Концерт для врача с гитарой

скачать книгу бесплатно

Концерт для врача с гитарой
Борис Джурко

Первая любовь #1
Сергей ежегодно отдыхает в Ялте в надежде встретить девчонку, в которую влюбился 14-летним мальчишкой. Мишка уезжает в Зарасай к своей любимой рыбалке. Друзья решают провести отпуск вместе, бросают жребий, приезжают в Зарасай, а утром просыпаются на газоне ботанического сада в Крыму без документов и денег. Вдобавок обнаруживают, что переместились на несколько лет в прошлое, и что им это не снится.

Борис Джурко

Концерт для врача с гитарой

1

На пятнадцатом году моей жизни произошли три важнейших события. Во-первых, наша семья получила квартиру в доме на улице Войнова в уютном уголке Петербурга между Невой и Таврическим садом. Во-вторых, в школе на Таврической улице я познакомился с Мишкой и, наконец, тем же летом уехал не как обычно в деревню, а в Тавриду – страну винограда, цветов и садов, в город счастья несравненную Ялту, где во дворце графа Мордвинова размещался санаторий, куда мои родители получили путёвки.

Мне сняли комнату на первом этаже двухэтажного дома № 24 на Бассейной улочке. Никакого бассейна найти я не смог, зато над окном своей комнаты обнаружил мемориальную доску, согласно которой «здесь жил, страдал и умер поэт Семён Яковлевич Надсон (1862–1887 гг.)».

Не могу определённо сказать, был ли я доволен местом своего проживания. Уж очень необычным было оно. И дело не в Надсоне, как вы, должно быть, подумали, а в том, что улица пролегала по склону Поликуровского холма, из-за чего дома с чётными номерами располагались ниже нечётных, окно моей комнаты начиналось с дороги, подоконник служил её продолжением, а я мог зайти в комнату как спустившись по лесенке с улицы, так и поднявшись по ней со двора.

С утра до вечера пропадал я с мальчишками на Массандровском пляже, а на санаторный к родителям ненадолго наведывался. Но увернувшись от выбегавшей из моря девчонки, стал подолгу оставаться на нём и вскоре так к ней привык, что не представлял ни дня без неё. Когда однажды она на пляж не пришла, всё мне разом стало не в радость. Покинув опостылевший пляж, бродил я по городу в надежде встретить её и умолял судьбу вернуть незнакомку. Не помогало ни то, ни другое и, ошалевая от безысходности и тоски, я продолжал слоняться по улочкам, пока на одной из самых узких не встретил её.

«Быть такого не может, – закрыв глаза, стал я себя успокаивать. – Не судьба же, в самом деле, меня услыхала? Сейчас открою глаза и…». Открыв глаза, я снова увидел её. Уже в пяти шагах от себя! Это было похоже на чудо: улыбаясь, она шла мне навстречу, и хвостик её волос был задорен и весел. От радости я чуть не бросился к ней, но вспомнил, что мы незнакомы.

Мысль о том, что она может уехать, и я её никогда не увижу, не давала покоя. Я поздно заснул и рано проснулся, а выйдя к обрыву, расстроился. Море сильно штормило, и на пляж она могла не прийти. Но она всё же пришла и, расположившись в шезлонге, смотрела на море. Настало то время, когда в волнах прибоя мог появиться супергерой. И он появился!

Он был юн, увлекался футболом и на героя был не очень похож. Но твёрдая поступь и уверенный взгляд красноречивее слов и фигуры говорили о том, что в своей короткой, но полной опасностей жизни он не раз имел дело со штормами-убийцами, спасая от гибели самонадеянных смельчаков. Поскольку в этот раз спасать было некого, он ходил вдоль берега с задумчивым видом, так что некоторые посмели подумать, что он никакой не герой, а обыкновенный мальчишка.

Как они ошибались! Выждав момент, когда сбегавшая с пляжа волна снесла набегавшую, он фантастическим кролем преодолел «вскипевшую» равнину прибоя и оказался среди огромных покатистых волн. Теперь только ветер досаждал ему иногда, швыряя в лицо брызги и пену. Но что ему было до них? Ведь она за ним наблюдала! И это кружило мне голову. Чего только не выделывал я: нырял, кувыркался, слетал с волн как птица, в ожидании оваций отдыхал на спине и конечно не думал, что мои подвиги не пройдут безнаказанно. Тяжёлым сухогрузом входил я в «санаторные воды» прибоя, на преодоление которых не было сил. Волны словно играли со мной – то несли к берегу, то относили назад. К счастью вскоре я им надоел, и меня вынесло к пляжу.

Отвернувшись от берега, я максимально скосил в её сторону взгляд, но разглядеть не успел. Накатившая сзади волна снесла меня с ног и вернула в зону прибоя, где в компании с парусиновым башмаком и пластмассовой банкой меня швыряло-крутило как в стиральной машине, так что невозможно было понять, где верх, а где низ. Сдерживать дыхание я больше не мог. «Неужели конец?» – мелькнула страшная мысль, а за нею две жалостливые, по-детски наивные: «бедные мои бедные», – это я о родителях, – как вы будете жить без меня?».

Не знаю, что стало бы со мной, если б я так не подумал. Но я подумал именно так и был вышвырнут на берег незамедлительно. Отбежав на четвереньках от моря, я упал на колени и не мог поверить в спасение, пока моё ухо не оказалось в знакомой руке. Я узнал её сразу: так уверенно держать его могла лишь рука отца. Направляемый ею семенил я по пляжу, умоляя «её» отвернуться, но услышал заливистый смех. Он развеял мечты о знакомстве. Я избегал попадаться ей на глаза, но стал ловить её взгляды. При этом она улыбалась! Кто поймёт этих странных девчонок? Когда рискуя жизнью пытаешься понравиться им, ничего кроме усмешек вызвать не можешь, но стоит лишь оказаться в смешном положении, как у них просыпается к тебе интерес.

Встречаясь с ней взглядом, я делал вид, что наблюдаю за тем, что происходит у неё за спиной. Для пущей убедительности хмурился и привставал с лежака, чтобы она не мешала. А она обходила меня стороной, давая понять, что я ей безразличен…

Так что ж получается? – не мог я поверить. Но это был факт: я не был ей безразличен! Сделав столь сногсшибательный вывод, я стал подумывать о знакомстве. Среди романтических и «случайных» вариантов не подошёл ни один, и я ограничился простым и естественным: просто подойду и спрошу: «можно проводить тебя с пляжа?». О том, что вопрос мог показаться двусмысленным, я не догадывался, так же как о том, что буду делать потом. Впрочем, главное познакомиться, утешал я себя, остальное приложится. В конце концов, можно сплавать до буйков и обратно, а затем и вдоль пляжей. Да мало ли чем можно заняться вдвоём! Можно съездить в Симеиз и Алупку или подняться пешком на Ай-Петри.

В назначенный день я рано проснулся и лёжа в постели пытался понять, отчего мне тревожно. Ещё вчера я мечтал о знакомстве, а теперь не понимал, чего больше желаю: знакомства или весомого аргумента его отложить. Время шло. Ни одно из желаний не брало верх над другим. И, пребывая в раздумьях, я невидящим взором блуждал за окном, пока не обнаружил, что смотрю на неё. До пола вжавшись в кровать, я с ужасом понял, что задержаться там не смогу. Слава Богу, она окно миновала и, облегчённо вздохнув, я расслабился. Пружины естественно расслабились тоже и в тот момент, когда она оглянулась, я воспарил над кроватью…

Очнувшись, я не мог разобраться, что это было: явь или сон? Всё же больше было похоже на сон. Ведь только во сне могло такое случиться. Да-а-а… Забавный был сон… Но пусть даже не сон! Пусть и вправду она в окно посмотрела. Но ведь не для того, чтобы увидеть меня. Она не знала, где я живу! Да если б и знала, разглядеть меня не смогла бы. Для этого надо было хотя бы нагнуться.

Последний довод меня рассмешил, я вышел из дома с непреклонным намерением реализовать свои планы и по мере приближения к пляжу всё отчётливее ощущал неотвратимость знакомства, а оказавшись на нём, с беспощадной ясностью осознал, что для знакомства этот день не подходит. То есть не то чтобы чуть-чуть, а не подходит совсем! Как я сразу не понял? Во-первых, жарко и в голове кавардак; во-вторых, познакомься я с ней, мне пришлось бы её развлекать, идти туда, куда она пожелает. Короче, был бы связан по рукам и ногам. Но кто обязал меня это делать сегодня? Ведь можно и завтра, когда прилетит ветерок…

Не обнаружив незнакомку на пляже, я испытал облегчение. Предчувствие не обмануло меня: сегодня ей не суждено со мной познакомиться. Однако не найдя её вечером в парке я не на шутку встревожился. А утром не увидел на пляже. Я никогда её больше не видел.

С тех пор каждым летом влечёт меня в Крым, будто кто-то ждёт меня там. Может, она сейчас в Ялте обо мне вспоминает, – думаю я и слышу крик чаек, шорох прибоя и вижу бегущего к пляжу мальчишку, но вспомнить её уже не могу. Время стёрло её лицо и улыбку. Не ослабевает лишь неизъяснимо печальное и светлое чувство, овладевающее мной при мысли о ней.

2

C Мишкой я познакомился в седьмом классе. Точнее в школьном коридоре, в котором мы оказались во время уроков. Мишка не был ничем примечателен – среднего роста и такой же наружности. Он таким и остался бы в моей памяти навсегда, если бы не схлестнулся с первым драчуном нашей школы, а после того как они разбили друг другу носы, он в моих глазах существенно вырос.

В тот день нас послали домой за родителями, но поскольку они ещё не вернулись с работы, мы отправились в Таврический сад за мороженым, благо он находился на противоположной стороне Таврической улицы. Когда мы вышли на мостик через протоку, до тележки с мороженым оставалось не более сотни шагов, после которых дальнейшие события могли развиваться в более приятном для нас направлении. Но у Мишки развязался шнурок.

Нагнувшись к ботинку, он увидел на отмели стайку рыбёшек и спросил, что я думаю о рыбалке. Спросил не из любопытства, а так…, наверное, сам не знал почему. Ведь каждый из нас не знает порой, отчего случается именно то, что случается, а не то на что мы рассчитывали. Например, Мишка без умолка мог болтать на уроках за партой, но почему-то молчал у доски.

«Тяжело с тобой, парень», – вздохнул он, узнав, что ловля рыбы – важнейший этап производства рыбных консервов, в частности шпрот, которые я очень любил. Аналогичного мнения придерживался и Мишкин портфель, носивший на рыбалку червей в банках из-под рыбных консервов. Но его хозяин был троечником и слабо разбирался в рыбной промышленности. Пристроив портфель на перилах моста, он стал рассказывать мне о рыбалке, о том, что такое подсак и как забросить блесну и о многом другом, о чём я понятия не имел и иметь не хотел.

Тем временем Мишка, перешёл от теории к практике и, размахнувшись для «заброса блесны», сбил в воду портфель. Он его долго выхаживал, выносил сушить на балкон, натирал касторовым маслом, даже возил на консультацию в сапожную мастерскую, но портфель постарел, окривел и усох, бросил школу и уехал в деревню, где ходил на рыбалку с Мишкиным дедом.

С тех пор минуло четырнадцать лет. Мы стали врачами. Я занимаюсь наукой в НИИ, а Мишка работает хирургом в городской поликлинике, имеет своё мнение обо всём и спорит со всеми по любому вопросу. В особенности со мной. Взять, к примеру, наши споры об отпуске. О том, чтобы хоть раз провести его вместе, у нас сложилось единое мнение, а по вопросу, где его провести – уже два. Я не мог представить лето без Крыма, а он представлял это с лёгкостью и каждым летом уезжал в Зарасай на рыбалку. В конце концов, мы решили положиться во всём на судьбу. Кому, как ни ей было знать, что для нас лучше? И, бросив жребий, я поехал в Литву на рыбалку.

Ранним утром питерский автобус въехал в укрытый мглой город и, свернув на перекрёстке в бескрайнюю лужу, подплыл к «причалу» автовокзала. Даугавпилс находился в тридцати километрах севернее Зарасая и в пятистах южнее Петербурга. Но вопреки его географическому положению и заверениям Мишки о том, что в нём всегда теплее, чем в Питере, проливной дождь не казался приятным. Сойдя с автобуса, мы по щиколотку погрузились в сплошные потоки воды. Казалось, они уносят нас безвозвратно куда-то. И Мишку действительно унесло.

– Мишка-а! – позвал я его, но из-за шума дождя не расслышал свой голос. – Мишка! Ты где?! – крикнул я громче.

– На автовокзале, наверное, – ответил холщовый плащ с капюшоном. – Пойдём, провожу, – предложил он, подхватив меня под руку. – А я, старая кляча, на автобус опоздала, – обернулся он обыкновенной старушкой. – За соседку языком зацепилась.

– Не в Зарасай опоздали случайно? – поддержал я разговор.

– В Зарасай, в Зарасай. Там дом у меня.

– А когда следующий будет? – проникся я проблемой старушки.

– Дом? Ах, автобус… Так часа через два, не раньше.

– Мишка-а! – закричал снова я, и она меня отпустила.

– Не хочу тебя огорчать, – вышел он из дождя и, услыхав от старушки, что в её огороде затопило картошку, отвёл меня на железнодорожный вокзал, чтобы там дождаться автобуса.

* * *

Разместившись в кассовом зале на деревянной скамье, мы сменили мокрые куртки на толстые свитера, легкомысленно уложенные на дно наших сумок, и решили вздремнуть. Точнее, вздремнуть решил я, а Мишка просто заснул. И это на холодной скамье! Чтобы узнать, на что она тратит наше тепло, я заглянул под скамейку и обнаружил её прижатой к батарее парового отопления. А летом, как известно, они все ледяные. Тем паче чугунные. Попытки их разлучить не увенчались успехом. Зато Мишка проснулся и произнёс с раздражением: «Хватит дёргаться. Она к полу привинчена».

Ах, вот оно что. Он пережидает здесь дождь не впервые! А я удивлялся, увидев его на пакете с одеждой. Думал, уселся случайно. Коварный обманщик! Он знал, что ждёт его впереди. Но почему он смотрит вперёд с интересом? Будто увидел что-то впервые. Взглянув в ту же сторону, я ничего интересного не увидел: лишь пару скамеек да очередь в кассу. Впрочем, очередь была настолько мала, что не заметить её было сложно. А на холодной скамейке тем более!

Идея завершить поездку в Литву возвращением в Питер пришла в наши головы одновременно, и мы её почтили вставанием. Затем произошло нечто из ряда вон выходящее. Едва привстав со скамьи, мы оказались вдали от неё, будто вырезали кусок киноленты. Мишка с кошельком стоял в конце очереди, а я с досадой – у расписания поездов. Я смотрел на него и не мог оторваться. Как в школьной задачке предлагалось решить, в каком направлении мы поедем сегодня, если поезд в Питер отправится на двенадцать часов позднее автобуса в Зарасай? Ответ мы не знали, а задачу решить не могли. Даже списать было не у кого. И мы вернулись к скамейке.

– А ещё говорят… – хотел я процитировать Мишкино изречение, но лязгнув зубами от холода, едва не прикусил свой язык.

– Что? – спросил он равнодушно.

– …говорят, – процедил я беззлобно сквозь зубы, – что здесь всегда теплее, чем в Питере.

– Да? – изобразил он удивление.

– …а когда идёт дождь… – воспроизвёл я зубами дробь дождя за окном, – это очень прия-я-ятно.

И мы хохотнули, причём у Мишки это получилось неестественно громко. А потом была тишина. И дробь дождя за окном ей ничуть не мешала. Напротив, назойливым напоминанием о неминуемой осени она делала её угнетающей.

«Что ж, – думал я, глядя в омываемое ливнем окно, – никто не гнал меня сюда. Сам согласился. Но отчего мне тоскливо?». И словно услышав мой стон, Мишка достал из сумки початую при отъезде из Питера бутылку с портвейном – универсальным средством борьбы с непогодой. Сработало оно и сейчас, позволив трезво оценить ситуацию.

Для чего мы везли сюда на автобусе сумки? – задались мы вопросом. – Неужели для того, чтобы отвезти их обратно на поезде? И то ли от этих вопросов, то ли от сиротливого вида опустошённой бутылки мы вновь решили положиться во всём на судьбу и, сдав на хранение вещи, отправились на экскурсию по вокзалу.

Миновав ряд ничем непримечательных помещений, мы остановились перед металлической дверью и, преодолев сопротивление мощной пружины, оказались вышвырнутыми ею на улицу. То, что мы там увидели, заставило нас броситься к закрывавшейся двери. Но в этот раз победила пружина.

Жмурясь от яркого солнца, Мишка спросил:

– Ты что-нибудь понимаешь?

* * *

Предчувствие непостижимого, чего-то из ряда вон выходящего, возникшее у меня после того как я шагнул из непогоды под солнце, вновь охватило меня, когда Мишка нажал на кнопку звонка одноэтажного дома на улице Мельникайте в Зарасае, в котором жили давние знакомые его родителей Попроцкусы.

Дверь распахнулась, и навстречу нам вышел Владимир Басов – мой любимый актёр! Худощавый, среднего роста, с глубокими залысинами, выдающимся носом, весёлыми хитринками в светлых глазах и басовитым голосом он обнял Мишку и развернулся ко мне с такой лучезарной улыбкой, будто давно мечтал со мной познакомиться. Смущало одно: он представился Феликсом Ивановичем.

– А его все принимают за Басова, – объяснила мне Ирена Станиславовна, симпатичная и, судя по улыбке, добрая женщина.

Сложив вещи в отведённой нам комнате, мы поспешили на умытые дождём улочки Зарасая, дышавшие той пьянящей, рождающей легкомысленное ощущение бесконечности жизни свежестью, которая приносится первым снегом или долгожданной весной, одевающей зеленью кусты и деревья.

Мишке не терпелось пройтись по любимому городу, а мне любопытно было взглянуть на место одного из самых циничных и бессмысленных преступлений – убийства лучших месяцев Мишкиной жизни, которое почему-то до сих пор не раскрыто. Даже следствия по нему не велось. В нём якобы не прослеживается ни малейших мотивов, и отсутствуют какие бы то ни были подозреваемые, хотя ещё до осмотра места преступления для меня не было тайной, что оно было совершено по сугубо личным мотивам, и даже известно по чьим. Однако никого кроме меня это не интересовало. В том числе Мишку.

Надо отдать ему должное: место преступления было им выбрано подходящее. В таких условиях его можно было совершать ежедневно. И, несмотря на то что, как правило, через три недели жертве удавалось сбежать, она каждым летом сюда возвращалась, ибо всё здесь располагало к умиротворяющей беспечности и легкомысленной беззаботности. Разместившись на зелёных холмах среди синих озер, городок то ли погружался в них медленно, то ли выплывал из отражённых в них облаков. Во всяком случае, одно можно было с уверенностью утверждать: Зарасай – самый сине-зелёный город на свете. После Ялты конечно. Всё в нём было выкрашено в эти цвета: небо, деревья и трава со скамейками ну и конечно озёра. Лишь белоснежный костёл, жилые дома из белого кирпича да терракотового цвета рубашка на Мишке выбивались из этого ряда.

Всё же главными особенностями города были тишина и спокойствие. Укрытый одеялом зелени, он беспечно дремал, не замечая того, что оно сбилось в кучи и, покрывая преступника, сползло в прибрежье озёр.

Дом Попроцкусов находился неподалёку от площади, похожей на обыкновеннейший сквер кустами, деревьями, цветочными клумбами и одним, зато очень большим неработающим фонтаном. Главной же достопримечательностью площади и всего города являлся костёл Успения пресвятой Девы Марии, паривший двумя башнями над площадью и могилами своих бывших служителей.

В лёгкой печали от далёкой, на что мы очень рассчитывали, но неминуемой участи мы спустились к берегу озера, где её играючи сдул ветерок. Словно истосковавшаяся по хозяевам собака, налетел он на нас, обшарил с головы до ног и выбил слёзы из глаз. Если бы не зазевавшийся велосипедист, не успевший свернуть в переулок, неизвестно какой пейзаж я бы сейчас вам описывал. К счастью, как любая собака, перед велосипедистом ветерок не смог устоять и помчался вдогонку. А мы укрылись в симпатичной «стекляшке» – пивном павильоне со стеклянными стенами и, сидя за столиком с двумя кружками пива, обсуждали предложение Феликса Ивановича порыбачить на озере Самавас в десяти километрах от города, где он купил дом для своей сестры Адельки, переехавшей в него из-под Каунаса. Она была знахаркой и в поисках целебной травы подолгу блуждала по лесу или навещала больных, поэтому не возражала, когда у неё останавливались знакомые Феликсу Ивановичу рыбаки.

Жить на берегу озера и ни от кого не зависеть, что могло быть заманчивее? Вот только добраться туда было не просто. Сначала надо было доехать на автобусе до хутора под грозным названием «Гражюте», потом пройти пару километров по лесу и ещё полтора по берегу озера.

– Конечно можно и так, – согласился с Феликсом Ивановичем «Басов». – Дорог в лесу много, куда-нибудь выйдете. На вашем месте, – сдвинул он кепку на брови, – я поехал бы туда на такси. Мой приятель таксист доставит вас к озеру.

Симпатизировавший социальному транспорту Мишка, его всемерно поддерживал. Нередко даже деньгами. Но на такси не ездил из принципа, даже если опаздывал на работу. Поэтому, услыхав о развозке рыбаков на такси по озёрам, он усмехнулся, приняв это за шутку, но «Басов» добавил:

– Он один у нас в городе.

* * *

Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь, а обнаружив на соседнем диване спящего Мишку, вспомнил про дождь и расстроился. Но лишь на мгновение! Потому что увидел в окне золотистые крыши домов и верхушки деревьев. И сами собой в моей памяти всплыли слова советского марша: «Утро красит нежным светом стены древнего кремля, просыпается с рассветом вся советская земля», под который я выбегал с мальчишками на залитый солнцем двор и бродил до вечера по праздничным улицам.

Сидя на скамейке у стоянки такси, мы любовались праздничными картинками утреннего Зарасая, пока солнце не скрылось за облаком, а картинки вновь стали будничными. Лишь на короткое время оживились они появлением Феликса Ивановича, протарахтевшего мимо нас на развалюхе времён второй мировой, которую почему-то он называл мотоциклом. Помахав нам рукой, он исчез в непроницаемом для гаишников облаке дыма, а мы, усевшись в такси, напряглись, вспоминая название хутора.

«Червяково, Ушицыно, Щукино», – перебирал я возможные варианты. «Симферополь, Ялта, Гурзуф», – вспоминал географию Мишка, а водитель уже вёз нас куда-то. Оказалось, Феликс Иванович обо всём с ним договорился заранее. Спустя полчаса мы стояли на берегу озера. После недолгих препираний по поводу дальнейшего маршрута мне удалось настоять на повороте налево.

Приятно идти вдоль берега озера, сознавая свою правоту. Особенно первые десять минут, когда не были тяжёлыми сумки, а трава густой и высокой. Войдя в небольшой бревенчатый дом, мы оказались перед тремя дверьми, за одной из которых скрывалась наша каморка, а за двумя другими – подсобка и две смежные комнаты, в которых проживала Аделька.

Дверь в подсобку была перекошена и поддалась Мишке не сразу. А вот вторая дверь открывалась легко, о чём мы узнали после того как Мишка влетел с разбега на ней во мрак дверного проёма. Не дождавшись воплей и грохота упавшего тела, я решил выйти во двор, чтобы взглянуть, что там с погодой, но разглядев в дверном проёме робкие лучики света, рискнул войти в комнату. Как эквилибрист по канату пробрался я к зашторенному паутиной окошку и, нагнувшись в надежде увидеть пейзаж, уткнулся во что-то твёрдое волосатое и увидел портрет. Точнее не портрет, а набросок ухмылявшейся Мишкиной рожи.

* * *

Рыбачили мы у противоположного берега. О том, чтобы рыбачить у своего не было речи. Мы садились в лодку и переплывали озеро молча. По мнению Мишки, у противоположного берега было больше заводей и лучше рыбалка. Хотя, на мой взгляд, происходило так потому, что чужой пирог всегда кажется слаще. К тому же рыбачь мы у своего, у нас не было бы повода покататься на лодке.

В общем, ничего удивительного не было в том, что и на третий день мы рыбачили у противоположного берега. День выдался ясным и тихим. Лишь изредка из-за нависших над озером елей доносился грохот катившихся по паркету гантелей, который запросто можно было принять за грозовые раскаты, если бы на небе появилось хоть облачко.

К полудню стих ветерок, стало жарко, и клёв прекратился. На уху нам хватало с избытком – на счету каждого из нас числилось по двенадцать окушков и плотвичек, но именно с этим Мишка смириться не мог. Сменив несколько мест, мы встали в заводи, окружённой с трёх сторон камышами. По мнению Мишки «здесь обязательно должно было что-нибудь клюнуть». И действительно, задремав, я пару раз клюнул, после чего признал своё поражение. Но «одолжения» оказались ему не нужны.

Солнце палило нещадно. Словно вырезанные изо льда на зеркальной поверхности заводи таяли белоснежные лилии, между ними скользили длинноногие насекомые и от гонявшейся за ними рыбёшки по воде расходились круги. Чтобы не заснуть и не добавить своих, я занялся их подсчётом, но на счёте четырнадцать сбился, затем на семи – мешали тяжёлые веки и монотонный шорох стрекоз.

В очередной раз я клюнул так резко, что, потеряв равновесие, едва не свалился за борт, а вскинув голову, увидел Мишку и не поверил глазам: рыбак уснул на рыбалке! Теперь я буду отмщён, не стану выкапывать по утрам червяков, буду просыпаться, когда захочу и есть вместо рыбы тушёнку. Я так размечтался, что вновь задремал, а очнувшись, увидел нависшие над нами свинцовые тучи и крикнул Мишке «проснись!». Но первым проснулся дремавший в камышах ветерок и, ворвавшись под наши рубашки, затрепыхался как рыба в сетях. Можно было выйти на берег и укрыться под елями, но мы не знали, когда закончится дождь, ливший безостановочно четверо суток.

Я работал вёслами так, как не работал на районной спартакиаде медицинских работников, где занял третье место. Однако мы плыли, а тучи летели, и первые капли дождя разбились о наши головы на середине пути. А после ослепительной вспышки небо оглушительно треснуло, и потоки воды обрушились в озеро.

Второй раз за последние дни мы оказались в сплошных потоках воды, до неузнаваемости изменивших пространство и время. И теперь не было оснований полагать, что мы плывём по озеру Самавас. С не меньшей вероятностью можно было утверждать, что наша лодка терпит бедствие в неизвестном водоёме на севере Африки. Единственным ориентиром в пространстве для меня был теперь Мишка, впрочем, так же, как и я для него. Всё же уверенности в том, что мутное пятно над кормой это он у меня не было. Бросив вёсла, я пробрался к пятну и, убедившись, что это всё-таки он, стащил с него часть, как нам поначалу казалось, брезентовой куртки, которая моментально пропиталась водой и хлынувшие по нашим спинам ручьи счастливо воссоединились с лужицей на скамейке.

На этом удивительные события не закончились. Рядом с домом мы повстречали старушку с автовокзала! Она была в том же плаще с капюшоном и роста была небольшого и голосом обладала скрипучим. Для окончательной идентификации старушек не хватало разве что сличения лиц. Но если лицо привокзальной скрывал капюшон, то Аделькино (а это оказалась она) я помнил с раннего детства. Испещрённое сетью морщин, с крючковатым носом и выдающимся подбородком его невозможно было представить улыбающимся. Оно следило за мной со страниц детских книг, принуждая съедать всю порцию каши. Но если бы оно улыбнулось, я проглотил бы три порции.

Не мудрено, что Мишка не смог скрыть благодарной улыбки, услышав, что утром она нас покинет. Чтобы исказить верное о себе впечатление, он поинтересовался, для чего в подсобке сохнет трава, и узнал, что Аделька плохо понимает по-русски. А я не понимал, отчего он не спросит её по-литовски, если «на нём изъяснялся свободно: не хуже, чем на немецком, за который получал твёрдые тройки». Но лишь однажды я слышал, как он спросил у мужчины со спиннингом: «кейп жувис?», что означало «как рыба?». После ожесточённой жестикуляции и выразительного мычания обеих сторон выяснилось, что он тоже был русским.

Между тем Аделька поняла, о чём спрашивал Мишка, и мы узнали, что сохнувшая в кладовке трава может до неузнаваемости изменить нашу жизнь. Причём в лучшую сторону! Поэтому Мишка слушал её, как не слушал ни одну старушку на свете, включая классную руководительницу-математичку, переводившую его в следующий класс после выполнения им какого-то спецзадания. Он слушал и застенчиво улыбался, а его цвета озёрной тины глаза выражали глубокую признательность за предстоящие подношения. Однако после того как их не последовало он был вынужден сообщить, что его друг намерен жениться, и нуждается в траве для карьеры не меньше, чем в корнях аира болотного, укрепляющего силу мужчин.

Аделька объяснила, где можно было добыть корней аира болотного, и даже начертила схему маршрута. А вот время сбора травы и пыльцы для настойки, облегчавшей продвижение по службе, истекло. Заметив исчезновение улыбки у Мишки, Аделька ушла, но тут же вернулась с двумя бутылками, одну из которых с настойкой для карьеры вручила Мишке, а другую мне. В ней была тоже настойка, только для чего, я не понял, но переспрашивать не стал, поскольку в лечении не нуждался.

2

Перед тем как заснуть Мишка предложил пожертвовать утренней рыбалкой для заготовки корней аира болотного. И я его горячо поддержал. А зря. Потому что, он проснулся ни свет, ни заря и долго гремел посудой под нашим окном, перемыв её как минимум дважды. В таких условиях мог спать только Мишка, но поскольку спать хотел я, то я и выскочил разъярённый из дома, едва не столкнувшись с проходившим к колодцу коренастым мужчиной.