скачать книгу бесплатно
Центр жестокости и порока
Василий Боярков
Недалеко от Москвы строится центр игорного бизнеса, именуемый как Рос-Дилер. Почти с самого его основания в городе начинают твориться странные, необъяснимые вещи: во-первых, в ходе мистических ритуалов, проводимых мрачными, безликими личностями, жестоко уничтожаются самые низшие слои населения; во-вторых, всю безраздельную власть захватил жестокий бандит-убийца, объявивший себя ханом Джемугой и установивший ненавистное «монгольское иго» – он обложил непомерной данью всех состоятельных бизнесменов, владельцев как доходных казино, так и других, не менее прибыльных, заведений. Сможет ли хоть кто-нибудь справиться с безжалостными бесчинствами и восстановить в городе существующий российский закон и сопутствующий социальный порядок?
Василий Боярков
Центр жестокости и порока
Пролог
Несколько севернее и немного восточнее столицы располагается он – город грез и желаний, греха и порока, забвения и падения нравов, а кроме всего перечисленного, еще и наивных, тщетных надежд, и в то же время немыслимого, пьянящего наслаждения (всего того что так влечет и манит к себе современного человека) – иными словами, центр особой формы социально-экономической и политической организации общества. Его можно назвать пунктом развлечений и отдыха; он был создан искусственно и вместил в себя большинство азартных, игровых заведений – в общем, если его с чем-то и сравнивать, то наиболее подходит американский Лас-Вегас, правда, российский вариант пока еще не выделяется большими размерами, потому как предполагаемый игорный мегаполис еще только растет и, как бы поточнее сказать, всё еще развивается. Однако, хотя основное население Рос-Дилера (а именно так называется «прибежище» тех, кто мечтает о быстрой наживе) не превышает еще и четырехсот пятидесяти тысяч постоянно проживающих граждан, но город уже имеет необходимую к нормальной жизнедеятельности инфраструктуру, способную обеспечить привычное существование человека.
Вечер. На улице темно и страшно, гуляет промозглый осенний ветер. Время плавно приближается к ночи. По слабоосвещенной, близлежащей к окраине улочке, где изо всех возможных фонарей едва ли горит один либо же два, пробирается незнакомец, перепуганный до непередаваемой жути и имеющий неприятную, отталкивающую наружность (таких в просторечии называют бомжами). Мужчина (а он, конечно же, является неким подобием представителя сильного пола) давно уже достиг пятидесятилетнего возраста и, очевидно, много лет назад разочаровался в несостоявшейся жизни, где так и не смог добиться каких-либо значимых результатов. Останавливаясь на его внешности, можно отметить, что, не обладая высоким ростом, отчаявшийся беглец имеет фигуру, вероятно, некогда коренастую, но вместе с тем и исхудалую, сломленную длительными невзгодами, а еще, что кажется в ней примечательным, она обозначается очень уж неприятным видом: особо выделяется давно немытая круглая голова, нисколько не умаляющая первого впечатления (она всклокочена, волосы когда-то, видимо, были рыжими, но уже давно уже поседели и переходят в точно такую же неприятную бороду); глаза расширены от охватившего страха, вырисовываются необычайно ярким, голубоватым цветом, сравнимым разве что с водной гладью чистого озера, и не выражают в наступивший момент ничего, кроме одного беспредельного, можно сказать, животного ужаса (выражение отлично передается чересчур яркой окраской радужки, граничащей с невероятными по белизне глазными склерами); само же лицо покрыто черной, въевшейся в кожу омерзительной коркой; одет он (как раз для позднего осеннего времени) в нестиранную матерчатую фуфайку, буквально пропитанную грязным, серо-черным оттенком, и такие же в точности брюки; на ногах обуты солдатские ботинки, разваливающиеся от долгой службы и отличающиеся отклеившейся подошвой и полностью отсутствующими шнурками (здесь можно лишь удивляться, как носимые предметы обуви до сих пор еще не свалились); шапка отсутствует.
Прихрамывая на правую ногу, «человекоподобное существо», не переставая таращить безумные зенки, выпученные от жути и блестящие в темноте сверкающими белками, постоянно оглядывается назад, как бы опасаясь чего-то кошмарного, что, несомненно, преследует его сзади. Однако на улице в основном тихо и не видно ни единого человека, пусть даже и непроизвольно оказавшегося на отдаленной окраине; принимая же во внимание отчужденность интересующей местности, не слышатся и звуки обычной городской жизни, такие, скажем, как проезжающий автотранспорт либо разговоры случайных прохожих; только где-то в отдалении раздается возбужденный лай остервенелой собаки, встревоженной каким-то необычным явлением. Мужчина очень устал, о чем отчетливо свидетельствуют его учащенная, отдающая сиплым тоном отдышка, почти непрекращающийся кашель и с огромным трудом передвигающиеся конечности. Не наблюдая за собой преследования, он останавливается и начинает вертеть лохматой головой, поворачивая ее из стороны в сторону, словно бы ожидая какого-то неожиданного подвоха, наполненного жутью и явно для него не очень приятного. Он стоит посередине пустынной улочки, простирающейся в длину на расстояние не менее километра, где в центре располагается асфальтированная дорога, способная вместить на своей ширине не более одного транспортного средства за раз, а по бокам – и с той и с другой стороны – выстроены в два ряда одноэтажные новехонькие постройки, не указывающие на слишком большую состоятельность жителей; такой вывод напрашивается из-за их небольших размеров (они явно не являются коттеджного типа), а еще и обладают небольшой приусадебной территорией и не отличаются значительной дороговизной железных разноцветных заборов.
– Где он? – дрожащим голосом промолвил перепуганный бомжеватый путник, сощуренным взглядом всматриваясь в ночной, почти сплошной, сумрак, словно бы пытаясь угадать, что скрывается за непроглядной таинственной теменью. – Вроде бы не видать?.. Может, все-таки отпустил или же – что будет нисколько не хуже – решил забрать себе кого-нибудь более привлекательного?.. Такой вариант лично меня бы вполне устроил… а то выбрал меня – а я что? – я и так «по жизни» давно потерянный человек… и сам скоро сдохну, и притом без чьей-либо помощи. Хоть бы оно так всё и было…
Но, словно в противовес его ошалелым мыслям, из небольшого прогона, примыкающего к основной уличной автодороге и располагающегося в самом ее начале, вначале показывается затуманенное, сумрачное свечение, по мере приближения к повороту становящееся всё более ярче, а потом появляется… гроб, передвигающийся самостоятельно, на приделанных к его нижней части колесиках. Рядом никого нет, и он, если можно так выразиться, едет совершенно один, никем не управляемый и нагоняющий тоску и ужас на одинокого мужчину, непроизвольно открывшего рот и трясущегося от страха. Как же он выглядит? Обыкновенная, сколоченная из досок, конструкция, она сужается как к нижней части, так аналогично и к верхней; снаружи устройство выглядит оббитым мрачным, темно-зеленым сукном, на крышке украшенным незамысловатым черным крестом, тряпичным и грубо обрезанным по каждому краю; к основанию, как уже сказано, на поперечных осях крепятся целиковые маленькие колесики, насчитывающие общим количеством четыре штуки – два спереди и два сзади – где обод, для смягчения сцепления с почвой, оборудован прочной резиновой оболочкой; сейчас между составными элементами имеется едва заметный зазор, через который просачивается невероятное, просто «кошмарящее», свечение, имеющее зеленовато-голубоватый оттенок; в то же самое время происходит и странное дуновение, выпускающее наружу словно какой-то адский, потусторонний «дымочек»; оси слегка поскрипывают и металлическим, несмазанным звуком наводят еще больше трепетного, суеверного ужаса.
Беглец созерцал представившуюся картину не более двадцати секунд, словно бы зачарованный разглядывая необычную в привычном мире картину, после чего с возгласом: «У, «мать его в душу…», пропади оно всё пропадом!» – кинулся бежать дальше. Странный человек, опустившийся в социальном смысле, перебирал заплетавшимися, хромыми ногами, двигаясь вперед, ничего перед собой не видя и совершенно не размышляя, куда пролегает его путь в последующем и куда ведет его страшный, если не говорить потусторонний, феномен; неудивительно, что когда он оказался на самом краю внезапно закончившегося проулка, то уперся прямиком в городское кладбище, существовавшее здесь еще со времен располагавшейся рядом древней языческой деревушки, заселенной еще в тринадцатом веке. Итак, кульминация была очевидна, и вот как раз сейчас отброс современного общества отчетливо понял – и это не вызывало сомнений! – что к страшному месту его привели по жуткому, просто холодившему в жилах кровь, назначению. Однако поворачивать и искать другую дорогу времени не было, так как следовавшая сзади «адская машина» приближалась все ближе, неотвратимо загоняя его на территорию нагоняющего ужас погоста; выбора не было, и пропахший въевшимися в тело смрадной вонью и страхом бомж ступил на пугавшую «до коликов в желудке» часть местности (ограждения не было и поступить так было совсем нетрудно). А что же так называемое «дьявольское устройство»? Оно словно бы только и ждало сотворения жеста отчаяния, как будто бы именно он и был ему нужен; слегка увеличив среднюю скорость, «сатанинское приспособление» устремилось вслед за загнанной жертвой.
Отщепенец социального общества, едва лишь ступив на заросшую высохшей травой почву погоста, услышал позади себя негромкую музыку, исходившую изнутри жуткого гроба и невероятно мрачной мелодией нагнетавшую еще гораздо большую кошмарную обстановку. Беглец следовал по ровному асфальтовому покрытию, продольной дорогой разделявшему кладбище на две неравные половины; он доковылял практически до середины, как впереди (то ли ему показалось, то ли было взаправду?) замаячили странные тени, как бы преграждавшие ему дальнейшее продвижение; на секунду бомж остановился, изучая близлежащую обстановку и выбирая для себя, куда можно двигаться дальше и где с большой долей вероятности, по его мнению, не возникнет препятствий. Искомый путь находился рядом, располагаясь от него по правую руку, и словно «манил» в себя ровной грунтовой дорожкой, уходившей в самую какую ни есть мрачную глубину и без того пугающей территории. Других вариантов «предоставлено» не было, и социально опущенный человек устремился в зачаровывавшее, заманивавшее пространство. Ему удалось «прохрамать» еще пару сотен метров, как он внезапно остановился.
Что же интересно явилось причиной неожиданно прекращенного бегства? Все очень просто: полуночный странник уперся в свежевырытую могилу, не позволяющую двигаться дальше. Однако и обойти ее прямо здесь никак бы не получилось, потому как и с правого бока, и в том числе с левого, располагались установленные в ряды надгробья, плотно прилегавшие друг к другу и огороженные металлическими оградами (его загнали на территорию, предназначенную для захоронения современных покойников); можно было, конечно, попробовать «пробиться» к спасению, перелезая через наваленную кучу свежей земли, только-только выкинутой из вырытой ямы, что, к слову сказать, омерзительный, грязный мужчина и попробовал в ту же секунду проделать. Вместе с тем грунт оказался глинистым, вязким, липким, и, с первой же попытки оставшись без правого башмака, надежно увязшего в землю, полностью отчаявшийся беглец наконец-то полностью осознал, что попал в специально приготовленную ловушку, надежно препятствовавшую его спасительному движению; назад двигаться также было бы бесполезно – негромкая, наводившая ужас музыка, издаваемая само собой катившимся гробом, слышалась и все ближе, и все отчетливее, не оставляя никаких маломальских сомнений, что избавления в сложившемся случае никакого не будет. Но и это было еще не все! Пересилив себя и оглянувшись назад, «опустившийся на самое дно человек» теперь отчетливо смог разглядеть (в том зеленовато-голубоватом свете, исходившим из адской конструкции), что те странные, страшные тени ему нисколько не померещились, а действительно приближаются сзади, однотипными, сумрачными тенями окружив доселе невиданное устройство, необычное, до невероятной жути «кошмарившее» и, по сути, наверное, все-таки сверхъестественное. Они представлялись абсолютно безликими, одетыми в полностью черное одеяние, где голова была скрыта за капюшоном и где (с первого взгляда могло бы так показаться) присутствовала, единственное, черная, пугавшая «до чертиков», полая пустота. Представившееся впечатление складывалось более чем реально, и бомж, так и оставаясь без одного, уже потерянного, ботинка, опустился на землю, встал на колени, уперся кулаками в грязную почву и приготовился умирать, справедливо полагая, что его сюда привели не ради какой-то пустой забавы. «Да, расчет в создавшейся ситуации совершенно верный: во всем белом свете не найдется ни одного человека, кто стал бы меня искать, – вот так я и сгину здесь никому не нужный, проживший жалкую жизнь – что не говори? – но все же впустую», – так рассуждал «морально опущенный» человек, готовясь встретить страшную, а главное, неизбежную участь. «Можно было, конечно, подумать, что сейчас претворяется чья-нибудь злая шутка, – продолжал он мучительные измышления, поникнув едва ли не к самой земле, – но у меня ведь совсем не осталось знакомых, способных на мерзкий, отвратительный розыгрыш, а значит, меня сюда пригнали целенаправленно, исключительно для моего бесславного умерщвления. Итак, спасения нет! Статус же «пропавшего без вести» я обрел уже лет эдак семь или восемь назад, хм… тем более что – как я слышал из надежных источников – похожий случай происходит в городе уже не впервые, и я буду отнюдь не первым, кто неожиданно канул в безвестную лету».
Внезапно! Мужчина, потерявший всякий облик, приемлемый обывательскому сознанию, как вольно, так в точности и невольно, почувствовал на своем лице совсем не мистический, а всецело человеческий пинок тяжелого, закругленного на конце ботинка. Вслед за причиненной болью голос, звучавший словно из загробного мира, неожиданно молвил:
– Я сумрачный Хранитель доходного места и, поскольку обличен могущественными, страшными полномочиями, обязан тебя спросить: ты по что это грязный, вонючий «бомжара» засоряешь прогнившим смрадом чистый воздух благопристойного города?! Разве ты, «поганый мерзавец», не знаешь, что сюда едут самые богатые и знатные члены элитного общества, чтобы просаживать у нас огромные накопления?! Ты же, «скользкая гнида», отталкивающим, отвратительным видом их только отпугиваешь, порочишь с невероятным трудом добытую репутацию и принижаешь значимость самого рентабельного бизнеса, причем, заметь, в масштабе всего российского огромнейшего пространства. Вдобавок ко всему сказанному, хочу, «срань господня», отметить, что подобные тебе, «гниль подзаборная», еще и нападают на беззащитных граждан, жестоко их избивают и впоследствии грабят – что ты, грязный урод, на предъявленные обвинения скажешь? Говори! Тебе предоставляется последнее слово, а потом мы будем судить тебя судом страшным и беспощадным, но в то же время самым, по нашему мнению, справедливым.
– Да что вы хотите узнать? – пролепетал перепуганный человек дрожавшим от страха голосом, сумев набраться храбрости, для того чтобы приподнять всклокоченную вихрами грязную голову и чтобы (сам не зная зачем?) попытаться разглядеть лицо говорившего; нетрудно понять, он различил только одну, сплошную, беспросветную и мрачную черноту. – Я живу здесь уже более семи лет, – продолжал он между делом оправдываться, – со дня основания города, когда здесь появилось самое первое казино. За первых три года я просадил в губительном, пагубном месте все своё, к слову стоит отметить, нехилое состояние, заработанное мною за долгие годы опаснейшей предпринимательской деятельности, где, честно признаюсь, я не всегда мирился с законом; в последующем – соответственно и как нетрудно догадаться – я стал от горя спиваться, а затем «по наклонной» стал «опускаться» все ниже и ниже. Что же, скажи?те, мне было делать?.. Я полностью утратил бизнесменскую хватку – возвращаться же к родным с пустыми руками? – совершить ничем не оправданную пакость мне совесть попросту не позволила; следовательно, все последние годы я живу печальным, невзрачным образом, никому не мешаю и потихоньку все глубже и глубже увязаю в объятьях беспробудного пьянства.
– Это никакое не оправдание! – грозным голосом гремел незнакомец, стоявший напротив и обезличенным, мрачным видом наводивший безысходную тоску и внутреннее смятение. – Я тебя, кажется, спросил: почему ты до сих пор здесь ошиваешься и не свалил «бомжевать» в какой-нибудь другой, менее комфортабельный, город, так как еще раз повторюсь – сюда устремляются люди солидные, важные, с кошельками до отказа набитыми нажитыми деньгами? Даю тебе последний шанс назвать хотя бы одну убедительную причину, позволяющую тебе до сих пор оставаться живым и засорять наш красивый, благоустроенный город.
– Мне просто некуда было податься, – опустив книзу голову и приготовившись терпеть жестокие муки, проговорил невзрачный мужчина, давно потерявший всяческий интерес к радостям человеческой жизни; одновременно он утирал с лица кровь, струившуюся из носа, сломанного после недавнего удара ногой, – как я уже и сказал, последние пять лет – может быть, даже семь? – я не имею ни родных, ни каких-то более или менее приличных знакомых…
– Хорошо, – проговорил неизвестный, взявший на себя обязанность быть судьей потерянного для общества человека, – я все понял и принимаю решение: приговорить «помойного бомжа» к смертной казни через закапыванье живьем, или попросту быть похороненным заживо! – сказал он высокопарно, высказываясь для всех присутствующих, а обращаясь исключительно к обреченному, грозно добавил: – Полезай, «мерзкая гнида», в гроб: он, как ты понимаешь, приготовлен специально тебе, причем он сам тебя выбрал и сам же сопроводил до места захоронения.
Словно повинуясь какому-то страшному приказанию, крышка необычного устройства стала приподниматься кверху, оголяя оббитую белой материей пустоту, жуткую и кошмарную, из которой для пущего страху лилась еще и не прекращавшаяся похоронная музыка. Неожиданно! Дымное дуновение, показавшееся воистину потусторонним, увеличилось намного более, резко взметнуло в вышину пары клубившегося тумана, а зеленовато-голубоватое свечение сделалось еще значительно ярче…
– Нет, – запротестовал бомжеватый мужчина, приговоренный к жесткой, мучительной смерти, – я не полезу… нет такого закона… вы – в конце-то концов! – не имеете права…
Он уже прекрасно понял, что стал заложником какого-то жуткого, больше сказать, кошмарного наваждения, заставившего его (под действием непомерного страха, конечно) самого прибыть на выбранное какой-то неведомой силой пространство, предназначенное для ритуального умерщвления. В тот же самый миг незнакомец, стоявший прямо перед ним и обличивший себя зловещим, справедливым судьёй, наполняя вибрировавший голос ужасными нотками, злобными и одновременно «стальными», торжественно выкрикнул:
– Отлично! Ты сам избрал ужасную участь!
После произнесенных слов, словно по чьей-то негласной команде, на него посыпались нескончаемые удары, хотя и не причинявшие сильной боли, но дававшие полное основание полагать, что пытка, возможно, очень затянется, без сомнения, будет очень мучительной и, так или иначе, непременно закончится смертью. Невольному страдальцу не оставалось ничего другого, как терпеть непрекращающиеся болевые воздействия, постепенно превращающие его некогда сильное, а теперь практически полностью высыхающее туловище в один, кровоточащий и крайне болезненный, «синячище». Кто его бил и в каком количестве – сказать было трудно. Между тем отчетливо ощущалось, что изверги основательно знают кровожадное, неистовое дело, – не позволяя терять сознание, они придавали кожному покрову тела страшный иссиня-черный оттенок, но не затрагивали, однако, жизненно важных внутренних органов; удары наносились методично и в основном твердыми, тупыми предметами, больше всего похожими на солдатские ботинки либо полицейские «берцы», как известно, отличавшиеся внушительным весом и ударно-поражающей силой; впрочем, могло быть и не так, но уж очень сильно было похоже.
Терзаемый бомж от каждого тычкового пендаля только покряхтывал, перемежаясь страдальческими стенаниями и являясь не способным (да и попросту не отваживаясь) оказать хоть какое-то значимое сопротивление силам, явно находящимся за гранью его давно померкшего понимания, высушенного пагубным влиянием алкогольных напитков. Минут через пятнадцать ужасной, ни на секунду не прекратившейся, бойни, некое подобие человека (и без того утратившее всяческий людской облик) внешним видом стало похоже на жуткого гуманоида (ну, или, в лучшем случае, на перезревшую, начинавшую гниение тыкву); физиономия его к наступившему времени сплошь покрывалась синюшными гематомами, некоторые из которых, наполнившись излишней кровью, чернея, лопали, придавая и так отталкивающей поверхности еще и зловещий, кровавый оттенок. Что касается остального тела, то, если бы вдруг кому-нибудь пришла в голову мысль снять с него давно нестиранные шмотки, пропахшие смрадом и вонью, они бы смогли увидеть мало чем отличающуюся картину, представленную единой раной, мерзкой, синюшной, по всей площади кровоточащей.
– Все! – раздался дребезжавший глас, похожий на замогильный и взявший на себя труд вести словесные речи. – Хватит! А то еще сдохнет, а преждевременной смерти мы допустить не можем, ведь – если кто не помнит? – он приговорен нашим судилищем «быть похороненным заживо!», – сказал он молчаливым подельникам, а дальше обратил вопрос уже к измученному жизнью и терзателями мужчине: – Так как, «бомжара», сам «обживешься» в последнем пристанище или тебе и еще необходимо добавить стимулирующих мотивов? Как, думаю, ты понял – мы сможем «мутозить» тебя до бесконечности, и, соответственно, без каких-нибудь обеденных перерывов.
На опущенном самой жизнью человеке не оставалось к моменту поступления страшного предложения ни одного свободного места, не источавшего сумасшедшей боли, а главное, его мозг отказывался выдавать сколько-нибудь здравомыслящие, наполненные логикой, мысли; единственное, что занимало в настоящий момент его измочаленную голову, в силу ведомого образа существования давно уже бестолковую, – как ему побыстрее избавиться от изливающихся на него сплошным потоком нечеловеческих страданий и мучительных ощущений? Не переставая кряхтеть и отплевываться пенящейся жидкостью, имеющей характерный багровый оттенок и получающей окрас внутри ротовой полости, где кровь, вытекая из разбитых десен и слизистой оболочки, активно смешивалась со сочившимися слюнями и внутренним соком, выбиваемым из легких, желудка и печени, отброс современного общества, приговорённый к жуткой, страдальческой смерти послушно поплелся в сторону приготовленного ему страшного гроба; приблизившись, он постоял, словно бы находясь в нерешительности либо каких-то раздумьях, затем, вдруг резко встряхнув всклокоченной головой, пропитанной липкой кровью и крайне соленым потом, решительно опустился на последнее ложе и, сложив на груди перебитые руки, послушно приготовился принять невообразимую, кошмарную участь.
Едва он закрыл (справедливости ради стоит сказать) и без того заплывшие веки, закономерно рассудив, что всего, уготованному ему дальше, будет лучше не видеть, как крышка гроба самопроизвольно, словно с помощью чьей-то неведомой силы, медленно опустилась на уготованное ей место, плотным прикосновением к корпусу прекращая подачу наружу как зловещего света, так в точности и потустороннего дуновения, а заодно и значительно снижая звук издаваемой похоронной мелодии – и вот здесь, буквально за секунду, перед тем как верхняя и нижняя части в полной мере между собою состыковались, изнутри донесся чуть слышный, измученный возглас, даже несмотря на перенесенные муки (и что бы там не случилось!) наполненный в трагический момент обыкновенной, простодушной иронией: «Хоть умирать будет нескучно… под музыку – и с музыкой!». В следующую секунду просвет исчез, а чуть только произошло касание, сразу же стали сами собой закручиваться винты, предусмотренные для надежного крепления крышки и основания; может показаться странным, но заворачивались они без чье-либо помощи, будто подверженные некому мистическому воздействию. Затем ужасающее устройство отъехало немного назад, увеличивая расстояние между собой и зияющей впереди ямой, а достигнув необходимого расстояния, ненадолго остановилось, постояло минуту на месте, словно бы давая остальным участникам жуткого действа возможность проститься с готовящимся усопнуть, но пока еще живым человеком; а далее, сделав непроизвольную пробуксовку и постепенно набирая нужную скорость, устремилось в сторону пугающей пустоты, как издревле водится, имевшей по периметру размеры двести на сто сантиметров. Любому здравомыслящему человеку показалось бы удивительным, но гроб, передвигавшийся без чьей-либо посторонней помощи, сумел разогнаться как раз для того, чтобы без каких-либо огрехов рухнуть в уготованную покойнику яму; с этой секунды даже самому закоренелому скептику становилось бы более чем очевидно, что при создавшихся условиях чудесного избавления, как бы кому не хотелось, но его, по-видимому, не будет.
На следующий день, наступивший после чудовищных, да что там говорить, просто ужасных событий, на погосте были обнаружены измельченные человеческие останки и расщеплённые части гроба; неподалеку же от городского кладби?ща, расположенного в юго-восточной части игорного мегаполиса, был найдет еще один расчлененный труп, но вот только уже молодого, восемнадцатилетнего парня – своими окровавленными частями он был уложен в два объемных, шестидесятилитровых, пакета, первоосновой предназначенных для хранения мусора, причем обрубок туловища находился в одном, а голова, руки и ноги, разделённые вплоть до пальчиковых фаланг, соответственно, оказались в другом.
Глава I. Предательство
Тремя годами ранее… где-то на северо-востоке Москвы, в одном из самых благоустроенных, так называемых фешенебельных, быстрорастущих районов…
– Мне нужно платить наш, между прочим, общий кредит за машину, – спокойно твердил супруг, отвечавший кричавшей на него женщине, требовавшей немедленно передать ей крупную сумму денег, – у нас же как бы заключен с тобой договор?.. Долги погашаю я – всё остальное, в том числе и развлечения, они останутся за тобой.
– Нет, так не пойдет! – не унималась жена, продолжая провоцировать спорящего с ней человека на открытый конфликт и ничуть вопиющего подстрекательства не скрывая. – Ты мужик или одно только название?! Какой нормальный мужчина будет спрашивать финансы с красивой супруги?! Я выходила за тебя замуж совсем за другим – и, короче, я рождена вовсе не для того, чтобы еще и работать!
Что же предшествовало необычному, странному поведению и что же это за совсем недружная по отношению друг к другу семья?..
Старший участковый уполномоченный Аронов Павел Борисович прибыл в Москву более шестнадцати лет назад, где, имея за плечами оконченное высшее образование и службу в Российской Армии, сразу же был принят на службу в полицию. Постепенно двигаясь от должности к должности и получая надлежащее обучение, он смог добиться максимума, какой давался обыкновенному, провинциальному жителю, прибывшему покорять столицу, – звание майора и чин старшего офицера, единственной привилегией дающий право на бесплатные похороны и сопутствующий им памятник. Продвинуться дальше не получалось, во-первых, из-за категоричного нежелания руководства (что, разумеется, было определяющим!), а во во-вторых и во всех последующих, в силу других, причем не менее значимых, обстоятельств… их, к слову, стоит попытаться раскрыть поподробнее…
Так получилось, что ему, если так можно выразиться, повезло жениться на невероятно красивой и до такой же степени распутной женщине, которая периодически устраивала благоверному мужу в высшей степени неприятнейшие сюрпризы, с помощью коих тот постоянно оказывался в очень сомнительных ситуациях, с большим трудом (исключительно принимая во внимание его боевые заслуги, добытые в горячих точках страны, и безупречный послужной список) умудряясь оставаться на службе и сохранять во всех отношениях выгодный общественный статус.
Если касаться внешности немолодого уже человека, то недавно он достиг сорокатрехлетнего возраста, своим внешним видом вполне соответствовал прожитому времени и выделялся следующими основными характерными признаками: имея средний рост, полицейский обладал статной и в то же время коренастой фигурой, лучше сказать, атлетически развитой; широкоскулое и одновременно несколько продолговатое лицо обладало голубыми глазами, прямым, безукоризненным носом и гладкой, ухоженной кожей, выделявшейся естественным, смуглым оттенком – по уверенному выражению оно позволяло судить о целеустремленной, но в меру амбициозной натуре, не исключающей, однако, суровой серьезности и отчаянной твердости, а те в свою очередь прекрасно сочетались с простотой и какой-то мягкотелой добропорядочностью; широкие, тонкие губы, вдернутые верхней чуть кверху, скрывались за густыми усами, в основном светлыми, но отдававшими чуть в «рыжину», а те отлично сочетались с похожими волосами, коротко остриженными и уложенными в боковую прическу; уши виделись плотно прижатыми к гладкому, округлому черепу. В силу основных должностных обязанностей, блюстителю современного порядка зачастую приходилось появляться на людях в форменном обмундировании, оборудованном соответствующими его чину регалиями, или знаками отличия – если все же говорить по-простому.
Как уже сказано, женат он был на женщине необычайно легкого поведения, оказавшейся моложе его на добрый десяток лет.
Аронова Лидия Викторовна в свои тридцать три года не выглядела уже той неотразимой красоткой, какой была еще, скажем, лет эдак восемь назад; но тем не менее, обладая какой-то магнетической энергетикой, она продолжала «приковывать» к себе любого, на ком только мог остановиться ее умышленный выбор; она не выделялась высоким ростом, при том что едва ли слегка превышала средний, вместе с тем лишь слегка располневшее тело продолжало сохранять прежние формы и выглядело невероятно эффектно; недостаток же высоты легко компенсировался неотъемлемой частью ее гардероба – высокими каблуками. В остальном, если остановиться более подробно на ее очертаниях, в первую очередь можно выделить следующие характеристики, неотъемлемые от ее, по сути, роскошной фигуры: круглое, лишь чуть-чуть вытянутое книзу, лицо имело невероятно гладкую и одновременно светлую кожу – ей был придан слегка смугловатый оттенок, достигнутый посредством посещения исключительно элитных соляриев; карие, с едва заметным зеленным оттенком, глаза немного косили, словно у ведьмы, и искрили не отпускавшим с детских лет озорством и, в то же время, крайне продуманной хитростью (однако ни то ни другое не подчеркивали значительного ума либо выдающегося рассудка); носик представлялся небольшим, без малейших изъянов, и переходил в слегка припухлые губы, отличавшиеся ярким алым оттенком и вдернутые немного кверху (что выдавало неотъемлемую капризность, как, впрочем, и общую нервозность, и скверность характера); чуть оттопыренные уши полностью скрывались за длинными, волнистыми волосами, обозначенными темно-русым окрасом, немного отливавшим легким рыжеватым оттенком; одеваться она предпочитала в короткие наряды, плотно обтягивавшие фигуру и дававшие возможность выставлять напоказ и роскошные груди, прикрываемые третьим размером бюстгальтера, и прямые, стройные ноги. По характеру она была женщиной своенравной, не в меру амбициозной, исключительно упрямой и крайне жестокой, хотя последнюю черту умело скрывала за видимым дружелюбием.
Невзирая на имевшийся недостаток смышлености, но обладая прирожденной тягой к авантюризму, она смогла убедить доверчивого супруга (умело подставляя Павла в неприятные для него ситуации, нередко дающие основание полагать, что его трудовая деятельность закончится в «местах не столь отдаленных») переписать на себя всё вместе нажитое имущество, в том числе и квартиру, и заграничную машину, купленную ч неимоверным трудом и оформленную, между прочим, в кредит. Между тем коварство жены не имело границ, и, перед тем как подписывать дарственную, она смогла склонить безмерно любящего супруга к якобы фиктивному расторжению брака… не обладая полной уверенностью в ее порядочности по части многочисленных любовных интрижек (да и, если честно, он давно уже смирился с существовавшим положением), в вопросах семейного благополучия десять лет совместной жизни давали веское основание полагать, что брачный союз продлится вечно (во что, кстати, супруг до безумия самонадеянно верил!), и Аронов необдуманно, обманутый, согласился.
В дальнейшем все пошло как по какому-то роковому сценарию: супруга стала часто отпрашиваться и уезжала на ночь вроде бы как к подругам, когда же супруг находился на службе, поступала так и вовсе не ставя его в известность, нередко забирая на развлечения и их совместного двенадцатилетнего сына. Может видеться удивительным, но мальчик был в курсе всех гнусных измен «разлюбезной мамочки», однако по строжайшему ею указанию непоколебимо покрывал развратное поведение непревзойденно легкомысленной женщины. Однако и ему не было до конца известно обо всех ее вероломных планах, и примерно за три месяца до описываемых событий она стала встречаться исключительно только с одним мужчиной, носившим звание военного полковника и обладавшим много более устойчивым и завидным положением, достигнутым в обществе, нежели чем обыкновенный полицейский майор, несший пусть и нелегкую, но крайне бесперспективную участковую службу. Лида ревностно скрывала, по ее мнению, невероятно счастливую связь, возникшую хотя и неожиданно, но, по ее несомненному убеждению, вполне своевременно – до поры до времени она всеми силами старалась держать вероломную неверность в полнейшем секрете. Но вот наконец настало «прекрасное время», когда они совместно с новым ухажером пошли на тайный, по большей части предательский, сговор; конечным его итогом планировалось то исключительное обстоятельство, что она любыми путями спровоцирует мужа на ссору, естественно, оставит его виноватым, униженная, заберет себе имущество, финансы, ребенка, в последующем переедет на съемную квартиру (уже заранее приготовленную любовником), поживет там в течении месяца, может быть двух, а потом как бы случайно познакомиться со новоявленным кавалером, в результате чего, «не откладывая в долгий ящик», они начнут радостную совместную жизнь.
И вот именно придуманный с любовником сценарий Аронова и пыталась сейчас воплотить в действительность.
– Завтра Девятое мая, – твердила она заученным заранее текстом, – и я обещала ребенку, что мы с ним поедем к одной моей давней знакомой, которая – даже ты должен быть в курсе – проживает прямо на Красной площади, недалеко от места, где будут проходить самые значимые праздничные мероприятия! Я сейчас не работаю – по твоему, кстати, согласию – и наличных денег у меня, соответственно, нет, а чтобы как следует отдохнуть и вдоволь развлечься, необходимо потратить – как, надеюсь, ты понимаешь? – крупную, приличную сумму! Ты же ведь – возьму на себе смелость предположить – не допустишь, чтобы твоя жена – пардон, уже просто сожительница, «ессесвенно»! – и сын побирались, и выделишь нам необходимую финансовую поддержку?
– Лидонька, милая, прости, – вопреки устроенной провокации, ранее всегда отлично «работавшей», когда дело касалось дополнительных выплат, на сей раз почему-то необычайно спокойно твердил супруг, вдруг ставший на удивление твердолобым, – но ты же знаешь наше тяжелое положение, и тот кредит, оказавшийся – я даже не представлял! – неподъемным и непомерным. Поэтому ты можешь меня сейчас хоть расстреливать, хоть распиливать, но выделить тебе чего-либо сверху того, что у меня есть в наличии – а у меня давно уже ничего нет, о чем кому, как не тебе, лучше всех должно быть известно! – я попросту не смогу, потому что взять дополнительных средств мне в настоящем случае в общем-то негде и неоткуда, а лезть в очередные долги я, соответственно, не хочу… мне за машину впору бы пока расквитаться.
– Да? Так-то сейчас ты заговорил? – говорила Лида более спокойным, но вместе с тем и изрядно ехидным голосом, уперев руки в боки и сверкая зеленоватыми глазками. – Ты лучше вспомни, чего обещал, когда за мной еще только ухаживал? Я же вот отлично помню, что ты звезду мне сулил с неба достать, а главное, обнадеживал, что у меня будет счастливая, безбедная жизнь и что я ни в чем не буду нуждаться; так давай же – выполняй взятые на себя обязательства, а то ведь в один прекрасный момент дождешься, что я соберусь и уйду, причем теперь уже навсегда; придешь вот так вот с работы – ни меня ни ребенка уже и в помине в твоей квартире не существует!
Аронова умышленно не обозначала, что имеет претензии в том числе и на нажитое вместе имущество, не желая заранее возбуждать в муже ненужные пока подозрения; ее целью было спровоцировать его на серьезный конфликт, чтобы появилась убедительная причина закончить изрядно надоевшие ей отношения; провокацию же она создавала – нет, не потому, что чего-то боялась либо же опасалась! – просто ей необходимо было создать в общественном мнении несомненную уверенность, что не она является распутной женщиной (каковой себя, конечно же, ни на миг не считала), а ее «драгоценный супруг» не оказался в необходимой мере благонадежным; да, ей нужен был основательный повод (обязательно более или менее благовидный), не бросавший «грязной» тени и способный обеспечить (скорее, исключительно для себя, только чтобы хоть как-то успокоить развратную совесть, видимо не совсем еще до конца растраченную) достойный, а главное, оправданный всеми уход, вынужденно осуществленный от опостылевшего супруга.
– Так что ты решил? – продолжала она словесные излияния, стремясь как можно больнее задеть близкого человека (некогда, может быть даже, любимого) и готовясь ко всему, причем и к некоторому физическому насилию. – Ты «отпустишь» нам сейчас денег, или мне уже начать собираться? Только знай: выберешь второй вариант – на мое прощение можешь более не рассчитывать! Так как мы поступим в дальнейшем?
– Я не знаю? – отмахнулся офицер от жены, как обычно делают от надоедливой мухи, не позабыв скривиться в презрительной мине (похожие скандалы в семье были не редкостью и, к слову сказать, Лидия несколько раз собирала некоторые нехитрые пожитки и уходила на время к подругам, но всегда потом возвращалась обратно). – Поступай, как знаешь… я тебе в сомнительных делах не советчик. Соберешься расстаться – ну, что же поделать? – тогда уходи, – и грустно вздохнув, – держать я не буду.
– Значит, так ты решил? – произнесла высокомерная женщина, почти вплотную сузив прекрасные глазки и одновременно делая злобным не менее красивое личико; она вмиг изобразила на физиономии уничижительную гримасу. – Что ж, ладно, еще посмотрим?..
Засим они расстались, и женщина, забрав с собой послушного сына, уехала, как она тогда сказала: «Поеду к подруге подумаю, и, может быть, уже не вернусь». «Хорошо, хорошо, – не стал с ней спорить супруг, давно привыкший к взбалмошным проявлениям и почему-то уверенный, что и этот раз не явится каким-нибудь неприятно неожидаемым исключением, – пусть будет так, как ты решишь и, собственно, скажешь». Через пару дней Аронова позвонила и капризным голосом поинтересовалась, собирается ли «благоверный» забирать ее от подруги – случилось, как Павел предполагал, и, делать нечего, презрительно ухмыльнувшись, он стал настраиваться в дорогу.
Здесь следует немного отвлечься и уточнить, что за то время, пока остальная семья отсутствовала, в их доме случилось неприятное происшествие: каким-то чудесным, лучше сказать, таинственным образом новый холодильник пришел в полностью непригодное для дальнейшей эксплуатации состояние, и требовалась полная его замена; хозяин еще не знал, что поломка спровоцирована его «дражайшей супругой», поэтому, как только она появилась в квартире, первым делом обратился к ней с всецело закономерным вопросом:
– Как, Лидочка, мы поступим с тобой с холодильником?
– А что с ним? – спросила супруга, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться мужу в лицо. – Что с ним могло случиться, ведь он вроде бы практически новый?
– Даже сразу и не соображу, что тебе конкретно ответить? – озадачено отвечал в общем-то опытный полицейский, всегда терявший наработанный навык и способность логически мыслить, когда оказывался в присутствии, с одной стороны, знойной, с другой – коварной красотки. – Я вызывал мастера; он же осмотрел поломку и сказал, что произведено какое-то вынужденное вмешательство и что ремонту испорченный предмет бытовой техники больше не подлежит – что бы могло случиться, ты случайно не знаешь?
– Нет, – все же не удержавшись от легкой, едва «пробежавшей», ухмылки, ответила неверная женщина, – совсем не знаю на что и подумать?.. Однако сейчас меня мучает немного другое: мы что, остались без холодильника, ведь, как я понимаю, на покупку другого средств у нас теперь нет?
– Почему же? – задумчиво промолвил мужчина, еще не понимая, в какую хитрую он втянут интригу. – Меня просто интересует вопрос: кто будет из нас двоих искать на приобретение следующего деньги – ты или я?
– Уж точно, не я! – с презрительной миной огрызнулась Лида, за нешуточной ненавистью успешно укрывшая просившуюся наружу усмешку. – Ты мужик – ты и думай!
Аронову ничего иного не оставалось, как, печально вздохнув, залезть в тайную, надежно спрятанную, кубышку, достать оттуда заначку и отправиться покупать новый предмет, являвшийся неотъемлемой частью кухонной мебели. Нехитрая вроде бы процедура заняла у него весь остаток протекавшего дня, а когда он вернулся домой, то ни супруги, ни их общего сына не было. Но и это еще не все! Кроме всего перечисленного, пропали еще и их носимые вещи, необходимые на первое время, а также принадлежности личной гигиенической надобности; случившееся событие по ровному счету было впервые: раньше Лидия предпочитала мужа шантажировать, просто пропадая на несколько дней, но на этот раз ее исчезновение выглядело несколько по-другому, точнее, более или менее походило на правду. Однако Аронов, крайне въедливый на работе и, как «последний лох», доверчивый дома, вновь не придал довольно-таки значимому обстоятельству какого-либо определяющего значения, предположив, что супруга избрала какую-то новую тактику поведения и что ей просто пришла очередная хитроумная идея «выбить» с него побольше денег; он даже не стал ей звонить и узнавать, где они с ребенком соизволят остановиться, – мужчина справедливо полагал, что правды она ему все равно не скажет, а вновь будет словесно над ним изгаляться, произнося различные адреса, не называя в итоге верного… как было, впрочем, далеко уже не впервые.
Прошел день, другой, за ними минул и третий, а вестей от своенравной и продуманной Лидочки так и не поступало. Наконец на четвертый день, едва Павел вышел с каждодневного совещания, на его мобильник пришел вызов от коварной, зловредной супруги; без задней мысли он включил вызов – она сразу заняла атакующую позицию.
– Послушай, дорогой, – слышался из сотового устройства голос, не предвещавший ничего мало-мальски хорошего, – я от тебя ухожу и в добровольном порядке предлагаю поделить наше имущество, ха-ха! – раздался в трубку зловещий смешочек, – а поскольку все записано на меня, соответственно, и делить нам, получается, нечего; таким образом, я предлагаю тебе быстренько съехать с моей квартиры и одновременно передать мне ключи от моей заграничной автомашины. Где ты будешь в дальнейшем жить? – здесь она взяла короткую паузу, недоброжелательно, с отвращением, фыркнула и потом высокомерно продолжила: – Это мне полностью безразлично! Я уже давно испытываю к тебе самую крайнюю неприязнь; скажу больше, я тебя вообще никогда не любила, а всегда, единственное, использовала, поэтому катись-ка ты, милый, колбаской, причем на все четыре сторонки!
От непредвиденного, неожиданного поворота, так или иначе, но все-таки случившегося в его жизни, разумеется, Павел опешил… он совершенно не знал, как стоит реагировать на услышанные слова, ведь мало того что он в полном объеме содержал беспардонную, развратную женщину, оплачивая все ее многочисленные счета, так еще и умудрился заработать в Москве комфортабельную квартиру, всю ее обставил по последнему писку моды, да еще пошел и на то, чтобы взять в кредит невероятно дорогую машину, отличавшуюся завидной, иностранной моделью; да, к свершившемуся повороту судьбы мужчина был полностью не готов и абсолютно не представлял, как случившееся событие стоит воспринимать – шуткой либо все же всерьез (ну, а если бы у него ко всему прочему вдруг появилась возможность взглянуть на себя в суровый жизненный момент как-нибудь сбоку, то он был бы очень удивлен, улицезрев, как, оказывается, развита его нижняя челюсть и как она сумела оттопыриться книзу).
Между тем супруга, все больше ехидствуя, нисколько не унималась:
– А еще всем ближайшим знакомым я рассказала, как ты нас с ребенком жестоко избил, едва-едва не до смерти – он подтвердит, можешь не сомневаться! Собственно, из-за твоей разнузданности мы и вынуждены были уйти, спасаясь от безжалостного отца, а в том числе и мужа-тирана; сам понимаешь, если выдвинутая мной версия дойдет до твоего руководства, то только предположи: что же в предсказуемых последствиях будет? Ха-ха! Как тебе необычный расклад и кому, как думаешь, в настоящем случае будет вера?
Участковый задыхался от справедливого гнева, но, единственное, что он мог сказать на самовлюбленный, нескончаемый монолог, так это:
– Ты вообще, что ли, «с дуба рухнула»? Ты чего, Лиданька, такое «несешь»? С какой интересно стати я должен оставлять тебе всё нажитое имущество, а сам оставаться голым? Ты белены, наверное, какой-то необъяснимой объелась? Или же признавайся, кто, собственно говоря, тебя на подлое предательство надоумил? Сама бы ты, уж точно, не догадалась…
Закончить он не успел, так как его резко «оборвала» коварнейшая супруга, оравшая разъяренным, а вместе с тем и победоносным тоном:
– Мне Погосову сейчас позвонить? – назвала вероломная женщина фамилию самого главного начальника полицейского отдела, где довелось служить провинциальному участковому (с ним, между прочим и в силу описанных ранее обстоятельств, она была отлично знакома и имела прямую телефонно-мобильную связь). – Либо ты мне в течении дня подгоняешь машину и затем до вечера освобождаешь квартиру, либо я свяжусь с твоим непосредственным руководством и расскажу ему о твоих «жутких подвигах» – поверь, синяки на теле найдутся!
– Без алиментов останешься! – уже неприветливо грубо промолвил Аронов и полностью отключился от сотовой связи, после чего еле слышно, только лишь для себя добавил: – Ну ты, оказывается, и «стерва»… Как я прожил с тобой добрый десяток лет – даже не представляю?
Где-то в глубине души влюбленный мужчина всё еще надеялся, что он оказался во власти какой-то невероятной, сверххитрой провокация, направленной исключительно, чтобы стянуть с него как можно побольше денег; но давний опыт сотрудника внутренних органов определенно и крайне настойчиво подытоживал: «Проснись, «доверчивый дурачок», тебя развели как «последнего лоха», а если хочешь хоть с чем-то остаться, то поспеши – и действуй решительно!» Убежденный в пришедших мыслях, полицейский сотрудник отправился прямиком к тому человеку, которому и собиралась в первую очередь пожаловаться «предприимчивая супруга».
Погосов Геннадий Петрович был с подчиненным практически одногодками, однако он начал служить сразу же после армии, а являясь еще и коренным московским жителем, быстро продвинулся по служебной лестнице и теперь заведовал огромным полицейским отделом. Своей внешностью он являл человека тучной комплекции, свидетельствовавшей о явном удовольствии сложившейся жизнью и давно уже вошедшей в привычку сидячей работой, пускай и малоподвижной, зато и исключительно респектабельной; ростом начальник едва превышал отметку среднего и общим видом напоминал сказочного персонажа, по имени Колобок. Касаясь его лица, следует отметить, что оно представлялось круглым, широким, с выпиравшими лоснившимися щеками; карие, с голубоватым оттенком, глаза, кроме напускной строгости, выражали еще и глубокий аналитический ум, невероятную проницательность и несвойственное должности милосердие (про таких людей обычно говорят – этот человек находится на своем месте); короткая стрижка черных волос едва скрывала круглую голову, выставляя напоказ небольшие, плотно прижатые ушки. Одет он был в полковничий мундир полицейского и, надуманно придав себе грозный вид, восседал в излюбленном кабинете, предаваясь равномерному течению служебного времени. Он только что отпустил очередного сотрудника и, несколько озадаченный, размышлял над полученной информацией, когда к нему и напросился на прием не в меру взволнованный участковый. Отличительного чертой умелого руководителя было еще и то, что он всегда старался входить в положение подведомственных сотрудников, а зная сложную ситуацию в судьбе посетившего его человека, постоянно попадавшего во всяческие трудные, скорее неординарные, ситуации, встревоженный, насторожился, пригласил его войти и, не зацикливаясь не предисловии, сразу же предложил излить суть случившейся с ним проблемы.
– Товарищ полковник, – начал Павел крайне встревоженным и дрожавшим от волнения голосом; он почти вплотную приблизился к столу, за которым, искусственно напустив себя грозный вид и ожидая чего-то не очень хорошего, находился руководитель, – у меня очень сложная семейная ситуация и мне в какой-то мере необходима Ваша прямая помощь.
– Что случилось? – поинтересовался начальник отдела, указывая Аронову на стул и приглашая присесть за стол, составленный с его в литеру «Т». – Давай рассказывай, а я в свою очередь помогу, разумеется, чем смогу.
– Понимаете, какое дело… – участковый начал несколько нерешительно, потупив взор и что-то внимательно изучая на плоской полированной плоскости, – она совсем уже «рухнула с дуба» и заявила мне, что решила со мной распрощаться, причем уже насовсем, а не как ею было принято ранее… дополнительно она требует осуществить передачу ей всего нашего совместно нажитого имущества, которое я – фантастический идиот! – по собственной, конечно же, глупости переписал на нее сразу после нашего с ней как бы развода.
– Ну… – не понял руководитель той мысли, какую пытался до него сейчас донести до невероятной степени взволнованный подчиненный, – а я-то тебе чем смогу здесь помочь? Раздел состояния – это дела гражданские, и они находятся за пределами моей юрисдикции.
– Так вот, – перешел Павел на заговорщицкий шепот, осмелившись взглянуть на начальника, – если, Геннадий Петрович, пойти у нее на поводу, то я тогда вообще «без порток» останусь. Знаю – я и без того являюсь проблемным сотрудником и со мной постоянно возникают какие-то неприятные ситуации; но все же еще раз прошу войти в мое положение и помочь в решении очень сложного, тягостного вопроса, где требуются именно быстрота и решительность.
– Говори, – проговорил полицейский полковник, еще больше нахмурив брови и подразумевая, что речь пойдет о каком-то неприятном подвохе, причем совершаемом не совсем-таки в рамках закона, – принимая во внимание, как ты участвует в жизни отдела, а заодно и твои показатели, как бы там ни было, я непременно попробую что-нибудь сделать.
– От Вас потребуется совсем немного, – выдохнув спиравший грудь воздух, начал участковый уполномоченный выкладывать версию развития дальнейших событий (из чего создавалось впечатление, что он оказался не таким уж и «полным ло?хом»), – да, действительно, я переписал на нее все наше имущество, в том числе и взятую в кредит дорогостоящую машину; однако – вероятно, я что-то такое подразумевал? – от нее была получена генеральная доверенность, дающая мне исключительное право ее продажи. Поэтому, чтобы не оказаться перед разбитым корытом, а главное, пока она не отозвала архиважный, многообещающий документ, я прошу день отгула и помощь в РЭО ГИБДД – в части оформления документов, где все мероприятия необходимо провести одним, единственным, и именно сегодняшним, днем.
– Ладно, – с облегчением выдохнул Геннадий Петрович, честно сказать, ожидавший чего-то более сложного, притом и несколько худшего, – не больно-то и большая проблема, и я в силах тебе в неприятном деле помочь. Но, – вдруг сказал он, уже снимая телефонную трубку, намереваясь договариваться с ГАИ, – как ты за короткий срок найдешь покупателя?
– Я и не буду его искать, – произнес участковый, в предвкушении предстоящего рискового дела начиная трястись в лихорадочном возбуждении и одновременно загораясь глазами, – просто у меня есть очень хороший друг, который, уверен, не откажет мне проехать вместе со мной в отделение Госавтоинспекции, где мы благополучно перепишем транспортное средство на его «постороннее имя»; таким образом, я как бы ее продам, а налоги, начисляемые со сделки, – их пусть платит «хитровыделанная супруга».
– Хорошо, так мы тогда и поступим, – уже с успокоенным видом ухмыльнулся полковник, начиная набирать номер городской проводной связи, – иди занимайся, а как все сделаешь – мне сразу доложишь.
Не стоит говорить, что весь дальнейший день Аронов находился словно на раскаленных угольях, предполагая, как бы супруга не разгадала его коварные замыслы, – и когда ехал домой, чтобы, воспользовавшись ее отсутствием, забрать нужные ему документы, и когда, нарушая все дорожные правила, мчался в ГИБДД, и когда уже там, в течении целого часа, показавшегося, как минимум, вечностью, оформлял договор купли-продажи и фиксировал пусть и не сложную, но до крайности рисковую сделку, и когда уже регистрировал право нового собственника и получал от него доверенность на продажу – справедливо опасаясь, что вот-вот войдет Лидия и, сопровождаемая адвокатом, отменит доверенность и, как следствие, остановит его уже в самом конце чреватого и крайне непростого пути; однако все прошло, как и было спланированно, но все-таки успокоиться, пускай хотя бы немного, Павел смог только тогда, когда ехал уже домой, имея на руках свидетельства, сопутствующие удачно проведенному торговому соглашению.
Не успел мужчина зайти в квартиру, как его на пороге остановила встречавшая жена, сопровождаемая одной из закадычных, блудливых подружек, бесцеремонно покрывавших ее тайные любовные интрижки, беспрестанно совершаемые супругой на стороне. «Прикрывавшей группой поддержки» оказалась ее ровесница, едва достигшая тридцатитрехлетнего возраста, выглядевшая несколько полновато и носившая имя Таня (фамилию он не знал); она была едва выше отъявленной заговорщицы, имела миловидное личико, сверх меры круглое, а сейчас виновато, но вместе с тем уверенно смотревшее серо-оливковыми глазами, выдававшими хитрую, беспринципную и отвратительную натуру; дальше обращал на себя внимание нос, являвшийся маленьким, выглядевшим словно пуговка, а в сочетании с тонкими, выдавшими вредность губами, дополнявшим основную часть ее внешнего облика. Аронов сразу понял, что так называемый очевидец, как бы он не поступил, будет свидетельствовать исключительно против него, а главное, сможет наговорить не просто такого, чего не было и в помине, но также и того, что никому не смогло бы в том числе и присниться; но и это еще не все… сверх прочего, обманутый мужчина в одинаковой мере сообразил, что сейчас на кону оказалась его собственная судьба, ведь как он себя сейчас поведет, так и будет развиваться вся его последующая жизнь, а еще, конечно же, станет зависеть то немаловажное обстоятельство – останется ли он в последующем на службе либо же нет; итак, большим усилием воли победив в себе все те негативные чувства, что просились в случившуюся секунду наружу, он, не переступая порога жилища, включил на телефоне видеокамеру и только после предупредительного, осторожного шага зашел внутрь обжи?тых им с женой помещений.
Лидия, по-видимому, не подготовилась к совсем неестественным действиям, предпринятым ее импульсивным мужем, – немного опешив, она замерла в нерешительности; очевидно, согласно ее коварного плана, она с большой долей вероятности ожидала, что разгневанный Павел устроит в отношении нее какой-нибудь несусветный, скандальный дебош, просто непередаваемый словами в ужасающем буйстве (а уж спровоцировать ударить ее пару раз по лицу – на это она была непревзойденная мастерица); сейчас же, когда видеосъемка с самого начала фиксировала ее лицо без каких-либо повреждений, тут требовался какой-то другой, более ловкий, ход, который приходилось продумывать наспех, прямо на месте. Однако, как уже известно, рыжеволосая красавица не обладала быстротой мыслительной деятельности, но, делать нечего (раз уж оказалась в эпицентре событий, и не имея при себе вероломный план «Б»), нужно было переходить к активному действию, или, попросту говоря, открытому словесному поединку.
– Значит, так, «милый», – сказала она, пытаясь отстраниться от объектива съемочной камеры, но не забывая сохранять на лице хотя и несколько опешившее, но все же нагловатое выражение, – документы на квартиру я уже забрала, как, впрочем, и некоторые сугобо личные вещи. Некоторое время я собираюсь пожить на съемной квартире, пока ты отсюда не выпишешься и не освободишь от невыносимого присутствия мою жилплощадь – понадобиться? – буду добиваться справедливости в судебном порядке – это понятно?
– Как же тебя не поймешь с твоим-то чудачеством, – саркастически усмехнулся муж, как следовало понимать, теперь уже полностью бывший, – что дальше?
– А дальше, «любимый», – уперев руки в боки и сощурив гневные глазки, полнеющая пройдоха эффектно тряхнула рыжеватыми волосами, – ты отдашь мне сейчас ключи от моей машины и документы на право владения, ведь та моя ошибка, что я разрешала тебе ею какое-то время попользоваться, ничего не меняет, ха-ха! Но если вдруг тебе хватит смелости и ты не выполнишь прямо сейчас мою волю собственника, то я просто-напросто выставлю ее в угон, и – пусть тебе ничего и не будет, потому как я знаю твои судебные связи – ее все равно мне подгонят, причем куда я скажу и притом твои же товарищи, ха! а может, заставят и тебя самого – что, возможно, было бы мне только на руку – так как в таком случае ты еще и неприятностей по работе отхватишь…
Словарный запас у нагловатой женщины был таков, что она могла говорить бесконечно, и если бы Павел не представил ее взору документы на автомобиль, дававшие право собственности другому владельцу, то она могла бы говорить бесконечно, оскорбляя и унижая бывшего ей близким мужчину, а главное, наслаждаясь явным, нечестно достигнутым, превосходством; однако, как только перед ее глазами возник СВР, где всё: модель и цвет, регистрационный знак и год выпуска, и даже в том числе указанный ПТС – соответствовало некогда числившемуся за ней транспортному средству, но теперь закреплялось за совсем иным человеком, она чуть не лишалась отведенного ей Господом дара речи, побледнела до невероятных оттенков и придала распрекрасному личику выражение, разве что схожее с разгневанным демоном, неожиданно обманутым, но в том числе и несказанно очаровательным; она хлопала прекрасными глазками, дышала через раз, будто вот-вот готова была задохну?ться, но тем не менее продолжала сохранять воинственную позицию, удерживая ладони на все еще восхитительной талии. В возникшей ситуации, единственное, что она смогла из себя выдавить, так разве что не слишком членораздельную фразу:
– Что?.. Что это такое?.. Но как ты сумел… ведь я никакого разрешения не давала?
– Да? Разве? – счел нужным нахмуриться отвергнутый, обманутый муж. – А как же та генеральная доверенность, что мы оформили сразу же после покупки? – здесь он, попавший в «сети» хитросплетённой ловушки, просто торжествовал; да, он хоть в чем-то оказался на голову выше вероломной супруги, и, продолжая дальше, позволил себе уже победоносную мимику: – Поэтому я взял на себя смелость воспользоваться переданным мне исключительным правом и продал нашу машину, которую – если ты помнишь?! – я брал в кредит, пусть и потребительский, не оставивший в праве собственности следов, но… словом, по совести, я распорядился имуществом вполне справедливо, ведь иномарка заработана мной, а значит, и владеть ею могу, единственное, только лишь я. Ты в случившемся случае можешь подавать в суд, пробовать искать обманутую суровую правду; но, поверь, она все равно будет теперь на моей стороне, а тебе, ха-ха! ничего не «обломится».
Здесь вероломная женщина, в конце концов оказавшаяся недостаточно хитроумной, видимо поняв, что потерпела сокрушительное фиаско, схватила с пола нехитрые пожитки, собранные в объемную сумку, и, сопровождаемая верной подругой, готовой ради нее на любые гадости, и подлые, и лживые, выбежала прочь из собственной квартиры, на прощание в истерике крикнув:
– Будь ты проклят, «грязный скотина»! Без меня все равно пропадешь и как «вонючая псина» сдохнешь!
– С дома я никуда не съеду! – крикнул ей вслед отвергнутый, преданный муж. – Я здесь прописан.
На следующий день, встретившись с адвокатом и проконсультировавшись у него о сделке, совершенной без ее прямого веления, Лидия отчетливо, а главное, однозначно себе уяснила, что полюбившееся ей транспортное средство потеряно для нее навсегда. Но, сверх случившегося казуса, и совместное жилье вставало под огромным вопросом! И в последующем, хорошо зная, что в договоре дарения прописано четко поставленное условие «предоставить Аронову Павлу Борисовичу место жительства и постоянную регистрацию, без права лишать его оговоренных привилегий…», дающее ему возможность беспрепятственно пользоваться жилплощадью, она решила сменить выбранную тактику и действовать более или менее дружелюбно: мытьем и катаньем, приводя множество всяческих предлогов, она начала убеждать, что бывший супруг обязан освободить принадлежащую ей собственность добровольно – но он в поставленном несправедливом вопросе остался полностью непреклонен.
***
Так прошел месяц, затем и второй. Супруги Ароновы жили раздельно, но тем не менее, после всего с ними случившегося, умудрялись сохранять вполне дружелюбные отношения; молодая женщина даже пообещала, что немного подумает и – может быть даже! – вернется, простив бывшему мужу все его прегрешения, вольные или невольные, но все-таки «страшные», «жуткие». Как не покажется странным, но она до сих пор умело скрывала стороннюю любовную связь, справедливо рассудив, что необходимо вначале определиться с квартирой, а потом уже с «чистой совестью» дать Павлу, по ее выражению, «пинищем под зад». Вознамерившись коварными замыслами, Лидия продолжала встречаться с бывшим супругом, ходила с ним по ресторанам, кинотеатрам и позволяла беспрепятственно видеться с сыном; однако к своей своенравной особе (по ее своеобразному высказыванию, «до тела») отвергнутого мужа не подпускала, мастерски «подогревая» интригующий интерес. Вместе с тем она продолжала требовать освобождение квартиры и объясняла непонятное условие следующим, как она убеждала, вполне правдоподобным предлогом: «Ты съедешь, покажешь, что меня по-прежнему любишь, и тогда я – если увижу, что слова не расходятся с делом – разрешу тебе вернуться обратно, но жить в последующем мы будем по моим исключительным правилам – и на моих конкретных условиях».
Удивительное дело, но Павел, давно привыкший к выходкам капризной, взбалмошной женушки, в очередной раз ей полностью верил и не проводил в отношении нее никаких «закулисных дознаний». Тем не менее завуалированная идиллия продолжалась до поры до времени: однажды, проводя дома время за изучением интернет-сообществ, обманутый муж еще не совсем осознано, но вдруг неожиданно вспомнил, что знает пароль от странички любимой женщины, выставленной в социальной сети «Одноклассники»; соответственно, он тут же решил проверить, чем она живет в период их вынужденного, по ее уверению, не навечно раздельного проживания; стоит заметить, что поводом к «несанкционированному проникновению» в личное пространство послужило многочисленное наличие «приватных подарков», полученных за последние несколько дней. В тот момент, когда он беспардонно врывался в тайную жизнь подлой красотки, растревоженное сердце мужчины бешено билось, нет! – скорее, просто колотилось от боязни увидеть там нечто, что полностью перевернет привычный уклад устоявшейся жизни. Правильно! Сомнения обманутого мужчины незамедлительно нашли подтверждение – и он увидел… все знаки внимания оказывались единственным человеком – больше того! – они пользовались полной взаимностью, а посмотрев еще и их переписку, Аронов уже был полностью убежден, что ему не просто сейчас изменяют, то бишь «ненавязчиво наставляют рога», а бессовестно предают, поступая и вероломно, и удивительно хладнокровно.
Кровь моментально хлынула в голову немолодого уже человека, заставив ее закружиться и приблизиться к грани, после которой (если говорить, к примеру, о женщинах) наступает потеря сознания; однако к защитным проявлениям подобного рода организм представителей сильного пола относится с немного более развитой стойкостью, видимо, поэтому Павел и не лишился подавленных чувств, но все равно какое-то время сидел словно вдруг оказался потерянный, не в силах осмыслить проявившийся факт – печальный итог одного из самых подлых и гнусных предательств. Телефон так и продолжал оставаться в его руке, но он уже просто так, по большей части бессмысленно, водил пальцем по сенсорному экрану, машинально получая более подробную информацию об осчастливленном человеке, получившим от его развратной супруги гораздо большее предпочтение.
Укоров Константин Николаевич (человек, интересовавший сейчас Аронова) в тот же самый момент, на им же снятой квартире, встречался с бесподобной любовницей, которую, конечно, пророчил себе в ближайшем будущем в любимые жены. Удивительно, но он оказался с отвергнутым участковым практически одногодком, только, являясь коренным москвичом, сумел дослужиться до чина полковника и буквально на днях примерил на себя мундир с присвоенным званием, открывавшим перед ним огромные перспективы; офицер был человек властный, самоуверенный, чрезмерно амбициозный и совсем не лишенный высокомерия, а еще он ставил личные, мелкособственнические интересы прежде всех остальных. Говоря о его внешних характеристиках, можно выделить, что они отличались следующими отличительными признаками: тучным телосложением, в корне разнившимся со спортивным видом Лидочкиного супруга [оно, в сочетании с «невысоким ростиком» (под стать любимой им женщины), смотрелось несколько неуклюже]; круглолицей физиономией, снабженной обвисшими щеками и полными причмокивающими губами (она вызывала некое отторжение, если не сказать отвращение); приплюснутым носиком (он почти не был виден); темно-карими глазами, не выражавшими ничего, кроме чрезмерного своенравия и самовлюбленной напыщенности; маленькими ушами, как водится у эгоистичных людей, плотно прижатыми к черепу; неприятной залысиной, видневшейся на темечке и макушке; некогда густыми, черными волосы, на боках и сзади начинавшими седеть и уложенными в короткую стрижку. Как и обычно, одет он был очень солидно – в однотонный костюм, отливавший дороговизной материала, отличавшийся качественным покроем и носимый под кристально белую сорочку, а еще и яркий, роскошный галстук.
На текущий день у бывших супругов никаких романтических встреч не планировалось, поэтому «влюбленные голубки» решили спокойно понежится в созданном полковником «уютненьком гнездышке»; ребенка (которому, к слову сказать, про всё непотребное «б..» (неприличие) было отлично известно, но по настоятельному указанию распутной родительницы он непоколебимо, а главное, бездумно продолжал покрывать возникшую развратную связь) они отправили погулять на улицу, сами же какое-то время предавались любовным утехам, а потом, вдоволь насытившись от похотливых желаний, перешли к обсуждению дальнейших, невероятно коварнейших, планов.
– Как же я тебя, Костик, люблю, – первой заговорила красавица, лежа в постели и поджигая тонкую сигарету, – причем со мной такое впервые, а раньше – ты не поверишь! – врать и вводить в заблуждение ей просто не было равных, – я никогда никого не любила; кста-а-ти, – она интригующе растянула предупреждавшее слово, – я даже и не знала, что такое любовь.
