скачать книгу бесплатно
– Не телефонный разговор. Дельце перспективное. Жду тебя, – отчеканил Ярослав и бросил трубку.
И ведь он, зараза, свято верил, что я к нему примчусь по первому же зову!
Все-таки беда не приходит одна. Мало того, что соседку затопили и работу я не получил, так еще и Ярослав. Ярослав – это не просто беда, это катастрофа. И он, как главный босс, подтянулся после всякой мелочи.
По крайней мере, после Ярослава все остальное действительно казалось мелочью.
Все это напоминало одну большую шутку. Звонок, долбанный Ярослав, школа. Такие вещи не случаются внезапно. Я даже чуть не предался воспоминаниям о своем детстве и одноклассниках, но быстро отогнал эти сентиментальности и заменил их беспокойством о финансовом положении. Стал думать взрослые мысли, а не глупые детские обиды.
Лед под ногами обкидали комьями желтого песка, обкатали множеством подошв и спрессовали до кондиции катка. Я шел медленными, микроскопическими шажками, чтобы не упасть. Мне приходилось думать. Когда идешь по льду медленными, микроскопическими шажками, у тебя образуется уйма свободного времени, которое ты никуда не можешь потратить.
Ярослав, выскочив, как чертик из табакерки, вытащил меня из впечатлений о подвиге в центре занятости. Благодарить его было не за что: чертова реальность снова накинулась на меня с кулаками! Я вспомнил, как инспектор спросила меня: «у вас все в порядке?», и от этого стало невыносимо обидно. Неужели у меня на лице написано, в каком ужасном я положении?
Мало того, что денег нет, так еще и перспектив никаких. Здорово в юности: денег нет точно так же, но вот в будущем обязательно появятся, и вообще все будет хорошо. Когда-нибудь.
Но у меня уже появился бесценный опыт взрослого человека, и я знал: ничего никогда не будет хорошо. Точка.
Я сам не заметил, как ускорил шаг, все больше распаляясь от внутренних переживаний.
В голову снова влез Ярослав. Какой радостный у него был голос! Уж этот прохвост наверняка устроился хорошо. Я прямо через трубку чуял смрад его преуспевания. Конечно, для него купить билет на поезд – это все равно, что купить самую дешевую газету и завернуть в неё селедку! А для меня – непозволительная роскошь.
Я снова утвердился в том, что не поеду на эту долбанную встречу выпускников. А потом все-таки поскользнулся и упал.
***
Лаврентий в определенном смысле был гением.
По возвращению домой я всегда находил там Лаврентия. В любое время дня и ночи. Можно сказать, я приходил в его царство – в царство уныния, пассивности и интеллектуального самоудовлетворения.
Я старался нигде не задерживаться и всегда приходил домой как можно скорее. Черт знает, что там учудит Лаврентий, пока меня нет. Как минимум прокурит всю квартиру до самой штукатурки. Пока я был дома, я отгонял его курить к окнам или на балкон. Но выход на балкон находился в моей комнате, и мне приходилось вести эту набитую табаком куклу вуду через место, в котором я спал. После таких променадов я мог кашлять всю ночь, а то и не одну.
Да, Лаврентий никогда не выходил из дома. Но иногда он просто не выходил из дома, а иногда, как и подобает настоящему гению, разводил бурную деятельность. В такие моменты находиться рядом с ним становилось невозможно, поэтому я искал способы убить время вне своего дивана.
Когда я растерял всех своих друзей, таких способов у меня почти не осталось. Особенно тяжело становилось зимой, когда выйти посидеть на лавочке у подъезда – не вариант.
Квартира принадлежала Лаврентию и за нее никто не платил, поэтому вопросы правовые стояли под вопросом. Вернее, мы решили, что раз уж квартира принадлежит ему, то платить за нее буду я – вроде как, почти снимать, но бесплатно. А денег у меня, как известно, не водилось. То есть, моё право жильца стояло на том, что я по идее должен платить, хоть этого и не делал.
Звучит глупо, но Лаврентий это право уважал.
И все же, несмотря на то, что Лавр считал меня полноценным жильцом, я не осмеливался просить его о чем-то. Ну, работать тише или не курить совсем. Это, по моему мнению, вопиющая наглость, просить кого-то не курить в своей же квартире.
Стук молотка я услышал еще на подходе к дому, когда возвращался из центра занятости. Этот стук меня дико деморализовал.
С каждым шагом стук становился все ближе: такой ясный, весомый, густой стук. Стук молотка.
А мое настроение падало все ниже. Вероятность того, что стучат из нашей квартиры, была слишком велика.
Я надеялся, что это соседка снизу выломала дверь и уже добивает Лаврентия тапком. Я правда надеялся.
Я зашел на кухню, потирая ушибленный зад. У Лавра в руках был тот самый чертов молоток. Перед ним лежал школьный учебник труда, деревянные доски и ящик с инструментами, на дне которого валялись гвозди.
– Поставите на моей могиле скворечник, пускай меня хоть кто-то навещать будет, – царственно продекламировал он, живой и невредимый, в момент нашей встречи.
Лавр, конечно, гений. Но как же тяжело с этими гадами жить!
Оказалось, он не смастерил скворечник на уроке труда, когда учился в школе. Болел. Он осознал этот огромный пробел в своем образовании и сильно расстроился. А потом сильно расстроил всех окружающих, когда решил его восполнить.
Где эти чертовы соседи, когда они так нужны? Нет, конечно, они все уважают право человека на ремонт. Стук молотка не нарушает общественного порядка. Это естественная потребность жильца многоквартирного дома, молотком что-то забивать.
Впервые я увидел Лавра в компании студентов, моих сокурсников. Молодых, беззаботных и по большей части тупых, как пробки. В головах у нас гуляли ветра и пары этила. Мы были той еще шайкой.
И тут он – такой важный, как будто всех присутствующих купить может.
Уже потом я узнал, что Лаврентий просто не умел одеваться для выхода в общество. А тогда к нам его привела девушка, которую я любил больше жизни.
И вот я молча пялился на это чудо и молоток в его руках. Конечно, теперь Лавр был не в костюме, но те самые очки все так же сверкали на его носу, как напоминание о славных временах, когда он еще выходил из дома.
Кто бы мог подумать, что моя жизнь сложится именно так!
Дело в том, что меня сызмальства учили решать вопросы силой. Когда я вырос, решать вопросы силой мне стало лень, поэтому теперь я не решаю их вовсе. Так что я оставил Лавра и его скворечник в покое. Оставил свои жалкие попытки сделать хоть что-то. Оставил свое мнимое бунтарство. Оставил все это на кухне, а сам прошел к себе в комнату, на диван.
Свет не включал. На кухне уже возобновились строительные работы, и я накрыл голову подушкой.
Номер Ярослава я так и не сохранил – не думал, что он мне когда-нибудь понадобится. Но в истории звонков он был единственным за день. Единственным за много дней, если точнее.
– У аппарата, – мгновенно ответил Ярослав.
За стенкой раздался удар лаврового молота. На всякий случай я уточнил:
– Ярик, ты?
Молоток стукнул еще раз. Я надеялся, что Лаврентий попадет себе по пальцу, но он, вроде, промахнулся.
– Я, родной.
Все затихло. Может, Лавр листал учебник труда или искал новый гвоздь.
– Насчет встречи – ты серьезно?
Ярослав усмехнулся мне в ухо, а молоток на фоне застучал с неунывающей бодростью.
– Ну да. А ты не поверил, что ли? Да если бы я захотел тебя надуть, я бы поинтереснее чего придумал!
Я промолчал, набираясь сил перед решающим ударом. Сглотнул и сжал кулак. По телу пошла нервозная дрожь.
– Я приеду, – наконец выдохнул я. Вот он, удар под дых. Мне же. От меня.
Ярослав удивлен не был.
– Приедешь, приедешь. Ну давай, до встречи.
Я посмотрел на часы. Часы показывали половину восьмого вечера.
Лавр неустанно работал молотком.
И почему самые паршивые ночи всегда оказываются самыми длинными?
Мама
– Я говорил, что заеду на днях, и вот он я!
По приезду в родной город я, разумеется, первым делом зашел к родителям.
– Ты говорил, что заедешь на днях, – согласилась мама, смотря на меня, как на сумасшедшего, – полгода назад.
Как-то раз я решил найти Большую Проблему Детства, чтобы обвинить родителей в моем несовершенстве. Решил только потому, что все так делают. Когда понял это, сразу же перестал.
А потом родная мать не пустила меня на порог отчего дома, и я чуть не обвинил её во всех моих бедах разом, вслух. Матерно.
Нет, у меня вполне себе хорошие родители. Мы с ними не уживаемся, но в этом нет их вины. А если и есть, ее точно не больше, чем моей.
Мать смотрела на меня со злобной жалостью. Ноги в пушистых тапочках твердо стояли по обе стороны порога, у косяков. Помню, на уроках ОБЖ нам говорили, что в вот такую распорку нужно вставать при землетрясении.
Я вдруг заметил, что моя мать постарела.
– Тебе чего? – спросила она с заискивающей угрозой.
Мне почему-то стало неприятно быть ее сыном.
А еще я пожалел о том, что приехал.
– Да мне бы переночевать только, – оправдался я неправдоподобным тоном, хотя говорил чистую правду.
Нет, мам, я лучше буду ночевать на улице, чем позорно прибьюсь обратно под твое крылышко.
С собой у меня и вправду были вещи – спортивная сумка, которую мне купили еще для школьной секции по карате. Секцию ту я забросил уже после второго занятия, но несколько лет врал родителям и пару раз в неделю уходил из дома с этой спортивной сумкой. Они даже не интересовались толком, куда я иду, так что обманывать было проще простого.
Хотел бы я, чтоб родители на меня не плевали. Может, человеком бы вырос.
Теперь в той сумке лежал необходимый для выживания инвентарь, который выполнил свое предназначение даже лучше, чем я от него ожидал: обеспечил мне стопроцентную защиту от отчего дома.
И ведь это я еще отца не видел.
У моего отца было Место. Левая сторона дивана в большой комнате годами утрамбовывалась его авторитетной задницей. Контур вмятины лоснился на некогда ворсистой обивке внушительным кратером. Но Место моего отца казалось уютным только когда он в нем сидел. Когда он уходил и на диван садился кто-то другой, Место сразу теряло свой шарм.
Эта вмятина в диване была самым уютным местом в нашем доме.
Еще когда дом был нашим, в смысле.
Я решил, что отцу лучше не вставать со своего Места. Оставил мать на пороге с её застиранным фартуком, вцепившимися в дверную ручку пальцами и седой головой.
Я приехал в родной город, чтобы узнать, что я теперь сирота.
Подъезд в доме родителей точно такой же, как в центре занятости – краска зеленая, перила коричневые. А вот за окнами пейзаж другой: за окнами мой родной двор, который вдруг стал чужим. Как будто он тоже меня прогнал. Я видел квадратики этого двора три раза – с каждым лестничным пролетом все ближе и ближе, как будто падал на землю.
На улицу я вышел другим человеком.
Конечно, они меня любили. Где-то год назад. А сейчас уже и звонить бросили – знают ведь, что я денег попрошу. Нет, мои родители не плохие люди! Я просто слишком часто им врал и ни разу не возвращал долги. Такое никому не нравится.
Можно подумать, что я наркоман или недееспособный, но это неправда. У меня все хорошо, только вот со мной – не очень.
И я пошел. Снег, заботливо сваленный по краям дороги коммунальщиками, резал глаза своей белизной. Под ногами у меня было светлее, чем над головой. А я шел по дороге в школу, как будто в первый класс. Шел со своим баулом «на пару дней» и не знал, как эту пару дней переживу. Но в том, что пережита она все-таки будет, я не сомневался. Я знал, что я живучий. Одно только это грело мою пропащую душу.
Я решил утром же сесть на поезд и отправиться домой, а для душевного удовлетворения даже не оповестить Лаврентия о своем возвращении и непременно огорчить его, внезапно сунув в дверь свою физиономию.
Единственное, что меня останавливало – это касса. Я не знал, будут ли в наличии завтра утром билеты на поезд.
Единственное, что я мог сделать – это сорваться и купить билет прямо сейчас, послав встречу выпускников куда подальше, но тогда я бы оказался совсем уж полным идиотом. Вы представьте: ехать в родной город ради встречи выпускников и не пойти на нее, чтобы уехать обратно. Конечно, я был на такое способен, но вот проворачивать такой маневр всерьез мне не хотелось категорически.
День был морозный и ясный, идти по такому приятно. В детстве я и не замечал, на какой унылой улице стоит наш дом: со всех сторон торчат серые дома, палисадники перед ними завалены снегом и снег этот дыбится такими сугробами, что закрывает почти весь первый этаж. В детстве я видел только небо над девятиэтажками, а снег под ними лежал гораздо белее.
После долгих лет разлуки дорога от дома до школы оказалась короче. Но вот в чем штука: я на ней чувствовал себя совсем другим, как будто вновь превратился в ребенка – шел и был очень смелым, свободным и легким. Когда дорога кончилась, стало немного грустно.
Наверно, это потому, что я больше не занимался ходьбой и не мог кормить ей свой мозг, который теперь с энтузиазмом принялся пережевывать мои перспективы.
Перспективы отвратные.
Отвратнее всего – школа, возвышавшаяся над шестилетним мной на линейке первого сентября. Да, тогда она казалась выше. Теперь три этажа с частыми оконцами как будто просели. Стали ниже, как и моя седая мать с возрастом.
Внутри висела мясистая тишина. Я еще помню школьную тишину после учебного дня, когда все уроки кончились и ученики разбежались по домам. Когда в школе остаются только несколько учителей, засев в глубинах своих кабинетов, в теплых лучах позднего солнца, и тень от кружевных занавесок падает на их лица. Ленивая тишина, вязкая, душная. В такое время школа становится сонным царством. Даже если ты не мог усидеть до конца последнего урока и уже рвался домой, если ты попадал под влияние этой тишины, тебе уже ничего не хотелось. Только спать. Или разглядывать пустые кабинеты. Слушать шаги в коридоре – когда кругом тихо, они звучат иначе. Мягче. Как музыкальный инструмент. Особенное время.
Так вот, когда я пришел на встречу выпускников, тишина стояла другая. Мертвая.
Конечно, другой была не только тишина. Странно: стены те же, но здание совсем новое. Сделали ремонт. Убрали детские рисунки, зачем-то повесили в коридоре плазменный телевизор под потолком. Раньше я думал, что так только во сне бывает, когда старые места становятся новыми, а новые – старыми.
Я сел на лавку – тоже новую, но стояла она на старом месте – и еще раз огляделся. Школа как школа. Вот тут я переобувался в сменку, вон там раньше висели фотографии под заголовком «Ими гордится…» и я еще в детстве почему-то знал, что на него никогда не попаду.
А вон там родители обычно ждали первоклассников, чтобы забрать домой. Я тут вспомнил, что меня родители никогда не встречали, и стало очень погано – аж в груди защемило – поэтому я быстро встал и решил немедленно отыскать Ярослава, чтобы набить ему морду за то, что он меня во все это втянул. Морды я, вообще-то, бить никогда не умел, но и Ярослав не умел тоже.
У моих родителей была безотказная стратегия: любую свою эмоцию заменять злостью. Ну, в воспитательных целях. Ведь если за ребёнка радоваться или гордиться им, то он обязательно разбалуется и наступит конец света.
Я окончил школу очень давно. Чертовски давно я ее окончил. Еще раньше, чем я разочаровался в жизни, раньше, чем я начал спускать все свои деньги на пиво и гораздо раньше, чем мне разбили сердце. Одним словом, из школьной учебы я уже ничего толком не помнил. Но я точно помнил, что в нашем классе было гораздо больше человек, чем я увидел, когда зашел в спортивный зал.
Потому что в спортивном зале за столом сидело всего двое.
Я надеялся, это объяснится тем, что все остальные умерли.
Когда я вошел, на меня никто не обратил внимания. Я не шибко расстроился: лишь бы закончить с этим поскорее и наесться за чужой счет. Да, за столом сидело всего два человека, но меня это не смутило. Я еще вспомнил, что на такие встречи обычно скидываются всем коллективом и заподозрил неладное, но заподозрил как-то не всерьез. Так, фоновым процессом.
