скачать книгу бесплатно
– Свят! Свят! Свят! – охнула старушка. – Я и в храме Божьем такого редко видывала.
– Его коллекция, – вдова поискала глазами, где бы присесть, ноги явно отказывались ей служить. – Кроме картин и икон, он здесь и не держал ничего. Я ему и то, и другое намекала, про шкафы да стол со стульями. Не часто, но захаживали к нему гости из таких же, как они с Аркадием Викентьевичем… коллекционеры. Не посадить, не угостить. А ему всё нипочём. Твердит, бывало: вечное и святое, что здесь собрано, требует, чтобы перед ним на ногах, а уж если не держат ноги, то наземь и головой об пол.
– Да что же это, матушка? Это ж не храм! Грех, наверное, дома держать такое?
– Не знаю, Никитична. Ничего не знаю.
– Что же теперь делать с этим будешь, Серафимушка?
– У меня сейчас другая боль. Завтра хоронить надо Дмитрия Филаретыча, завтра…
Вдруг вдова замерла, наткнувшись на стул у одной из стен, и замолчала, испуганно его озирая:
– А это откуда?
– Ты про что, матушка? – перепугалась и соседка.
– Стул тут не должен быть, – побелевшими губами проговорила вдова. – У нас стулья на кухне. Ты принесла, Никитична?
– Да как же я, матушка? – закатила глаза старушка. – Я милиционеру тому дверку сюда в зал открыла, он голову просунул, огляделся и назад. А что? Пропало что, Серафимушка? Может, сама внесла, а после и не вспомнишь?
– Не знаю, – осторожно сделала шаг к стулу вдова. – Может, и забыла я. Тут и следователь бывал, когда осмотр Дмитрия Филаретыча приезжал делать… Но ему стул без надобности. Он на кухне протокол писал.
– А это что? – подняла руку старушка и прижалась к Семиножкиной.
Висевшая над стулом большая картина с изображением распятого Иисуса Христа, перекосившаяся, явно сдвинутая со своего места, обнажила край металлического ящика, искусно вделанного в стену.
– Что это у вас за Спасителем, Серафима? – затряслась от страха соседка, теряя голос и переходя на шёпот. – Никак здесь и шарил ночной ворюга.
Семиножкина ни жива ни мертва оперлась рукой на стену, пальцы её невольно коснулись железной крышки, и она сползла на колени, лишившись чувств.
Глава XIII
На кладбище, будь ты сам сторож или совсем отчаянный человек, если не конченный безумец, особо не поспишь. Как ни бодрись, а жутко. И мысли, конечно, допекают. Разные. Иван Карпыч Булыгин многое повидал, считай, три войны, а и он на дежурстве лишь подрёмывал и то, когда намедни на грудь принимал. Водку ни-ни, винца. С винцом-то живее себя ощущаешь. И думки короче. Всё кружится вокруг да около. «Трезвый, – откровенничал про себя Карпыч среди своих за стаканчиком, – я злой, как собака, и откуда всё наваливает, жизнь, видать, искусала, порой, себя боюсь, как находит, а как примешь на душу, она вся и расползается…» Эта его особенность и по Дурному, кобелю его, замечалась. Тот поутру прятался от Карпыча, не найти, хоть свисти ты во все свои десять пальцев, а лишь староста на скамеечку к вечеру присаживался, бровь лохматую свесив чуть не до носа, пёс тут как тут, у его ног ласкается и получает от растаявшего хозяина положенное пропитание или лакомство какое.
Проголосили вдалеке, где-то за кладбищем, очередные петухи, Карпыч вздрогнул, поднял голову, пнул пса ногой, тот взвизгнул легонько, чтобы хозяина зря не тревожить, – все на месте. Карпыч за пазуху сунулся, вытянул давний подарок – фляжку армейскую, принялся мусолить газетки кусок, самокрутку готовить. «Ещё час-два и рассвет, – поднял он глаза к небу. – Раньше лезть непрошеным в мазанку опасно. Спиридоныч и свой человек, а строгий. Попрёт взашей да ещё с похмелья. А то и в лоб смастерит, у него это лихо получается. Вроде улыбается, а клыками-то не прочь попробовать чью шею…»
Тучи так и носились по небу. Ещё сильнее ветер к утру разгулялся. Луны и след простыл, но светлело чуть-чуть на востоке. Время своё поджимало. Карпыч запахнулся поглубже в пиджак, отхлебнул из фляжки, затянулся махоркой, с удовольствием выпустил струю пахучего дымка. Не выходил у него из головы старший среди могильщиков Спиридоныч. И не то чтобы со зла тот так себя вёл, покусывал самокрутку Карпыч, Спиридоныч без злодейского нрава. Должность у него такая. С его могильщиками иначе нельзя. Только зазеваешься, и натворит что-нибудь любой из его аховой команды. Как-то чуть не закопали одного вместе с покойником. И смех и грех! Полез тот, подвыпивши, конечно, подкопать могилку – второй гроб клали. Ну возится и возится. Народу не особо было и дело к вечеру, про него и забыли. Где Кузьма? Да вылез давно. А чего сидим? А кто его знает?.. Вниз покойника опустили быстренько, а сверху землю кидать начали, заждались все. Хорошо, тот из-под гроба крик поднял, а если бы заснул там?..
Карпыч хмыкнул даже, вновь вспомнив ту катавасию. Нет, с такой братвой Спиридонычу иначе не сладить. Кулак нужен крепкий. Теперь на кладбище такие дела стали твориться!.. Народ сюда приходит, как на праздник. Не с горем, а с музыкой и кончается драками или смертоубийством. А уж ворья этого!.. Объявились такие, что взяли моду покойников выкапывать и раздевать. Теперь в кольцах, да при костюмах кладут в землицу. И распух иной, а отрезают пальцы да уши. Ни с чем не считаются.
Пёс почуял запах вина, встрепенулся, высвободился из-под его ног, хотел тявкнуть, но на хозяина глянул и передумал, сунулся ему холодным носом в руки – и мне давай.
– Обойдёшься, – прикрикнул на собаку Карпыч, хлебнул ещё винца из фляжки и морду пса рукой потеребил. – Тебе гулять нельзя. Что я без тебя? Как без рук!
Дурной встрепенулся и хвост распушил, изобразил грозного помощника.
А и то, без собаки, хотя бы и завалящей, тяжело, разное на кладбище творится последнее время. Тихое было место. А что теперь стало? Карпыч даже сплюнул от избытка чувств. Кого сюда только не заносит! Ладно хулиганьё, пацаны напьются, кресты дёргать с дуру начнут, а то ведь и настоящие поисковики древних могил объявились. И чего ищут? В милицию заявляли пострадавшие, а толку? Да что далеко ходить! Взять того же Спиридоныча. Это сверху он старший могильщик, бригадир, а ведь сколько народа к нему разного шастает, пакость и мразь сплошная! И сразу не догадаешься, не сообразишь, какой интерес у них. Вот взять хотя бы нынешнего. Чего его принесло в ночь-полночь в мазанку? И ведь мчался, как в дом родной. В нору глубокую, ища спасенье. Ишь пиджак-то разорвал небось в клочья! А Спиридонычу что-то приволок… Были у него в руках то ли сумочка какая, то ли чемоданчик…
Карпыч хотел отпить очередной раз из фляжки, но вовремя одумался, приостановился. Светать настаёт пора. Ему в форме следует быть. Не заснуть бы. Он пнул ногой пса, тот встрепенулся, забегал, запрыгал вокруг хозяина. Потянулся и сам Карпыч, поднялся на ноги, опираясь на палку. Сделает-ка он небольшой променад для спёкшихся ног. Заодно и мазанку осмотрит как следует, теперь уже сподручнее – заметно светлело. Дурной, мгновенно распознав намерения хозяина, опустил морду к земле и резво, изображая усердие, начал исследовать каждый встреченный кустик и столбик, ему тоже залежалось. Обойдя несколько раз жилище могильщиков и не усмотрев ничего подозрительного, сторож решился подобраться к двери, послушать ухом: света внутри не зажигали, но ему вдруг почудилось, будто за окнами задвигались люди, завозились. Едва он приблизился и уже нагибаться начал ухом, дверь распахнулась, и на пороге вырос сам бригадир в рубахе ниже колен с фонариком в руке.
– Вот бес! – вскричал Карпыч, закрывая лицо от света.
– Кто тут бродит по ночам? – ещё громче и свирепей рявкнул бригадир и замахнулся кулаком сшибить наотмашь неожиданного гостя.
– Спиридоныч! – успел взвизгнуть сторож, к земле присел. – Своих не узнаёшь?
– Откуда свои?
– Это ж я, Булыгин.
– Карпыч… – задохнулся громила, кулак опустил. – Зашиб бы до смерти. Ты чего под дверьми вынюхиваешь?
– Да я вот…
– А Сенька Прыщ в окно тень заметил. Бродит кто-то возле дома, говорит. Чего ты тут?
– А сам-то никого не замечал? – начал приходить в себя сторож. – Я по надобности.
– Я? Мы ж дрыхнем без… Если б не тебе явиться. Что случилось?
– Артёмка, помощник мой с главных ворот прибёг давеча. Кто-то на могилах опять шастает, кресты валит. В твою сторону, к мазанке вот, направился.
– Не видел никого.
– Может, твои ребята что заметили?
– Не было. Моё слово тебе не указ?
– Сюда ж побежали. Артёмка приметил, вроде как стучались к тебе?
– Дурак твой Артёмка. Пьян, наверное, как зюзя.
– Не пьёт он.
– Не веришь?
– Как не верить, Спиридоныч, – сторож переминался с ноги на ногу. – В милицию бы их сдать.
– Паскудный ты мужик, Карпыч, – сплюнул бригадир. – Ну заходи, сам проверь, сучья рожа. Разбужу своих орлов. Только тебе от них отбиваться. Если их разозлить, и я не удержу.
– Да я каждому твоему слову, Спиридоныч… – залебезил сторож, а сам уже нырнул мимо бригадира в дверь. – Здесь бы лампу засветить, башку сломишь.
– Тебе её и при свете расколют когда-нибудь, – выругался бригадир, шагнув следом и щёлкнул выключателем. – Подымайся, братва, к нам Карпыч с проверкой!
– Да какая проверка, Спиридоныч, – мялся, юлил тот, щурился со свету, а глазки его маленькие, но зоркие так и бегали, так и шныряли по помещению.
С полу на него таращились, ничего не понимая, снулые, полупьяные, не проспавшиеся физиономии. Лишних не было, все семь гавриков на полу, один к одному, восьмой сам бригадир, как остался на пороге, так и стыл с непогашенным в руке фонариком, зло поедая глазами сторожа.
– Ну? Нашел, кого искал? – подступил он к сторожу и уже готов был придавить его за горло.
– Да что же так, Спиридоныч? – заторопился к двери тот. – Я задам этому Артёмке. Пригрезилось стервецу. Я хвост-то накручу.
– Иди. Разбирайся, – сплюнул ему под ноги бригадир. – Только заруби себе на носу, если плести или трепать что на меня станешь, закопаю на этом же бугре и крест не поставлю.
– Прощевай, Спиридоныч, – выскочил из мазанки сторож. – Извиняй меня, старого. А Артёмке-то я сам уши оторву.
– Ты что ж, так его и отпустишь? – сунулся к бригадиру тот, которого Прыщём называли.
– А ты не понукай! – рявкнул громила. – А то и тебе башку снесу.
И шагнул из землянки вслед за сторожем.
Глава XIV
Как я себя ни мучил, а пересилить не мог; отложил протокол допроса, не хотелось дочитывать.
Федонин в другом конце кабинета за столом тихо беседовал с Донсковым, стараясь мне не мешать, обсуждали фантазии старушки – соседки вдовы Семиножкина; старший следователь не сдавался, упорно настаивал на предстоящем утреннем осмотре местности под окном у дома.
– С криминалистами своими посмотри, Юрок, – уговаривал Федонин. – Хуже не будет, а протокол не помешает. Дело теперь у нас. Нам теперь каждая бумажка нужна. Его ж искать придётся. Найдётся умник, ткнёт носом, если что.
– Кого искать? Беса из сновидений?
– Да уж не ангела.
– Я только рылом землю не пахал, – не сдавался капитан угро, – а так, чуть ли не языком каждый листочек на земле…
– Вот видишь! – тут же схватывал Федонин. – Не асфальт там. Мягкая почва. Поэтому без последствий для того уркагана. Должны следики остаться.
– Нет ничего.
– А в кусточках? В потёмках ты мог и не узреть.
Федонин был неестественно терпелив; он уважал, по-своему даже любил Донскова, их связывали свои давние доверительные секреты, известные только им двоим, другой бы сыщик и не сидел уже в кабинете, а сломя голову нёсся исполнять указания, а тут… сплошные любезности.
– А не хочешь своих, я попрошу Пашу. У нашего Павлика Черноборова знаешь какая сверхсовременная техника!
– Одна лупа чего стоит, – хмыкнул, не удержавшись, я. – Ещё со времён Шерлока Холмса.
– А ты чего? – кольнул меня взглядом Федонин. – Ты читай давай. Добиваешь? Там в самом конце про крест-то. Она старушка говорливая. Собственными глазами видела. И крест, и живого этого… Краснопольского. Читай, читай.
– Да как-то не вяжется всё, – поморщился я. – Больно уж попик этот получается у вас с ней…
– Что? Добреньким?
– Не то слово. Значительным каким-то. Будто из сказки.
– Во! – Федонин даже привстал. – Ты сам это сказал.
– Не таким он мне представлялся после книжек Холопова и Кремлёва. Хотя и там догадываться приходится. О заговоре полслова, о заговорщиках совсем ничего. Вакуум! Тайна за семью печатями! А с её слов!..
– Это уже не нам… – поджал губы старший следователь. – Я её за язык не тянул. Я ей высказаться дал, записал слово в слово. Всё по науке, как учили. А уж свои вопросики все потом. После передышки. Мы с Ивелиной Терентьевной и чаёк попили. Ты читай.
– Заговорщик с ангельскими манерами, – буркнул я. – И второй откуда-то появился? Какой-то немец, даже барон?..
– Леонтий, – подсказал Федонин, плечами пожал и добавил со значением. – Это заклятый враг архиерея Митрофана. Из обновленцев. Так получается со слов Ивелины Терентьевны. Епископ Леонтий декрет Ленина о церкви поддержал и раскол православной церкви возглавил, стал ярым противником архиепископа Митрофана. Но, конечно, не только его. Сам патриарх Руси Тихон возненавидел Леонтия. На то, оказывается, была своя причина. Леонтий, барон по сословному происхождению, ещё будучи в Саратовской губернии в интригах и смутах был замечен. Потом изобличён. За это его звания лишили и отослали к нам. Сослали, доверив самую тихую никчёмную церквушку.
– А как же он в епископах снова оказался? – не терпелось мне. – Это ж по их понятиям не такая простая процедура. Да и должность высокая.
– Краснопольский хлопотал за него. Перед самим Синодом и лично патриархом Тихоном. После своего приезда и назначения к нам. Они в то время как раз друзьями стали – не разлей водой.
– Он, значит, за него, а тот против!
– Ну это потом. Когда революция грянула. Тогда сплошная круговерть и в делах, и в мозгах. Вот и церковь переделать желающие нашлись. Леонтия тут же на свой щит, как жертву рук самого Тихона обновленцы подняли – и вперёд! А революции так все и вершились. Кто наверху заправляет, те знали, что хотели, а внизу – все на глотку, да за душу. Пока разберёшься, где окажешься, не знаешь; хорошо, если при столе, – Федонин свой стол оглядел и бережно рукой погладил, приласкав, – а то и у стенки с девятью граммами в башке.
– Видите, как всё оборачивается! – оттолкнул я от себя листки протокола допроса тоже в сердцах, заразившись его пафосом. – Живые, да к тому же… – я запнулся, меня заклинило, с трудом подобрал я нужное слово, – церковнопослушные они как-то по-своему те события нам объясняют, а бумаг официальных у нас до сих пор нет! Мне отец Михаил в Покровах такого наговорил!.. И его братия, с которой мы с вами не один день возимся!..
– Терпение, мой друг, – опять поднялся из-за стола Федонин. – Терпение и спокойствие. У меня тоже… в сознании не комфорт, а после некоторых встреч с… представителями религиозных источников, можно сказать, совсем кавардак. Но я же не падаю в обморок, как дамочка какая?
Увесистый аргументец он мне преподнёс, нечего сказать. Нашёл словцо старый лис в присутствии представителя младшей группы правоохранительных органов! Это надо понимать, чтобы честь мундира не затронуть…
– Дело надо, – только и мог я сказать, отвернувшись. – Срочно истребовать архивное уголовное дело из КГБ, и всё встанет на свои места. А то гадаем на кофейной гуще. То к попику, то к попадье нас…
– Между прочим, – прищурился хитрым глазом старший следователь, – у нас с вами, молодой человек, это называется старым добрым принципом.
– Да уж, конечно, – я не сомневался, что у Федонина для таких случаев припасена очередная зуботычина.
– С римского права, – начал он, постукивая себе в такт пальцем по столу, – в следствии действует принцип объективности, который требует всесторонность и беспристрастность исследования всех доказательств и их источников. Ничто не имеет приоритета. Никто и ничто не наделены правом довлеть над следователем и тем более ставить точки в последней инстанции.
– Я что-то не понял, – стараясь разрядить обстановку, улыбаясь, неловко вмешался капитан Донсков и тоже поднялся. – Намечается реформа отечественной правовой школы? В коридорах нашей конторы я что-то не слышал…
– То в вашей конторе, – совсем недружелюбно поморщился Федонин, а мне отчеканил, не моргнув глазом. – Аудиатур эт альтэра парс[1 - Да будет и другая сторона выслушана.], молодой человек. Не следует забывать.
Донсков так и сел, язык проглотив и ничего не понимая.
– Устал я с вами, – положил передо мной ключи от кабинета Федонин. – Да и поздно. Дома ждут. Закроешь кабинет, – и он двинулся к двери.
– Павел Никифорович! – бросился за ним Донсков, но тот только ладошкой вяло махнул:
– Прощевайте. Потолкуйте тут без меня. Вам есть о чём. Только ты, Юрий Михайлович, не забудь. Утречком сделай, что я просил.
И скрылся за дверью.
– Он что? Обиделся, что ли? – уставился на меня Донсков. – Что у вас с ним за разговоры были? Что-то я не понял ничего?
– Так, – отвернулся я. – Сам не соображу. Вроде всё по пустякам. Может, с шефом у него разговор какой был ещё днём? Он толком-то мне и сам ничего не объяснил. Об отравлении Семиножкина заключение выдал и сообщил, что Игорушкин дал согласие на возбуждение уголовного дела.
– Однако… – почесал затылок Донсков. – А это? Чего это он абракадабру какую-то выпалил, уходя?
