banner banner banner
Ласковый убийца
Ласковый убийца
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Ласковый убийца

скачать книгу бесплатно

Ласковый убийца
Дмитрий Геннадьевич Сафонов

«Новенькая "девятка" бесшумно летела по ночному шоссе. Изредка проносились встречные машины: сначала между деревьями появлялось слабое свечение, затем из-за поворота выскакивали плотные конусы лучей, еще ближе – резкий желтый свет с разноцветными искрами бил прямо в глаза, и, наконец – прохладный ночной воздух, пропитанный запахом асфальтовых смол, плотной упругой волной врывался в открытое окно. На прощанье – сладкий запах выхлопа, и все: снова один на пустынной трассе.

"Уже недалеко", – думал он про себя. "Еще минут тридцать-сорок, и буду на месте. Скорей бы. Эта чертова жара сведет с ума кого угодно. Приеду – пивка холодного на сон грядущий. Пару бутылочек. Хорошо!"

Немного сбавил скорость – машина новая, обкатку еще не прошла, гнать не стоит. Он купил ее две недели назад – пришло время поменять старенькую "семерку" на что-нибудь более солидное. Вишневая "девятка" с литыми дисками, двигатель – инжектор от General Motors, все просто замечательно…»

Дмитрий Сафонов

Ласковый убийца

(Игра в детектив)

Всем женам – большим и маленьким, худеньким и толстеньким, первым и последним, красивым и очень красивым, умным и слишком умным, добрым и излишне добрым, моим и чужим, безо всякого злого умысла и с любовью – посвящается.

Вступление,

в котором автор предупреждает, что некоторые персонажи, обитающие на страницах этой книги, по степени своей подлости, мерзости, низости и гадости не имеют аналогов среди представителей животного мира средней полосы России. Поэтому любое, даже малейшее сходство вымышленных героев с людьми, реально существующими – никак не плод стараний рассказчика, а простое совпадение. Если же оно все-таки случилось – примите мои искренние извинения и глубочайшие соболезнования

Новенькая "девятка" бесшумно летела по ночному шоссе. Изредка проносились встречные машины: сначала между деревьями появлялось слабое свечение, затем из-за поворота выскакивали плотные конусы лучей, еще ближе – резкий желтый свет с разноцветными искрами бил прямо в глаза, и, наконец – прохладный ночной воздух, пропитанный запахом асфальтовых смол, плотной упругой волной врывался в открытое окно. На прощанье – сладкий запах выхлопа, и все: снова один на пустынной трассе.

"Уже недалеко", – думал он про себя. "Еще минут тридцать-сорок, и буду на месте. Скорей бы. Эта чертова жара сведет с ума кого угодно. Приеду – пивка холодного на сон грядущий. Пару бутылочек. Хорошо!"

Немного сбавил скорость – машина новая, обкатку еще не прошла, гнать не стоит. Он купил ее две недели назад – пришло время поменять старенькую "семерку" на что-нибудь более солидное. Вишневая "девятка" с литыми дисками, двигатель – инжектор от General Motors, все просто замечательно.

Кое-какие дела – по работе, конечно же, будь она проклята! – задержали его в городе, поэтому он выехал из дому на несколько часов позже, чем рассчитывал. А там уже, наверное, ждут, волнуются. Жалко, что на даче нет телефона – нельзя позвонить, предупредить о том, что задерживается. Ну ничего, скоро уже приедет.

Дорога перестала петлять между деревьями, вытянулась в прямую, как стрела, линию и вышла на открытое пространство. Знак на обочине указывал, что через полтора километра – стационарный пост ГАИ.

Он еще немного сбавил скорость – мало ли что, придерутся, начнут голову морочить, а времени и так нет. Сделал магнитолу потише, переключился на четвертую передачу, и почти сразу же – на третью.

Полосатые красно-белые загородки, перекрывающие дорогу почти наполовину. Сержант с коротким автоматом через плечо. Черно-белый полосатый жезл, описав выразительный полукруг, повисает на шелковом шнурке, охватывающем правое запястье сержанта.

Николай вздохнул, включил правый указатель поворота и остановился на площадке перед квадратным домиком из желтого кирпича с огромными окнами во всю стену. Открыл дверь и вышел из машины. Жар поднимался от раскаленного за день асфальта, и Николай сразу же вспотел. Ветерок, так приятно освежавший во время езды, бесследно исчез – влажный воздух, облепивший тело со всех сторон, был неподвижен.

Подошел сержант – молодой худой парень в надвинутой на самые брови фуражке. Острый подбородок с уже наметившейся к концу дежурства щетиной торчал впереди козырька. Сержант невнятно, заученной скороговоркой, представился. Попросил документы. Подошел к свету, разглядывая:

– Бурмистров Николай Иванович. Так. Номера московские. Машина-то, я смотрю, у вас новая?

– Да. На обкатке. Еще и тысячи не прошла.

– Почем сейчас "девятки" – то?

– Четыре отдал.

Сержант зацокал языком:

– Хорошая. Куда едете, Николай Иванович?

– На дачу. Километров сорок по прямой, и там еще по бетонке километров десять.

Сержант кивнул:

– Понятно. Николай Иванович, попутчика не возьмете? Военный до своей части добирается, – он пристально посмотрел Бурмистрову в глаза и зачем-то добавил: – Капитан.

Николай пожал плечами:

– Не знаю. А далеко ему?

– Нет. Километров пятнадцать. Деревня Грибки.

Николай снова пожал плечами:

– Ну… пусть садится. Подвезу.

– Спасибо, – сержант по-прежнему не спускал с него глаз, – товарищ капитан! – крикнул он куда-то за спину, даже не оборачиваясь – из темноты возникла фигура человека в военной форме. Фуражку человек держал в руке, но как-то очень небрежно. – Николай Иванович вас подвезет, – сержант дернул своим острым подбородком, показывая на машину.

– Спасибо, товарищ сержант! – ответил военный и тут же забрался на переднее сиденье – рядом с водителем.

Бурмистров даже поморщился от такой бесцеремонности – ну что поделаешь, военный, САПОГ, что с него взять? – забрал документы, сказал сержанту: "До свидания" и сел за руль.

Машина тронулась, постепенно набирая скорость. Николай включил магнитолу и спросил у капитана:

– Далеко вам ехать?

– Да нет, землячок, – чересчур развязно отвечал тот, – я покажу. Давай вперед.

Николай скосил глаза на своего попутчика: капитан был небрит, верхняя пуговица на рубашке расстегнута, галстук сбился набок. Николай принюхался: по салону расползался запах водочного перегара.

"Защитничек Отечества!" – с досадой подумал Бурмистров. "Поскорее бы от него избавиться."

Нога непроизвольно, сама по себе, утопила педаль акселератора. Капитан был явно навеселе: что-то мурлыкал себе под нос и тряс головою в такт.

* * *

Это продолжалось недолго: минут пять. Дорога снова свернула в лес и начала петлять. На обочине показался выхваченный фарами из темноты знак: "Опасный поворот". Николай сбавил скорость, даже немного притормозил, и вдруг на выходе из поворота увидел человека в милицейском кителе, размахивающего жезлом. Николай послушно съехал на обочину.

Человек подошел, подбросил руку к козырьку и, почему-то постоянно оглядываясь по сторонам, негромко сказал:

– Ваши документы.

Николаю показалось странным такое обилие милиции на ночной дороге; он помешкал – несколько секунд, не больше, и протянул в открытое окошко документы:

– Да только что проверяли – на посту. Вон, офицера попросили подвезти.

Человек в форме кивнул, отошел от водительской дверцы, встал перед машиной в свете фар и принялся читать. Затем вернулся:

– А что это вы, Николай Иванович? В аварию попали? Или сбили кого?

Николай посмотрел недоуменно:

– Нет… А с чего вы взяли?

– А у вас весь передок разбит. Даже капот повело. Вон – посмотрите.

Николай обошел машину:

– Где? – решетка радиатора и капот были целы.

И вдруг капитан, оставшийся в машине, ловко перелез со своего места и уселся за руль.

– Эй! Ты чего? – Николай двинулся к нему. В это мгновение стоявший за спиной инспектор размахнулся и что было сил ударил его жезлом по голове. У Николая перед глазами все поплыло, и он ничком упал на теплый асфальт.

БОЛТУШКО.

Если хорошенько разобраться, то Алексей Борисович Болтушко был, в общем-то, неплохим человеком. Не то, чтобы уж очень хорошим, но, по крайней мере, неплохим.

Чуть выше среднего роста, плотного телосложения, с низким бугристым лбом и глубоко посаженными серыми глазками, он напоминал интеллигентного неандертальца.

Жизнь у него складывалась… Точнее, поначалу она никак не хотела складываться.

В детстве он мечтал стать разведчиком. Однако, отслужив в армии, поступил в педагогический. Учеба давалась легко, куда сложнее было избежать соблазна жениться, и, если бы его однокашницы были чуть менее деятельны и активны, он бы, глядишь, и женился на какой-нибудь, подвернувшейся под горячую руку. Но их назойливость (обусловленная катастрофическим соотношением полов в данном учебном заведении) сильно пугала трепетного юношу. Одним словом, за пять лет пребывания в стенах альма матер Алеша Болтушко привык находиться в эпицентре женского внимания, со своей стороны – не обращая на это никакого внимания.

По окончании института Алексей Борисович целый год учительствовал: преподавал русский язык и литературу в старших классах. Его опять любили: ученицы очень пылко, но платонически, а учительница зоологии – после уроков в лаборантской, тоже пылко и закрыв замок на два – непременно на два – оборота: она была очень основательной женщиной. Что примечательно: будучи почти на двадцать лет старше, к тому же обремененная наличием супруга и двух детей, она тоже собиралась замуж за Алексея Борисовича. Напрашивается соответствующий вывод: видимо, подсознательный образ идеального (читай: надежного) спутника жизни более или менее одинаков у разных женщин.

Но речь не об этом. А вот о чем: одного года молодому педагогу хватило для того, чтобы окончательно убедиться, что он, высокопарно выражаясь, занимает не свое место в жизни; проще говоря – ненавидит детей и работу в школе. (Да к тому же совсем не хочет жениться на любвеобильной коллеге). И он позорно бежал – сломя голову и не оглядываясь.

Случаю было угодно привести Алексея Борисовича в редакцию газеты "Столичный комсомолец", которая всегда славилась невиданной демократичностью в отношении подбора молодых кадров: одно время туда брали всех, кто умел читать, считать и писать, а потом просто – всех.

Наступала эпоха гласности. Алексей Борисович встречал ее, находясь в авангарде тружеников бойкого пера – он избрал амплуа "скандального" журналиста, то есть пишущего исключительно о скандалах. Материала в ту пору (как, впрочем, и всегда в нашем возлюбленном отечестве – стараниями его верных сынов) было полно. И Алексей Борисович копался в нем самозабвенно – как петух в навозной куче на заднем дворе.

Так пришла известность. Наконец он собрался с духом и женился. Стали потихоньку расти гонорары. И вдруг… В один прекрасный (что за идиотское выражение: какой он, к черту, прекрасный?!) день у Алексея Борисовича появился конкурент: до той поры – вольный флибустьер, самостоятельно бороздивший под черным корсарским флагом грязные волны информационного океана, а ныне – решивший идти параллельным курсом с эскадрой "Столичного комсомольца" некто Ремизов Андрей Владимирович, семь футов ему под килем ("и семь раз по семь – над палубой", – злобствовал Алексей Борисович). Но… ничего не попишешь (опять дурацкая поговорка: как это журналист – и ничего не попишет?) – пришлось уступить свой фарватер более наглому и беспринципному, не имевшему даже зачатков совести – словом, более достойному.

Отныне все громкие скандалы самым подробнейшим образом освещались Ремизовым, а Алексей Борисович вел еженедельную рубрику "Криминальная хроника происшествий". Он появлялся в редакции все реже и реже, перестал общаться со старыми знакомыми, ну и, если уж вы непременно хотите знать с точностью до миллилитра объем той чаши позора, которую пришлось ему испить, то сообщаю – совершенно конфиденциально – что ходили разнообразные, но в целом похожие друг на друга слухи о якобы имевшем место бурном романе между Ремизовым и женой Алексея Борисовича, Наденькой. Впрочем, это только слухи, и за их обоснованность никто бы не поручился.

* * *

Понедельник начинался как обычно: Алексей Борисович проснулся от того, что зазвенел будильник. Не открывая глаз, Болтушко нажал на кнопку и повернулся на другой бок. В сладкой полудреме он провалялся еще полчаса. Он всегда так делал, и для этого специально ставил стрелку звонка на полчаса раньше, чем нужно. Наконец, взглянув на циферблат и убедившись, что лежать дольше нельзя, откинул одеяло и поплелся в ванную умываться.

Начиналась новая рабочая неделя: четыре дня подряд он будет собирать все пакости и гнусности, случившиеся в городе, а в пятницу после обеда сядет за статью, чтобы к вечеру сдать ее в набор, и тогда в субботнем выпуске она выйдет на последней странице целой полосой.

Болтушко чистил зубы и разглядывал себя в большое зеркало, висевшее на стене в ванной. Увиденным остался очень доволен.

Жена, Надя, уже убежала на работу, оставив на плите яичницу с помидорами, заботливо накрытую крышкой – чтобы не остыла – и записку на столе с неизменным "целую".

Они были женаты уже три года. Надя пришла в газету после окончания журфака университета. Ее сразу же взяли в штат: в основном – благодаря хлопотам Алексея Борисовича, находившегося тогда в зените своей славы. К сожалению, это продолжалось недолго: вскоре объявился Ремизов, и счастливая звезда Болтушко начала гаснуть. Обилие компромата, причем самого высококачественного, густого и липкого, который Ремизов один, а то и два раза в неделю щедро выплескивал на первые полосы "Столичного комсомольца", поражало самого Алексея Борисовича, а уж он-то считался мэтром жанра. А Ремизов – с первых же публикаций стал корифеем. Силы были неравны, и Болтушко, не дожидаясь, пока рефери выкинет девять пальцев и крикнет "аут!", ушел сам: сменил тему на более мирную и спокойную, и теперь писал еженедельный отчет о бытовых убийствах, а политику оставил Ремизову.

Однако на этом их противостояние не закончилось: злые языки (которых везде полно, не говоря уж о редакции крупной газеты, где сбор – достоверной и не очень – информации, ее анализ и последующее повсеместное распространение возведены в единственный принцип и смысл существования) стали судачить о чрезмерной взаимной симпатии Ремизова и Нади, жены Болтушко: якобы даже кто-то видел, как они целовались, а одна стареющая и не по годам экзальтированная дама, Богорубская, пишущая проблемные статьи на социальные темы, трагическим шепотом уверяла всех, что "они – любовники! Да-да! Уж можете мне поверить!". И хотя всерьез ее никто не воспринимал, а за глаза звали не иначе как Золушкой – тоже знаменитая падчерица – но все равно было неприятно.

Желая раз и навсегда пресечь эти гнусные слухи, Алексей Борисович задействовал все свои прежние связи и знакомства и пристроил жену корреспондентом на одном из маленьких телевизионных канальцев, тех, чью программу передач на неделю солидные газеты даже не печатают, оставляя это почетное право таким же маленьким, как и сами канальцы, газеткам.

Надя недолго была корреспондентом – скоро стала диктором, а спустя некоторое время – ведущей собственной еженедельной программы, что-то вроде "интервью с интересным собеседником". Такая уж у нее была особенность – всем нравиться, хотя порою казалось, что она не прикладывает к этому ни малейших усилий.

* * *

Алексей Борисович наспех позавтракал, обошел всю квартиру, проверяя, везде ли он выключил свет, запер дверь и спустился на улицу. У подъезда его дожидалась верная подруга – старенькая потрепанная "шестерка". Болтушко завел двигатель и медленно тронулся прочь со двора. С утра надо было заехать в редакцию, покрутиться там немного и потом, сославшись на необходимость "работы с источниками", свалить потихоньку домой. Именно так он и собирался сделать, но один телефонный звонок изменил его планы.

Только он успел явиться в редакцию, поздороваться со всеми знакомыми, которых встретил, проходя по бесконечным коридорам, отметить витиеватым комплиментом новую прическу у молодой журналистки из спортивного отдела, вернуть долг заместителю главного редактора и утвердиться наконец на своем законном рабочем месте – в крутящемся кресле у заваленного бумагами стола, как раздался этот телефонный звонок.

Алексей Борисович снял трубку:

– Редакция!

– Здравствуйте, – послышался женский голос, – будьте любезны, позовите пожалуйста, Алексея Борисовича.

– Я вас слушаю, – отчеканил Болтушко.

– Алеша, Коля погиб, – со слезами сказал голос.

Болтушко на мгновение замолчал, пытаясь сообразить, кому принадлежит этот голос и кто такой Коля.

Все женщины плачут более или менее одинаково – если, конечно, делают это искренне, без притворства. В спокойном состоянии женщина постоянно играет: ту или иную роль; стоит прислушаться повнимательнее, и сразу становится понятно, кто она на сей раз – пожирательница младенцев или бескрылая модификация ангела небесного. Но все это верно до известного предела, а именно до той поры, пока она может контролировать свои эмоции. А уж потом, когда эмоции начинают контролировать ее – лучше не слушать, отойти в сторонку и спокойно ждать, пока стихия успокоится: глупо плевать против ветра, особенно если он возникает совершенно неожиданно и так же быстро успокаивается.

Примерно так рассуждал умудренный жизненным опытом Болтушко, поэтому продолжал молчать.

– Алеша! – требовательно позвала трубка.

– Да! – откликнулся Болтушко.

– Ты меня слышишь? Это я, Марина Бурмистрова. Коля погиб!

– Да ты что? – охнул Болтушко. Журналист Чурилин, сидевший за соседним столом, прекратил писать и принялся аккуратно грызть ручку, делая вид, что погрузился в размышления на тему: даст нам МВФ новые кредиты или нет? И если даст – то зачем, а если не даст – то почему?

Теперь все встало на свои места: с Колькой Бурмистровым Болтушко вместе служил в армии, и с тех пор они… не то, чтобы дружили, но поддерживали дружеские отношения: ходили друг к другу на дни рождения, перед Новым Годом – в баню (привычка, заимствованная из классического кинофильма), и примерно один раз в два месяца – напивались вместе до бесчувствия. Исподлобья – и крайне неодобрительно – взглянув на застывшую спину Чурилина, Болтушко понизил голос и сказал:

– Как это случилось?

– Разбился на машине… Под Гагариным, в Смоленской области… Я не знаю, как это могло случиться…

Алексей несколько секунд обдумывал, как правильнее поступить в этой ситуации:

– Ты сейчас дома?

– Да. Я не знаю, что мне делать. Звонили оттуда, из милиции, сказали, что надо приехать на опознание… Алеша, я прямо не знаю, что мне делать… – повторила Марина.

Болтушко с ненавистью уставился Чурилину в спину: еще немного, и черная полушерстяная материя, натянутая между острых лопаток, задымилась бы под его взглядом.

– Сиди дома, я сейчас приеду, – громко сказал он и положил трубку. Затем встал, с нарочитым шумом отодвинув стул, демонстративно положил в сумку пару блокнотов, несколько шариковых ручек и диктофон. Жизнь в комнате замерла, все с интересом разглядывали его приготовления. Алексею Борисовичу произведенный эффект показался недостаточным, поэтому он вытащил из сумки диктофон, включил, покачал головой, открыл ящик письменного стола, пошарил в поисках запасных батареек (хотя сроду их там не держал), захлопнул ящик, процедил сквозь зубы: "Эть! Твою…!" и вышел, гордо подняв голову и ни на кого не оглядываясь.