скачать книгу бесплатно
– Пока что мои большевики, над которыми ты иронизируешь, дают тебе паёк, и ты каждый день ешь хлеб с маслом и делаешь омлет!
– Ты стала жестокой, Оля, но я знал, что ты найдёшь повод попрекнуть меня моим вынужденным бездельем. Лишь в одном ты права – я больше не хочу иметь ничего общего с убийцами и разорителями государства.
Очень медленно и спокойно Василий Пантелеевич встал со своего места. Взгляд зацепился за криво лежащую салфетку на ломберном столике, он аккуратно расправил её края с тонкой линией кружева. Провёл пальцами по полированной крышке фортепиано. Как там в романсе? «Рояль был весь раскрыт. И струны в нём дрожали»[11 - Романс на слова А.А. Фета.]. В сердце что-то дрогнуло, и он улыбнулся уголком рта.
Видимо, поняв, что происходит что-то необычное, Ольга Петровна замолчала.
У двери Василий Пантелеевич оглянулся:
– Ты даже не интересуешься, как твоя дочь. Здорова ли, сыта ли. Постарайся всё же стать матерью.
Шаркая ногами, Василий Пантелеевич вышел в коридор и слепо долго шарил руками по вешалке в поисках шубы. Ему было душно и не хватало воздуха. Хотелось как можно скорее попасть на холод, в синюю ясность зимней ночи, даже если там стреляют и ходят патрули.
* * *
Василий Пантелеевич держался из последних сил, чтобы не закрыть лицо руками и по-волчьи не завыть от тоски.
Ночь он пересидел на Николаевском вокзале. Поезда ходили редко, но здание было забито людьми под завязку. Дамы, бывшие господа, мужики, бабы – все вперемежку, без разделения на пассажиров первого, второго и третьего классов с разными залами ожидания – нынче все равны, и к вонючему лаптю на лавке стоит относиться философски. В конце концов, это не самое страшное, что может случиться в жизни.
Ему повезло: он отыскал у стены одно местечко. Сев прямо на заплёванный пол, Василий Пантелеевич прислонился спиной к стене и попытался задремать. Рядом с ним беззубый старик шамкал дёснами краюху хлеба. Чуть поодаль, на мешке с чем-то мягким, спала молодайка в барской шубе и валенках. Наверняка приезжала выменивать продукты на мануфактуру. Вполне может быть, в мешке под головой лежит картина кисти Рембрандта, которой хозяйка заботливо украсит закуток возле печи.
В помещении остро пахло навозом, сеном и угольной гарью. Два подвыпивших мужичка громко обсуждали покупку лошади. И вдруг сзади резанул по сердцу мягкий женский говорок:
– Слыхала, кума, что вчера в Лавре владыку под арест посадили, а одного батюшку из пистолетов застрелили? Как теперь жить тем супостатам? Как людям в глаза смотреть?
– Да им хоть плюй в глаза, всё едино. Антихристы.
«Как же так, Оля? Почему ты стала такой? Почему не замечаешь очевидного? Как мы с тобой смогли оказаться по разные стороны баррикад?» – мысленно простонал Василий Пантелеевич.
Он снова возвратился к разговору с женой, в уме приводя ей новые и новые аргументы тупиковой ситуации, куда загоняют людей узурпаторы власти, именующие себя вождями пролетариата. Лжепролетарии, не державшие в руке ничего тяжелее карандаша.
Должны же найтись среди народа новые Кузьма Минин и князь Пожарский, чтобы избавить страну от великой смуты.
Василию Пантелеевичу вдруг вспомнилось своё представление государю по случаю столетия Департамента. Приезд высочайшей особы ожидали к полудню, и от волнения сердце то тревожно замирало, то упруго подпрыгивало к самому горлу. В назначенное время оживление в стенах Департамента достигло апогея. Лицо директора в чине Действительного статского советника имело густо-свекольный цвет. Он то и дело поправлял воротник мундира, стакан за стаканом пил воду из хрустального графина.
– Едут! Едут! – закричал курьер, дежуривший у окна, и служащие кинулись строиться в две шеренги по обе стороны ковровой дорожки. Когда государь император вошёл в зал, то Василий Пантелеевич, который стоял первым, вспотел от волнения и очень сконфузился.
Его величество держался так естественно, если не сказать скромно, что напряжение понемногу отпускало. Остановившись напротив Василия Пантелеевича, он дружески протянул руку для рукопожатия и произнёс:
– Благодарю за службу.
– Рад стараться, Ваше Величество! – по-солдатски брякнул Василий Пантелеевич первое, что пришло в голову.
Государь улыбнулся краешком рта и пошёл дальше, оставив на память о себе тепло крепких пальцев на ладони и лёгкие морщинки вокруг глаз, каких-то по-особенному светлых и приветливых.
Яркое воспоминание из прошлого привнесло в нынешнее состояние толику новой боли. Василий Пантелеевич перекрестился: «Храни, Господи, государя и его семью во благе и благополучии». О своём будущем ему думать не хотелось. Одно ясно – жить за счёт Ольги дальше не представляется возможным – кусок в горло не полезет. Что делать? Как поступить? Куда податься?
Год назад в кошмаре не приснился бы грязный зал ожидания с людьми вповалку и сам он, сидящий на полу у стены. Василий Пантелеевич перевёл взгляд на двух подпоручиков, совсем мальчишек, что, положив на колени офицерский планшет, играли в подкидного дурачка. Заметив взгляд, один из них сделал жест рукой, приглашая присоединиться.
Василий Пантелеевич отрицательно покачал головой: мол, не играю.
Чтобы снова не возвращаться мыслями к разговору с Ольгой, Василий Пантелеевич переключил внимание на входную дверь и стал считать входящих. Первыми вошли две дамы в меховых капорах. Каждая крепко прижимала к себе кожаный саквояж. И правильно: в стране царит разгул преступности. Следом за дамами, озираясь по сторонам, проскользнула девушка, по виду работница. Уверенно ступая, вошёл извозчик и предложил:
– Господа хорошие, кому к Нарвской заставе?
– Нет теперь господ, – глухо ответствовали с другой стороны зала, и извозчик со злым смешком сплюнул на пол:
– А товарищам пролётки не положены, пусть на своих двоих ходят.
Дверь за спиной извозчика снова хлопнула, впустив наряд патрулей. Трое солдат и трое матросов с красными бантами в петлицах по-хозяйски осмотрели зал. Василий Пантелеевич обратил внимание, как под их взглядами люди ёжились и замирали, словно застигнутые врасплох за чем-то неприличным.
Он посмотрел на мальчиков-подпоручиков. Они не перестали играть в карты, но движения стали замедленные, напряжённые, наподобие сжатых пружин.
У всего города была на слуху жесточайшая расправа матросни с юнкерами, мальчики тоже об этом слышали и, судя по всему, готовились к любому исходу событий.
– Эй, да здесь офицерьё! – громко сказал один из матросов в лихо сдвинутой на лоб папахе от генеральской формы.
Молниеносным движением он скинул с плеча винтовку и взял наизготовку. Василий Пантелеевич замер. Ещё несколько минут – может десять, двадцать, максимум двадцать пять, и от двух мальчишек-подпоручиков останется груда окровавленного мяса, завернутого в офицерские шинели. Хотя, нет: шинели, наверное, их рачительно заставят снять, чтоб не замарать шерстяное сукно.
– Господи, благослови! – От страха рука дрожала так, что он не смог перекреститься, но всё же нашёл в себе мужество встать и шагнуть вперёд прямо на штыки патруля: – Остановитесь, задумайтесь, не творите зла. Вы же русские, православные…
– Ах ты, контра буржуйская! Сейчас мы тебя в расход пустим!
Два матроса схватили его под руки и поволокли на улицу. Штыки солдат толкали в спину, и Василий Пантелеевич едва успевал перебирать ногами, чтобы не споткнуться на ступеньках.
Может быть, когда-нибудь и его дочь случайный человек спасёт от смерти, а может быть, она спасёт кого-то! Велика и широка милость Божия, пусть мальчики живут, а его время подошло к концу.
* * *
Девочки Настя и Капитолина походили друг на друга как две капли воды: обе голубоглазые, светловолосые, с крохотными носиками-пуговками.
Фаина любила кормить их одновременно, хотя с каждым месяцем держать в руках шевелящиеся свёртки становилось всё тяжелее. Сегодня первой наелась Капочка. Она сонно заморгала глазками и блаженно облизала губы маленьким розовым язычком, как котёнок, вволю налакавшийся молока.
Поскольку Настюшка ещё сосредоточенно сопела, Фаина ловко перекатила Капу на подушку:
– Спи, моя хорошая.
От громкой дроби каблуков по гулкому коридору девочка вздрогнула и захныкала, а Фаина, узнав шаги Ольги Петровны, внутренне сжалась. Ольга Петровна распахнула дверь без стука. Встав в проёме, она засунула руки в карман жакета и отчеканила вопрос:
– Фаина, Василий Пантелеевич был дома?
Взгляд Ольги Петровна скользнул по Насте в руках Фаины, перебежал на сонную Капу и требовательно застыл в одной точке.
Фаина покачала головой:
– Нет, со вчерашнего дня я никого не видела.
На мгновение выражение лица Ольги Петровны стало растерянным:
– Где же он может быть?
– Я не знаю.
Ольга Петровна поёжилась:
– Печь не топлена, в комнатах холод собачий.
Фаина отняла от груди Настю, положила её впритык к Капе и подняла глаза на Ольгу Петровну:
– Я не захожу на хозяйскую половину и зажигаю плиту только на кухне. Ваш камин топит Василий Пантелеевич.
Судя по гневной складке у бровей, Ольга Петровна хотела кинуть резкую фразу, но удержалась и пошла искать дрова, чтоб растопить камин. Когда третья по счёту спичка сломалась в руках, Ольга Петровна зло выругалась сквозь зубы в адрес мужа.
– Видите ли, дома он не ночевал. Как нервная барышня убежал из дома, хлопнув дверью. Ещё бы в обморок упал для пущего эффекта!
Она снова взялась за спички, которые надлежало беречь как зеницу ока. Коробка спичек нынче стоит сто рублей. Прежде такой пенсион полагался генералам в отставке или старшим инженерам. Паёк пайком, но за каждой мелочью к коменданту бегать не станешь, да и просить как-то не комильфо.
Подсовывая неровный огонёк под суковатое полено в топке, Ольга Петровна занозила палец и раздражённо охнула. Сегодня решительно всё выводило её из себя! В комиссариате вымоталась едва ли не до горячки, а тут ещё дома полный разлад, да и блузка порвалась на манжете.
При первой волне тепла она протянула к камину иззябшие руки и прислушалась: кажется, звонят в дверь. Звонок повторился. Потом ещё и ещё.
Сперва Ольга Петровна не хотела открывать: у Василия свой ключ, а вызов из комиссариата упредили бы телефонной связью. Но звонок тренькал и тренькал. Она нехотя поднялась со скамеечки с резной спинкой, что всегда стояла возле камина.
– Кто там?
– Ольга Петровна, Ольга Петровна, это я, Анюта!
– Какая Анюта?
– Анюта, прачка. Я в прошлом году ваше бельё стирала.
Ольга Петровна откинула цепочку, зацепив взглядом бледное лицо в сером платке и трясущиеся губы.
– В чём дело? В данный момент я не нуждаюсь в ваших услугах.
– Да я не потому. Тут беда случилась… – Прачка комкала в руках варежки. – Я по Виленскому переулку шла, возле казарм, ну и завернула во двор. – Она покраснела. – У меня там приятель живёт, бывший дворник. А он там лежит.
– Кто? Приятель? – недоумевая, спросила Ольга Петровна и хотела закрыть дверь, но прачка быстро и умоляюще перебила.
– Нет, не он, а Василий Пантелеевич.
От прилива жара Ольга Петровна окончательно перестала понимать происходящее. Ватными ногами она переступила ближе к стене и оперлась рукой на свою шляпку, что лежала на тумбочке.
– Толком скажи!
– Я и говорю! – Прачка опустила голову. – Василий Пантелеевич там лежит, убитый. В одном сюртуке. А на груди вот такое красное пятно, – Анюта растопырила пальцы. – Уже и снежок припорошил. Я как увидала, сразу бегом к вам. – Она всхлипнула. – Время! Время-то какое страшное! Вот что проклятые бандюки с приличными людьми творят!
Она ещё что-то говорила, причитала, но Ольга Петровна её уже не слушала. Закрыв дверь, она некоторое время постояла, прислонившись лбом к стене, а затем сняла рожок телефонного аппарата.
– Барышня, соедините с абонентом 369. Да, жду. – Она несколько раз глубоко вздохнула, отгоняя приступ дурноты. – Савелий? Дело в том, что Василий погиб и мне нужна твоя помощь.
* * *
Ледяной ветер над Александро-Невской Лаврой трепал полотнища алых стягов. Серебристая изморозь оседала на штыках солдат, стоящих в шеренге у гроба, наскоро обитого дешёвым кумачом из реквизированных запасов галантерейной лавки.
Место на площадке у Троицкого собора выделил комиссариат. Придя с соболезнованиями, товарищ Савелий рубанул по столу ребром ладони:
– Ольга, мы, большевики, должны положить конец почитанию царских сатрапов и основать свою, коммунистическую идеологию, с новыми пантеонами и новыми героями. Считаю, что коммунистическое кладбище[12 - Первые захоронения перед папертью Троицкого собора, на месте партерного сада, начались в 1917 году – это были могилы нескольких казаков, погибших при разгоне большевистской демонстрации в июле 1917 года. С 1918 года в саду стали хоронить известных большевиков, потомственных питерских рабочих, участников обороны Петрограда, жертв Кронштадтского мятежа. С тех пор оно стало известно как Коммунистическая площадка.] в самом центре реакционного сопротивления станет символом нашей победы над царизмом и его приспешниками. Предлагаю похоронить твоего мужа в Александро-Невской Лавре.
Когда Савелий Кожухов говорил о революции, в его глазах вспыхивал пугающий блеск фанатизма, и возражать ему было бесполезно. В Лавре, так в Лавре. Пусть над Василием шумят деревья и пахнет свежим хлебом из монастырской пекарни. А по весне, когда сойдёт снег, на клумбах полыхнёт огонь тюльпанов и колокольный звон поднимет в прозрачный воздух стаю бело-сизых голубей.
На мгновение Ольга Петровна забыла, что в монастыре сейчас разорение, но тут же пришла в себя и крепко пожала Савелию руку:
– Спасибо. Ты настоящий друг!
После долгих раздумий Ольга Петровна решила не отпевать мужа, и во время похорон большой колокол Троицкого собора скорбно молчал, словно лишился своего гулкого чугунного голоса с лёгкими переливами старого серебра.
Монахи, оглушённые недавними событиями, затворились в кельях. Мрачно, пустынно, безжизненно. Движение наблюдалось лишь у Митрополичьего корпуса, куда то и дело с рёвом подъезжали грузовики.
В последний раз они с мужем ходили в Лавру накануне революции, когда ожидали ребёнка. Молились о благополучном разрешении, и Василий купил целую пачку свечей, чтобы затеплить их перед каждой иконой. Ольга Петровна нахмурилась – прочь сомнения и ненужные воспоминания. В новую эру надобно вступать, уверенно расправив плечи и сбросив груз прошлых лет. Она твердила себе это каждый день как заклинание, пока слова не начинали звучать в голове наподобие шарманной музыки без начала и без конца.
Сотрудников комиссариата набралось человек тридцать. Суровая скорбь на их лицах была под стать серому небу с летящими тучами и комьям мёрзлой земли под ногами.
«Даже лапника не нашли», – тоскливо подумалось Ольге Петровне.
Она взглянула на Савелия, тот сделал шаг вперёд к разверзнутой могиле:
– Друзья, сегодня мы провожаем в последний путь товарища Василия Пантелеевича Шаргунова, мужа нашей Ольги Петровны! – Двинувшись вполоборота, он положил ей руку на плечо. – Товарищ Шаргунов пал жертвой в борьбе за правое дело, товарищи! Его смерть ещё одно пятно на совести коварной и злобной гидры контрреволюции. Но мы утрём слёзы, встанем плечо к плечу и отомстим за смерть славного борца за власть Советов. Массовый террор и диктатура пролетариата, товарищи, – вот что должно стать нашим оружием за светлое будущее![13 - Ленин В.И.: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть <…> диктатуру осуществляет не весь народ, а только революционный народ <…> Хорошо ли, что народ применяет такие незаконные, неупорядоченные, непланомерные и несистематические приемы борьбы, как захват свободы, создание новой, формально никем не признанной и революционной власти, применяет насилие над угнетателями народа? Да, это очень хорошо. Это – высшее проявление народной борьбы за свободу».Ленин В.И. ПСС. Т. 12. С. 320–322.] Мы ещё теснее сплотим наши ряды для борьбы с врагами пролетариата, и наш карающий меч не будет знать пощады, пока с лица земли не исчезнут все нетрудовые элементы, а самого последнего буржуя мы посадим в клетку и будем показывать в зоологическом саду!
Широко шагнув к выкопанной яме, Савелий опустил голову с россыпью снежинок на волосах:
– Спи спокойно, дорогой товарищ Шаргунов. Революция не забудет своих славных сыновей и дочерей. Здесь, на кладбище красных коммунаров, мы тожественно клянёмся стать достойными памяти павших товарищей!
Дав отмашку опускать гроб, Савелий приятным баритоном затянул «Мы жертвою пали в борьбе роковой», и под торжественно-тягостные звуки Ольга Петровна с чувством горестной пустоты прожитых лет смахнула первую слезинку.
* * *
После гибели Василия Пантелеевича Фаина с месяц не выходила из дому. Днём качала детей, кормила, играла, стирала, шила распашонки, готовила немудрёную еду для себя и для хозяйки, а с первым поворотом ключа в замке юркала в свою каморку и сидела там тише мыши.
Продукты приносила Ольга Петровна и оставляла их на кухне вместе с немытыми тарелками и грязным бельём, с тем чтобы по возвращении найти вещи в полном порядке и чистоте.
Фаину подобное существование вполне устраивало, и Ольгу Петровну, судя по всему, тоже. Когда выявлялась острая нужда, например в полотне для детского белья, Фаина нацарапывала коротенькую записку – нужно то-то и то-то, благо грамотная: сама научилась читать по вывескам.
Единственное, что однажды она осмелилась спросить, это – где похоронили Василия Пантелеевича.
– В Лавре, перед храмом, – коротко ответила Ольга Петровна, и по выражению лица, ставшего замкнутым и отчуждённым, было видно, что вопрос ей крайне неприятен.
С того момента Фаинину душу щипал стыд, что не идёт проведать могилку Василия Пантелеевича, сказать последнее «прости» и показать, как растёт Капитолина. Раз мать не интересуется дочкой, так пусть хоть отец с небес полюбуется на толстые щёчки и послушает смешной лепет, состоящий из бу-бу-бу и ба-ба-ба. Правда, Василию Пантелеевичу придётся любоваться сразу на двух девочек, но тут уж ничего не попишешь – разлучить их было невозможно. Настя с Капой были просто не разлей вода. Стоило только одну унести в кухню, как другая немедленно начинала кричать. Они и спали только вместе, умилительно держась за ручки.
