Тувинские рассказы

скачать книгу бесплатно

Тувинские рассказы
Дмитрий Вержуцкий

Яркость образов, колоритные местные обычаи и детали быта полевых противоэпидемических отрядов, красочные описания природы и отчаянная борьба на выживание со стихией – все это есть в предлагаемом сборнике. Даже если в рассказах повествуется о событиях трагичных, печальных или даже не всегда приемлемых с позиций общественной морали, они полны оптимизма. В них никого не осуждают и не превозносят, а просто рисуют ту картину жизни в горах, что уже ушла в далекое прошлое и вряд ли повторится.

Тувинские рассказы

Дмитрий Вержуцкий

© Дмитрий Вержуцкий, 2017

ISBN 978-5-4485-2589-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Автор обязан предупредить, что имена персонажей вымышлены, сюжеты рассказов придуманы, а все совпадения случайны.

ПИЧЕ-КЫС

Женщина явно не хотела отдавать бутылку. Она прижимала ее к себе и, пятясь к низкому заборчику, прятала голову от размашистых, но неточных, ударов мужчины. Тот пьяно злобился и старался стукнуть побольнее. Людей на улице у магазина находилось много, но никто не хотел связываться. Все, идущие мимо, делали вид, что их происходящее никак не касается.

Опершись ногой на ступицу «шестьдесят шестого», я соскочил на землю и направился в магазин. Поднимаясь на крыльцо, почему-то снова посмотрел на воюющую из-за портвейна парочку. Женщина, отстраняясь от очередного удара, повернула лицо в мою сторону, что-то очень знакомое мелькнуло в ее облике, и ноги сами остановились. Внезапно, откуда-то из раскрывшихся закоулков памяти, хлынули давно забытые воспоминания.

Схватив драчуна за плечо, я развернул его к себе. Зарычав что-то нечленораздельное, тот попытался замахнуться кулаком. Он был не слишком крепкий и к тому же сильно пьян. После первого удара сразу пошел винтом и проломив штакетник с верхней прожилиной, упал за забор. Там он встал на четвереньки и стал нашаривать подходящий для возобновления диалога камень. После нескольких попаданий сапогом, этот буян упал на бок, закрыл голову руками, заскулил и что-то забормотал по-тувински извиняющимся голосом. Пнув его еще разок от души в спину, я повернулся и подошел к женщине.

– Здравствуй, Пиче-Кыс! – переводя дыхание и чувствуя боль в разбитых костяшках на правой руке, сказал я. Остановившийся посмотреть народ начал расходиться.

– Здравствуйте, Дмитрий Борисович! – ее чуть скуластое лицо было абсолютно бесстрастным, а взгляд сильно затуманен алкоголем.

– Ты давно вернулась?

– Зимой еще, – стояла она, как и раньше, очень прямо, прижимая к себе бутылку. Вблизи стало заметно, что годы да и, видимо, образ жизни не пощадили ее необычную красоту. Исчезла куда-то и обычная открытая улыбка на лице.

– Это – твой муж?

– Нет, муж дома. Пьяный.

– Залезай в кабину. Куда тебя отвезти?

– Я дойду. Тут недалеко.

– Пичи, у тебя кто-нибудь все равно отберет портвейн. Пошли, – я взял женщину за руку и повел к машине. Она не сопротивлялась. Подсадив ее в кабину, залез следом. Она объяснила, что ей надо на другой конец поселка, туда мы и подъехали.

– Пока, Пиче-Кыс! У тебя все будет хорошо!

– Спасибо, Дмитрий Борисович. И Вам всего доброго! – все же смогла улыбнуться она.

Первый секретарь райкома комсомола, молодой парень-тувинец в темном костюме со значком на лацкане и в галстуке, был серьезен. Выслушав внимательно мою просьбу, он немного подумал и сказал, что, конечно, в такой ситуации надо обязательно помогать друг другу и совершенно правильно, что я обратился именно сюда. С трудоустройством молодежи в районе большие проблемы, и он сегодня же постарается найти людей. Если я подойду завтра к девяти утра, то будет нормально. На этом мы и договорились.

Стационар назывался эпизоотологическим. Затаившаяся в горах опаснейшая болезнь, чума, сохранялась в природе в мелких насекомых – блохах. Блохи жили в глубоких норах, в гнездах сусликов. Одной из задач стационара было отслеживание сезонного изменения численности блох. Для этого каждые десять дней на определенных площадках раскапывали по три-четыре гнезда, отлавливали двадцать-тридцать грызунов и собирали с них насекомых. В местных горах инфекция была связана с блохами суслика, в других местах это могли быть блохи сурков, песчанок или других обитателей глубоких, сложно устроенных нор.

Впервые выкопанное гнездо, состоящее в основном из сухой измельченной травы, шерсти и земли, по объему с полведра, в нескольких матерчатых мешочках доставлялось в лабораторию и мелкими порциями, по одной-две горсти, просматривалось. Вся замеченная живность, в том числе и блохи, выбиралась и подсчитывалась, а затем, прежде чем попасть на исследование, определялась до вида под микроскопом. Разобранный субстрат в мешочках снова помещался в яму-бункер, где и хранился до следующего разбора. Даже, если все делать быстро, на просмотр одного гнездового субстрата уходило никак не меньше часа времени. Хранящиеся гнезда по инструкциям требовалось ежедекадно просматривать, чтобы проследить сроки начала и окончания появления личинок и молодых блох, и выяснить многие другие вещи.

Заехав сюда со всей зоогруппой в начале апреля, к середине мая мне приходилось уже каждые два дня, помимо массы других дел, перебирать по шесть-семь гнезд. Поручить такой ответственный и кропотливый труд бичам-сезонникам не представлялось возможным. Любыми путями надо было срочно найти подходящих людей для этой и другой технической лабораторной работы. Выбравшись снова в поселок, после очередного безуспешного обхода всех друзей-знакомых, с этой проблемой я обратился в районный комитет комсомола.

Утром, подходя к кабинету секретаря, через полуоткрытую дверь я увидел сидящих на стульях вдоль стены трех совсем молодых девчонок. Секретарь что-то очень строго им внушал, по отдельным узнаваемым тувинским словам можно было понять, что они недавно сильно провинились и им дается возможность не просто исправиться, но и помочь родителям материально. Что-то еще говорилось про почетное и ответственное звание комсомольца и так далее.

Девицы смотрели в пол и по очереди шмыгали носами. Увидев меня, комсомольский вожак вышел из-за стола, поздоровался и извинился в том плане, что больше никого не удалось найти, зато эти девушки хорошо говорят по-русски. Секретарь протянул мне три паспорта, и попросил вернуть документы либо ему, либо родителям, но ни в коем случае не отдавать хозяйкам.

Не очень понятно – что к чему, но времени на выяснение не оставалось. Шла середина мая. До приезда основного отряда оставалось две недели, своей машины у меня не было, да и не нужна она в горах, где вся работа выполнялась в пешем порядке. Базовый лагерь стационара находился в полусотне километров отсюда, за хребтом Цаган-Шибету, через который, увязая в снегу, я и пришел сюда два дня назад. Тащиться обратно через перевал с тремя девчонками в нагрузку мне совсем не хотелось – большой участок тропы в долине Тумзе проходил прямо под длинным склоном со множеством набитых снегом распадков. Вчера удалось проскочить его утром, по холодку, днем же там вполне можно было попасть под раздачу в виде внезапной лавины, что никак не входило в мои планы.

Случайно выяснилось, что через час «санитарка» из местной больницы направлялась на Барлык, там кто-то заболел и нуждался в госпитализации. Появилась возможность проехать больше половины пути на машине, и такой удачей, конечно же, следовало воспользоваться. Выйдя из здания райкома, я кратко объяснил девчонкам ситуацию, приказав резво бежать домой, собрать рюкзачки или сумки только с самым необходимым и быть через час возле больницы.

Времени оставалось мало. Быстрым шагом я направился в ближний магазин, купил плиту зеленого и коробку черного чая, кеды 41-го размера, заказанные одним из рабочих, и шесть упаковок сигарет «Прима». Курево, как и чай, почему-то в этот сезон тратились очень споро. Подумав, прибавил к покупкам пакет с карамелью. Хлеба в магазине не оказалось, пришлось, поймав мелкого пацана на мотоцикле «ИЖ Планета», мчаться на другой конец поселка, в пекарню.

Пожилой пекарь, с интересным именем Первомай, продал мне три еще горячие, хрустящие и восхитительно ароматные булки. Упаковывая рюкзак, я не выдержал, оторвал от одной из них корочку и, с наслаждением откусывая от нее маленькие кусочки и смакуя, медленно съел. На стационаре пекли лепешки, обычного хлеба мы не видели уже с месяц. Закинув на спину рюкзак, и уже никуда не торопясь, я направился к больничному городку.

Выезд задерживался – искали какие-то недостающие медикаменты. Открывая по очереди паспорта, я стал знакомиться с уже подошедшими девицами. Высокая, почти с меня ростом, прямая, с открытой улыбкой и правильными чертами лица с едва обозначенными азиатскими признаками, звалась Пиче-Кыс. По-тувински ее имя переводилось как «маленькая девочка».

Вторую, пониже, но также с хорошей стройной фигурой, звали Оюна. Это имя обозначало «веселая, беззаботная», хотя его обладательница среди всей троицы оказалась самой серьезной и рассудительной, несмотря на молодость. Имя третьей, пожалуй, более соответствовало ее хозяйке – Урана. Она была невысокой, крепко сбитой, с круглым лицом и переменчивым настроением. Чувствовалась какая-то необузданная стихия, пружиной сжатая в ее теле и характере. При всем этом, Урана была вполне славная и симпатичная девчонка, со своей «изюминкой», как и первые две.

Всем им было по семнадцать лет. Говорили они по-русски удивительно для местного населения свободно, но с каким-то несибирским диалектом, заметно «акая» и вставляя в свою речь слова, имеющие явное украинское или, может быть, белорусское происхождение.

Наконец, выехали. Тряская дорога, палящее солнце, нагревавшее санитарку, крутой перевал. По пути приходилось растаскивать завалы камней, упавших со склонов на полотно, лопатами засыпать поперечные глубокие промоины, образовавшиеся после прошедшего вчера ливня. В общем, три нудных часа как-то минули, и машина спустилась на Барлык. Проехав еще несколько километров, мы с девчонками вылезли и направились вниз уже пешком. Санитарка свернула в боковой лог, где и надо было забрать больного.

Каменистые террасы Барлыка, с яркой зеленью лужаек на понижениях, в его верховьях пересекаются извилистым руслом самой реки, здесь еще совсем маленькой, и сухими промоинами его притоков. С обеих сторон нависают километровые скалистые стены сжимающих долину хребтов, белеющие вверху и по распадкам еще не растаявшим снежным покровом. Через час пути стали попадаться и куртины деревьев – в основном лиственницы, самой распространенной породы в этих тяжелых для выживания растительности краях. По краям водотоков отдельными группами стояли такие же голые, еще без листьев, кусты тальника.

У моих новых сезонных рабочих были довольно объемные, но не тяжелые сумки, которые они упорно тащили, перекидывая из одной руки в другую. Примерно раз в полчаса я объявлял перекур и мы падали на нагретую землю, пахнущую полынью и еще чем-то неуловимым, но волнующе-приятным. Дойдя до широкого устья Эльды-Хема, сделали привал на невысокой террасе, прямо на травянистом ковре из мелких осочек и эдельвейсов. Разведя небольшой костерок из валяющегося повсюду плавника, я сварил чай в котелке, достал горсть карамели. В принципе, девчонки держались стойко, и темп движения удавалось поддерживать вполне подходящий.

Пройдя несколько узких прижимов, мы вышли на вытянутую вдоль реки поляну Узун-Хайыха. В конце поляны белела юрта бабушки Оюу. Ее муж, старый Картыг-оол, ушел на охоту. Бабушка угостила нас чаем и «хойтпаком» – тувинским самодельным кефиром с баурсаками – маленькими булочками из пресного теста, сваренными в жиру. Обсудив с бабушкой все последние новости Барлыка и мира, осудив начавшуюся в стране антиалкогольную компанию, мы снова двинулись в путь и еще до заката солнца достигли своего лагеря.

На первое время я определил девиц на житье в своей десятиместной палатке, отделив им половину и завесив простынями. Там поставили раскладушки с матрасами. В углу, из пары досок, пары жердей, нескольких ящиков из-под консервов и листа фанеры рабочие-бичи быстро соорудили неказистый, но емкий шкаф для одежды. Из толстой проволоки изогнули и скрутили десяток плечиков.

Каждому принятому на работу в полевых противоэпидемических отрядах полагалась спецодежда и многое чего еще. Перерыв углы в хозяйственной палатке-складе, проверив баулы и сундуки, удалось выдать все необходимое. Девчонкам досталось по два комплекта энцефалитных костюмов, по ситцевой пижаме с брючками, по ватной телогрейке, по паре кирзовых сапог, по две пары носок и портянок. Также они получили по паре полотенец, мыло, зубные щетки и пасты, по пачке стирального порошка «Новость», по два комплекта постельного белья, по подушке и ватному одеялу, а также по огромному, ватному же, спальному мешку.

Увидев растерянность в глазах девчонок, рассматривающих пижамы и энцефалитки, явно рассчитанные на более крупных хозяек, я вручил им коробку с ножницами, разнообразными нитками, пуговицами, иголками, предложив подогнать одежду как им нравится, что и было за вечер сделано.

После ужина я собрал мужскую часть зоогруппы на краю лагеря. Здесь всем, для большей наглядности, продемонстрировал огромную лиственницу, стоящую на краю речного обрыва, точнее, указал толстый сук, на котором будет немедленно повешен любой из присутствующих, кто посмеет обидеть любую из появившихся в лагере девчонок.

Так эта троица попала к нам на стационар. Все, что от них требовалось, освоили быстро, работали старательно и весело. Неизменным инициатором всяческих развлечений оказалась, конечно, Пиче-Кыс. Ее мама, по рассказам, занималась когда-то самодеятельностью в местном клубе и хорошо пела. Оюна больше старалась по хозяйству, она являлась старшей из шести сестер и двух братиков в семье чабана и привыкла нести на себе всю домашнюю работу.

Урана, вспоминая своего дедушку, известного местного шамана, рассказывала, что тот, помимо лечения людей, умеет даже изменять погоду, но надо точно знать слова заговора и очень сильно этого захотеть. У нее пока еще с погодой не получается, но, все равно, когда-нибудь она освоит и такой полезный навык. Узнав получше Урану, я в этом вообще перестал сомневаться.

Через несколько дней, когда перебирал бумаги, мне снова попались на глаза три паспорта, перевязанные вместе резинкой. Листая, наткнулся на штампы временной прописки – это было Подмосковье! Во всех трех паспортах! Девицы были немедленно призваны к ответу, и вот какую удивительную историю довелось от них услышать.

В прошлом году девчонки закончили предпоследний девятый класс средней школы. Как это принято в местных краях, почти на весь май старших школьников поголовно отправляют «сакманить» – помогать чабанам при окоте коз и овец. Вернувшись в поселок, наши девушки одновременно получили какие-то неплохие по тем временам деньги и, в связи с наступлением соответствующего возраста, новенькие паспорта.

Впереди маячили летние каникулы. Сидя на бревнах за школой, подруги принялись мечтать – что бы такое необычное им успеть сделать за это время. Самая шустрая, заводила в их компании, Пиче-Кыс, сказала, что больше всего в жизни хотела бы посмотреть Москву. На остальных это произвело сильное впечатление. Оюна, подумав, сказала, что затея трудная, сложная, ничего не получится – родители не отпустят и так далее. «А я… Я тоже хочу в Москву!» – вдруг выдохнула Урана. Решено было не откладывать, тем более, что пока стояла летная погода. Оставили дома записки, что, мол, в Кызыл с экскурсией едут, чтобы не волновались.

Начальнику аэропорта они соврали, что летят в город на неделю проведать родственников. Купили билеты и улетели из поселка. В Кызыле они побродили по улицам, сходили в кино и музей, потом снова в кино, первый раз в жизни поели мороженого. Нужно было что-то дальше делать.

Пиче-Кыс подошла к пожилой русской женщине на автовокзале – как в Москву доехать? Та объяснила, что надо на автобусе до Абакана, а там купите билеты, сядете на поезд и через шесть дней будете в Москве. Так они и сделали. В Абакане долго не решались подойти к «страшному» поезду, но Пиче-Кыс первой вошла в вагон, увлекая за собой подруг.

В столице нашей Родины они прожили около недели, ночуя поочередно на одном из трех вокзалов, а днем с жадностью знакомились с достопримечательностями, делая все более дальние выходы в разных направлениях. На третий день, замирая от страха, впервые в жизни спустились в метро, освоив, таким образом, и этот способ передвижения. Потом деньги закончились.

Какое-то время они перебивались, прося что-нибудь из еды у внушающих доверие пожилых женщин. Чаще отказывали, но случалось, что и помогали и едой и мелочью. Так прошло еще несколько дней. Одна из сердобольных женщин посоветовала – езжайте, мол, на электричке в Подмосковье, там фабрик много, ткацких или других, устроитесь, обживетесь. Не надо здесь по вокзалам шариться, нехорошо это, да и может плохо кончится, попадете в дурную компанию, покатитесь по наклонной.

Так и сделали, как она сказала. Едут, не знают – куда и зачем. Идет тетка какая-то по вагону, их увидела: «Девчонки, к нам? Давайте за мной!». Так они попали на фарфоровую фабрику, получили комнату в общежитии, стали расписывать кисточками тарелки да кружки. Родным написали, что все в порядке, весной приедут в отпуск.

По выходным обязательно в Москву катались. Освоились постепенно. За год и в театрах и в музеях во многих побывали, город весь исколесили вдоль и поперек. Совершенно потрясенный, я вдруг узнал, что эта троица Москву знает гораздо лучше меня!

Отработав положенный срок, подзаработав денег, они одновременно получили отпуск. Накупили подарков, и тем же путем отправились проведать родных. Понятное дело, что дома с ними провели, согласно местным обычаям, довольно жесткие воспитательные мероприятия. Паспорта отобрали, запретили даже думать о Москве. Так они попали к нам.

Просто поразительно – как эти совсем мелкие еще девчонки, которым только-только стукнуло по шестнадцать лет, плохо знающие русский язык, ни разу в жизни не выезжавшие из своего самого глухого района Тувы, решились на такое? Понятно, что им фантастически повезло, все сложилось удачно, плохие люди не встретились на пути, но все же, все же…

И этот сезон пролетел незаметно, потянулись на юг журавли, в желтое оделись леса, все прохладнее становилось по утрам. Девчонки доработали почти до самого конца сезона. В последнюю неделю я взял лошадь у друга, навьючил на нее сумки, и мы пошли обратно через перевал в поселок. Паспорта я им отдал вместе с полным расчетом.

По пути, сделав небольшой крюк, завезли Урану к ее дедушке-шаману, она там и осталась. На следующий год к ней посватался Буян – молодой, но богатый местный сарлыковод. Сейчас у Ураны семеро детей, они с мужем кочуют по Толайлыгу. Когда я бываю в тех краях, обязательно захожу к ним с небольшими подарками. Выглядит она вполне довольной жизнью. Если кто-то болеет, или со скотом неладно, или засуха, люди идут к Уране, она помогает.

Оюна смогла сразу после работы у нас улететь в Москву, следы ее потерялись. Пиче-Кыс зимой выдали замуж, с мужем не сложилось. Она не раз пыталась вырваться, уехать, но ничего не получалось. Детей у нее не было. Как-то, лет пять назад, бабушка Оюу мне рассказала, что Пиче-Кыс, все-таки, смогла убежать. И вот, такая встреча. Видно, что-то не пошло у нее в чужих краях, расспрашивать я не стал…

В длинной череде лет, проведенных в полевых экспедициях, тот сезон для меня остался, пожалуй, самым ярким, самым насыщенным впечатлениями. И все от присутствия этой удивительной компании, среди которой заводилой всегда была «маленькая девочка» Пиче-Кыс. Всплывает в памяти вечер, костер, горы, еще светлая полоса неба на западе и три голоса, так красиво выводившие мелодию песни «Кайда сен, эргемим, кайда сен?».

Прощай, Пиче-Кыс! Прояви, о Великий Тенгри, милость к ней! Она – хороший человек, и пусть у нее в жизни все будет тоже хорошо.

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Дужка одного из капканов при каждом шаге упиралась в спину сквозь брезент старого «абалаковского» рюкзака. Если втиснуть ладони под лямки, то удавалось переместить место, куда упирался капкан, повыше, и боль становилась терпимой. Еще можно подсунуть сжатые кулаки снизу, тогда между рюкзаком и спиной образовывался просвет и уже ничего не било в поясницу. Правда, через некоторое время руки все равно затекали, и приходилось мириться с назойливым неудобством. В принципе, это было привычным, как и стертые до крови костяшки пальцев на ногах, прикрытые мохнатыми пучками тысячелистника и залепленные сверху пластырем. Сергею даже не приходило в голову остановиться и переложить поудобнее рюкзак, в котором тщательно выровненное утром вдоль спинки ватное одеяло при движении по неровной местности сместилось вверх, открыв доступ находившимся в глубине предметам к беззащитной теперь спине.

Его, давно привыкшего к передрягам и неудобствам, сопутствующим всякой экспедиционной жизни, все это не слишком волновало, и ноги, сноровисто переступая встреченные препятствия и приноравливаясь к рельефу, шагали и шагали вперед по узкой тропке, вьющейся по неширокой степной террасе. Ближайшее будущее, включая жаркую баню в базовом лагере и полкружки разведенного спирта после, представлялось вполне приятным. И в общем, и в перспективе тоже было неплохо – работа шла по графику, всё запланированное зимой пока удавалось выполнить. А через пару недель на базу должны были приехать студентки-практикантки со всеми приятными последствиями. Но сегодня с самого утра что-то неопределенное, где-то глубоко сидевшее, как заноза, и явно нехорошее, время от времени мелькало на самой окраине сознания, но тут же исчезало, не давая возможности понять – в чем же дело.

Пологий склон тянулся нескончаемыми сериями коротких, покрытых мятликом, эдельвейсом и расцвеченных альпийским разнотравьем, лужаек, разделяемых узкими, но глубокими руслами временных водотоков. Ярко-зелеными, после короткого ночного дождя, пятнами выделялись куртины полыни, белым цвела в распадках таволга, сиреневыми ковриками покрывал бугристые неровности морены чабрец. Со всех сторон то и дело наносило ни на что не похожим букетом июньских запахов долины Эльды-Хема.

Впереди, за седловиной перевала, просматривались острые пики, окружающие Чингекатского плато. Справа сверкали на солнце покрытые снегом отроги хребта Танну-Ола, каскадами степных пологостей спускавшиеся вниз, слева высилась и переливалась белизной и тенями громада горного массива Мунгулек, зеленеющая в нижней части широким поясом лиственничного леса. Сергею всегда нравилось работать здесь – кроме случайных чабанов, изредка заезжавших сюда на конях в поисках отбившихся сарлыков (яков), да еще более редких охотников, в этой удаленной от жилья и дорог замкнутой долине месяцами никого не было.

Переходя на бег при спуске в ложбину, Сергей старался набрать скорость, чтобы за счет веса рюкзака большую часть последующего подъема проскочить по инерции. С разных сторон раздавалось «чакание» потревоженных сусликов, изредка длинно и переливчато свистели забавные бесхвостые зверьки – пищухи, близкие родственники зайцев. На очередной поляне, синей от цветков горечавки, совсем рядом из большого куста полыни выскочила кабарга и, делая из стороны в сторону высокие прыжки, стремительно удалилась и исчезла в ближайшем распадке. Сергей свистнул ей во след и засмеялся. Чувство детской радости от полноты жизни внезапно накрыло его, отдалив все непонятные ощущения. Когда тебе двадцать семь лет, ты полон сил, здоров и способен воспринимать окружающую красоту, на предчувствия мало обращаешь внимание.

Обогнув сланцевые щетки небольшого нависающего над тропой скальника, через полсотни шагов он подошел к большому окатанному валуну, гранитному свидетелю присутствия здесь в далекие эпохи настоящего ледника. За камнем тропа расходилась. Один путь спускался вниз, к речке и далее тянулся по ней, много раз пересекая русло с берега на берег. Сейчас, когда серьезных дождей давно не было, Эльды-Хем был довольно мелок, хотя и недостаточно, чтобы попытаться перепрыгнуть речушку в узком месте или пройти по выступающим над поверхностью камням. Приходилось по бродам брести по колено в холодной воде, что, конечно, не доставляло большого удовольствия.

Другой маршрут лежал направо в распадок, в котором скрылась кабарга, потом тропа шла поверху вдоль подножия склонов гор. Там требовалось много раз карабкаться в крутяки и спускаться в глубокие распадки по осыпающейся тропе. С увесистым рюкзаком за плечами это тоже малоприятное занятие. Впрочем, был и еще один путь – по козерожьей дорожке, едва намеченной по правому склону реки выше прижимов, а кое-где и прямо по ним. В одного и налегке Сергей чаще выбирал именно этот вариант, но идти несколько довольно протяженных участков с грузом по узким скальным полкам местами шириной в ладонь в десятках метров над руслом реки сейчас ему показалось слишком рискованно.

Сергей сбросил рюкзак и привалился спиной к валуну. Уже хорошо нагретый солнцем камень был теплым, выкуренная неспешно, в ползатяжки, папироса приятно затуманила сознание. Он еще немного посидел, наслаждаясь коротким отдыхом. Вставать и идти дальше совсем не хотелось, но очередной этап работ в Эльды-Хеме был закончен, и до темноты он планировал вывести свою группу через перевал в базовый лагерь. Сдать материал на исследование в лабораторию. Попариться с березовым веничком, наконец-то вымыться, постирать одежду, хорошенько выпить, пару дней отдохнуть, расслабиться перед следующим десятидневным выходом в другую горную долину. Два дня назад он отправил рабочих вниз, дав задание провести обследование в западной части долины и дождаться его прихода. Сам остался в верхнем зимнике – надо было закончить учеты и снять капканы с контактных линеек на ближних перевалах. До зимовья, где находился сейчас народ, оставалось немногим более двадцати километров. Оттуда еще километров десять через перевал до базового лагеря, нормально в общем, подъемно. Если не затягивать, то до темноты должны успеть.

Наконец, приняв решение, он пружинисто поднялся, вдохнул пьянящий воздух полной грудью, рывком закинул рюкзак за плечи и пошагал вниз, успевая глядеть под ноги, вперед, по сторонам и наблюдать за горизонтом. Вроде, все же в порядке, но опять что-то ему определенно не нравилось, что-то шло явно не так. Хуже всего было, что он не мог определить причину, но какой-то червячок сомнений с самого утра упрямо копошился внутри.

Подойдя к первому броду, Сергей на секунду приостановился, прикидывая – как лучше переходить. Опыт, накопленный за долгие месяцы и годы экспедиционных работ, с форсированием больших и малых горных рек и ручьев, требовал разуться, снять носки, вынуть из кроссовок стельки и, надев обувь на босу ногу, плотно зашнуровав ее, именно в таком виде пересекать русло. На другом берегу из кроссовок выливалась вода, вкладывались стельки, и с сухими носками можно было относительно комфортно продолжать движение. Попытки в самом начале его полевой карьеры перебредать горные реки босиком почти всегда заканчивались соскальзыванием с гладких камней и холодным купанием, либо сильными ушибами, а чаще – тем и другим вместе. В этот раз он не стал терять времени на переобувание – броды шли один за другим, да и в носках в воде было немного теплее.

Тропа то шла по галечникам вдоль реки, обходя островки с ивами и редкими тополями, то снова ныряла в броды, то поднималась на заросшие лиственницами террасы, иногда тянулась сотнями метров по крутому заросшему кустарниками склону. В некоторых местах получалось идти как по ступенькам по причудливым узлам корней деревьев, змеями выползающих из земли. Пересекая очередную поляну и уклоняясь от свесившихся на тропу ветвей высоких кустов жимолости, Сергей вдруг осознал, что уже давно вокруг стоит неестественная тишина. Все в долине замерло, не стало слышно посвистывания птиц, совсем стих ветер, деревья не шелестели своими кронами. Небо затянуло белесым маревом.

«А, вот оно что! – Сергей сориентировался и, наконец, понял причину своей тревожности. – Погода портится. Да, ерунда какая, прорвемся!» Он ускорил шаг, уже внимательнее вглядываясь в кромку горизонта, где над седловиной видневшегося впереди перевала появились рваные многоэтажные тучи. Минут через десять они сгустились в стремительно приближающийся грязно-серый валик, за которым зияла сплошная чернота.

Первый порыв ветра лишь слегка качнул деревья, зашелестел листьями и ветвями, осыпая с них мелкие засохшие веточки, лишнюю сухую хвою и отслоившиеся пластинки коры. Последующий удар стихии оказался чудовищным. Сергея, оказавшегося на открытом месте, сбило с ног и покатило. Он сумел быстро сбросить рюкзак и на четвереньках рывком метнулся за большой куст тальника. Здесь было чуть-чуть потише, ветер налетал только вполсилы и сбоку. В нескольких десятках метров вдруг скрипуче хрустнул, пошел вниз и гулко рухнул на прибрежные камни огромный тополь. По воздуху летели ветви и целые макушки деревьев, где-то высоко парил лист фанеры, видимо, унесенный с зимника. Разлапистая молния неровно вспыхнула прямо над головой, небо почти сразу лопнуло оглушающим разрывом. Вокруг резко потемнело, рев ветра, грохот грозовых разрядов, треск ломающихся деревьев заполонили все вокруг, создавая ощущение случившейся катастрофы. Через несколько минут хлестко ударил ливень. Потоки воды обрушились с небес сплошной стеной. Тропа мгновенно вздулась, по ней тут же побежал, на глазах набирающий силу, мутный пузырящийся ручей.

До нижнего зимника оставалось километров семь-восемь, но основная проблема была не в этом. «Впереди еще три брода, при таком дожде вода быстро поднимется», – мысли Сергея стали четкими, как всегда в критических ситуациях. Он вскочил, поднял рюкзак и рванулся навстречу хлеставшим в лицо струям воды. Через полчаса он достиг первой переправы. К этому времени резко похолодало, и дождь пошел уже со снегом. Уровень реки немного поднялся, но этот брод был несложный – широкий, с галечниковым дном. Сергей преодолел его большими прыжками, спотыкаясь и разбрызгивая вокруг и на себя воду, и рывком взбежал на высокую приречную террасу.

Примерно через полкилометра он снова зашел в реку, на этот раз осторожнее – здесь на дне камни были покрупнее, течение посильнее, да и вода уже заметно прибыла. На стрежне Сергей пару раз качнулся от мощного напора, с трудом удержавшись на ногах, и пожалел, что не взял хоть какую-нибудь жердь для дополнительной опоры. До завершающей переправы оставалось не слишком далеко – с километр, не более. Но уже начался настоящий снегопад. Сильный, с ветром. Дужка капкана била в одно место поясницы, боль оттуда отдавалась по всему телу. Сергей бежал, останавливаться было никак нельзя. И куртка и брюки энцефалитного костюма промокли насквозь. Холодные противные струйки воды периодически стекали по лицу, рукам, ногам и спине.

Наконец, вот он – последний брод. Бурлящий мутный поток пересекал пойму почти от верхнего края ближней прибрежной террасы до дальней стороны широкого русла, вызывая сомнения в успешности предстоящего мероприятия. Другого, более подходящего, места для переправы вблизи не просматривалось, да и времени на оценку обстановки уже не было. На самом краю потока чуть ниже высился большой залом из плавника. Сергей выбрал крепкий лиственничный сук, несколько раз надавил, проверяя на прочность. Упираясь этой опорой в дно выше по течению, медленно переставляя ноги, ему удалось пройти почти две трети брода. Потом его сбило. Лямки были заранее ослаблены, и он сразу сбросил рюкзак, сумев в последний момент в прыжке догнать уплывающий мешок и ухватить его за клапан. Утопить полсотни отличных капканов-нулевок, лучших в отряде, никак не входило в его планы.

Вместе с рюкзаком его стянуло в слив, больно ударило о валун коленом, потащило на очередной бурунник, но тут он смог сконцентрироваться и, оттолкнувшись от дна, пружиной выкинулся с рюкзаком прямо на ивовый куст, находившийся на небольшом островке, на самом краю потока. Оттуда, следующим рывком, он достиг берега.

Откашливаясь от воды, которую все же успел пару раз хлебнуть, кувыркаясь в сливе, чувствуя кровоточащую ссадину на щеке, Сергей взвалил на себя намокший и ставший еще тяжелее рюкзак и снова побежал. Под мокрым энцефалитным костюмом, кроме мокрых же трусов, ничего не имелось. Искать в рюкзаке сухую одежду и переодеваться он не стал, хотя при порывах ветра становилось очень холодно. Сильно ныло ушибленное колено. Кепка-бейсболка уплыла, и волосы начали покрываться сверху льдом. Пришлось накинуть капюшон энцефалитки. С ним было неудобно, но зато голова не так мерзла. Спотыкаясь о камни, он бежал и бежал по тропе. Ноги и руки уже почти не чувствовались. Сознание временами уплывало. Снег покрыл все вокруг, небольшие надувы быстро превращались в глубокие сугробы. Увязая в них и прихрамывая на правую ногу, он медленно продвигался в сторону зимника.

Оставалось немного – вон до того склона, а там совсем рядом, с полкилометра, но силы убывали. Знакомое состояние мягкого замерзания начало постепенно его охватывать. «Хорошо бы прилечь вот под этот куст караганы. Нет? Ладно, тогда вот под этот. Он такой мягкий, уютный… Ну, хотя бы на минутку, на полминутки. И все будет так славно, так тепло…». Сергей запел. Точнее, не запел, а начал орать какие-то песни. Про горы, про друзей, про войну, такие, что мороз по шкуре, и внутри все зажигало.

Хрипя и выкрикивая сорванным голосом что-то про Кавказ и дивизию «Эдельвейс», он и ввалился в дверь жарко натопленного зимника. Затем была сухая одежда, кипяточный сладкий чай со спиртом, нереально вкусная горячая похлебка из баранины. Вечерело. Вокруг домика буйствовала стихия, валил снег. Сергей сидел с бичами на нарах и играл в карты. Подходил к концу очередной день в его экспедиционной жизни. Не лучший, но и не самый худший, обычный день, каких было и будет еще немало.

ОДНАЖДЫ НА БАРЛЫКЕ

Просыпаться не хотелось. Вчерашний маршрут с холодными купаниями при пересечении реки сильно вымотал. Но народ вокруг уже шебуршился, открывалась-закрывалась дверь зимника, от чего по полу наносило потоком холодного воздуха, брякала крышка чайника, булькала наливаемая в него вода. Было прохладно, печь уже выстыла. Кто-то, вполголоса поминая чьих-то родственников, чиркал и чиркал спичками, пытаясь поджечь кусок раздерганной отсыревшей ваты, выдранной из старой телогрейки. Вата служила, вместе с пучком тоже не очень-то сухих стружек и тонких щепок, в качестве растопки.

Дров было достаточно – вчера днем все, кроме Петровича, дежурившего по кухне, занимались их заготовкой. Целая гора нарубленных лиственничных сучьев находилась слева перед входом, но до дождя никто не догадался занести их в зимник или накрыть пленкой. Остатки сухих дров, лежавших под нарами, были закинуты в печку перед сном. Спохватились только утром, когда все вокруг уже покрыло глубоким снегом.

Наконец, в печке-буржуйке загудело и через пару минут по дому стали расходиться волны тепла. На завтрак разогрели вчерашнюю похлебку из последнего куска баранины с остатками риса, гречки и чудом дожившей до сегодняшнего дня картофелиной. Почти половину содержимого похлебки для густоты составлял мелко накрошенный горный лук, в изобилии растущий здесь на каменных осыпях крутых склонов гор. Вообще, продукты еще имелись в достаточном количестве – десятка полтора сухарей, банка сайры, большой пакет с перловкой, с полбутылки подсолнечного масла и килограммовая пачка рафинада. Впятером можно было несколько дней продержаться.

С некоторыми другими вещами дело обстояло хуже. Чаю оставалось только на один чифир, а махорка у бичей закончилась еще больше суток назад. Табачные стружки и крошки из початой, раздавленной и расплывшейся от воды пачки «беломора», которую выскреб Сергей из кармана энцефалитки, были уже заботливо просушены. Вчера, когда добили последнюю самокрутку, народ устроил тотальный шмон в зимнике, в стоящей рядом кошаре и возле кострища. Все разномастные окурки, выковырянные между бревешек завалинки, из щелей подоконников, под настилом крыши кошары и просто разбросанные по всей территории, были собраны, выложены на лист фанеры, высушены и выпотрошены в один кисет. Пару «козьих ножек» искурили еще вчера. Сегодня утром оставшуюся часть из кисета смешали с табаком из папирос и забили в небольшие «фунтики», каждый на одну порцию. Все шесть фунтиков, нетронутые, лежали сейчас на полке.

Шагнув за дверь, Сергей сощурился от окружавшей белизны и, немного подождав пока к яркому свету привыкнут глаза, изумленно осмотрелся. Все вокруг было покрыто полуметровой периной мягкого пушистого снега. Ветер почти прекратился, но снег, сильный снег, продолжал идти. С террасы был виден Кара-Суг, уже вышедший из берегов, бурливым потоком несущийся по распадку вниз. Перевал не просматривался, да и в такую непогодь лезть в него казалось слишком опасным. Оставалось ждать улучшения погоды, потому что по другому пути – через ущелье Эльды-Хема, пройти сейчас тоже было совершенно невозможно из-за поднявшейся воды.

Ведро с похлебкой опустело. Сергей, последним, не торопясь, доел содержимое своей миски, разгрыз оставшуюся корку от сухаря, запил всё кружкой горячей подслащенной воды, махнул рукой и скомандовал: «Крути!». Генка, по кличке «Шнырь», метнулся в угол, и, через немногие секунды, набитая табаком аккуратно свернутая «козья ножка» была в руке Сергея. Он прикурил от спички, неглубоко затянулся, подержал горький дым внутри, стараясь продлить наслаждение, медленно выдохнул, еще не-много подождал, сделал вторую такую же затяжку, откусил обмусоленный кончик и передал окурок Коле, здоровому амбалу, с несколькими синими церквями на широкой груди, распоряжавшемуся в зоогруппе в отсутствии Сергея.

Два года назад, в базовом лагере, напившиеся бичи ночью что-то не поделили. В пьяной разборке Коля, имевший тогда кличку «Султан», не разобрав, кинулся на вошедшего в палатку Сергея. Получив встречный боковой в челюсть, он пошел винтом и глазом умудрился врезаться в железный угол печки-буржуйки. Утром Сергей довел его до трассы и отправил на попутном грузовике в город. Глаз, как потом сказали врачи, можно было спасти, но, добравшись до станции и получив расчет, Султан запил, а когда протрезвел, было уже поздно. После этого печального события, в связи с характерным изменением облика, его все стали звать «Адмирал Нельсон». Нельсону было около сорока лет, почти половину этих годов он провел по тяжелым статьям в тюрьмах и на лесоповале. Сергей, назначив его своим заместителем, знал, что все порученное будет сделано в срок и как надо.

Третьим покурил спокойный и хозяйственный Витька «Перец», обладавший, при всей своей несуетности и обстоятельности, неожиданно молниеносной реакцией. Год назад, после наводнения, они вместе с местными восстанавливали снесенный стихией автомобильный мост через Барлык. Одно из тяжелых лиственничных бревен внезапно заскользило вниз по ошкуренным жердям. Витька мгновенно прыгнул вперед и, воткнув под бревно лом, остановил его движение. Еще секунда и это бревно просто размазало бы по скале стоявшиего ниже и не видевшего опасности Шолбана – сарлыковода, стоявшего зимой в соседнем с их базовым лагерем логу. Перцу было около тридцати, и он тоже имел несколько колоритных наколок на теле, свидетельствующих о непростом прошлом. Остатки бычка с жадностью добил худой и долговязый парень, Шнырь, любитель дешевых понтов, домушник по основной профессии.

Пятый – Петрович, бывший шахтер, которому подземный стаж позволил рано уйти на пенсию. Он не курил, по утрам делал зарядку, обливался холодной водой, не упускал возможности позагорать и старался добавлять в пищу «побольше витаминов». Из витаминов пока доступным являлся только горный лук, который уже несколько поднадоел, и с бичами по этому поводу у него нередко случались конфликты. Петрович со всей страстью потомственного пролетария-гегемона тихо ненавидел их всех – неоднократно отсидевших, толком нигде и никогда не работавших, кроме как на зонах. Но когда пили, Петрович отмякал, добрел душой и песни душевные хорошим голосом пел вместе со всеми.

Внизу, на базе, еще была разбитная повариха Наташка, также отмотавшая свое по малолетке, при ней находился Гриха – молодой жилистый парень цыганистой наружности с соответствующей кличкой, валютчик и отчаянный картежник из Ростова. Он тоже недавно досрочно освободился, но по каким-то очень веским причинам, ему пока не следовало появляться дома. Цыган с Натальей и Шнырь здесь оказались в первый раз, остальные сезонно работали у Сергея по несколько лет.

Это была его зоогруппа, входившая в состав отдельного противоэпидемического отряда Минздрава России. В здешних горах находился природный очаг чумы, и основной задачей отряда было отслеживание его активности, с чем они, более или менее успешно, но справлялись.

Снег все шел. День тянулся медленно. Они играли в «подкидного» на шолбаны, в шахматы и шашки по кругу. Потом Сергей рассказал пару почти реальных историй с приключениями из экспедиционной жизни. Все похохотали. Шнырь, в ответ, поведал несколько старых тюремных баек, с неподдельной искренностью в голосе убеждая слушателей, что всё это произошло вот прямо лично с ним. Особенно ярко, с образной жестикуляцией, у него получились описания про то, как однажды во время допроса он украл из холодильника у «кума» целую палку московской копченой колбасы, и как ему в одночасье удалось соблазнить молоденькую врачиху, пришедшую на зону «сразу после института».

К вечеру снег не прекратился, а усилился. Ветра не было. На столе у окна горела неровным язычком желтого огня коптилка из консервной банки, заполненной парафином от сгоревших свечей, и фитиля из свитой двойной нитки. За окном, иногда замирая, плыли вниз и вбок мириады огромных белых снежинок. Плоская, укрытая корьем, дерном и сухим навозом, крыша зимника сильно протекала, и они скучились на небольшом сухом пятачке нар, в дальнем углу дома. В этом месте поверх дерна на крыше они еще весной постелили двойной слой пленки, придавив его жердями и камнями.

Вечером сварили полпакета перловки, булькнув из бутылки в каждую миску пахучего подсолнечного масла. Спали под звуки частой капели с потолка. В зимнике было влажно и душно. Время от времени открывали дверь, и тогда в дом, вместе со свежим воздухом, тоже влетали снежинки и тихо таяли на пороге.

К утру снег закончился, открылось неестественной синевы небо. За альпийскими пиками Мунгулека оно уже светлело. Снежный покров достигал метра глубиной, но он прямо на глазах оседал, внизу под ним текла вода. От беззаботно журчащего веселого ручейка по имени Кара-Суг, который совсем недавно можно было спокойно перешагнуть в любом месте, остались только воспоминания. Вся нижняя терраса являла собой сплошной бурлящий поток светло-коричневого цвета, подбиравшийся уже и к их зимнику, с гулом и клекотом несущийся вниз, в объятия Эльды-Хема. Трудно даже представить, что сейчас творилось там. Рев реки в километре отсюда, отражаемый горами, был хорошо слышен даже при закрытой двери в зимовье.

Террасу с зимником при таком уровне снега и теплой солнечной погоде могло к вечеру затопить. Взвесив все за и против, Сергей дал команду собираться. Тропа в перевал поднималась по склону юго-восточной экспозиции, в основном извиваясь серпантином по гребням. Несколько опасных в отношении лавин распадков с редкими деревьями и открытых кулуаров они должны были проскочить до обеда, до того, как начнется ветер. Километровый спуск в долину Барлыка по разлапистой пади Кызыл-Хая смотрел, в основном, на северо-запад. К тому же по большей части склоны были покрыты густым лесом. Даже если температура сильно повысится, лавины там пойдут, скорее всего, только к вечеру. Главное – самим не подрезать висящие на честном слове снежные поля, но в этих вещах Сергей немного разбирался.