шагу вдоль и поперек. Обстановка была и так угнетающей: холодные стены, спертый воздух, вышел покурить и пропустил очередь – жди нового круга. А тут еще и каждый смотрит на тебя как недостойного даже банального доброжелательного отношения. В буквальном смысле делать в военкомате абсолютно нечего. Разговоры с призывниками были ни о чем, телефона с интернетом ни у кого нет, а книги или журналы додумались взять единицы, бережно держа их, даже заходя в кабинеты для осмотра, дабы после не пришлось искать собственное чтиво. Конечно, на стойках лежали стопки брошюр, но ничего нового в них я не узнал и пробежался глазами по нескольким десяткам в считаные секунды. Мини-книженции сродни информативным стендам в любой поликлинике или подобном учреждении: остерегайся гепатита, береги свою жизнь от СПИДа или курение убивает.

Не помню, кто смотрел на мой член, хирург или дерматолог. Возможно, оба врача, хотя запомнился только один. Женщина лет 45-ти, внимательно рассматривая половой орган, сделала вывод, что мне нужно съездить к специалисту на улицу Прилукскую и сдать анализы из-за каких-то красных пятен. Сложно понять, насколько компетентна была доктор, тем не менее, имевшееся раздражение оказалось следом от купленных на рынке красных трусов – они попросту красили кожу.

Каждый из врачей оставлял неразборчивые идеографические символы в личном деле, и только пара-тройка ответила на вопрос о годности, мол, с небольшими ограничениями. Остальные не считали нужным общаться с призывником, а несколько человек прямым текстом говорили: потом сам все узнаешь.

Помню, стоматолог сначала даже не заглянул мне в рот, а только посмотрел на карту несколько годичной давности и сделал запись, поставив штамп. Все время заполнения бумажек (а это около пяти минут) я стоял босым на холодном полу в одних трусах. Намеков на то, что было бы неплохо провести осмотр или присесть, он не понимал вообще. Только когда я грубовато заметил, что с челюстью у меня не все в порядке, врач попросил сесть на кресло и открыть рот. Больно ковыряясь в зубах, стоматолог был явно недоволен, что призывник отвлекает его от заполнения бумажек и общения с коллегами. Никаких конкретных ответов по поводу состояния зубов, возможных дефектов и методах профилактики или лечения я от него не услышал, хотя вопросы задавал неоднократно. После осмотра последовала контрольная фраза: встать и занять очередь в следующий кабинет. На тот момент состояние моих зубов оставляло желать лучшего, кариес разъедал почти каждый, а от так называемого осмотра два-три последующих дня в зубах периодически возникала ноющая боль, которую можно было хоть как-то заглушить, только приложив горькую таблетку анальгина.

За пять последующих часов я прошел обследование еще у нескольких врачей и везде получал безотказную годность к несению военной службы в Вооруженных Силах Республики Беларусь. Поймите правильно, я был не против пойти в армию в 18 лет, да и при иных условиях оплаты непомерного физического труда и реального обучения военному ремеслу, думаю, вряд ли бы кто-то отказался проходить срочную службу. А в 25 лет, когда жизнь только начинает сладко пахнуть и ты пытаешься стать на ноги, найти занятие по душе, нет смысла тратить год жизни на то, чтобы один раз подержать автомат в руках (во время присяги) и на протяжении оставшегося срока ощущать постоянную нагрузку, в лучшем случае научившись правильно красить заборы или держать веник для уборки территории. Несколько друзей к тому моменту уже прошли срочную службу, и не только в Беларуси. Большинство из тех, кто отдавал долг нашей Родине, не нашли себе места после армии в течение полугода. И речь не только о работе или становлении человека в ограниченно-свободном обществе. Они ходили неприкаянными, не могли нормально общаться, а организм никак не мог отвыкнуть от сбивчивого графика, по которому они жили последние год-полтора. Один из приятелей служил в элитных пограничных войсках, говорил, что бывали месяцы, когда он спал по несколько часов. То есть не по несколько часов в день, а по несколько часов в месяц. Все потому, что призыв небольшой, в наряды ходить некому, а нарушения прохода Государственной границы явления постоянные. Не оправдывая ситуацию, могу заметить, что он хотя бы научился физике и погранично-военному делу, так как был главным по размыканию и замыканию каких-то цепей. Тем не менее, есть и другие примеры. За нелепые связи с оппозицией еще одному приятелю прямым текстом сказали, что отправят в железнодорожные войска. Так и произошло. Эти войска считаются чуть ли не последним пристанищем солдат, которых никуда больше не хотели забирать из-за хамской манеры общения, уголовных статей в прошлом или неадекватного поведения. Как-то мы с Олей заезжали проведать этого знакомого. Он рассказал много интересного про способы уборки, выдергивания травы из зазоров между дорожной плиткой и про невидимые хоботы слонов (воображаемые части тела недавно призванных солдат), которые старослужащие закидывают на спины прапорщикам и более низкому составу, а молодые должны подходить к ним и, унижаясь, просить разрешения забрать. Повезет, если старший по званию военнослужащий понимает армейский юмор, в противном случае можно получить несколько внеочередных нарядов или отправиться на увлекательные работы. Невидимые хоботы также могут привязывать к забору, столбу, автомобилю, и молодой солдат может отойти с места только с разрешения старослужащих.

Уставшим и немного злым от медленно двигающейся очереди зашел к окулисту и не смог прочитать первую строчку сверху с огромными буквами. Зрение у меня неплохое, однако символы расплывались то ли от волнения, то ли от усталости, ведь в военкомат необходимо было явиться ни свет ни заря, да еще и отстоять несколько часов в многометровой очереди. У доктора я получил очередной штамп «годен», правда, с небольшими ограничениями. С этими же ограничениями парню, у которого периодически возникает паралич ног, поставил годность невропатолог. Врачом-окулистом была дама средних лет, в кабинете также находилась медсестра чуть помоложе. Между собой они не разговаривали, что меня немного удивило. Большая часть медперсонала вела беседы о покупке нового автомобиля, последних днях дачного сезона, подготовке к осени и многом другом, никак не относящемся к призывникам и военкомату. Было заметно, что окулист из последних сил старается быть вежливым, подставляет линзы к глазам, интересуется увиденным, советует какие-то капли. Как ни крути, гримаса с напряженными от улыбки мышцами выдавала полное безразличие к происходящему. Я взял бумажку с записанными для восстановления зрения названиями препаратов и, выйдя из военкомата, тут же о ней забыл.

Иногда улавливал мимолетные разговоры с другими призывниками. В основном они сводились к совершенной некомпетентности обсуждаемых вопросов политики, экономики, социального обеспечения, программы обучения в вузах и многом другом. Через несколько часов стал замечать, что большинство находящихся в комиссариате не просто лояльно относятся к сложившейся системе принуждения, но и поддерживают ее. Кто-то даже стремился отдать долг Родине в первых рядах. Несколько призывников сильно переживали, что не годны к воинской службе, по-моему, из-за пороков сердца и сильного сколиоза, в буквальном смысле выпрашивали направление на обследование у других врачей, чтобы еще раз попытаться примкнуть к доблестным защитникам Отечества. Один парень прямым текстом говорил, что служба в армии ему необходима, потому что папа занимает какую-то серьезную должность в государственной организации и может быстро двинуть его по карьерной лестнице. Вот незадача: без службы в армии нельзя занимать руководящие должности в госучреждениях Республики Беларусь.

Настало время последнего кабинета в военкомате. Психиатр был вежлив, поздоровался и общался исключительно на вы:

– …как вы собираетесь с этим служить? – спросил врач, показывая на меня шариковой ручкой синего цвета с белыми полосками и надетым красным колпачком. Каждые несколько секунд он прикладывал ее к губам, поэтому очертания запомнились как нельзя лучше.

– Вы по поводу татуировок? – уточнил я, прекрасно зная от других призывников с картинками на теле, что психиатра военкомата в связи с какими-то серьезными изменениями в правилах отбора призывников татуировки не волнуют и он не спрашивал про них у двух парней с размалеванными рукавами и грудью, проходящих осмотр передо мной.

– Нет, – коротко ответил психиатр, потом еще раз показал ручкой на меня и добавил. – Я про соски…

Как-то я сильно напился и, шатаясь по городу, встретил будущую жену Олю. То ли в шутку, то ли всерьез она предложила пробить соски. Моя пьяная голова быстро нашла способ: прямо напротив места нашей встречи жил старый приятель по прозвищу Солнце. Помимо серьезного увлечения панк-культурой он бесплатно пирсинговал знакомых и друзей. Набрав номер и поинтересовавшись, может ли он принять гостей, услышали положительный ответ. Соски долго заживали и гноились, однако снимать сережки не стал, вытерпел сильную боль, делая пирсинг. Солнце даже пришлось сесть на меня сверху, чтобы не было непроизвольных подергиваний. Так и пришел в военкомат: с пробитыми еще в отрочестве в четырех местах ушами, сделанными за последние годы татуировками на большую часть рук и относительно недавно пробитыми сосками.

– Вам придется съездить на улицу Менделеева для теста. В запасе будет две недели, потом снова ко мне.

– Нужно будет снова проходить всех врачей? – серьезно разволновавшись, уточнил я.

– Нет, только ко мне, – коротко ответил психиатр, попрощался и выдал направление.

Времени было предостаточно, тем не менее, на следующий день я был там. Не потому, что крайне ответственно отнесся к направлению, а потому как это учреждение находилось в 15-ти минутах ходьбы от моего дома. В холодном коридоре встретил старого знакомого Сашу, который также работал там психологом, как и другой врач, к которому я предварительно записался на прием. Он насторожил фразой: «зря ты записался к Васильевне, лучше бы ко мне». Хотя особого значения мимолетному разговору не придал и зашел туда, куда направлялся, вежливо попрощавшись с приятелем. Разговор с психологом был коротким, хотя и содержал больше информации, чем хотелось. Именно от нее и узнал, что я крашеный петушок и ничтожество. Несмотря на консерватизм нашего общества, никто до этого не сказал ни единого слова в упрек моей внешности, разве что гопота со спящих районов. Возможно, это была проверка реакции, однако знаю ни один десяток людей подобного внешнего вида, которые с легкостью огрели бы стулом, заведя психолог такой разговор с ними. Беседа остановилась на фразе: «Если вы сейчас не прекращаете, я иду в милицию и пишу заявление по статье 9.3 КоАП РБ». Все-таки научил меня чему-то преподаватель по административному праву. Только после этих слов мне выдали безумный тест на 400 вопросов и отправили в коридор.

Именно тогда понял, что из этой системы нет выхода. Все вокруг построено так, чтобы человек сдавался сам либо ломался под давлением. Нет улыбок, вежливости, доброжелательности. Только отчаяние, тревога, боль и разочарование. Это и есть моя страна – независимая Беларусь.

Центр психиатрии и наркологии

Part II – «стресс и потеря времени»

Несколько дней я провел в осознании того, что не могу представить будущего. Какой-то подростковый максимализм сбивал мысли в кучу и бесконечно прокручивал небезызвестную песню No Future в голове.

В то время я встречался с огромным количеством знакомых в разных частях города. Основная забегаловка – «Жили-были» недалеко от центра по причине дешевизны и разрешенного курения внутри. Интерьер и качество заказанных блюд оставляли желать лучшего, а после нескольких бокалов разливного пива не самого хорошего качества наутро отчетливо давало о себе знать похмелье. Ничем не примечательный вход напротив кинотеатра, совсем маленькое помещение для встречи посетителей, огромная очередь в туалет в вечернее время и вытянутый коридор в обе стороны, по центру которого – постоянно переполненная барная стойка, почему-то сильно привлекали гостей этого заведения. Столы или место за баром бронировать нельзя, таковы правила, поэтому спонтанно придя, можно было несколько часов простоять около скамеек в соседних дворах в ожидании свободного места, хотя и это никого не смущало. Имеющие какое-то количество денег про запас могли пойти в ближайший кинотеатр на один из сеансов, а таких, как мы, ожидало шатание по окрестностям.

В один из вечеров Солнце привел в «Жили-были» старого друга Андрея. Все, кто так или иначе сталкивался с ним, не могли найти общий язык и попросту считали странным. Мне же он показался вполне нормальным, одетым в черные джинсы и кофту с непонятным орнаментом, а также крайне спокойным при разговоре даже на провокационные темы. Андрей лежал в психиатрических больницах три или четыре раза, в том числе и по направлению от военкомата, хотя ничего толкового сказать о распорядке или времяпрепровождении не мог, так как не числился лицом на осмотре, а направлялся на лечение, по-моему, по причине приступов эпизодической шизофрении. Обколотому сильными медицинскими препаратами, ему было тяжело осознавать происходящее. Мы сели за столом напротив выхода из кухни, куда безостановочно забегали-выбегали официанты.

– Ну че, готов к психушке? – широко улыбаясь и немного наклонив голову, спросил Солнце.

– Понятия не имею, чего ожидать. Мне некомфортно и немного боязно. Хуевая система принуждения, – я настолько эмоционально ответил, что посетители за соседним столом нехотя повернулись и, скорее всего, начали прислушиваться к разговору. – Да и не факт, что положат, я пока сходил только к психологу на беседу, – добавил после нескольких секунд тишины и шепотов обсуждения вокруг.

– Да расслабься, малой. Там как в советском санатории. Кормят, поят, а если надо, то и жопу подотрут, – заметил Андрей.

Он был немногим старше меня, наверное, ровесником Солнца и к большинству знакомых обращался именно «малой», хотя, скорее всего, не из-за возраста. Я уже встречал людей с подобной манерой общения и никогда не придавал значения таким словам. Это был один из немногих воскресных вечеров, когда никто из пришедших на встречу не напился и спокойно ушел на своих двоих. От «Жили-были» до нашей с Олей квартиры – не более получаса неспешной прогулки. Неудивительно, что большинство подобных встреч со знакомыми заканчивались попойкой на удобном диване в гостиной. Тот раз был исключением, и все отправились по домам обдумывать услышанное или просто ничего не делать, наслаждаясь последним выходным перед трудовыми буднями.

За несколько дней до встречи с Солнцем и Андреем я побывал в Центре психиатрии и наркологии на улице Менделеева. Искренне удивило месторасположение. Если смотреть на центральный вход, стоя к нему лицом, то чуть позади слева будет один из самых больших сетевых магазинов в окрестностях, за спиной – большая недостроенная православная церковь, а в здании центра с обратной стороны – вход в помещение какой-то разрешенной религиозной секты. Выбора у посетителей было предостаточно: взять дешевое спиртное в магазине и обмыть поход в психиатрию; отправиться в церковь замаливать грехи и просить исцеления в месте, которое существует за деньги ободранных до нитки прихожан и не платит налоги, или довериться секте и заполнить голову очередными бредовыми идеями нового времени. Сам район считался спящим. Дворы наполняли ворчащие бабки, уличная торговля процветала к периоду сбора урожая с дачных участков, раскрывая лавки-фургоны перед покупателями, а гопота так и стремилась стрясти у кого-нибудь мелочь или взять телефон позвонить. В 300 метрах находился пивной разлив. Видимо, по договоренности с местными патрулями милиции он работал по принципу: закрываюсь, когда хочу, и можете распивать купленное в пределах видимости отпускного окошка. В остальных знакомых мне частях города патруль при выявлении нарушения тут же составлял протокол. Если учесть, что напротив находилось родительное отделение одной из больниц, то договоренность с ментами была очевидна. Само здание центра ничем не примечательно, по-моему, половину занимала психиатрия, а вторую обычный жилой дом. Внутри все также вполне стандартно для государственных объектов: большое фойе сразу после входа, слева – справочное бюро, справа – регистратура, узкие коридоры с лавочками и кабинеты вдоль прохода. В отличие от районных поликлиник в регистратуре не нужно было ждать нескончаемой очереди. Я только показал направление, и мне назвали кабинет врача, к которому был записан. Помню, несколько раз постучал перед входом, но ответа не последовало. Набравшись смелости, зашел и удивился, что это не кабинет, а настоящая обустроенная прихожая. Спереди еще две двери, вокруг несколько стендов с книгами и брошюрами, вешалка для верхней одежды, диван из кожзаменителя и два подобных кресла. Из правой двери вышел Саша, приятель школьных лет.

– О! Привет. Ты ко мне? – с искренней радостью спросил старый знакомый.

– Привет. Не знаю, – ответил я, протягивая направление. Саша внимательно посмотрел на него и сказал:

– Зря ты записался к Васильевне. Ее не любит никто, не только направленные призывники, но и коллеги. Некоторые писали на нее жалобы. Безрезультатно: стаж и знакомства.

Его слова были безразличны. Встреча – неожиданная и приятная, не более того. Саша был всегда странным и непонятным для дворовых ребят. Общался исключительно с девушками, вел себя спокойно абсолютно в любых ситуациях и никогда не конфликтовал. Неудивительно, что он стал психологом. Всегда читал то, что для большинства казалось тяжело и непонятно, старался поддерживать всех мало-мальски знакомых в сложных ситуациях и стремился решать проблемы любым доступным путем. После девятого класса школы перешел в другую с углубленным изучением каких-то нетипичных для общего образования гуманитарных предметов. Связь стала теряться, а последние три-четыре года наши пути не пересекались. Непродолжительный разговор ни к чему не обязывал, мы попрощались, и я, постучав, зашел к неизвестной Васильевне. Мне показалось, что коридор был в более благоприятном виде, чем рабочий кабинет врача: шкафы по бокам, два письменных стола, сдвинутые вместе по центру, несколько деревянных стульев со спинками и грязный ковер с затертыми рисунками цветов на полу.

– От военкомата? – не здороваясь и не отвлекаясь от своих дел, задала вопрос психолог.

– Здравствуйте. Да, оттуда, – коротко и стараясь быть вежливым, ответил я.

– Садись. Давай направление, – ее слова прозвучали еще более грубо, чем первый вопрос. Это очень раздражало. Стараясь не подавать вида, выполнил указания.

– Ну и что ты хочешь в жизни? – мне не удалось ничего ответить, психолог непрерывно продолжала задавать вопросы и комментировать саму себя. – Посмотри на себя, ты как петушок крашеный. Зачем тебе сережки? А татуировки? Ты думаешь, ты крутой? Нет, ты ничтожество. В нормальном обществе на тебя никто не посмотрит, ты ничего не сделаешь, ничего не добьешься, – врач продолжала в этом духе не менее пяти минут, чуть не доведя меня до слез от такого хамского и недоброжелательного отношения.

Трясущимися губами от обиды и без возможности что-либо сделать сказал, что сейчас пойду в ближайший опорный пункт милиции и напишу заявление на оскорбление личности.

– На, – выдавила Васильевна и кинула на стол какую-то папку. – Иди в коридор, нечего тут места занимать.

– А что это? – осторожно поинтересовался.

– Увидишь, – раздраженно и крайне недовольно прозвучал ответ.

В папке было несколько листов теста. Вопросы откровенно неинтересные и с вполне очевидными ответами для любого адекватного человека: любите ли вы родителей, получили ли нормальное воспитание и все в этом духе. Видимо, для заполнения бумажек посетителями в одном из углублений коридора стояли неудобные деревянные лавки, составленные буквой «п», и несколько столов, которые сильно шатались и не давали возможности четко поставить галочку напротив выбранного ответа. Некоторые вопросы ставили в тупик, например, играл ли я с куклами. Если игрушки Бэтмена или Спайдермена к ним отнести, то вопрос спорный. Все с детства привыкли считать куклами девчачьи женственно-подобные игрушечные образы людей, но никак не супергероев, с которыми играют мальчики. Постучался в кабинет к Васильевне и уточнил, что в вопросе имеется в виду. Помощь пришла незамедлительно:

– Пиши что хочешь. Закрой дверь, дует.

Не могу понять, как с такими манерами допускают работать с людьми, а тем более на должности врача-психолога. Сдав тест Васильевне с большим облегчением, вышел из Центра психиатрии и наркологии. Улица Менделеева казалась еще более мрачным местом последнего пристанища безнадежно загнанных системой. Я отчетливо видел всю грязь происходящего: бабок, которые бесконечно ругают прохожих, выкрикивают что-то неразборчивое с лавок около подъездов и жалуются на низкие пенсии; алкоголиков, которые только на дне бутылки «видят» спокойствие; врачей, наплевательски относящихся к пациентам. Нет света во тьме. Люди становятся такими не благодаря хорошей жизни, а из-за постоянного угнетения со стороны власти, бесконечного множества декретов президента, принятия законов депутатами, не видящими заводских кварталов и не представляющими, как действительно можно улучшить ситуацию, ментов, которые охраняют порядок сложившейся издевательской системы и силовых структур, защищая от посягательств и критики. Первым делом после выхода из центра возникли мысли: столько стресса ради какой-то аббревиатуры ГО (годен к военной службе с незначительными ограничениями), НГМ (негоден к военной службе в мирное время, ограниченно годен к военной службе в военное время) или еще какой-нибудь закорючки на бюрократическом бланке с печатью. Тогда я не мог представить, что это было начало.

Через несколько дней отправился к военному комиссариату во второй раз за месяц. Ворота и два корпуса с дополнительными строениями на территории в закоулках одного из центральных районов города показались еще более не вписывающимися в современное общество и восприятие свободного человека. До этого посещения не замечал четкого разграничения госучреждения с бесплатной рабочей силой в лице военнослужащих срочной службы и прилегающего дворового участка, который убирается за счет оплачиваемых услуг жилищно-эксплуатационных служб. Если за воротами был хорошо постриженный газон, ведущие к парадным ступеньки и полы помещений вымыты до блеска и нигде не валялось мусора, то на дворовой территории за ними был разбитый асфальт, окурки так и резали взгляд, а трава была выжженного остатками осеннего солнца цвета и начинала увядать от похолоданий.

На этот раз раздеваться было не нужно. Я просто простоял за личным делом около полутора часов в очереди, начинающейся от ступенек перед входом и заканчивающейся в предбаннике второго этажа. При сдаче документов времени ушло не меньше. Как и многие, пытался пролезть вне очереди, объяснив ситуацию: отдам папку и уйду. Некоторые охотно разрешали пройти вперед, а завсегдатаи, которых гоняли бесконечное множество раз по инстанциям, пытаясь признать годными к несению службы, понимали, что помимо сдачи личного дела военный врач задаст кучу вопросов вроде уточнений адреса прописки, номера городского телефона по месту жительства и других, а на это уйдет далеко не одна минута, поэтому говорили категорическое нет на просьбы протиснуться вперед. Может, это стандартная обязательная процедура, тем не менее, буквально все уточняющиеся данные записаны прямо на обложке личного дела, и достаточно было спросить, поменялось ли что-то. А ведь еще в школьные годы при первом посещении военкомата стало понятно: там не работает излюбленная фраза постсоветских поликлиник и других подобных учреждений вроде «я на минутку, поставить печать». Основная часть потока призывников действительно пришла получить один-два штампа или подпись белохолатника с погонами, а сотрудники военкомата намеренно тянут время. Есть (хотя это мои личные доводы) и совсем абсурдные примеры, помимо глупых вопросов: военный врач закрывает окно перед лицом призывника на перерыв по установленному графику – не поспоришь – или пятнадцатиметровая очередь ждет, пока медики допьют чай.

Везде бывают добросовестные специалисты, которые ответственно выполняют свои обязанности и не стремятся превысить полномочия ради личной выгоды. Именно таким мне показался психиатр военкомата: вежливый и открытый мужичок лет пятидесяти пяти. Постучавшись в дверь и получив разрешение войти, я первым завел разговор:

– Здравствуйте. Прошел психолога на Менделеева, – и передал документы врачу.

– Здравствуйте-здравствуйте, – доктор принял бумаги и на некоторое время задумался, приложив шариковую ручку без колпачка к губам.

Я молчал и думал, что сейчас поставят штамп годности, отправят вниз и вручат очередную повестку с датой, в которую необходимо явиться на сборы распределения в войсковую часть неизвестного номера, а мне придется сообщить Оле печальную новость о вынужденном годичном отсутствии. Ни для кого не секрет, что есть какие-то негласные правила, по ним срочников чаще всего распределяют в военные части, расположенные не в городе проживания. Логика вполне понятна: имея много друзей и близких в окрестностях забора, будет постоянное стремление уйти в самоволку или нарушить режим. Лишь изредка бывает, когда призывник без связей или взяток попадает в часть своего города, и чаще всего это не случайность. Такой исход распределения произошел с моим другом Сергеем: был замечен на митинге оппозиции, и его отправили в железнодорожные войска, которые славятся недоброжелательностью служивых, наплевательским отношением руководства к происходящему и далеко не самыми лучшими условиями содержания. Наше государство никогда не любило проблесков конкуренции, слышал не одну историю подобных воздействий на малейшую связь молодых людей с оппозиционными структурами. Военная часть, в которую попал Сергей, находилась не просто в его городе, а в нескольких сотнях метров от его дома.

После паузы разговор продолжился:

– Вам могли поставить три печати, подтверждающие легкое расстройство личности, и отсрочка или НГМ были бы получены. Понимаете? Дать второе направление в одно и то же учреждение не могу. По желанию можете пройти обследование в РЦПЗ… – психиатр несколько минут объяснял последовательность процедур и необходимость оценки комиссии.

– Примерно все понял. А что такое РКЗПУ? – забыв аббревиатуру учреждения, почему-то подумал, что вспомню, когда буду произносить. Получился несвязный набор букв, что заставило врача улыбнуться и убрать ручку от губ. До этого он старался не выражать эмоций и говорить максимально понятно.

– РЦПЗ – Республиканский центр психического здоровья. Это частично закрытое заведение. Призывники располагаются в корпусе, специально выделенном военкоматом. Ограничений в выходе или встречах с друзьями и близкими не будет. Понимаете? Пройдете обязательные процедуры, обследование, а после – разговор с комиссией, которая определит годность к несению воинской службы…

Большая часть разговора мне была непонятна. Стараясь говорить просто, психиатр использовал много медицинских терминов и формулировок. А потом произнес ключевые слова:

– …от центра города вы можете доехать на 18-м автобусе…

Республиканский центр психического здоровья оказался небезызвестными Новостями. Такое неофициальное название он получил в белорусском обществе и был широко известен как полузакрытая психиатрическая больница. В обиходе и разговорной речи полное название РЦПЗ никогда при мне не использовалось, поэтому при разговоре с врачом сразу не понял, что это за учреждение. Там проходили лечение как законченные алкоголики и принудительно направленные заключенные, так и порядочные бизнесмены при деньгах. От больницы Колчестер РЦПЗ был далек, хотя сомнения из-за небольшого волнения в подписи о согласии были. Прежде чем дал положительный ответ, меня убедили, что в Новостях, как на отдыхе в пансионате: бесплатно кормят, дают кровать и проводят тесты, которые оценивают психическое и общее состояние здоровья лица на осмотре.

Настало время ожидания неизвестного. Еще с раннего детства не любил места, про которые абсолютно ничего не знаю, а тем более огороженные высоким забором. Помню, лет в 9—10 меня отвезли в пионерлагерь имени Марата Казея. Будучи ребенком и не выдержав режима, графика распорядка и замкнутости пространства, ревел навзрыд при каждом приезде родителей. В конце концов, не дожидаясь конца смены, меня забрали домой. Сейчас ситуация была еще хуже: никто не заберет и не поможет.

РЦПЗ

Part III – «ни разу не санаторий»

Республиканский центр психического здоровья занимает большую территорию на улице Долгиновский тракт. Внешняя структура и планировка сильно впечатлили. Можно смело назвать Новости целым районом со своей инфраструктурой между городом и поселком. Он имеет внутренние дворы практически возле каждого отделения, все дороги и тротуары продуманы и связаны между собой, видел только один магазин на территории, говорили, что их около пяти. Было всего несколько тупиковых направлений, и, на мой взгляд, они задумывались как место для отгрузки предметов первой необходимости, например, постельного белья и медицинских расходных материалов, так как в тупиках можно увидеть большие двери, напоминающие ворота гаражей для грузовых машин. Основные проходы просматриваемых мест были хорошо расчищены и убраны от мусора, который встречался только около лавочек и беседок. Мест для посетителей на открытом воздухе более чем достаточно. Урны стояли повсюду. Некоторые отделения огорожены еще одним забором внутри основного и перекрыты сверху колючей проволокой.

Незадолго до «прописки» в РЦПЗ понял, что не могу себе позволить оказаться в ограниченном пространстве, не зная, что приблизительно от него ожидать. Оказалось, никто из знакомых в Новости не попадал, хотя далеко не один находился в психиатрических больницах в разное время. Уже после выписки нашелся не просто приятель, а близкий человек, который из-за своих взглядов по решению справедливого и беспристрастного белорусского суда был некоторое время в Новостях, а позже в Гайтюнишках – психиатрической больнице закрытого типа. Еще больше удивился, когда выяснилось, что он лежал в том же отделении, в которое попал я. Толку от встречи с ним на тот момент не было, разве что приятно пообщались и поделились неизгладимыми впечатлениями.

Все лежавшие в психиатрических больницах в один голос заверяли, что там можно поправить здоровье, мол, хороший режим сна и отдыха, познакомиться с разными людьми, с которыми в дальнейшем можно поддерживать связь, кормят неплохо, а в свободном выходе для лиц на осмотре, то есть призывников, проблем нет, они же не пациенты. Никто из этих людей так же, как и я, намеренно не косил от призыва к срочной службе, но по тем или иным причинам попал в подобные учреждения для обследования. Был только один человек, которого военкомат направлял в психбольницу несколько раз по причине ежегодного изменения списка диагнозов с графой негодности. Он направлялся в дурдом, комиссия проводила оценку и делала вывод о невозможности несения воинской службы, а в следующем году приходила очередная повестка. Однако в военном комиссариате выяснялось, что с предыдущим диагнозом он может подметать тротуары и саперной лопаткой расчищать место под бордюры, хотя, если хочет попытать счастья на очередной профнепригодный диагноз, может лечь на обследование еще раз, для установления годности в текущем году. В большинстве своем люди получали ответ при первом обследовании в психиатрической больнице. В любом случае такая добровольно-принудительная мера не должна быть нормой в цивилизованном обществе. Хотя кого это ебет в процветающей Беларуси последних двадцати лет?

Первый день в санатории показался мне не таким радужным, как его описывали врач и несколько знакомых, лежавших в других учреждениях психиатрии, например, на улицы Бехтерева. Если это и можно было окрестить пансионатом бесплатного государственного содержания, то с большой надписью на железных дверях с тремя замками – строгий режим. Постараюсь быть максимально последовательным.

Приемное отделение. Звонок и железная дверь. Вошел. Вроде как все не так плачевно, ну подумаешь психиатрия. По дороге встретил хорошего белорусско-говорящего парня Ваню, с которым мы и сидели в этом отделении, ожидая неизвестного. Найти приемную непросто, от основной проходной необходимо пройти еще около 100 метров вдоль высокого забора. Медики занимались своими делами, и им не было дела до призывников. Через каждый небольшой промежуток времени к дверям подъезжала скорая без световых и звуковых сигналов. Один раз пациент вышел из машины на своих ногах, еще в нескольких случаях наблюдал, как два человека, одетые в медицинскую форму, заносят кого-то на носилках. Регистратуры и справочной не было, большое фойе наполовину заполняли сваренные между собой арматурой неудобные пластиковые кресла и несколько лавок, а справа находилась стойка с дежурным персоналом. Подойдя к ней, мы даже не успели поздороваться:

– Да, именно оттуда! – бодро и в хорошем настроении ответил я. Радоваться было нечему, об этом мы узнали спустя минут сорок.

– Давайте документы и ожидайте, – ответил еще более раздраженный голос.

Ваня предложил присесть в кресло. Он был неразговорчив, но я вытянул из него некоторую информацию: в Новости попал впервые, хотя до этого был на обследовании от военкомата в областной психиатрической больнице, приписанной к населенному пункту его проживания. Разговаривал на белорусском языке, однако проскальзывали отчетливая трасянка и местечковые слова, так что речь не всегда понималась. Переспрашивать было неудобно, поэтому все, что я от него узнал, – это место работы на заводе, стремление переехать в большой город и то, что волноваться не нужно, дурдом для призывника действительно дело неприхотливое, все здесь легко и просто.

– Рябков! – раздался крик дежурной.

– Гэта, напэyна, мяне, – сказал Ваня и продолжил сидеть, уставившись в телефон.

– Рябков, подойдите! – кричали так, как будто помещение намного больше реального, с явным оттенком недопонимания, почему никто не появляется в зоне видимости.

– Рабкоy. Маё прозвiшча Рабков, – негромко и отчетливо слышно заметил Ваня, встал и направился в сторону медсестры. По выражению лица было заметно, что ей было абсолютно плевать, как правильно произносится фамилия.

Прошло около получаса. Ваня скрылся в неизвестном направлении темного коридора, а мне ужасно хотелось курить. Зашел за железную дверь в надежде попасть на крыльцо, но услышал от сотрудника приемного отделения резкое «нет». Каждый входящий нажимает звонок, ожидает, и, когда оказывается внутри, за ним затворяют дверь на засов. По правилам выйти уже нельзя. Подумал: чего уж там, можно и перебиться пару часов. Вальяжно перекидывая ноги, продолжил наблюдать за постоянно бегающими медиками и скорыми, привозящими пациентов. Большую часть времени в фойе на приемке были только две медсестры. Помимо приезжающих скорых изредка видел врачей, но они не задерживались и проходили мимо, кивая дежурным головой в знак приветствия.