скачать книгу бесплатно
Дикая история дикого барина (сборник)
Джон Александрович Шемякин
«Вот читаешь, к примеру, какие-то тексты. И видишь, что у одного автора мысли в тексте бредут, как колонны военнопленных по сгоревшей столице империи.
У другого же текст как заседание трибунала где-то под Падуей, в году, скажем, 1567. Все очень дисциплинированно, но с огоньком таким.
У третьего – ежата бегут за зайчатами.
У четвертого мысль одна, но он ее так гоняет шваброй по подвалу, что за облезлой и не уследишь.
Пятый химичит, смешивает то одно, то другое, и зеленый ассистент волочит по кафелю за ноги предыдущего дегустатора.
Шестой дрессирует визжащие соображения в клетке.
Седьмой ведет в ночи протокол допроса целого табора цыган, подпевая у пестрых кибиток наиболее удачным формулировкам.
У кого как, короче говоря.
А у меня шапито на пустынном берегу, я дубасю в барабан, не очень тактично прижимая к поясу свободной рукой чумазую мальвину, холодный песчаный ветер с холмов рвет ленты и шарики».
Джон Шемякин
Дикая история дикого барина
© Д. Шемякин, 2017
© ООО «Издательство АСТ», 2017
Дикая история
Новости дня
Например, на вопрос о том, какими должны быть газеты в меняющемся мире, исповедался, стуча по столу финкой меж пальцев, так.
Когда русские в 1913 году решили издавать газету в Монголии, то в первом номере первой монгольской газеты сообщили потрясённой монгольской общественности о шарообразности Земли и о наличии сторон света.
В разделе «Новости дня».
На фоне этих откровений сообщение о фактической аннексии Российской империей Монголии казалось совершенно рядовым, даже каким-то заурядным.
Возможности
Мне всегда нравились истории про возможности. Хотя воспитывали меня в суровой этике абсолютной предопределённости неизбежного наказания. Как я, будучи сущим малюткой, ни юлил, как ни хитрил, как ни посыпал следы махоркой и перцем, всякий раз меня ловили и подвергали болезненному воздаянию. Уже, казалось бы, всё! Укрылся после совершённого злодеяния, запутал и заморочил погоню, ан нет – выволакивают за неокрепший, но уже облезлый хвост из норы и снова, держа за шкирку, вразумляют.
У бога Педагогия я числился в чёрных штрафниках и первых отступниках. Именно я во главе легиона непослушных и злобных мальчиков и девочек должен был дать последний бой добрым силам учительского света, именно я должен был сразить десять тысяч педагогических праведников в боевых вязаных кофтах и снести голову с плечей наёмным Песталоцци и Каменскому, пригвоздить к колеснице Ушинского и пороховницей выбить из седла куренного атамана Макаренку.
Кстати, уверен, что так всё и будет. Я вам такого Питера Пена выдам – мёртвые будут завидовать консервам!
Как и любой злодей, я люблю читать про всякие возможности. Про то, что чуть-чуть не дотянуло до события, вехи или переломного момента. Всякий раз переживаю: ну? давай, милый, давай! Ещё чуть-чуть, и наступит всем кромешный ужас, гражданская война и реки без берегов, наддай, хороший!
И, в сотый раз убедившись, что даже при сотом прочтении ничего не поменялось в окружающем меня мире, понятно, расстраиваешься.
Ну как не огорчиться, читая в «Записках» графа Корфа про полковника Богданова?
Жил себе вполне полковник Богданов, который числился по министерству путей сообщения под чутким руководством известного всем Клейнмихеля. Сам Клейнмихель ещё со времени своей службы при особе Аракчеева скучать не любил и другим не давал. По молодости вместе с Аракчеевым хоронили графскую сожительницу Минкину, потом выкапывали ее, клали ей в гроб ценности, закапывали, потом снова выкапывали, срывали с неверной ценности и снова закапывали. Дельным был Клейнмихель ассистентом по семейным делам.
В зрелые годы Клейнмихель под руку с царём Голодом строил железную дорогу, по которой потом ездил измождённый поэт Некрасов и рассказывал, тряся бородой, мальчику и его милому папаше особенности подрядного строительства. А в промежутках между гробами и шпалами Клейнмихель мучил полковника Богданова. И ладно бы физически его истязал! Нет, окаянный граф Клейнмихель цинично и грязно воровал на глазах у честного и чистого Богданова денежные средства в особо крупных размерах.
От наблюдения за хищениями начальства, от ужаса, что такие деньги просто пролетают мимо, Богданов «постепенно потерял рассудок от несправедливостей…».
И вот в апреле 1843 года полковник Богданов пришел к министру внутренних дел Перовскому. Тогда это было ещё возможно – зайти к министру внутренних дел, сверить маршруты, уточнить методы. При себе, кроме безумия, Баранов принёс два пистолета и кинжал. Любой из нас на месте Богданова немедленно открыл бы огонь на поражение по министру, но Баранов решил приберечь министра на крайний случай и произнёс речь, которую после пересказывал всем «поседевший и часто смеющийся» Перовский.
«Ваше превосходительство преследуете и истребляете мелких мошенников, а между тем терпите безнаказанно главных государственных воров, как-то: Клейнмихеля и тому подобных. Я пришел предложить вам услуги и содействие против них, и вот оружие, которым намереваюсь действовать; примите меня только поскорее под ваше начальство».
Вот такая речь, сопровождаемая показом пистолетов и кинжала. Министр Перовский, не сводя глаз с двух пистолетных дул, зачарованно внимал клевете на своих лучших друзей. А потом проявил министерскую хитрость. Говорит, я всё понял, мигом несись к своему бывшему начальству, считай, что ты уже принят, возьми с собой записку от меня, и до встречи в горниле борьбы с коррупцией! Да, и пистолетики оставь, ты ими себя выдаешь, коррупционеры попрячутся, ищи их потом!
Полковник согласился и с запиской кинулся к бывшему начальству. Но по дороге записку решил прочесть. Открывает её, а там просто чистый лист бумаги!
Вот опять, что бы мы сделали на его месте? Написали бы в Твиттер. А Богданов отправился в первый же унтер-офицерский караул, потребовал там, именем государя, часового с ружьём и кинулся, сверкая эполетами, обратно к лукавому министру внутренних дел.
Министр внутренних дел Перовский от полковника Богданова заперся в кабинете на ключ. Баранов, в свою очередь, запер на ключ дежурного адъютанта и поставил прихваченного с собой часового с ружьем у дверей, за которыми томился министр. Часовому полковник дал команду стрелять на поражение по всякому, кто попробует войти или выйти из кабинета. Иными словами, самое главное министерство империи, оплот самодержавной власти, орган кошмарного устрашения миллионов подданных, было захвачено двумя человеками – честным психопатом и обалдевшим от происходящего унтер-офицером с ружьём.
Кстати сказать, министр из своего кабинета не высовывался, шуршал там чем-то тихонько, пока Богданов осуществлял свой план. А план у Богданова был: полковник «…побежал в Зимний дворец и по дороге мимо Энгельгардтова дома, перед которым, по случаю концерта в нем, находилась полиция, забрал – опять именем государя – четырёх жандармов и в сопровождении их явился на главную гауптвахту, требуя немедленного допуска к государю».
До совершения государственного переворота с помощью четырёх жандармов оставались считаные часы: министерство внутренних дел захвачено, дело за малым. В этом месте я обычно и кричу Богданову: давай, хороший, наддай, ещё чуть-чуть!.. Что там ещё раненому Чапаеву в кино дети кричали?!
Но дальше Богданова ждали неудачи. На главной гауптвахте, которую Богданов тоже захватил, с ним начали «долгие переговоры» с участием обер-полицмейстера и коменданта (министр из запертого в своём же министерстве кабинета носа не казал). Тут бы Богданову захватить заложников и начать их убивать, но времена тогда были дикие, люди друг другу ещё как-то доверяли на слово. В ходе переговоров на Богданова навалились комендант и обер-полицмейстер, и империя была спасена.
Потом все гурьбой кинулись спасать министра. Богданова отвезли в больницу. А храбрый обер-полицмейстер Александр Александрович Кавелин, воспитывавший в своё время на пару с Жуковским будущего Александра II, сойдёт с ума немного позже. Как писал князь Вяземский к Жуковскому: «Знаешь ли ты, что твой приятель Кавелин немного рехнулся и наконец уволен от должности… он месяца два колобродил, сажая встречного и поперечного на съезжую в исправительный дом, ругался, придирался ко всем и всё-таки управлял городом. Россия – баба-здоровяк. Ничем не проймёшь её, ни Наполеоном, ни Кавелиным, стоит себе, крестится и не унывает. Нежно обнимаю тебя».
Посольства
Одной из задач молодой санкт-петербургской полиции в XVIII веке было сбережение города на Неве от иностранных посольств.
Город был молодой, неокрепший, а посольств было много. В каждом иностранном посольстве творились какие-то несусветные причуды. Не то чтобы при пересечении государственной границы посольства массово сходили с ума от впечатлений, предоставляемых нашей Родиной. Но какие-то подвижки в сознании происходили.
Шведы завели себе в посольстве медведей, которых стали ещё и разводить.
Австрийцы принялись подделывать «ефимки с признаками», завладев старым штампом для перечеканки.
Французы крали коней.
В 1736 году сотрудники персидского посольства, располагавшегося на Мойке у Зелёного (Народного) моста, сели покурить.
«…Через полчаса дом пылал. Пламя распространилось с чрезвычайной быстротой и вскоре охватило многие деревянные здания на берегу Мойки и Гостиный двор (это на Невском уже). Пожар продолжался восемь часов и истребил все здания от Зелёного моста до церкви Вознесения».
Всего сгорело тогда 10 % деревянного Санкт-Петербурга. Многие погорельцы стали искать эвакуировавшееся персидское посольство, которое спрятали в монастыре. Невский монастырь пришлось потом заново святить. По результатам пожара в городе будущих трёх революций впервые ввели государственное нормирование продажи продовольствия: 16 видов товаров народного потребления – от мёда до гречи.
Не успели пережить иранскую народную дипломатию, как 6 июня 1737 года на крыше дома, стоявшего между дворцом цесаревны Елизаветы Петровны и помещением, занимаемым посольством Пруссии, нашли мину в виде горшка, набитую порохом и горючими материалами. К горшку прилагался запал. Это уже не просто поджог, тут теракт форменный намечался.
Полиция и Тайная канцелярия стали петрушить подозреваемых. Только вышли на сотрудника посольства короля Пруссии по фамилии Ранке, только стали думать, как бы его скрасть для беседы, как 24 июля окрестности посольства Пруссии полыхнули с двух концов. Было это в районе Миллионной. Горело до Мойки, до Невы, до Царицына луга и до Адмиралтейства. Дипломат Ранке исчез. Его потом во Франции за шпионаж повесят.
Глядя на французов с конями, австрийцев со штепселем, персов-поджигателей и террористов-немцев, другие посольства не отставали. Англичане не отставали больше всех. Они повадились стрелять из окон посольства. Не очень целясь по прохожим, но регулярно.
Глядя на англичан, постреливать в домах стали и коренные петербуржцы, дети псковских и новгородских переселенцев.
Под перекрёстным огнём из английского посольства и обывательских домов полиция ловкими скачками бегала по городу за конокрадами из французского посольства, следя искоса за притихшим посольством Пруссии. Персидское посольство из монастыря давно попросили, и оно расположилось шатрами у Летнего сада, там было легче прокормить посольских верблюдов, обросших в России дополнительной шерстью.
У петербуржцев стали изымать огнестрельное оружие. Опубликовали объявление: «Чтобы впредь никто, кроме иностранных послов, посланников и прочих министров, в домах своих ни из какого ружья, как по обязанности, так и для забав, не смел стрелять». Посольствам стрелять из окон не запретили – неудобно. Но установили перед посольствами первый в истории дипломатии «явный полицейский караул», который гонял жителей столицы от посольств.
Не успели перевести дух, подало о себе весть посольство Польши: разбили огороды перед резиденцией графа Грабиенки. Голландское посольство завезло коров. Всё это в двух шагах от императорской резиденции.
Полиция ловила по городу россиян, пробравшихся в столицу без паспортов «для следования в столицу». Изловленных «убогих, слепых, дряхлых и увечных, купно и с прочими чудаками и к художествам склонным» бросили на объект века: осушение болот от Лиговского канала до Невского монастыря для организации общегородских огородов и выпасов. Известный потомственный мелиоратор, фельдмаршал и покоритель Крыма Миних Бурхард Христофорович оставил по себе расчеты огородного парадиза.
Чтобы посольские не орали, в образовавшийся огородный рай стали свозить навоз из всех возможных мест. Чтобы с огородов не воровали, завезли туда и людей для жительства. Завезённые жители Лиговки встретились со строителями лиговского чуда (убогими, слепыми, увечными и художественными чудаками), которые за ненадобностью совсем уж заскучали. Встреча вышла непростой.
Рядом с огородами построили полицейскую караульню. Понаблюдав за развитием событий, полиция к караульне пристроила и небольшую тюрьму, ставшую на долгое время центром лиговской культурной жизни и наложившей некоторый отпечаток на облик лиговского жителя. После к тюремке пристроили мертвецкую. И всё это из-за каких-то поляков с голландцами. Целый район выстроили, ландшафт вручную изменили, повернули вспять течение каналов.
Испанцы из окон своего посольства спекулировали мартышками. Всё бы ничего, но ожесточённая мартышечная торговля и прочие эффекты от процесса мартышечного размножения и взросления происходили напротив резиденции петербургского архипастыря Иеринея. Мартышки часто убегали из своего испанского концлагеря и искали убежища у православных. Полиция ловила мартышек. Мартышки скакали по подворью между богомольцами, выбрав свободу. Богомольцы разносили по всей Руси доподлинные сведения о том, что видели в Санкт-Петербурге живых чертей. За это богомольцев Тайная канцелярия крутила и отправляла на восток.
Посольство Ганновера вербовало среди неустойчивых питерцев рекрутов для продажи в Англию и последующей отправки в восставшие американские колонии. Вербовка происходила по кабакам, рекруты приходили в себя уже на кораблях по пути в Гамбург.
Полиция ввела запрет на совместное распитие спиртных напитков подданных империи и иностранцев. Пить с иностранцами могли только те, у кого на изнанке кафтана стояла специальная печать обер-полицмейстера, так называемое «доброе клеймо». Это помогало не очень.
Ганноверцы сбивали с пути и проверенных бойцов невидимого фронта. Однажды на корабле в Гамбург очнулись агенты сыска Михайло Шишлаков, Игнатий Толкачёв и Михайло Мальцев, о котором в именном списке петербургской полиции говорилось «грамоте и по латыни знает, токмо шумен, вор и пьяница».
Шишлаков сбежал уже в Гамбурге, потом пробирался год с лишним к своим. Толкачёв отправился служить на острова Карибского моря, потом дезертировал к испанцам, и следы его теряются на Кубе. А Мальцев организовал в Лондоне контору по проведению собачьих боёв, был впоследствии сотрудником английской полиции, боксёром-профессионалом, сидел на цепи в тюрьме, а закончил жизнь в Италии библиотекарем кардинала Пиориззи.
Встречался с Казановой, который собирался переезжать в Россию.
Советовал обязательно, обязательно ехать.
Папиросы
Всем отчего-то кажется, что обезжиренное, лёгкое и с низким содержанием придумано только для них, вчера и под натиском индустрии здоровья.
Всем кажется, что только они такие умные, а люди века девятнадцатого только и делали, что жрали жирное, пили крепкое, курили ядрёное, носили с начёсом, лица вытирали спиртом.
С точки зрения кормящих многих приятных людей наук, такое отношение к прошлому абсолютно естественно и уходит корнями в первобытные страхи возвращения Папы, страшных Стариков, мстительных покойников. В нынешних условиях опасение возвращения на этот свет людей, которые жрали камни и имели по сто рук, а ресницами забивали гвозди, трансформировалось в понимание, что всё здоровое, лёгкое, полезное появилось вот только что.
Как вы уже догадываетесь, я, поддёргивая треники под профессорской мантией, уже лезу по головам слушателей к переносной кафедре.
29 апреля 1844 года впервые в России министерство финансов заговорило о появлении на рынке «особого рода бумажных сигар, называемых папиросами». Папиросы в России стала производить фабрика А. Ф. Миллера. Потом к делу подключились остальные. И сразу же на рынке появились папиросы двух сортов: крепкие (их часто называли турецкими) и слабые («лёгкие»).
Слабые папиросы выпускали под маркой «Maryland Doux». Естественно, что крепкие папиросы эксплуатировали образ мужественности, дружбы, романтики и простоты. А слабые папиросы принялись обживать мир под лозунгами расслабления, неги, заботы о себе, утончённости и заграничности.
Первые лёгкие русские папиросы стал производить, понятное дело, иностранец, француз Морнэ. Корявые руки рабочих его мануфактуры крутили лёгкие папиросы размером пять дюймов. Потому что ясно же всем на свете продавцам, что лёгкость папирос-сигарет должна компенсироваться длиной. Лёгкие папиросы должны быть хоть чуть-чуть, но длиннее крепких.
Понятно, что лёгкие и стоить должны дороже. Так покупатель крепче верит в то, что они настоящие лёгкие, не фуфло. Так появились дорогие лёгкие папиросы «Ле Каир» и «Египет». Они были не только длиннее, но и тоньше прочих. Типичный образчик для здорового курения.
В конкуренции на рынке лёгких папирос стали проявляться всё более заковыристые новации. Для пущего облегчения в гильзы стали вставлять сначала просто комочки промокашки, потом эти комочки превратились в шарики, потом эти шарики стали ароматизировать («соусировать») чем хочешь: от кофе до ванили. Такие папиросы назывались «Сильфида» или «А ля Кристин», и курили их дамы-эмансипе и эстеты.
Имея в ассортименте крепкие и лёгкие, русские табакопроизводители задумались: а чего им еще не хватает для полноты картины и улучшения сбыта? Правильно. Должны появиться ещё и элитные папиросы. Чтобы от цены дух захватывало, чтобы их покупали для форса, подчёркивая аристократичность вкуса и возможности бюджета.
Появились папиросы «заказные», которые покупатель заказывал, исходя из своих вкусов, рецептов смесей и желаемого оформления. Открываешь портсигар, а там на папиросах золотой вязью: «Апофеоз Крынкина» или «Босфорские Шемякина». Сразу видно – курит такое человек весомый, нестандартный, с развитым чувством прекрасного.
Многие думают, что встречающиеся в романах тех лет «пахитоски», которые курят нервные графини и роковые баронессы, это папироски. Нет. Пахитоски, иначе именуемые «кедера» (с ударением на последний гласный звук, от французского «крысиный хвост»), – это мелко резанный табак, завёрнутый не в бумагу, а в кукурузный лист. Чувствуете колоссальную разницу?! Поэтому папироски – это для быдлогана мелкотравчатого, а пахитоски – для элитного потребителя. О том, что с этим кукурузным листом в пасти он похож на Михеича с-под Полтавы или игуану, элитный потребитель не задумывался, очарованный исключительностью товара.
Табачные фабриканты XIX века выпускали и профильные продукты (что значит отсутствие удушающего монополизма янки!). Папиросы для студентов и гимназистов «Антракт» на три затяжки, пока перерыв или пока не застукали. Папиросы для протестующих были в продаже. Они назывались «Трезвон», отличались доступностью («Папиросы «Трезвон», три копейки вагон») и изображением на пачке колокола, пламени и петуха. Колокол шёл от «Колокола» Герцена (родственники которого, кстати, тоже выпускали папиросы), пламя – от понятных желаний, наличие петуха несколько смущает, но несильно. Где трезвон, там и петух, в общем-то.
В противовес петушиному «Трезвону» на той же фабрике Бастанжогло беспринципно выпускались папиросы «Царские», «Сенаторские», «Гербовые». Патриоты курили «Скобелевские». Были папиросы «Успех» и «Небывалые». Интеллигентные люди курили «Мемфис». «Мемфис», когда он был в продаже, курил, например, М. Л. Лозинский, когда был редактором журнала «Гиперборей». Георгий Иванов писал: «Выходит Михаил Лозинский, покуривая и шутя, с душой отцовско-материнской выходит Михаил Лозинский, рукой лелея исполинской своё журнальное дитя». Папиросы с пляшущим мужиком назывались «Народные», а с полуголой бабой – «Бабочка». Креативщики тогда тоже были с юмором. Хотя курили только табак.
Ф. М. Достоевский курил папиросы «Лаферм» – «Деревенские», или папиросы фирмы «Саатчи и Мангуби». Дорогие. Но, как почётный Солженицын той поры, Фёдор Михайлович изредка демонстрировал, что арестант он старой школы, и пепел стряхивал в пустую консервную банку. Наблюдатели отмечали, что банки эти консервные были разными, но всегда от дорогих или испанских сардин, или французских миног (три рубля банка).
Видели Достоевского и с книжкой, написанной анонимом В.В. под названием «Курите, сколько хотите». Со страницы 42 этой книжки я могу зачесть вслух простые, но мудрые строки: «Ни телесные упражнения, ни различные игры, ни пение, ни игра на музыкальных инструментах во многих случаях не могут заменить курение уже потому, что они утомительны». Мастерство ныне покойного А. Карра было тогда не востребовано. Но общий подход: напиши книгу – продай её – убеди, что курить (вредно-полезно) – использовался и тогда. Просто рекламщики-аферисты не назывались специалистами по НЛП.
Естественно, что как только появилось табачное лобби, немедленно появилось специально обученное антитабачное лобби. В Одессе в 1898 году была, например, выпущена книга (размером с пачку папирос, оформленная как пачка папирос), в которой рекламировалось «средство в виде обычной карамели. При держании во рту ощущается как бы запах табачного дыма и вкус табака, а потом табачный дым делается противным». Средство называлось «Не кури». Сосали его тысячи людей. И сейчас, уверен, многие сосут нечто подобное. Главное – вера в чудо и сосание. Именно сочетание веры в чудо и сосания делает выбор осмысленным, а процесс бросания курить лёгким для каждого. Во всех ста сорока пяти случаях бросания за год.
Табачные фабрики использовали и российское, и импортное сырье. Но бумагу для хороших папирос русская промышленность так и не осилила. Завозили папиросную бумагу из Англии и Франции. Распознать, кто что курит, было тогда легко – папиросы с отечественным табаком заворачивали в английскую белую бумагу, а вот импортный табак заворачивали во французскую желтоватую бумагу.
Естественно, все хотели желтоватую.
Нью-Йорк, 1860
Я, как вы уже понимаете, очень люблю листать старые журналы.
Вот «Русский вестник» сообщает своим читателям в 1860 году сведения про далёкий город Нью-Йорк.
Что мог прочесть россиянин из Торжка про Нью-Йорк в 1860 году? Чему удивиться?
1. В Нью-Йорке была открыта специальная тюрьма для свидетелей. В этой тюрьме содержали свидетелей разнообразных преступлений. Рядом располагалась тюрьма для преступников. Так как преступность в Нью-Йорке не имела тогда национальности, и там, и там сидели ирландцы. Но свидетелей охраняли лучше. Они имели большую склонность к побегу, «устрашённые угрозами со стороны своих родственников, содержащихся в отделении для извергов». Естественно, если преступность не имела национальности, то и правоохранение национальности не имело тоже. Поэтому ирландцев в обеих тюрьмах совершенно случайно охраняли полицейские-ирландцы.
2. В 1860 году в Нью-Йорке открыли бесплатную фотовыставку. Вход для всех желающих был абсолютно свободен, не требовалось даже галстука и благопристойных штанов. На фотовыставке были представлены концептуальные работы: карточки всех известных нью-йоркских и джерсийских уркаганов.
Жители Нью-Йорка полюбили эту выставку. Понравилась выставка и нью-йоркской полиции. «Хитрость городовых в Нью-Йорке в том и состояла, что они установили тайный караул на тёмном выходе из галереи залов и тихо ловили преступников, которые с гордостью приходили смотреть на свои портреты и приводили с собой свои семьи и даже целые шайки».
3. В 1860 году в Нью-Йорке было выпущено 50 000 ящиков питательного гуммиарабика (жевательной резинки). Каждый ящик содержал по 200 фунтовых пластинок резинки, «от которой каждый джентльмен может отрезать ножом, сколько ему будет потребно для себя или угощения дам».
4. В 1860 году житель Нью-Йорка в городском парке укрылся от дождя под деревом. Упавшая ветка повредила ньюйоркцу плечо. Пострадавший обратился в суд, обвиняя власти в преступном небрежении городской собственностью, и потребовал возмещения от мэрии в 15 000 долларов. Суд удовлетворил иск горожанина, присудив выплатить ему 500 долларов.
В 1860 году плотник получал в Нью-Йорке от четырех до семи долларов в день, каменщик – шесть долларов в день. Слуги получали 25–40 долларов в месяц «на всём готовом». Повара – 60 долларов в месяц.
Курс доллара к рублю в 1860 году фиксировался как один доллар к одному с четвертью рублю серебром.
Сериалы Рима
В Древнем Риме на состязаниях гладиаторов часто давали разнообразные нравоучительные театральные представления. Естественно, что с огромным воспитательным потенциалом ставились вещи. Трагедии. Чтоб насквозь и в клочья.
В качестве актёров выступали разные преступные личности, изловленные и приговорённые к такому вот кафешантану. Живопыры, растлители, беглые отцеубийцы, поджигатели, святотатцы, дегенераты всяческие, моральные перерожденцы и прочая. Ну, вы понимаете, что современного плана люди в Риме жили, испытывая постоянные утеснения.
