скачать книгу бесплатно
Не убивай во мне любовь.
Я защищаюсь ею в холод.
Пока красив, пока ты молод —
не убивай во мне любовь.
Не совершай столь тяжкий грех,
не забирай его в дорогу.
Не вечен мир, не весел смех.
И, всё равно, – спасибо Богу.
Какое счастье улетать с риэлтерского дна туда, где ветер высоты!
Ничья
История первой любви
Это с ней впервые. Как накатит… Она видит голое тело любимого человека. Раньше никогда не то, что не видела такого, не представляла. Ни пропорций, ни форм. Погружается в омут, выныривает, и опять на дно, туда, где его голое мокрое тело. О, нет, она умрёт, она не выдержит пытки!
В школе было беззаботно! И в этом году там уроки… Немного пахнет краской. В коридоры долетают вдалбливания. Преподаватели говорят громко и уверенно, наперебой агитируя идти дорогой той науки, которую преподают. Ей не вдолбили ни одной. Но под видом лаборантки она в Научно-исследовательском институте. Пытается копировать чертежи. Вернее, один (тройка по черчению). Но зав лабораторией Сажинский притворяется: она делает успехи.
Войдёт (он в отдельном кабинете), встанет близко:
– А ведь неплохо? Но… Давай-ка Нину! – Набирает внутренний телефон.
Нина мигом (комната рядом), иногда и к мужу корейцу. Тот обучение терпит, он спиной. Второй, Пахомов, не так терпелив.
Нина не кореянка, но видок – к зеркалу не подойти… И люди – зеркала. Томасик (домашнее имя, тут для некоторых) наблюдает отражение в игривых глазах Пахомова, в робких – Сажинского… Он очки сдёргивает, дабы не ослепнуть.
– Верхний блок надо бы копировать первым…
И копирует… Линии гладкие, плотные, как натянутые нити.
– Чудно! – Томасик плавно двигает пальцами над калькой, оглядывая свои великолепные ногти.
– Ну, понятно? – тихо говорит Нина и тихо уходит.
А Сажинский тут. Явно нюхает её духи.
Она рейсфедер – в тушь, рука дёргается… Кап! На аккуратно обведённых Ниной коробочках и трубочках пятно.
– Неинтересно! Это не в моём духе!
– Н-да, – не теряет оптимизма руководитель. – Пахомов, бери Томасика в подвал!
Опять он… Раздет… Тревожит. Когда одет, ей куда спокойней. На нём костюм цвета бетона. Как на других. Но когда голый (в её памяти) необыкновенный… Нет, наиболее правильный вариант – умереть!
Она в НИИ из-за матери Веры Алексеевны. Форменный обман, форменный капкан. Их дебаты начались, как только Томасик обрела аттестат. Трояки. Кроме двух пятёрок по русскому языку и литературе. Мама эти две отметки не видит, будто их нет.
– Специальность будет!
– Меня тошнит от физики и математики.
– Томасик, но моя зарплата…
– А ОН нам не будет помогать?
– ОН будет. Но тебе не пять лет и…
– …и должна вкалывать. Ну, так я найду выход.
– И где ты намерена вкалывать?
– Ищу варианты.
Обманывает. Вариант найден.
Галка Мельникова секретарша. Обстановка деликатная. Недавно любая училка могла наорать, «поставить на ноги» (можно ещё на что-либо поставить?) И ей бы в такую приёмную, где она, модно одетая, волосы, как у кинозвезды, «вкалывает» минимум. Молодые элегантные мужчины-коллеги предлагают в театр, в кафе, прокатиться на автомобиле…
Вера Алексеевна об этих чудовищных планах не ведает. Она много лет выявляет наклонности ребёнка. Не выявила. В техникум и то не определить на учёбу, куда она ходит на работу.
Хватает телефон:
– Гуменникову поклонюсь!
На новую квартиру в центральном районе они переехали из деревянного дома, где пахнет кошками (у мамы аллергия). Тогда мать впервые называет эту фамилию: «Если б не Гуменников…» «А что он сделал?» «Помог», – ответ краткий. Но и в будущем краткие ответы.
…– Добрый день, Илья. Колясникова… – Натужная улыбка. – Ты большой человек, Илья… А мы, маленькие, – к тебе с делами-бедами, – алеет, бледнеет, пальцы стискивают трубку, вот-вот хрумкнет, как хлебная сушка.
Нехарактерное волнение. Мать кто-то между вдовой и старой девой, а тут не официальные интонации.
Наутро она долго одевается. Лепит причёску.
– Делай проще! – нетерпеливо велит дочь.
– Так нормально?
ЦНИИС, Центральный Научно-исследовательский институт строительства в огромном бетонном кубе с огромными окнами. Приёмная больше той, в которой Галка. Секретарь немолодая тётя. В деревне, где у них домик, так выглядят доярки. Не хотят ли её заменить молодой шикарной девицей?
Гуменников – вот это да! – директор! Немолод, но внешность… Киноактёр! Или режиссёр. Эти виды работ её волнуют. Какое-то время уверена: путь в театральное.
– Верочка! Рад! А это – Тамара?
Слегка обнимает мать, дочь… Теплоты нет, вроде. Одеколон импортный, куревом не пахнет.
– Ох, Илья, у тебя и без нас дел…
Пьют чай. У Гуменникова благородные манеры: помешивает ложечкой, отпивает глоток…
– И конфеты не ешь?
– Много внимания фигуре. Математике – минимум, – мать не нудно говорит, не дома.
Вечером ставит на проигрыватель вокализ Рахманинова.
…В коридорах НИИ (в первое время таинственных), увидев Гуменникова, Томасик, как дитя перед любимым папой. Да и он рад! Как дела? Нормально. Вокруг него аура обожания. Многие влюблены. Он помнит имена и научных работников, и лаборантов, и уборщиц. Будто отец в заботе о семье.
У Гуменникова губы сизые. Больное сердце. «Если бы ему молодое…» (говорит мать). Томасик иногда готова плакать от нежности к этому человеку. Она любит его, вот бы подошло ему её сердце…
Дома хвалит: культура, такт, а доброта!
Мать кивает.
– Наверное, второго такого руководителя нет!
– Фантазёрка. И я об Илье Ильиче немало нафантазировала.
Будет откровение, но нет. Байка от третьего лица:
– У нас в одной группе на факультете он и она любили друг друга. Он ей кольцо дарит, она верит ему: окончат институт и оформят отношения. И вот дипломы… Он едет к родителям буквально на неделю. Но проходит и две, и три недели… Женится там! А у неё …ребёнок. Это её первая любовь…
– Мама, а кто родился, сын или дочь?
– Не важно.
– Мама, а кто мой отец?
– Никто.
– Мама, а я – чья дочь?
– Ничья.
Новая одежда куплена на деньги, выданные в НИИ. На питание зарабатывает мать. Преподаёт в техникуме, как репетитор на кухне долбит с абитуриентами математику. Ну, и ОН. Кодовое имя папаши, никогда его не видела. Отчество и то умершего деда, они с матерью прямо сёстры, обе Алексеевны. Деньги от него регулярно.
Идут в подвал с Пахомовым. Тот напоминает: он – Эдик. Её мнение: в годах, тридцать пять. Эдуард, как минимум, а для неё и Эдуард Михайлович. Но, ладно, Эдик, так Эдик.
Демонстрационный зал. Работает жуткий агрегат. Грохот неимоверный. Ад без окон. Мигают дисплеи. Пахнет горячим камнем, который и на полу. Пыль – пеленой. Эдик и двое его коллег орут друг другу у экрана осциллографа. Там кривая молния. Тычут пальцами в ленты миллиметровки. Дробилку вырубают, оглушительно тихо. Голоса ненормально громкие.
У Эдика новый рулон:
– Я тебе докажу! – и – по камням к двери.
За ним его коллеги.
У неё тоска одинокого ребёнка. Камни царапают лаковые каблуки. Те, кто впереди, бурно говорят… Выход на первый этаж через люк. Люков много. Побаивалась, но привыкла. Не нырнуть ли в люк, да на опытный? Ладно, не будет подводить Пахомова Эдуарда Михайловича…
В комнате парты. Эдик пишет на доске латинские буквы и цифры, мелом осыпая пиджак. Выкрикивает непонятные термины. Один из мэнээсов (младших научных сотрудников), вроде, не реагирует, но и он берёт мел…
Пахомов довольный:
– Убедил!
Что кроется за формулами? Далеки «страсти» от нудных предметов физика и математика… Вдруг он видит её, но не понимает, откуда она тут. Подсев, ликующе:
– В филармонии новый орган, хоралы, матушка, хоралы! Ты как? Или новые ритмы?
Глядя на руки, белые от мела, она отодвигается. Он вновь к тем, двоим, а ей опять копировать камнедробилку…
Уныло ведёт линию. Криво! Лицезрение агрегата не добавило энергии.
Влетает Пахомов, полный эмоций.
Спина корейца:
– Ну, ты кипишь!
– На заводе именно этот измельчитель! Рамы на окнах вибрируют! – И сам, будто камнедробилка.
Борьба с вибрацией, методы снижения их при работе агрегатов – главное дело их жизни. Не умолкают споры, крошится мел…
– И охота вам, – ляпает она.
Кореец – фасадом…
– Там работают люди! Их колотит, как у нас в подвале! Рабочие умирают молодыми! – ораторствует Эдик. – А не взять ли мне тебя на гипсобетонный завод в командировку?
В ответ улыбка мудрой царицы Тамары: не трудно догадаться, зачем в командировке младшему сотруднику младшая лаборантка.
Телефон: Галка.
«Томасик, у меня отпад! Генка сделал предложение. Замуж выхожу!»
Генка не Генка, а Геннадий Анатольевич в том институте, где Галка. Заведующий лабораторией (завлаб, не мэнээс) уходит от старухи и двоих детей! Такой быстроте может позавидовать Пахомов, готовый в темпе ликвидировать вредные вибрации на территории огромной страны. Галка против Томки – пугало. Когда они рядом, никто никогда и не глядит на Галку.
– Когда свадьба?
«Не решено, – лениво, как матрона. – Ну а у тебя?..»
– Что «у меня»? – Она ведь говорит подруге то, чего не говорит матери: – Нам надо не так мало времени… – и видит мимику Эдика, да и спину корейца… Они знают! А вдруг и весь ЦНИИС? – Наберу из дома.
Опять накатило… Опять она голая под душем с мужчиной. Он не только голый, а невообразимо откровенный… Какие-то минуты она видит его. О, нет! Выпить бы какой-нибудь препарат от… любви.
С ней впервые. Она непреступная красотка – репутация в школе и в обоих дворах, и в их, и в соседнем. Мальчики, потом юноши; у дома караулят, бегут за ней! Ха-ха-ха! Но, ладно бы, недозрелый контингент…
У них в классе режиссёр говорит об увлекательной работе и увлёкся: не отводит глаз от Тамары Колясниковой. Лекцию отбарабанил, ловит её в коридоре. Уверяет: ей надо в театральное училище, где он ведёт уроки! Приходит она. «Показ»: авторитетные дядьки и тётки требуют басню, стихотворение, танец… Этот тип с двойной фамилией Соколов-Майский готовится протежировать ей на экзаменах. В итоге кривит лицо. Такие мины и у его коллег. Ему от них нагоняй: отнял время. Но он и на дому даст ей урок.
Звонит: «Я буду на катке». Там он, твёрдый на коньках, надеется, что старшеклассница на льду так же неумела, как в танце и декламации. Готов катать Колясникову, как в коляске. Но она, уверенная, то убегает, то толкает его, пугая. За кофе с булкой в буфете катка глядит, не мигая в лицо этому не молоденькому козлу до его умопомрачения.
На дому краткий урок декламации. Второй пункт его плана – объятия. Но, увы! «Да ты фригида!» Она убегает, и неприятно: он прав! Да-да, неполноценная! Она не покорна чьей-то воле, а, тем более, воле мужчины. Другое дело – крутить им так, чтоб он крутился, как не утративший навыков фигурист… В тайной книге (передавали друг другу девчонки в классе) явление упомянуто. С матерью – ни-ни. Вряд ли могла открыть книгу «Половая жизнь в её многообразии».
