скачать книгу бесплатно
И пяти минут не прошло, как он намного бодрее шагал на ВДК. На душе на какое-то время стало легче. Давно поселившаяся где-то внутри тревога временно отступила, рассеялась, распылилась по всем уголкам.
Неотступное чувство вины, постоянно преследующее его, вины непонятно, за что и перед кем, хоть ненамного, но притупилось.
Что тут только и ни говорил бы он в свое оправдание – налицо все последствия неоправданно неумеренного потребления им спиртного.
И сам он прекрасно знал, что именно оно, а ничто другое, медленно и уверенно разрушало психику. Происходило постепенное привыкание к тому самому бодрящему чувству, что лишь на малое время приходит после очередного вливания. Но оно, к сожалению, быстро исчезает, и снова наступают неизбежная депрессия и полный упадок сил.
Снова становилось плохо, страшно, тревожно. Непомерно тяжелым грузом начинало давить чувство вины. И всю процедуру приходилось повторять, жить без допинга стало невмоготу.
– Идут плановые занятия по укладке парашюта, – доложили ему.
– Как дела, Роман Николаевич? – Малахов с удовольствием крепко пожал протянутую руку главного специалиста по десантированию.
– Дела, как сажа бела, – ответил начальник ВДП. – Вот, видишь, чем мы вынуждены заниматься?
– А чем вы занимаетесь? – артиллерист Малахов еще не очень-то разбирался во всех их летательных и прыгающих премудростях.
Вот ежели бы ему поставили бы задачу, как говорится, попасть из миномета в печную трубу, то, пожалуйста, это он еще «могет».
Но уложить по всем правилам парашют – для него целое искусство. Быть специалистом во всех мыслимых и немыслимых областях просто невозможно. Одни хорошо разбираются в этом, а ему нет равных в другом. Каждому – свое. Jedem das seine, как сказали бы немцы.
– Тренируемся в укладке никуда не годных парашютов. Ко мне за шесть лет после развала Союза ни одного нового не поступило.
Что-то в ответе главного десантника не било с его собственными на этот счет представлениями, и Малахов позволил себе усомниться:
– А я, Николаевич, когда был на совещании в дивизии, слышал, что за последние два года пятьдесят процентов старых парашютов заменили новыми, более современными образцами.
В сердцах сплюнув, Кондрашов быстренько развеял его иллюзии:
– Они на бумаге у себя поменяли. А деньги ушли. Скоро и прыгать будет не с чем. Хотя, признаться, и прыжков-то нет.
– Как же нет? – снова удивился Малахов. – В прошлом году по всем отчетам программа выполнена на девяносто с хвостиком процентов.
– Палыч-Палыч, – Кондрашов покачал головой. – Ты еще веришь их отчетам? За весь период обучения дадут пару раз по одному, от силы, может, по два «борта». Сколько тут человек успеет прыгнуть? Многие, отслужив «срочную», уходят, ни разу не прыгнув.
– Но дома все будут хвастать, что раз десять за кольцо дергали… И соответствующий значок на грудь свою широкую нацепят.
– А какой же он тогда, к черту, десантник? Так себе… обычная пехота. У нас и офицеры свою положенную им норму не выполняют, теряют квалификацию, теряют надбавки.
Пошарив в необъятных отсеках своей памяти, Малахов нашел то, что он там искал, задумчиво произнес:
– А в ведомости за прошлые полгода Грищук и Ильин совершили по четыре прыжка. Или они за всех сами отпрыгали, или все это…
– А, «липа» все, – подтвердил его догадку Кондрашов. – Это, чтобы у них выслуга лет год за полтора шла и денежная надбавка за прыжки. Ты мне не поверишь, Палыч, но Грищук стал классным специалистом-инструктором. Но опять же все на бумаге. А вот на деле. Он же тоже, как и ты, артиллерист. Коломну заканчивал.
– У них училище с десантным уклоном…
Главный десантник громко рассмеялся и голосом, полным едкого сарказма, произнес то, о чем Малахов и сам в душе догадывался:
– Не знаю я, Палыч, что у них там и с каким уклоном и куда. Но он, как знающие люди говорят, ни в вашем деле особо не фурычил, ни в моем деле толком не разбирается. Придет он ко мне, сделает умное и многозначительное лицо, руками поводит и уходит…
Сорвав былинку, Малахов смотрел на то, как по ней карабкается божья коровка. Видно, готовясь к десантированию, она ищет удобную площадку. В свое время Грищук такую себе нашел и окопался.
– Однако, Николаевич, оно не помешало ему стать комбригом.
– Тут, Палыч, у нас сильно много ума-то не надо. Тут оно главное – вовремя и перед кем надо проявить свое рвение. Да и время тогда такое было. Развал армии, полная неразбериха с кадрами. Многие, кто еще что-то из себя представлял, уехали в Россию… Осталось одно оно – то самое никому ненужное …но… Если учесть, что десантное училище было одно и находилось оно в Рязани, то смело можно предположить, что основная масса офицеров именно из тех мест. А хохлы в основной своей массе шли в артиллерию. Из пяти училищ три на Украине находились. То-то и ты сюда к нам попал… Из артиллерии в воздушную пехоту, поменял шило на мыло…
В ответ Жека смущенно пожал плечом:
– Долгая история, Николаевич. Труден и долог был наш путь… И столько горьких ошибок на нем совершено…
– Верно, Палыч, сказал. Каждый из нас шел своим долгим путем, не всегда им самим выбранным. Грищук на этой самой волне и скакнул. Может, кто ему помог. Сам он про то ни за что не скажет. Ты объясни, как в России Грачев стал Министром обороны? – спросил главный десантник, когда они зашли в небольшой кабинет в крытом ангаре.
Услышав птичью фамилию человека всего несколько годков назад командовавшего дивизией и сделавшего головокружительную карьеру, Малахов неопределенно пожал плечами:
– Слышал я что-то от своих однокашников такое. Но… судить не берусь… Слишком далек от тех кругов. За одним столом с ними не сидел. Пуд соли не съел. В души к ним не заглядывал. Хотя, очи мне его не нравились. Мутные у него зенки…
В глазах Кондрашова забегали вызывающе лукавые чертики:
– Постой, Палыч. Ты мне не поверишь, а я его знал. Как сейчас мы с тобой, я с ним за столом сидел. В России что, никого поумнее и поспособнее Паши не нашлось? Чего стоил им один штурм Грозного? Уважающий себя человек сразу в отставку после этакого позора подал бы, а с этого как с гуся вода. Ты, Палыч, не знаешь, почему ему русские дали кличку Паша-Мерседес?
– Тебе, Николаевич, по порядку ответить или уж как придется? Раз пошла такая пьянка, то найдется, что по этому поводу сказать.
– А как сможешь…
– Пашкой-Мерседесом он стал после того, как обнаружилось, что во время вывода наших войск из Германии, министру транспортными самолетами доставляли новенькие машины. А за что такие подарки ему, убей меня, не знаю… В такие тонкости нас не посвящали.
– Ну, это, Палыч, – осклабился начальник ВДП, – на него похоже. Мимо плохо лежащего он никогда не проходил. Греб под себя все со страшной силой и без всякого зазрения совести…
– Тебе, Николаевич, – иронично хмыкнул Малахов, – лучше знать. А Министром обороны Пашка стал за личную преданность будущему Президенту во время Августовского Путча в 91-ом году…
Не ведали они, что Грачев не выполнил отданный ему приказ, а сам вскоре появился возле Бориса Николаевича. Сделал для себя нелегкий выбор и, как оказалось, не прогадал. Из командира дивизии махнул в Министры. Поставил все в рулетку на одного человека и выиграл.
Одних у них за невыполнение приказа судят, других – в Министры. Одних за нарушение всех законов и совершенный ими государственный переворот судят и вешают, а иных – в Президенты… По воле рока…
– Вот и у нас. Кто и о чем думал, когда шабаш творился. Если они у нас, – Кондрашов посмотрел наверх, – вообще о чем-то думают, кроме того, как разворовать все, что у нас есть. Знаешь, у меня создается ощущение, что скоро наступит конец света, что мир наш сошел с ума. Всяк, у кого есть возможность, старается урвать. Как еврей, если и не сможет съесть яблоки, то все их надкусает, чтобы другим не достались. Пир во время чумы, и только. Скоро конец света наступит…
Разгоряченный Кондрашов поднялся, прошелся по кабинету, сам своим мыслям усмехнулся, нагнулся, и в его руках оказалась бутылка водки и два стаканчика. Молча разлил. Поднял свой гранчак. Показал глазами Малахову на его стакан.
– Ты говоришь про парашюты. Да, мы их каждый год списываем. Были у меня в «НЗ» новые. Но их у меня забирали, а обратно вместо них возвращали мне списанные. Вот и получалось, что новые уходили, а старые оставались. И никуда не сунешься. Нигде ответа не получишь. Каждый сидит на своем месте, гребет под себя. Зам по тылу, к примеру, все горючее держит на одном складе, чтобы всегда было под контролем. Чтобы никто, кроме него, воровать не мог. Заливают в бак по двадцать литров, а записывают в путевой лист по пятьдесят, а то и по сто литров. И попробуй вякнуть… А вся техника в парках стоит с сухими баками… Стоит и по тревоге никуда не выйдет. И по тревоге, и так не выйдет. Помнишь, как в Союзе возвращались с учений, с любого выезда, прежде всего, заправлялись под завязку? Боевая готовность стояла на первом месте. А наша армия нужна только для того, чтобы «эти», пользуясь своим служебным положением, могли беззастенчиво на ней наживаться. На стрельбище уже был?
– Как же, не раз уже…
– Аккурат перед самым развалом Союза учебный корпус отгрохали всем на загляденье. Командующий округом совещание проводил со всеми командирами частей. Специализированные классы оборудовали. По стрелковой подготовке, по тактической. БМД одна стояла в разрезе.
Помня, что в 88-ом тут, на территории Одесского военного округа, проводились последние крупномасштабные учения, на которых сам Горбачев присутствовал, Малахов озадаченно качнул головой:
– Не видел я в поле ничего похожее. В смысле корпуса…
– Стояло до поры и до времени. Сначала сняли полы и потолки. Потом не стало окон. Следом исчезла крыша. Стены по кирпичику, один к одному, разобрали. Аккуратно разобрали. Был бы кто-то чужой, то торопился бы, действовал с оглядкой. А тут нет. Значит, команда с самого верху пошла. Так вот оно где, оказывается, сидит «враг народа», – Кондрашов усмехнулся. – Осталось только вычислить его, супостата.
Недолго думая, Жека нацелился своим указательным пальцем:
– За полигон зам командира дивизии Дубовой отвечает?
– Он самый. Вкупе со всеми остальными и с нашим Ильиным. А ты глянь на нашего командира дивизии генерала Бабича. С ним постоянно два мордоворота, на лицах которых написано, что они спустились с Кавказских гор. Чем он занимается? Вечно он в разъездах. К нему не подступишься. Окружил себя непроходимой стеной. Сами творят по кругу одни безобразия, а берутся судить других. Создали ГКЧП. Так называемая гарнизонная комиссия по расследованию чрезвычайных происшествий. Устроили свое судилище. Рассуждают о нравственности, нормах морали и права. Сами сплошь и рядом воруют, сами развели коррупцию, протекционизм. Ханжи и лицемеры…
– Ты, Роман Николаевич… – Малахов задумчиво водил пальцем по краю гранчака, – а ты не боишься, что я тебя этого и того…
– Ты? – глядя на него, начальник ВДП грустно усмехнулся. – Ты… нет, – он покачал головой. – Ты на этакую подлянку не способен.
Качая в пальцах опорожненный стакан, Малахов прищурился:
– Откуда такая уверенность?
– Ты, Палыч, за все это время комбригу еще ни одной докладной записки ни про кого не настрочил. Ни на одном совещании ни одного командира, ни одного начальника службы не поднял и не подставил перед комбригом. Хотя запросто мог бы сделать. Мог?
– Мог, конечно, – Малахов пожал плечами. – Но зачем?
Не стал Жека особо распространяться о том, что у него свои методы работы, нравятся они кому-то или нет.
– Вот-вот, мог. И не один раз. Стараешься все сам всегда и везде во всем разобраться и добиться исполнения. Жалеешь ты их. Но не все у нас правильно понимают. Многие люди принимают за твою слабость. Привыкли, что их вкладывают и без этого не могут работать. Хорошего обращения к себе они не понимают. А Ильин напрямую обо всем в дивизию стучит. Открытым кодом на всех замов, на комбрига строчит…
– Зачем? – удивленно моргнул неприятно пораженный Малахов. – Вроде бы, ему как ни к чему. А как же честь бригады? Или ему на нее наплевать? У него, у Ильина, совсем другие идеалы?
– Себя Ильин хорошеньким перед начальниками выставляет. И под комбрига яму он эдак, на всякий случай, копает. Не поступит Грищук в академию, Ильин и в этом случае будет претендовать на его кресло. В борьбе за место под солнцем для них все средства хороши…
Занятия подошли к концу, и Малахов вернулся к штабу, подошел к его двухэтажному зданию из красного кирпича с тыльной стороны и позвонил в дверь, ведущую в полуподвальное помещение.
– Жека, ты? – послышался далекий женский голос.
Глухо стукнули тяжелые запоры, и оббитая железом дверь чуток приоткрылась. Мелькнула радостная улыбка на миловидном, а если хорошенько приглядеться, то на очаровательном личике, лишь немного подпорченным чересчур уж кричащим макияжем. Непременная дань местной моде. Боевой окрас индейца, вышедшего на тропу войны.
– Привет, Катюша. Как идут дела у детей подземелья?
– Истомились мы без тебя, – проворковал грудной голос.
– Скучали они, – Жека ласково провел пальчиком по ее щеке.
Оказавшись внутри, Малахов остановился рядом с коммутатором.
– Что у нас есть новенького? – прищурился он.
– А ничегошеньки не слыхать, – Катя пожала плечами. – Тереп вон шарит с утра нашего вооруженца. Оно не может до того достучаться.
– Интересно как… – подполковник задумчиво прищурился. – И что нужно начальнику штаба дивизии от скромного майора?
– А ты топай, стребуй у них. У них тут, разумеешь, какие-то свои справы. Частенько они друг с другом созваниваются, о чем непонятно они толкуют. Да что мы все о них? Жека…
Волнуя-волнуя его своим откровенно зовущим взглядом, женщина приблизилась на крайне опасное расстояние:
– Жека, обыми меня…
– Как, прямо здесь? – пожимая озадаченно плечами, Малахов обвел комнату быстрым взглядом и остановил на Кате свои спокойные глаза, лишь там, в черной бездонной глубине которых, угадывались веселые искорки. – Тут вот мне и обнять тебя, и…
– А что?.. – разудало вылетело ему в ответ.
Женские глаза ничего не прятали, они так и играли, так и играли.
– Время обеда. Дверь изнутри затворяется. Туточки у нас и кушетка мягкая водится в комнате для отдыха, – горячо шепнула она, скидывая с себя камуфляжную куртку, под которой у нее ничего другого не было – и когда успела снять? Видно, перед его приходом, ждала!
– Катя! – выдохнул он, и глаза его мигом вспыхнули.
– Я тебя эдак поджидала, эдак поджидала. Ну, что ты стоишь? – она тяжело дышала и расстегивала ремень на брюках. – Ходи до меня…
Горячие мужские руки прошлись по женским плечам, задержались на груди, и она изогнулась от острого, тянущего все жилы томительного чувства. Ласковые губы приблизились, поцеловали по очереди глазки, носик, нашли теплые губы. Терпеть и далее сил у нее не осталось. Женщина опустилась на кушетку и потянула его за собой…
– Почто мне ни с кем эдак не ладно, як всякий раз с тобой?
– Не знаю, Катя, – он прикрыл глаза.
Сердце в его груди стучало, как после кросса на три тысячи метров.
– Нет, ты ведаешь…
– Может быть, Катя, – мужчина с усмешкой дотронулся пальцем до обиженно сложенных губок, – они искали в тебе одни наслаждения, но сами доставить тебе его не желали, не хотели, а может, просто не умели. Или все сразу и вместе взятое…
– А ты… жаждешь? Я полагала сказать, что пробуешь дать его?
– Да. Я считаю, что в этих отношениях главное – вырвать из уст лежащей перед тобой женщины радостный стон полного счастья. Самое высшее наслаждение состоит именно в том, чтоб доставить радость и наслаждение своему партнеру, а не самому себе, как у нас думают…
Смахивая с лица усмешку, Жека вздохнул. Вот и вся разница или две большие разницы, как сказали бы на одесском Привозе…
– Ты, Жека, ты какой-то не этакой, – Катя в упор смотрела на него своими задумчивыми глазами.
– Какой еще не такой? – его глаза, подыгрывая ей, расширились.
Водя ладошкой по мужской груди, она покачивала головой:
– Ты – иной. Ты мыслишь вовсе не эдак, как наши мужики. Может, потому все наши бабы косятся в твою сторону и облизывают губы.
В душе польщенный, он все же скептически хмыкнул:
– Ну, допустим, что не все. Есть и особи, что смотрят исподлобья, с трудом сдерживают язвенное раздражение…
– Ты про Райку? Она, бедная, как связалась с на голову стукнутым, и сама чокнутой стала. Стучит втихаря на всех и по кругу…
Второй раз за короткий промежуток времени услышав про стук, Малахов приоткрыл один глаз и внимательно посмотрел на Катю.
