скачать книгу бесплатно
Иллюзия греха. Последняя иллюзия
Диана Соул
Иллюзия греха #4
«Никогда не связывайся с инкубом!» – эту непреложную истину повторяют матери дочерям уже ни одно поколение.
Инкуб может дать девушке все: исполнить любую мечту, достать с неба звёзды и подарить их на блюдце из лунного камня… Показать истинное счастье, а потом разбить сердце…
Но эти мужчины не умеют любить, ведь так заложено их природой. Для них любовь – дефект, исчезнувший в процессе эволюции, но даже у этих нелюдей вполне человеческие цели.
Мне не повезло особенно: ко мне проявил интерес Герберт Сакс – мультимиллионер, владелец аэрокосмической корпорации, изобретатель и самый опасный из инкубов, отказать которому, просто невозможно…
Диана Соул
Иллюзия греха. Последняя иллюзия
Пролог
Сумерки медленно опускались на город, но темнее не становилось. Скорее наоборот. Солнечный свет неохотно сдавал права неоновому освещению рекламных вывесок, экранов билбордов, огромным проекциям на стеклах небоскребов.
Город пылал яркими огнями, оживал все больше с каждой минутой, напоминал огромный, вечно гудящий и никогда не засыпающий улей. Но здесь, на двухсотом этаже Saks-Technologies, благодаря полной звукоизоляции не было слышно шума. Все ради того, чтобы даже случайный шорох не мешал хозяину кабинета наслаждаться мелодией, размеренно льющейся из сотен динамиков вокруг.
Их продуманная система создавала удивительное стереофоническое звучание, как если бы здесь, в кабинете, находился оркестр и живой хор.
Впрочем, Герберт Сакс не любил живых людей. Слово «любовь» было к нему вообще неприменимо. Верхом его эмоциональной симпатии являлось уважение.
Он уважал мертвых гениев прошлого, их идеальные музыкальные творения, где каждый звук, будь то симфония, соната или сюита, нес идеальную, выверенную до математической точности гармонию.
Сейчас в кабинете играл последний «Реквием» Моцарта. Лакримоза – заупокойная траурная месса, гимн всему уходящему на покой и возрождающемуся вновь.
– Думаю, вас это заинтересует, – прозвучал механический голос посетителя, нарушив хрупкое ощущение уединения хозяина кабинета. Иллюзию его одиночества.
Герберт Сакс отвернулся от окна, за которым разглядывал бесконечный город, прошел к глубокому креслу и сел за абсолютно пустой стол из красного дерева, чей возраст был едва ли не втрое больше чем у самого Сакса. Одну из немногих вещей с историей в этом царстве современного хай-тека. Чувствительные сенсоры в стенах уловили движения хозяина, приглушив звуки музыки до едва слышных, дабы ничто не мешало разговору.
– И что же? – коротко бросил он роботу-андроиду, облаченному в сшитый на заказ костюм, что уже само по себе было необычно. Впрочем, тот, кто выбрал себе аватаром именно этого робота, мог позволить подобные излишества.
– Недавно обнаружили в анализах одной девушки в муниципальной больнице, взгляните. – Андроид протянул тонкую папку, внутри которой лежал всего один лист – без имен и фамилий, только медицинский анализ и диагноз.
Герберт прошелся беглым взглядом по нескольким строчкам и равнодушно вернул папку обратно.
– Занятно, но полностью бесполезно. Она инвалид, – сухо ответил он. Его лицо оставалось абсолютно безэмоциональным, хотя кое-что все же проступило наружу – раздражение тем, что он был вынужден приглушить музыку, единственное, что вызывало у него отклик.
А вот маска-лицо робота отличалась повышенной эмоциональностью мимики. Андроид предвкушающе улыбнулся, копируя выражение своего хозяина, сидящего где-то далеко, за много миль отсюда:
– Зато у нее есть сестра, вполне здоровая и физиологически зрелая. Вы же понимаете открывающиеся для вас перспективы?
– Допустим. Продолжайте, – и снова никаких эмоций.
Будь в кабинете кто-то третий, он бы усомнился, кто из этих двоих робот.
– Десять миллионов кредитов, – робот изобразил пусть механический, но вполне человекоподобный смешок, – и вы будете знать о ней все. Впрочем, вам будет достаточно только имени. Дальше справитесь сами…
Глава 1
Жизнь летит под откос тогда, когда мы сами ее туда отпускаем.
Именно эту фразу я повторяла день за днем, убеждая себя, что до дна этой самой пропасти мне еще далеко, и даже если сейчас я где-то на середине, то однажды обязательно выкарабкаюсь.
– Виола, – прилетело в спину, – через две минуты твой выход.
Я оглянулась и встретилась с недовольным взглядом администратора клуба, стоящего в дверях гримерки. Он всегда подгонял меня на сцену, а я, пересиливая себя, шла за ним.
Последний взгляд в зеркало. Оттуда на меня смотрела раскрашенная, расфуфыренная девица в нижнем белье. Она натянула на лицо улыбку, а мне стало противно видеть ее такой радостной. Потому что в душе я по-прежнему воспринимала каждый свой танец как унижение.
Вот только я в этом клубе работала добровольно, никто силком к шесту не тащил. Не хочешь работать – вали на все четыре стороны! Но тогда мне не на что будет жить и оплачивать счета ни за себя, ни за сестру. А я должна.
– Господа, а сейчас специально для вас, – нагнетал обстановку ведущий, – уникальный танец! Девушка-скрипка, чьи изгибы не оставят ни один смычок равнодушным! Виола-а-а!!!
Он хохмил, а мне было гадостливо, только я все равно вышла к шесту и начала танцевать. Извивалась, кружилась, покачивая бедрами, демонстрируя свое тело со всех ракурсов. Особенно спину, где длинные шрамы были зататуированы под струны и эфы смычкового инструмента.
Я была единственной танцовщицей в клубе, кто никогда не снимал низ, и единственной, кто танцевал под классическую музыку.
Когда я пришла в этот клуб, PR-директор долго осматривал мои шрамы, кривил губы, говоря, что подобное уродство нельзя выпускать на сцену, но идея со струнами скрипки ему все же понравилась, и он придумал, как превратить изъян в денежное предприятие.
Но сегодня был один из тех дней, когда публика смотрела на любые выступления хмуро, заводилась вяло, а мой танец под «Escala Palladio» особой бури эмоций не вызывал, разве что еще большее недовольство у двух пьяных в хлам мужчин. Один из них скользил по мне масленым взглядом, второй противно улыбался, а под конец еще и выкрикнул:
– Детка, плачу сотню кредитов, если снимешь трусики и дашь поиграться со своими струнами!
Меня передернуло от омерзения, но номер дотанцевала, а после долго сидела в гримерке, боролась с желанием смыть с себя макияж, потому что вечер еще не закончен, и наверняка один из этих сволочей потребует приватный танец.
С клиентами я, разумеется, не спала. Никогда. Хотя некоторые девчонки иногда подрабатывали, но это не отменяло того факта, что по первому зову посетителя я должна была выйти и танцевать вновь и вновь, пока тому не наскучит.
И даже двойная оплата меня не прельщала, она, скорее, добивала осознанием, что каждый раз, принимая от них кредиты, я приближалась еще на несколько сантиметров к самому дну.
Время шло, и, в отличие от остальных девчонок в гримерке, меня на танцы больше не приглашали. Они то и дело сновали туда-сюда, пока я сидела на стуле.
Можно было бы пойти поработать в зал, повертеть задницей перед носом у клиентов, дать себя полапать, но я не смогла заставить себя это сделать.
Так и досидела до закрытия клуба. Стоило электронным часам высветить пять утра, как я рванула в сторону душевых – смывать блестки и переодеваться. В спину донесся издевательский шепот девчонок:
– Опять гимнасточка в пролете. Скоро пнут эту первую скрипку.
Наверное, они были правы. Если я не приношу заведению денег, то заведение не станет меня держать. А моей дневной работы, кассирши в ресторане быстрого питания, едва хватает на поддержание только одной жизни. Либо моей, либо сестры…
Стащив с себя блестящее белье, я шагнула под струи душа, где долго стояла, намыливая себя и оттирая косметику мочалкой. В какой-то момент с особой ненавистью коснулась еще одного шрама на теле. Под грудью, над самым сердцем.
На лице возникла злая ухмылка. Я ненавидела ту штуку, которая таилась под моими ребрами, качала кровь и не давала мне сдохнуть. У меня не было сердца, зато был имплант. Не знающий сбоев, перерывов и работающий с точностью атомных часов.
Он сохранил мне жизнь, он же ее и сломал.
Перед глазами промелькнули воспоминания годичной давности о последних событиях перед той аварией.
Мои родители вместе с Тиффани забирали меня с очередных соревнований по легкой атлетике. Второе место!
Серебряная медаль болталась на моей груди, а я гордилась ей и одновременно обижалась на себя, ведь могла бы выступить чуть-чуть лучше и получить золото. Я и младшая сестра ехали на задних сидениях. Она без умолку болтала о том, как я прекрасно выступила с лентами, примерила мою медаль, потом вернула. А мать согласно кивала ей и улыбалась в зеркало заднего вида. Отец же смотрел на дорогу, ведя кар по автобану. Когда навстречу вылетел атомовоз, он ничего не успел сделать… Уже потом, разглядывая снимки после аварии, я не понимала, как мы с сестрой вообще сумели выжить.
Ее вышвырнуло из машины на проезжую часть, она ударилась головой и сломала позвоночник в нескольких местах, мое же тело прошило металлом.
Те ужасные шрамы на спине были следом именно того столкновения. Дурацкая серебряная медаль вошла в грудную клетку, проломив ребра, чьи осколки вошли в сердце. Оно остановилось как раз в тот момент, когда к месту приехала скорая.
Об этом мне рассказали доктора. Они сильно удивлялись, как я вообще продержалась так долго. А вот родителей спасти не удалось, точнее, и спасать-то было некого к тому моменту. Месиво из металла и крови.
От картин в голове к горлу подкатил ком тошноты. Наверное, мне не стоило тогда смотреть на снимки.
В тот день решение о спасении моей жизни принимали доктора. Страховки родителей и моей хватило на сердечный имплантат – дорогое удовольствие, сохранившее мне жизнь. С таким я смогла бы прожить долгую и насыщенную жизнь. Врачи гордились проведенной операцией, вот только когда я пришла в себя – поводов для радости у меня не нашлось.
Тиффани лежала в коме, полностью под аппаратами искусственного обеспечения жизни. Ее бы отключили, но требовалось мое разрешение как единственного оставшегося в живых родственника, которое я, разумеется, не дала.
Тогда мне предъявили счет, который нужно оплачивать каждый месяц, чтобы она жила.
Специалисты говорили разное: кто-то, что Тиф на всю жизнь останется «овощем», а кто-то более оптимистичный уверял, что чудеса иногда происходят, и в истории медицины были прецеденты.
Я предпочла верить вторым и сразу после выписки отправилась к тренеру по гимнастике. Мне были положены выплаты за награды, – я ведь была очень перспективной спортсменкой.
Ключевое слово – была.
Тренер Роджерс посмотрел на меня сочувствующим взглядом и отвел в кабинет. Усадил там на стул, а после начал непростой разговор:
– Деньги за твои награды уже переведены на соответствующие счета, но что касается твоей дальнейшей карьеры… то мне очень жаль.
– О чем вы говорите? – не сразу поняла я. – Если речь о том, что я пропустила месяц тренировок, то я наверстаю.
– Нет, дело не в этом. Речь о твоем новом сердце. Это ведь имплант – не знающий усталости и износа. У других спортсменов нет такого бонуса к выносливости, а значит, все твои успехи не будут твоими. В то время, когда пульс других девочек будет зашкаливать от нагрузки, а сердце выпрыгивать из груди от усталости, ты будешь спокойно продолжать тренировку дальше… Поэтому мне действительно очень жаль, Виола, но в спорте тебе больше нет места.
В тот день я вернулась в пустую квартиру, долго сидела на диване, глядя на противоположную стену, увешанную моими наградами, и не понимала, как мне жить дальше.
На тот момент мне было девятнадцать, никакого образования, кроме спортивного. Я всю свою жизнь только и делала, что тренировалась ради будущих успехов в атлетике, и что теперь?
Я одна. У меня нет работы, родительской поддержки, зато есть куча проблем и больная сестра…
В тот момент мне хотелось удавиться, но я понимала: это не выход. К тому же, оборвав свою жизнь, я отключила бы от аппаратов и сестру.
Каким-то образом я умудрялась выкручиваться первое время. Устроилась кассиром в ресторан быстрого питания, едва сводила концы с концами, продавала какие-то вещи из дома, чтобы оплатить аренду квартиры и счета из больницы, на оставшиеся деньги питалась сама.
Единственная необоснованная трата, которую я себе позволила, – это забить шрамы на спине черным рисунком струн и эф, превратив себя в подобие скрипки.
Примерно через полгода я переехала в жилье поскромнее, а еще через месяц увидела объявление о наборе танцовщиц. Когда пришла на собеседование, надеялась, что речь пойдет о приличной подтанцовке, но реальность оказалась куда более неприглядной. Искали стриптизерш.
Крутиться вокруг шеста, вилять бедрами, обнажать тело и получать за это вполне неплохие деньги – если будет успех у клиентов. Я долго не могла заставить себя взойти на помост, после нерешительно топталась у пилона в непривычно огромных туфлях на каблуке.
PR-директору клуба понравилась моя гибкость, тонкое тело и абсолютно не понравились шрамы и зажатость. Но мне дали шанс, и уже следующим вечером я вышла на сцену.
Не скажу, что мое первое выступление вышло грациозным или произвело массовый фурор. У меня не было танцевальной подготовки, зато была гибкость и немыслимое упорство. И тем не менее директор меня похвалил за старания и даже вручил деньги за танец. Следующие несколько недель я тренировалась работать на пилоне. Мышцы болели, как и тело. Нагрузка распределялась по телу совершенно иначе, нежели в спортивной гимнастике, и все же я заставляла себя трудиться дальше. Головой понимала – как бы мне не было противно, нужно переступить через гордость и работать-работать-работать. По крайней мере, сейчас, пока у меня нет других возможностей найти деньги.
Первое время мои выступления вполне нравились публике, но чем дальше, тем больше испарялся ее интерес. Сегодня за вечер я заработала сущие пустяки и, покидая клуб, не могла не думать о том, что мне делать дальше.
Какой следующий принцип придется переступить, чтобы подстроиться под обстоятельства?
Позади раздался стук каблуков, я обернулась и увидела Кэтрин. Мы часто ездили с ней на одном монорельсе после работы, и сейчас она как раз догоняла меня, чтобы успеть на первый утренний рейс.
– Сегодня даже не поговорили толком, – выдохнула она. – Работы вал, ни разу не присела за вечер.
Я покосилась на нее. Такая же жгучая, как и я, брюнетка, разве что у меня кожа бледная, а у нее смуглая, почти бронзовая, и глаза у нее необычные – фиолетовые. Хотя это следствие косметического колорирования, что для меня слишком дорогое удовольствие.
– Зато я отсиделась в гримерной, – то ли похвасталась, то ли пожаловалась ей. Кэтрин была единственной танцовщицей в клубе, с кем я общалась хоть как-то. Возможно, сказалось наше общее прошлое. Она в эту сферу попала тоже из спорта, только, в отличие от меня, сильными моральными терзаниями не отягощалась. А может, дело в возрасте – Кэт была старше на пять лет и гораздо опытнее.
– Уволят тебя, – девушка покачала головой. – Как пить дать, уволят! Ты всего полсезона в клубе, а я три года, насмотрелась уже на таких правильных.
– Намекаешь, что пора начинать спать с клиентами? – зло поинтересовалась я, хотя прекрасно знала, что сама Кэт за этим замечена не была, просто ее реплика про правильность прозвучала слишком обидно.
– Намекаю, что пора перестать цепляться за детство и наивные мечты, Виола. Я прекрасно знаю твою историю, по-человечески сочувствую, но бесконечно себя жалеть невозможно, а идти вперед нужно. Пора взрослеть, выбирать, что тебе важно, и искать пути достижения целей. Ты же, несмотря на всю якобы упертость, похожа на медузу, которую выбросило на берег – расплылась бесформенной жижей. Признаки жизни подаешь, только если палкой ткнуть!
У меня не нашлось слов, чтобы ей ответить. Я просто шла рядом с ней и переваривала.
Кэтрин же продолжала:
– С таким телом, как у тебя, и возможностями, – она покосилась куда-то в область моей груди, отчего мои скулы аж свело, – ты могла бы стать звездой этого заведения, заколачивать по сотне кредитов в день и не знать проблем. Тебя потому другие девчонки и не любят, чувствуют конкуренцию на интуитивном уровне.
– А ты тогда почему не чувствуешь? – не выдержав, спросила я. – Если все это рассказываешь?
Она махнула на меня рукой, словно поставила крест безнадежности.
– Потому что о чем бы я тебе сейчас ни сказала, к сведению ты это не примешь. Будешь и дальше сидеть в гримерке, как улитка в раковине. Так о какой конкуренции с твоей стороны может быть речь?
Вот так и открываются глаза на жизнь. Я никогда не считала Кэтрин подругой, скажем, самое близкое определение – знакомая, с которой можно поговорить по пути до монорельса. Для нее же я оказалась всего лишь девчонкой-неудачницей, которую решила поучить взрослая тетя.
– Я видела твой сегодняшний танец, – вдруг сменила она тему. – Знаешь на что похоже?
– На что?
– На образцово-показательное выступление на соревнованиях. Четко, выверенно и под линейку. А души нет. Все с таким натянутым выражением лица и отрисованной улыбкой, что любому станет понятно – ты не кайфуешь от танца, ты исполняешь повинность.
Ну да, так оно и было. Кэт очень четко охарактеризовала мое внутренне состояние на сцене.
Мы добрались до платформы и весь обратный путь в поезде провели молча. Я смотрела в окно, а она читала книгу на новеньком голографе. В отличие от меня, у Кэт всегда были деньги на собственные хотелки.
Я вышла раньше и всю дорогу до съемной конуры пребывала в размышлениях.
Кэтрин танцевала, как она выразилась, «с душой». Даже я, когда впервые увидела ее у пилона, замерла с раскрытым ртом. У нее никогда не было недостатка в заказах: она выходила в зал, общалась с мужчинами, некоторые после приглашали ее в отдельную кабинку для привата. Но самым интересным клиентом у нее был Папуся, так его называли остальные девчонки, пока Кэт не слышала. Он всегда платил ей больше всех, но танцев не требовал. Папуся обычно приходил по пятницам, выглядел устало и одиноко. Снимал дорогой пиджак, развязывал галстук и смотрел на Кэт с дальнего столика в углу, а потом платил ей, чтобы она просто сидела рядом с ним и беседовала. О чем они говорили, никто не знал, а если пытались подслушать, Кэт гнала взашей.
