banner banner banner
Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943
Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943
Оценить:
Рейтинг: 5

Полная версия:

Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943

скачать книгу бесплатно

Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943
Бенно Цизер

Воспоминания Бенно Цизера – уникальное свидетельство немецкого пехотинца, которому удалось выжить в Сталинградской битве. Он рассказывает о пути к Сталинграду, завершившемся для немцев грандиозным поражением. Перед Цизером предстал весь ужас, вся бессмысленность и безысходность войны. Битва, без всяких перспектив для немцев, захлебнулась в море крови. В последний день января 1943 года 6-я германская армия сдалась русским у Сталинграда.

Бенно Цизер

Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941—1943

Глава 1

Ha плацу эхом отдавались резкие звуки команд. Ноги чеканили широкий шаг, сжатые в кулаки руки были прижаты к бедрам, сержанты выкрикивали команды. На нас, проходящих подготовку, была рабочая солдатская униформа, стальные каски и ботинки. Мы носились кругами, как бешеные псы, забыв про палящее солнце, ползали в красноватой пыли или высоко задирали ноги. Направо, шире шаг! Мы были похожи на балетных танцоров, репетирующих часами напролет, не считая воскресенья. Этот вид упражнений в учебном плане значился как строевая подготовка. Наш командир взвода был болен, и его заменил рябой фельдфебель.

– Кругом!.. Быстрый шаг… Стой!.. Строем, быстрый шаг!.. Подравнялись!.. Равнение на средину!.. Вы, ленивые старухи… Пошевеливайтесь… Направо!.. Эй, там, в чем дело?

Пилле, этот остолоп, опять ошибся – он таки повернул налево.

– Всем шаг назад, марш!.. Упали на живот! Отжались! Раз, два, раз, два… Направо равняйсь!

Пилли, виновато моргая, посмотрел сначала на Францла, потом на меня, а рябой крикнул:

– Эй, там! Как фамилия? – Не получив ответа, он снова гаркнул: – Да, я к тебе обращаюсь! Ты, долговязый брюнет, с крючковатым носом!

– Гален, – сказал Пилле. Он был в замешательстве.

– О господи! – пробормотал Францл.

Мы все уже знали, что произойдет.

– Гален? – гаркнул рябой. – Что это, черт побери, означает? Сорт мыла или что-то еще? Рядовой Гален, господин фельдфебель – так нужно было ответить. Понятно? Еще раз, – прорычал он. – Как фамилия?

– Рядовой Гален, господин фельдфебель!

– Не мог бы ты быть так любезен быть собраннее, когда обращаешься ко мне? – сказал рябой. – Шаг вперед… марш!

Пилле неуверенно подчинился и покраснел до ушей.

– Профессия? – пролаял рябой.

– Выпускник колледжа, – сказал Пилле.

Рябой усмехнулся, как будто услышал веселую шутку:

– Так ты один из этих умников, да? Я мог бы догадаться. Так вот, заруби себе на носу. Студента колледжа у нас называют не-ве-жда! Понятно? А теперь давай говори, приятель! Профессия?

Мы видели, как Пилле задумался.

– Потерял голос? – прорычал рябой.

– Выпускник колледжа, господин фельдфебель, – повторил Пилле. У парня был характер.

– Лечь! – прокричал рябой, и через мгновение Пилле уже вытянулся на земле, выполняя двадцать отжиманий. – Вы меня еще узнаете! – проорал фельдфебель.

Все они, фельдфебели, были мастаки на такие штуки, как, например, заставить выполнить десять приседаний с винтовкой, держа ее перед собой. Их главной заботой было сломить молодых новобранцев.

– Теперь ты знаешь, кто ты?

– Невежда, господин фельдфебель. – Пилле тяжело дышал.

– Уже лучше. Теперь еще раз, но громче.

И наконец Пилле хрипло прокричал:

– Невежда, господин фельдфебель!

– Встать в строй! Есть тут еще невежды?

Ради для смеха я отозвался. Потом услышал, как Францл рядом пробормотал:

– Со мной этот номер не пройдет.

Однако рябой его услышал.

– Отставить разговоры! Ты кто? – Он уже догадался, что мы трое были друзьями.

Но Францл сразу не ответил. Францл ростом выше метра восьмидесяти и крепкого сложения. Если его разозлить, его мягкие карие глаза превращаются в щелочки и он становится похож на пантеру, готовую к прыжку. Наконец, голосом, прозвучавшим так уверенно, что не оставалось никаких сомнений, он прокричал:

– Рядовой Пилле и я в одном ранге, господин фельдфебель!

И вопрос был исчерпан.

В обеденный перерыв, вернувшись из столовой, мы обратили внимание на державшегося особняком парня, явно старше нас. Он сидел согнувшись на лавочке неподалеку.

– Посмотри на него, – сказал Пилле. – Что это с ним?

Когда мы подошли ближе, маленький человек поднял голову, и мы увидели, что он носил толстые роговые очки. Пилотка, слишком большая для него, была надвинута на голову так, что закрывала уши. Он выглядел бы комично, если бы не его жалкий, потерянный вид.

– Господи! Он плачет!

– Они его до смерти запугали, – предположил Францл.

Вилли присоединился к нам в казармах, а через пару минут вошел Шейх. Страдающий плоскостопием и склонный к полноте, он с трудом доковылял до стула и плюхнулся на него, тяжело дыша и вытирая пот со лба.

– Ох, моя больная спина, – проревел он, обмахиваясь носовым платком. – Ну и жара! Рубашка прилипла к моей мощной груди. – Когда Пилле засмеялся, Шейх гаркнул: – Заткнись, ты, долговязый растяпа! Тебя бы в ту мельницу, через которую нас протащили, твоим родителям пришлось бы искать другого наследника.

Именно Пилле первым придумал ему прозвище Шейх, потому что тот, несомненно, был самым ленивым малым в нашем классе. Он всегда у кого-нибудь списывал домашние задания, прежде всего у Пилле, и того это всегда бесило. Поэтому, говоря о Курте Юнглинге, он всегда называл его «этот проклятый Шейх».

Теперь Шейх повернулся к Вилли за подтверждением:

– Давай посмотрим правде в глаза. Эта скотина Майер вытряс из нас всю душу, разве не так?

Вилли слегка пожал плечами и ответил мягко:

– Это верно. Нам всем досталось.

По природе Вилли был слишком чувствителен для армейской жизни. У него были тонкие, почти девичьи черты лица. Он был объектом безжалостных шуток в школе из-за своих мягких темно-рыжих волос. Он был лучшим по успеваемости в классе, но никогда не ходил в любимчиках у учителей: дружба товарищей по классу была для него важней. Вилли носил роговые очки, точно такие, как у парня, которого мы видели плачущим.

– А кто этот великовозрастный парень в толстых очках из вашего взвода? – спросил я Шейха.

– Полагаю, ты имеешь в виду Моля, – сказал он. – Школьный учитель, у него двое детей. – После небольшой паузы он добавил: – Майер просто достал его. Бедный парень беспомощен и ужасно уязвим. Майеру, конечно, не понадобилось много времени, чтобы это понять, и теперь он набрасывается на него, как цепной пес. Поверь мне, этот негодяй настоящий садист.

Я вдруг вспомнил, что должен идти с докладом к ротному старшине, и побежал по коридору в его кабинет. Новобранцы должны были все делать быстро; в первый же день старшина вбивал это нам в голову. «Все в казармах и на плацу, – говорил он, – следует выполнять моментально. Если застану кого-нибудь прогуливающимся, то преподам ему урок».

Я еще раз одернул гимнастерку и провел рукой, чтобы убедиться, что пилотка сидит ровно. Затем постучал. Изнутри послышалось ворчанье, и я попросил так зычно, как только мог, разрешения войти.

– Войдите! – прозвучал похожий на рев голос, и я вошел и доложил.

Старшина роты стоял склонившись над столом, спиной ко мне. Прошло некоторое время, прежде чем он обернулся, скрестив руки на груди.

– А, вот и ты, Санта-Клаус, – сказал он. – Не соизволил бы ты ровнее держать руки по швам? И не смотри так чертовски высокомерно! Твое непослушание слишком дорого мне обходится. Четырех недель должно было бы хватить, чтобы сделать из тебя солдата, а ты все еще гражданский болван в форме. Ты, похоже, не в состоянии понять, что значит носить форму германской армии. Погоди, я научу тебя, будь уверен. Между прочим, это касается и твоих приятелей. Можешь передать им это от меня. Но прежде всего я определю тебя в другую команду. А теперь убирайся! И поживее, если не против.

Уже выйдя из кабинета, я столкнулся с лейтенантом Штраубом. Я собирался проскользнуть мимо, отдав честь, но он остановил меня:

– Был у старшины? Что ты такого натворил?

– Все зависит от того, как на это посмотреть, лейтенант, – сказал я. – Но старшина говорит, что переводит меня и моих друзей в разные взводы, чтобы сбить с нас спесь.

Офицер рассмеялся:

– Мы разберемся с этим. Это можно уладить.

Наш командир взвода был неплохой парень.

Мы были на полевых учениях, отрабатывая наступательные и оборонительные действия. Третий взвод окопался на краю леса, а мы должны были атаковать. Командир второго взвода с торчащим животом выглядел смешно в тесно обтягивающей его форме. Он поспешно отдавал последние указания.

– Представьте себе, что вы на линии фронта, – говорил он, – и вас осыпают градом пуль. Поэтому ведите себя соответствующим образом.

Что мы знали о линии фронта? Мы знали, что нам дадут медали, а противник будет сдаваться толпами. Наши ребята захватили Польшу, а потом Францию. На фронте они чертовски хорошо сражались: в их глазах не было ни тени страха и всегда была великая цель впереди.

То, что они совершили, было и нам по плечу. Означало ли это, что мы были выскочками? Конечно нет – мы не были трусами. Если бы мы были на фронте, получили бы Железный крест и похвалу от гордой за нас родины, а также продвижение по службе. За храбрость перед огнем врага. Если бы такое произошло, парень вроде рябого повесился бы – и он, и ротный старшина, и вся проклятая их компания.

По-видимому, назревала война с Советским Союзом, и это значило, что мы, по крайней мере, увидим начало боевых действий.

Весело застрочили наши пулеметы. Мы стремительно двигались вперед. Теперь мы были настоящими солдатами, преисполненными гордости от того, что служим в армии. Нас охватила волна энтузиазма. Один из солдат вдруг закричал «Ура!», а потом еще один, и вскоре мы все орали как ненормальные. Пусть где-то стреляют снайперы, пусть вокруг нас разрывы минометных снарядов – какое это имеет значение? Любой дурак знает, что потерь не избежать, – нельзя сделать омлет, не разбив яиц, – но мы собирались сражаться до победы.

Кроме того, если кого-то из нас сразит пуля, он погибнет смертью героя. Так что «ура», вперед, в атаку!

– Выйти из строя для проверки обуви. Сколько же тут всего этих проверок? Проверка винтовок, проверка комплекта столовых принадлежностей, проверка тумбочек – не было конца этим проверкам. И кому-нибудь из нас всегда доставалось: либо он получал наряд на кухню, либо сверхурочно занимался строевой, либо лишался увольнительной. Чаще всего это был рыжеволосый Вилли. Как он ни старался, но, выставив свое имущество на проверку, всегда оказывался виноватым. Командир сразу находил к чему придраться и за что сделать выговор.

Еще одним новобранцем, у которого постоянно возникали неприятности, был Моль, маленький школьный учитель. Армейская муштра постепенно ломала его психику. Вилли говорил, что парень по натуре был меланхолик и часто заговаривался.

Мы выставили в ряд свои сапоги – два часа потратили на то, чтобы начистить их до блеска. Старшина едва взглянул на сверкающую кожу, и казалось, что у всех все в порядке. Только было мы вздохнули с облегчением, как услышали команду:

– Гимнастерки долой!

Мы совсем не были к этому готовы, и я тоже получил нагоняй: на мне не было подтяжек – я терпеть не мог этих проклятых помочей.

Потом я увидел, как старшина наводил страх на учителя. Болтающаяся пуговица была достаточным поводом для того, чтобы обратить на него внимание, поэтому он на него наорал. Моль, стоя навытяжку и дрожа от страха, глотал оскорбления. Старшина продолжал орать, а Моль словно съеживался на глазах. Придира никогда не осмелился бы устроить еще кому-нибудь такую головомойку. Он не выбрал бы ее объектом, к примеру, Шейха, потому что такого рода вещи тот воспринимал с ледяным спокойствием, и старшина это видел. Но в случае с учителем он чувствовал, что каждое слово ранит того, как удар бича, вот он и взял его в оборот. Всем нам было жалко Моля.

Военная подготовка продолжалась, интенсивная подготовка, бесконечная, нудная муштра. Вилли навещал нас так часто, как только мог. Он ощущал огромную потребность в нашем обществе; с нами он не чувствовал себя беззащитным. Казармы наполняли его страхом – страхом, который вызывал у него Майер и ему подобные, – и он боялся многих других. Францл угрожающе потрясал своими внушительными кулаками и что-то ворчал о том, что бы он сделал с этим негодяем Майером, попади тот ему в руки.

Однажды во время утренней поверки старшина роты объявил, что требуется кто-нибудь, знающий английский язык, в качестве переводчика для выполнения специального задания: тот, кто имеет достаточные языковые навыки, может заявить о себе. Вдруг, кто-то громко, с воодушевлением крикнул: «Я!» Мы обернулись. Это был учитель Моль. С надеждой он поднялся на носки, размахивая в воздухе своими очками, и от возбуждения на его щеках выступил румянец.

– Кто сказал я? – спросил старшина.

– Рядовой Моль, господин старшина.

Придира старшина вскинул голову.

– Кроме шуток! Ты один, из всех присутствующих? – насмешливо спросил он. – Солдат-полудурок вроде тебя? Да ты осрамишь всю роту! Ты такой неумеха, что не выдержишь и трех дней. Кроме того, нам нужен человек, годный для службы в тропиках, и я не понимаю, как ты можешь подойти.

Моль был потрясен. Он медленно водрузил на нос очки. Должно быть, у него была сильная близорукость.

В тот день, ближе к вечеру, во время учебных стрельб пуля пробила ему голову. Он умер на месте, его очки болтались на одном ухе. Кровь капала на стекло. Командир роты расценил это как достойный сожаления несчастный случай: проводивший стрельбы унтер-офицер будет наказан за халатность. Ответственным был Майер. Моль стрелял дважды, и оба выстрела ушли выше цели. Майер дал волю своим издевательствам и обещал Молю преподать ему особый урок. Возникла долгая пауза, во время которой учитель посмотрел Майеру прямо в глаза и, прежде чем тот успел остановить его, направил пистолет на себя.

Францл был вне себя.

– Сукина сына следует избить до смерти, – говорил он в бешенстве.

– Должно быть, это муштра, – сказал я, – нечеловеческая нагрузка военной подготовки.

– Может, сказался и характер Моля, – заметил Вилли, к нашему великому изумлению. – Я говорил вам, он – меланхолическая натура. Рано или поздно он в любом случае сделал бы это, даже без казарм и без такой скотины, как Майер.

Несколько дней спустя Майер был переведен в боевой полк, моторизованное подразделение, и нам официально объявили, что он вызвался добровольцем на фронт.

У нас был новый фронт – мы были в состоянии войны с Советским Союзом.

От Верховного командования поступило распоряжение ускорить нашу подготовку: требовалось пополнение личного состава для Восточного фронта.

Нам велели быть готовыми к форсированному двухдневному маршу в расположенный в 86 километрах учебный центр. При полном параде, в полной выкладке и со всем прочим мы тронулись в путь. Впереди нас важно шествовал, сверкая медными трубами, полковой оркестр. Маленький город заранее начал восхвалять наш героизм.

Потом мы пели. Новомодные воинственные песни мы разучивали без энтузиазма, но теперь мы горланили их во всю силу своих легких.

Примерно через два километра оркестр повернул обратно в город. С ним улетучилась вся наша самоуверенность и гордость. Чары развеялись. Все, что осталось, было толпой несчастных рекрутов, которым предстояло совершить марш в 90 километров за два дня.

– Не так уж все и плохо, – сказал Францл, расстегивая пуговицы воротничка.

Для нас это было как день полевых учений: дисциплина ослабла, нам разрешалось разговаривать на ходу, расстегнуть воротнички и взять на ремень или повесить на плечо наши винтовки, как нам больше нравилось. Позади нас кто-то рассказывал скабрезные анекдоты.

Мы слушали и тоже смеялись. Пилле и сам рассказал пару анекдотов. Каждый раз, когда доходил до соли рассказа, он выбегал вперед, так что его крючковатый нос маячил над нашими плечами, чтобы убедиться, что мы не упустили ни одну из острот. Я подумал о Вилли, который, по обыкновению, сильно краснел, а потом говорил, что это от солнца.