Чужой выбор

– Ну, спасибо, тогда какао погорячее.

И она отошла от деревянной террасы в сопровождении Виржила.

– Ничего себе! – сказала она со вздохом сожаления, разглядывая испачканную куртку. – Ну на что я теперь похожа?! Из меня и лыжница-то никакая, а теперь еще это огромное пятно, – совсем дурацкий вид.

И она так заразительно рассмеялась, что любому, кто ее слышал, захотелось бы посмеяться вместе с ней.

– А вы скажите, что упали в грязь, – посоветовал Виржил.

– Да где же тут грязь? Один только снег, и ничего больше. Ладно, я думаю, в любом случае на сегодня с меня хватит. Слишком много лыжников на трассах, – напрасно я выбрала для спуска воскресенье. К тому же метеорологи обещали снежный буран, так что вернусь-ка я, пожалуй, домой.

– Буран начнется только через несколько часов, – возразил Виржил, взглянув на небо. – Вы по какой трассе спускались?

– По легкой, по другой я пока не могу. А чтобы было понятнее, по трассе цвета моей куртки – до того, как ваш друг ее испортил.

– Значит, по голубой? Тогда вас нельзя назвать начинающей.

– Ну, может, чуть более опытной.

– А откуда вы родом? Большинство жителей гор с детства умеют кататься, их ставят на лыжи раньше, чем учат читать.

– Я родилась в Экс-ан-Провансе и там же училась. А на проспекте Мирабо снегопады случаются довольно редко. Ну а потом я вела кочевую жизнь. Мой брат решил открыть агентство в Гапе, во‑первых, потому что ему нравятся эти места, а во‑вторых, город расширяется, и, значит, будет развиваться торговля недвижимостью. Поскольку мы с ним прекрасно ладим, я и приехала к нему несколько месяцев назад.

– Приехали – и собираетесь остаться?

– Все зависит от того, найду ли я здесь подходящую работу…

Их беседу прервали радостные крики двойняшек, которые подбегали к буфету; следом шла Клеманс.

– Ты здесь, ура! Мы тебя искали, – мама устала, а нам хочется покататься еще!

Испуганное лицо Хлои заставило Виржила поспешить с объяснениями:

– Это дочки Люка, Эмили и Жюли, – торопливо объявил он. – А вот это Клеманс, его жена. Теперь вы знаете всех обитателей шале.

– А мне кажется, еще не всех…

Намек Хлои на то, что у Виржила есть подруга, сопровождался лукавой усмешкой, говорившей о том, что ее трудно провести и что ее позиция ничуть не изменилась.

Люк, выбравшийся из буфета, с новыми извинениями вручил Хлое стаканчик какао.

– Я посадил это ужасное пятно, – объяснил он Клеманс, тут же обнял ее за талию, поцеловал и что-то шепнул на ухо.

– Пойдемте, девочки, наверх, и на этот раз папа будет страховать вас при спуске!

– Не на таком легком? – спросила Эмили.

– Не на таком легком? – эхом повторила Жюли.

– Хорошо, не на таком, но этот будет последним. А потом сразу домой!

И они тотчас удалились, возбужденные девочки нетерпеливо бежали впереди.

– Ваши друзья в высшей степени тактичны, – с иронией заметила Хлоя. – Они так поспешно оставили нас вдвоем…

– Люк мне как брат, он меня знает, как себя самого, и сразу понял, что я буду рад приятно провести с вами хоть какое-то время наедине.

Хлоя ответила едва заметной загадочной усмешкой, которая заранее отметала всякую попытку флирта, однако Виржил неожиданно решился:

– Я бы очень хотел еще раз пригласить вас на обед, но ведь вы мне скажете…

– Да, я действительно скажу вам то же самое. А где же ваша… подруга? Разве она не катается на лыжах?

– Она только что перенесла операцию на локте и поэтому осталась дома.

– Ах вот что… Кстати, о вашем доме… так вы продаете его или нет?

– Мы все еще обсуждаем этот вопрос. Видите ли, у нас довольно сложная ситуация. Со всех точек зрения!

Улыбка Хлои стала более сердечной – она, несомненно, оценила его откровенность.

– Ладно. Когда вы решитесь, у меня найдется, что вам предложить.

Она выпила маленькими глотками свое какао и метким щелчком послала картонный стаканчик в мусорную корзину на террасе.

Виржил понял, что Хлоя собирается уйти, а у него нет никакого предлога, чтобы увидеться с ней в ближайшее время. Он беспомощно наблюдал, как она удаляется, собирает свои лыжи и палки, прислоненные к ограде, и идет к стоянке. А ему так ничего и не удалось придумать, чтобы задержать ее, да и что тут можно сказать? Он ведь по-прежнему был несвободен – в шале его ждала Филиппина.

И Виржил уныло побрел к финишу красной трассы. Люк наверняка выбрал именно эту, так как по ней девочки спускались под присмотром обоих родителей. Сидя в кабине фуникулера, везущего их наверх, он наверняка повторял им правила безопасности при спуске: вовремя делать виражи, чтобы не выскочить на боковой склон, не пытаться обгонять других лыжников, а если возникнет такая необходимость, делать это крайне осторожно, рассчитав собственную траекторию и приняв во внимание траекторию окружающих. Малышки хорошо освоили горные лыжи, катались совершенно безбоязненно и достигли этой зимой заметных успехов, но Клеманс все равно опасалась неудачного падения и без конца призывала их к осторожности. В результате девочки предпочитали кататься на лыжах с отцом и Виржилом.

Заметив их еще издали, он не смог сдержать радостную улыбку. Эмили и Жюли летели вниз на хорошей скорости; их родители спускались сразу за ними. И Виржил снова невольно позавидовал отцовской гордости, которую сейчас наверняка испытывал Люк. Да, подумал он, я больше не должен откладывать разрыв с Филиппиной. Эмили удалось затормозить самой, а вот Жюли завершила свой спуск в ногах у Виржила. И они оба плюхнулись в снег, умирая со смеху.

– Ах ты, маленькая ракета! Не могла, что ли, притормозить чуть раньше?!

– Ой, как здорово было! – восторженно тараторила девочка, пока он помогал ей подняться.

– Ты неустойчива, падаешь при малейшем препятствии, – заметил Люк, остановившись рядом с ними.

И мужчины понимающе переглянулись в ожидании Клеманс, которая сильно отстала от мужа и дочерей.

– Я ехала сзади, как снегоуборочная машина, – объяснила она, – но за вами, девчонки, и вправду трудно угнаться!

– А можно еще один разочек? – умоляюще попросила Эмили.

На сей раз Жюли не стала повторять слова сестры.

– Нет, пора обедать, – отрезал Люк. – Да и погода уже портится.

И действительно, небо стало свинцово-серым, на трассах оставалось все меньше лыжников. Вот и им тоже захотелось поскорее укрыться от непогоды в шале и встретить снежный буран под надежной крышей, у камина с жарким огнем. Собрав лыжи и палки, вся компания двинулась к автостоянке.

Вскоре, после трех часов, поднялся сильный ветер и повалил снег; его мелкие, но густые хлопья бешеным вихрем кружились в воздухе, затмевая окружающий пейзаж. Казалось, наступила ночь – так темно стало вокруг. Но машины уже стояли в гараже, все двери и окна были надежно заперты, и только внешние ставни на первом этаже остались приоткрытыми, чтобы обитатели шале могли наблюдать за разыгравшимся бураном.

– Ишь, как задувает, все сильней и сильней, – заметила Клеманс.

Слышно было, как там, за окнами, стонут деревья и трещит деревянная дранка на крыше дома. А пламя в камине то и дело взметалось длинными языками при особенно яростных порывах ветра.

– Н-да, впечатляющая картина, – объявил Кристоф.

Он стоял у окна, пытаясь разглядеть, что происходит снаружи.

– Хуже всего то, что этот бешеный ветер поднимет мелкую порошу и перенесет ее туда, где ей не положено быть, и тогда снежный покров станет крайне ненадежным, – объяснил Люк.

Филиппине надоело слушать эти метеорологические рассуждения, она откинула шерстяной плед, которым прикрывала ноги, встала с дивана и объявила:

– Я пойду наверх, полежу немного.

Виржил, ворошивший кочергой дрова в камине, обернулся к ней и, поколебавшись, сказал:

– Я приду через минутку.

Он еще немного посидел, глядя на огонь и прислушиваясь к завываниям ветра в каминной трубе.

– Так ты решился? – шепнул ему Люк, стоявший у него за спиной.

– Да…

– Ну, тогда вперед, старина! Только не руби сплеча, побереги ее… да и себя тоже.

Виржил обернулся, положил руку на плечо Люка так, словно искал у него поддержки, затем прошел через холл и стал подниматься по лестнице; Клеманс провожала его вопрошающим взглядом. Виржил понимал, что уже не сможет избежать объяснения, которого и желал, и боялся; он решил больше не скрывать правду, как бы тяжело ни было их объяснение.

Войдя в комнату, Виржил увидел, что Филиппина мирно читает, надев очки, красивая и трогательная. В ее глазах мелькнула тревога, но она тотчас овладела собой.

– А ветер все не унимается, завтра мы наверняка обнаружим какие-нибудь поломки.

Она специально выбрала нейтральную фразу, чтобы предоставить Виржилу инициативу предстоящего объяснения.

– Филиппина, мне нужно с тобой поговорить, – начал он.

Вместо того чтобы сесть на кровать, рядом с ней, он прислонился спиной к двери, которую плотно прикрыл за собой.

– Мне кажется, что у нас с тобой не все ладно…

– Да, я согласна. Ты с некоторых пор держишься как-то отчужденно, уж не знаю почему. Но я полагаю, ты мне это объяснишь?

Виржил съехал по дверной створке вниз и уселся на пол, поставив локти на колени.

– Мне кажется, между нами уже не так много общего, – начал он. – Во-первых, у нас с тобой разные жизненные планы.

– Ох, опять это одержимое желание иметь семью!

– В основном да. Кроме того, мне кажется, что ты скучаешь по Парижу, а я ни в коем случае не намерен там жить. Ты не ценишь людей, которых я люблю, – например, родителей Люка. О, конечно, ты стойко переносишь совместную жизнь с ними, но это не твой выбор, а мой. В общем, сплошные противоречия.

– В совместной жизни двух людей иногда приходится идти на компромиссы, – напомнила Филиппина. – И я охотно иду на них.

– Но я никогда не просил тебя жертвовать собой.

– Верно, никогда. Просто я прекрасно помню, что с тобой нужно было выбирать одно из двух – либо поступать по-твоему, либо никак. Я тебя люблю, следовательно, готова жить по-твоему и вовсе не страдаю от этого.

– Это на самом деле так?

– Мне здесь не скучно, я занимаюсь своими исследованиями, всегда занята. И когда вы все возвращаетесь к вечеру, я нахожу ваше общество… веселым. Вы живете, как одна дружная семья! И девочки очень милые, я готова это признать, даже если они все время виснут на тебе и даже если твое восхищение ими в конце концов раздражает меня.

– Да, это я заметил. Но почему тебе так неприятна моя привязанность к ним?

– Потому что это слишком явно свидетельствует о твоей фрустрации.

– Ты имеешь в виду желание иметь детей? Да, мне уже тридцать семь лет – давно пора стать отцом.

– Чтобы доказать себе – что?

– Ну, может быть, чтобы перестать быть эгоистом.

– Но это как раз и есть отъявленный эгоизм – хотеть детей! Жить их жизнью, воображать, будто ты можешь что-то им передать или оставить после себя, – какая гордыня! Мне кажется, что ты так истово хочешь детей только потому, что я их не хочу. Обычно бывает наоборот: женщина умоляет, чтобы муж сделал ей ребенка, а мужчина пытается этого избежать. Вспомни: я тебе понравилась именно тем, что была свободна, независима. Я не стремилась связать тебя по рукам и ногам, сделать из тебя мужа и отца, отяготить целой кучей обязанностей. Тебя ведь соблазнило именно это, признайся!

– Но это было давно, мы были гораздо моложе.

– А я вовсе не чувствую себя старой – в тридцать-то лет!

– Я знаю. Но ты не обещала мне подождать еще немного. Ты твердо заявила, что раз и навсегда отказываешься создать семью, потому что такая жизнь тебя не интересует.

– Словом, ты меня больше не любишь?

Филиппина резко выпрямилась и с трудом скрыла болезненную гримасу, потревожив перевязанный локоть.

– Посмотри мне в глаза и ответь, Виржил: ты меня больше не любишь?

– Ну… – пробормотал тот, с трудом выдерживая ее взгляд, – честно говоря, не так сильно, как раньше.

Признание было трудным; высказав его, Виржил почувствовал одновременно и боль, и облегчение. Филиппина вскочила, бросилась к нему и, наклонившись, изо всех сил ударила по лицу.

– Ты встретил другую женщину, да? – выкрикнула она.

Виржил встал с пола, чтобы не смотреть на нее снизу вверх, но так и не отошел от двери, к которой прислонялся спиной.

– Нет, это не так… не совсем так, Филиппина. Я тебе не изменял.

Но, однако, он хотел ей изменить, испытывал такое желание, сознавал это и чувствовал себя виноватым из-за своей полуправды.

– Ты хочешь, чтобы мы расстались? – бросила Филиппина, почти беззвучно. – Чтобы я собрала вещи и ушла из твоей жизни? Хочешь стать свободным, чтобы подыскивать будущую мать твоих детей? Покорную производительницу, готовую к тому, чтобы ее разнесло, как бочку? Эдакую самку, облизывающую своих детенышей, – таков, что ли, твой идеал любви?! Ну, конечно, как это я сразу не поняла, вот почему ты с таким умилением взираешь на Клеманс. На святую Клеманс!

– Оставь Клеманс в покое, она тут ни при чем. Они с Люком достигли своей цели, построили свое будущее. Ну, так вот знай: я им завидую.

– А я – нет; эта идеальная семейка твоего лучшего друга надоела мне до смерти! Я-то думала, что мы свободнее, чем они, не так связаны условностями, не должны подчиняться общим стандартам и быть «как все». Нарожать детишек – легко, но потом нужно их растить и воспитывать, забыв о собственных мечтах.

– О собственных мечтах? По-видимому, у нас с тобой они разные.

– О да! И твои – настолько банальны! Это просто парадоксально: ты хочешь того же, что имеет Люк. С первого взгляда кажется, что в вашей неразлучной паре ты – главный, но это вовсе не так, главный-то – он! Типичный средний француз, гордящийся тем, что он именно таков. Никакого честолюбия! И, кстати, почему ты начисто лишен честолюбия? Рассорился с собственными родными и, вместо того чтобы прислушиваться к советам отца, предпочитаешь им советы Кристофа и Вероники. Пристроился в этой своей убогой больнице и просидишь тут до самой пенсии. Только не говори, что ты здесь вырос как хирург, – все, чего ты достиг, – это совместное житье с другом и лыжные прогулки.

– В общем, одни сплошные недостатки, – иронически вставил Виржил.

– Да, но я-то мирилась с ними, потому что люблю тебя. И, кроме того, ценю некоторые твои достоинства – привычку хорошо выполнять свою работу, душевную щедрость, доброту, прямодушие, выдержку…

И Филиппина, растрогавшись, протянула руку и коснулась его лица.

– Я сожалею о своей вспыльчивости. У тебя на щеке осталась царапина от моего кольца, прости.

Виржил понимал, что Филиппина в отчаянии, что она разрывается между гневом и паникой; он чувствовал себя одновременно и виноватым, и беспомощным.

– Виржил… Ты правда больше не любишь меня?

У Филиппины задрожал подбородок, и Виржил спросил себя: а видел ли он когда-нибудь ее плачущей? Чужие страдания причиняли ему боль, он всегда стремился облегчать их, избавлять от них людей, в том числе и своих пациентов, настаивая на том, чтобы им давали болеутоляющее в ожидании операции.

– Я тебя очень люблю, – сказал он, почти шепотом, – но это уже не та, прежняя, любовь. Мы изжили ее, пытаясь настроиться на одну волну, но нам это не удалось. Отныне наши жизни будут идти параллельно, не пересекаясь. Не трать больше времени на меня. Найди кого-нибудь другого, кто…

– Ну да, как будто это скотный двор! Как будто можно выбрать себе кого-то по заказу! Да если бы я смогла, я бы тотчас же разлюбила тебя! Ты мне советуешь «найти кого-нибудь другого»? О, я знаю зачем! Ведь когда я буду в объятиях другого мужчины, ты перестанешь мучиться своей виной, забудешь, что вычеркнул меня из своей жизни! Да что же ты за человек после этого?!

Филиппину снова охватил гнев, ее слезы уже высохли. Она прожгла его яростным взглядом и отвернулась.

– Никогда не поверю, что здесь не замешана другая женщина… Все эти высокопарные слова насчет параллельных жизней – ложь! Ложь, недостойная тебя, Виржил.

Это обвинение возмутило Виржила, на секунду у него возник соблазн выложить ей всю правду. Да, он устал от нее и теперь хочет другую. Однако такое признание только сильнее оскорбило бы Филиппину, и он отказался от него, промолчал. Тогда Филиппина бросила ему:

– Я уеду на несколько дней в Париж. А ты пока обдумай все хорошенько. Может быть, в конце концов поймешь, что я тебе все-таки нужна.

Таким образом, оттянув время, она надеялась исправить ситуацию, оставить Виржилу возможность примирения.

– Я уеду завтра – если, конечно, буран уляжется, – холодно добавила она.

Отъезд, возвращение, новые тягостные сцены: Виржил заранее со страхом думал о будущих неделях. В наступившей тишине особенно явственно слышались завывания ветра, сотрясавшего шале.

Филиппина подошла к окну, прижалась лбом к стеклу, за которым царила тьма.

– А снег все идет и идет… В конце концов этот проклятый снегопад этой проклятой нескончаемой зимы погребет нас под собой… А ведь я люблю горы, мне нравится жить здесь с тобой, нравится тот миг, когда ты забираешься ко мне под одеяло, нравится смотреть на тебя, даже когда ты спишь. Ну, а ты? Могла ли я представить, что у нас случится такое?! Мне казалось, наша любовь будет длиться вечно. Скажи, я еще что-то значу для тебя?

– Ты всегда будешь много для меня значить.

Филиппина круто повернулась и снова оглядела его.

– Каждое слово из твоих уст звучит как прощальное. Ты ведь решил закончить наши отношения, не так ли? Почему ты так торопишься?

– Потому что не хочу, чтобы мы еще много недель терзали друг друга.

– Понятно. А может, где-нибудь ждет своей очереди какая-то девица или дама?

Виржил не ответил. Увы, Хлоя этого ответа не ждала.

И все-таки он надеялся обрести свободу, чтобы попытаться снова стать счастливым.

– Что там объявляет Метео-Франс? Я могу сесть в поезд уже завтра утром, если тебе так невыносимо мое присутствие здесь, рядом с собой.

– Филиппина…

– О, сколько раз я слышала, как ты произносишь мое имя совсем иначе! С такой любовью, с такой страстью, с такой нежностью. А теперь обращаешься ко мне вежливо, как к посторонней. Еще немного, и мы действительно станем чужими друг другу. Поверить не могу… Ладно, иди к своим дорогим друзьям, туда, вниз, – у вас будет полно времени, чтобы посудачить обо мне, о моем отказе вынашивать твоих детенышей. Они-то, уж конечно, и оправдают тебя, и утешат, особенно святая Клеманс, которую ты слушаешь, развесив уши! И знаешь что? Будь я на месте Люка, я бы держала ее от тебя подальше.

Филиппина, убитая горем, уже не сознавала, чтό говорит, и лучше было не возражать, чтобы не распалять ее ярость. Виржил медленно отворил дверь, а она кричала ему вслед:

– И не вздумай возвращаться сюда! Я не спущусь ужинать, а тебе придется ночевать в гостевой комнате!

На площадке, разделявшей два крыла шале, Виржил наткнулся на Люка и Клеманс. Они стояли рядом, неподвижно, с испуганными лицами. И было отчего: до них донеслись последние слова Филиппины.

– Да… не очень-то мирно все прошло, – пристыженно пробормотал Виржил.

– Мы поднялись на всякий случай – если будет совсем плохо, очень уж вы шумели, – объяснил Люк, пристально глядя на друга.

– Пойду взгляну, как там девочки, – пролепетала Клеманс и торопливо ушла, оставив мужчин наедине. Люк помолчал, подыскивая слова, потом спросил с неуверенной улыбкой:

– А почему она говорила о Клеманс и почему я должен держать ее от тебя подальше?

– Филиппина пришла в ярость. Она очень плохо приняла то, что я сказал, вот и наговорила бог знает что…

– И все-таки?

– Ну… ее безумно раздражает, что я балую девочек и восхищаюсь твоей женой.

– Ах, вот что…

– Мы давно уже спорим на одну и ту же тему – модель семьи, которую она не хочет заводить. Теперь она собралась провести несколько дней в Париже.

– А потом?

– Ну, ей кажется, что… По правде говоря, я предпочел бы, чтобы она не возвращалась, хотя, конечно, не могу ей приказывать. Она несчастна, и это меня угнетает.

– Ты же знал, что это будет нелегко.

– Нелегко и болезненно. К сожалению, в мире нет способов расставаться мирно.

– А Филиппина не была к этому готова?

– Во всяком случае, она не предвидела полного разрыва, и потому категорически отвергает его. Пусть сначала немного успокоится, а потом я позвоню и попытаюсь ей внушить, что лучше оставаться в Париже. Новой радостной встречи все равно не получится. А тогда зачем продлевать эти мучительные обсуждения?

Люк задумчиво покачал головой.

– Ну, надеюсь, ты об этом не пожалеешь.

– Нет, я все уже решил.

– Неужели из-за…

Он удержался и не произнес имя Хлои, боясь, что их подслушивает Филиппина.

– Ну, что ж, ты уже большой мальчик, и это твое дело, а не мое. Хочу только спросить еще раз: у меня действительно нет причин опасаться тебя?

– Слушай, Люк, ты уже второй раз задаешь мне этот вопрос – может, хватит?! – взорвался Виржил. –Опасаться меня? Ей-богу, похоже, что бредовые выдумки Филиппины помутили тебе разум! Ты послушай сам себя: что ты мелешь? Уж не вздумал ли ты ревновать – ко мне?! Нет, тут впору с ума сойти!

Люк умиротворяющим жестом поднял руки, но Виржил, смертельно оскорбленный его словами, уже не мог остановиться:

– Ты наплевал на нашу дружбу, заподозрил меня в том, что я способен на такую мерзость! Не знаю, как это расценить, но я оскорблен, глубоко оскорблен!

Люк в отчаянии запротестовал:

– Да уймись ты, это же глупо! Хотя нет, этоя глуп. То, что стряслось за эти последние недели, так замутило нам мозги, что все перепуталось. Появление Этьена, драматические события, малоприятная перспектива расставания с шале, твой разрыв с Филиппиной… Наверное, для меня чересчур много перемен сразу… – Он попытался изобразить легкую, понимающую улыбку, и спросил, указав на щеку Виржила:

– Это она тебе влепила?

И внезапно начал смеяться, да так заразительно, что Виржил тоже невольно расхохотался. Через несколько мгновений дверь комнаты с грохотом распахнулась, и на площадку вихрем вылетела Филиппина.

– Что это вас так развеселило? Вы надо мной потешаетесь?

– Конечно нет, – ответил Люк, тотчас став серьезным.

– Ах, нет? Тогда что же? Дикарские повадки этого психа Этьена, который обрек меня на операцию? Или переживания Виржила, который спит и видит, как будет нянчить младенцев? Или буран, который и не думает прекращаться и погребет нас всех под снегом? Если бы вы знали, как мне не терпится уехать и больше никогда не видеть вас, всех вас!

Филиппина разрыдалась и, кинувшись обратно в комнату, заперла дверь.

– Это я виноват, – со вздохом сказал Люк. – Не надо мне было смеяться.

– И мне тоже.

– Но я и не думал насмехаться над ней! Просто мне показалась смешной эта отметина у тебя на щеке, и…

Его прервал громкий сухой треск, донесшийся со двора. Испуганно переглянувшись, они сбежали вниз по лестнице, на первый этаж.

Кристоф, который стоял у окна и вглядывался из-под руки во двор, объявил:

– Это рухнул толстенный еловый сук. Похоже, ветер решил все смести с лица земли, включая и шале!

– Не бойся, оно построено на века, – успокоил его Люк.

Он подошел к отцу, чтобы в свой черед осмотреть двор. Под бешеными порывами ветра снег закручивался вихрями, собирался в высокие сугробы у фасада.

– Завтра придется все разгребать!

– А соль у вас еще осталась? – с тревогой спросил Кристоф.

– И соль, и песок; в подвале всего полно. Тут у нас зима на зиму не приходится, так что мы, на всякий случай, запасаем все необходимое с излишком.

– Ну вот переедешь в городскую квартиру, и не будет у тебя больше таких забот!

Люк раздраженно дернул плечом. Он знал, что отец не одобряет его решение перебраться в город, хотя другого выхода у них не было. В дневное время, пока он занимался делами в своем автосалоне, ему еще удавалось отвлечься от этой проблемы, но с наступлением темноты он снова и снова думал о ней.

– Ладно, – пробормотал он, – буря бурей, а выйти нам все же придется…

И он указал на дровяной ящик, – тот уже почти опустел. Они затопили камин, как только вернулись с трассы, и огонь горел уже несколько часов.

– Люблю предусмотрительных людей! – с усмешкой сказал Кристоф.

Казалось, он всегда пребывал в добром расположении духа. А если огорчался или приходил в ярость, то ненадолго – и пять минут спустя уже находил повод для смеха. В те времена, когда Кристоф еще работал маляром на стройках, ему были нипочем любые трудности, он никогда ни на что не жаловался, только весело насвистывал, а вернувшись домой, часто приносил с собой какую-нибудь забавную историю.

– Ну что, лекарь, займемся делом? – спросил он.

Старик, несомненно, заметил мрачное лицо Виржила и решил отвлечь его от грустных мыслей. Оба тепло оделись, не забыв о перчатках, шапках и шарфах, чтобы противостоять снежным вихрям, поднятым ветром. Дровяной сарай находился на задах шале, под широким навесом, но в этой белой круговерти они с трудом до него добрались.