скачать книгу бесплатно
Шведский стол (сборник)
Ася Лавруша
У Аси Лавруши редкий дар: все истории ею рассказываемые, заканчиваются ко всеобщему удовлетворению счастливо. Бывает ли такое в жизни? Какое там! Так учили когда-то соцреализму – если ночное небо, то в нем непременно луна. Если черная корова, то на боку обязательно яблоко… Если романы и повести нынешних ницшеанцев, катастрофистов и сексуальных экстремистов – то посередине, конечно, рассказы со «Шведского стола»… Петербургской писательнице не столько веришь, сколько хочешь поверить.
Виктор Топоров, 2003
Ася Лаврушина
Шведский стол (сборник)
Первое мая
Эпическое первомайское «ура» обрушивалось на город ниагарой, заглушая мощные революционные песни, рвавшие горло уличным динамикам. Казалось, что под напором толпы Невский проспект сузился до размеров заурядной улицы, и, завоевывая себе дополнительное пространство, куда-то в небо устремлялись портреты вождей, крупные буквы коммунистических лозунгов и разноцветные гирлянды воздушных шаров.
С балкона гостиницы «Европа» нарядный народный праздник наблюдали двое иностранцев – мужчина в возрасте и девушка лет двадцати пяти. Размах зрелища вызывал у обоих напряженное, родственное страху восхищение, которое превращалось в острую тревогу, когда они замечали в толпе маленьких детей с красными флажками и огромными бумажными гвоздиками.
Постучав, к ним в номер вошла горничная, совсем девчонка, в форменном голубом халате с белым воротничком. Улыбнулась, церемонно произнесла «хэллоу», протянула полотенца и продолжила на очень русском английском:
– Я знаю, вы просили новые…
Мужчина улыбнулся ей в ответ, подумав: «Какое милое лицо – как на этих женских портретах в Русском музее…» У девушки были большие зеленые глаза, чуть вздернутый нос с трогательной россыпью веснушек, две густые темно-каштановые косички, которые держались переплетеньем вьющихся прядей безо всяких заколок.
«Неужели все эти люди внизу такие же, как она? Ее родители, сестры и братья?» – подумал мужчина и спросил на очень иностранном русском:
– Как тебья зовут?
– Таня, – ответила та.
– Менья зовут Арне. Я из Свеция. Это мой дочь Клара. – Клара натянуто улыбнулась. Через открытую балконную дверь в комнату ворвались раскатистые МИР, ТРУД и МАЙ.
Пятидесятидевятилетний Арне Стьернлёв происходил из достойной фамилии, которая несколько столетий занимала ветвистую строчку в шведском дворянском списке. Когда-то им принадлежала огромная усадьба с дисциплинированным садом у равнодушного, как зеркало, озера. Но последнему поколению аристократов удержать фамильное состояние не удалось, имение продали, и семья самого Арне существовала только на зарплату. Денег, впрочем, хватало – жена работала врачом, он преподавал химию в техническом университете. Арне был седовлас, одевался немного старомодно и внешне походил на попахивающего нафталином модерата-консерватора – хотя на самом деле был коммунистом. Лет двадцать пять – тридцать тому назад, в скудное послевоенное время, когда стало понятно, что семейные материальные ресурсы исчерпаны и нужно как-то осваивать жизнь простого смертного, Арне нашел утешение в теории Маркса и Энгельса – вследствие чего и вступил в коммунистическую партию. Впрочем, практическим борцом за равноправие и народное счастье он не был никогда, а с возрастом вообще начал утрачивать интерес к каким бы то ни было социальным идеям, но из партии не выходил и на выборах инертно голосовал за своих.
Несколько месяцев назад на его имя пришло приглашение принять участие в научной конференции, посвященной развитию химической промышленности, которая будет проходить в Ленинграде 3 мая 1975 года. Институт, в котором он работал, вел переписку с химическим факультетом ленинградского университета. Многим его коллегам было бы любопытно поехать в Советский Союз, но приглашение выступить с докладом пришло персонально ему. На работе язвили, что решающим фактором, определившим выбор докладчика, оказалась его политическая принадлежность, но Арне не обращал на эти разговоры никакого внимания.
Ему хотелось взять с собой жену и дочь, но супруге не удалось получить незапланированный отпуск на работе. Двадцатишестилетняя же дочь Клара согласилась поехать с отцом в загадочный Советский Союз – не выразив, правда, при этом никакого конкистадорского задора.
Они прилетели в Ленинград 29 апреля поздно вечером. По дороге из аэропорта осторожно рассматривали солидный, мощный город. Вечерние фонари и по-птичьи трепещущие полотнища красных флагов на фоне изощренной по форме и сдержанной по цвету архитектуры превращали улицы в декорации для театральной фантасмагории в духе Кафки. И Арне, и Клара молча и сосредоточенно смотрели в окно машины. Встречавшая их в аэропорту представительница «Интуриста» Маргарита по дороге в гостиницу без умолку трещала о достижениях жителей города, о количестве заводов, высших учебных заведений, больниц и с заговорщицкой интонацией обещала показать им завтра Эрмитаж, Русский музей и все ленинские места.
Умудрившись воспользоваться редкой паузой, Клара спросила у фонтанообразной Маргариты, что та думает по поводу Рауля Валленберга. «Это писатель?» – невинно поинтересовалась в ответ гидесса. На что Клара мрачно ухмыльнулась, а Арне глазами дал ей знак прекратить провокации. Отношения между Швецией и Советским Союзом были относительно ровными, а после того, как премьером стал Улоф Пальме, их, пожалуй, можно было бы даже назвать дружественными. Но на территории тоталитарного государства нелишне соблюдать известную осторожность в высказываниях…
Настроение у Клары вообще было сложным. На конец июня назначили ее свадьбу – завершение нервного романа, который родители не вполне одобряли, но мнение свое держали при себе. Мартин, будущий зять, был сыном их знакомых, с которыми они регулярно пересекались на свадьбах и похоронах. Жена Арне и мать Мартина даже считались подругами, но, встречаясь, неизменно обменивались колкостями, которые, как булавки, прятались в кружевах вежливых слов.
Мартин был тоже мальчиком с секретом. В свое время поступил в университет, но почти сразу же бросил учебу – вообразил себя хиппи и уехал в Индию искать смысл жизни. Клара всюду следовала за ним – поступала и уходила из университета, мчалась в Калькутту и постоянно вытаскивала его из всевозможных передряг, в которые он то и дело попадал. Родителям, разумеется, казалось, что девочка заслуживает более благополучного существования, но вмешиваться в личную жизнь дочери они не решались. К тому же однажды все внезапно изменилось – Мартин оставил свои мытарства, с блеском закончил университет, получил хорошее место в приличной фирме и увлекся карьерой. Они уже давно жили с Кларой гражданским браком, но месяц назад она обнаружила, что беременна, и начались приготовления к официальной свадьбе. Клара очень переживала, хоть внешне старалась этого не показывать, а родители надеялись, что поездка отвлечет ее от тревожных мыслей.
– Ду ю лайк ауэ сити? – спросила Таня и повторила вопрос по-русски: – Вам нравится наш город?
– Это ошен красиво, – ответил Арне и повторил ответ по-английски: – It is very beautiful!
Он восторженно рассказывал о своих впечатлениях, перемешивая русские, английские и шведские слова. Слушая, Таня кивала головой.
Вчера во время обстоятельной и многословной экскурсионной программы они действительно увидели, что город красив необыкновенно. Но – как все красивые – вовсе не прост. Город ловил момент и душил человека петляющей удавкой канала, когда-то называвшегося Екатерининским. Поражал просторами главной площади, которая размашистым жестом перебрасывала мост через серьезную, стальную реку к двум карминовым маякам с серыми колоссами у постаментов. И слепил глаза золотом мощного купола так сильно, что картина реальности расплывалась, и коробчонки советских автомобилей превращались в элегантные экипажи, запряженные мускулистыми рысаками…
В Гербовом зале Эрмитажа Клара вообразила бал. Дирижерскую палочку, мотыльком мелькающую где-то на балконе под самым потолком. Шелестящие шелка и строгие фраки. И мягкое пламя свечей, дразнящее острый огонь бриллиантов… А что, родись она лет на сто пораньше, у нее был бы шанс увидеть это наяву… Нет, она вовсе не жалела о том, что времена изменились, и что не все теперь догадываются об их благородном происхождении. Мартин над их «родословной» вообще посмеивался. Впрочем, как и над своей собственной… Нет, Клара была вполне довольна своим демократическим настоящим. Но выйдя вчера из Эрмитажа, она вдруг решила, что здесь, в этом сиротском, отвергающем собственное прошлое государстве она купит себе белый шелковый материал на подвенечное платье. Это будет хорошим знаком, обещающим счастливую семейную жизнь…
– Your city is really very beautiful! – спокойно согласилась Клара с восторгами отца.
Из-под Таниного форменного халата выглядывало шелковое платье цвета беж с мельчайшими красными цветочками на тонких черных веточках.
– Is it natural silk? – спросила Клара, показав на платье.
Не поняв вопроса, Таня беспомощно улыбнулась. Арне раскрыл разговорник, с которым практически не расставался с тех пор, как узнал, что едет в Россию, и быстро нашел то, что нужно:
– Это шьолк?
– Шелк-шелк! – обрадовалась Таня, узнав слово. – Русский шелк, называется крепдешин! Ду ю лайк ит?
– Yes, – ответила Клара холодновато.
Ей вообще-то не следовало ничего спрашивать у этой девчонки, и будь Мартин рядом, он наверняка как-нибудь пошутил бы над ее любопытством. Но ей действительно хотелось купить похожую ткань – плотную, но хорошо драпирующуюся, без откровенного блеска, но и не совсем матовую. Только чисто белую…
Девчонке-горничной разговор был явно интересен, уходить не хотелось. Она знала много английских слов, Арне выучил изрядное количество русских. И хотя оба иногда произносили слова, искажая их до неузнаваемости, понимали они друг друга хорошо.
– Город – это дома. But не один дома. Город – это льюди, – говорил Арне, – I'd like to know more about the life of the ordinary people – those like you…
– А вы приходите к нам в гости! – предложила Таня. – Кам энд визит ас! У нас совершенно обычный дом – ординари хаус. Ай лив тугезе виз май фазе. Мой папа – фотограф…
– Really? Is it really possible? – воскликнул Арне и озабоченно добавил. – But if you get some problems? Может быть, проблем… у тебья…
– Ну какие проблемы! – Таня перешла на звонкий русский. – Завтра я не работаю. Живем мы на Невском. Запомнить очень просто: Невский проспект дом восемьдесят, а квартира восемь. Отсюда пятнадцать минут пешком. Я буду очень рада. И папа тоже.
– You are not joking?
– Да нет же! Серьезно. Сиариаз. Приходите! В три часа дня. Эт сри оклок! Невский намбер эйти, флэт эйт…
В марте семьдесят пятого Тане исполнилось шестнадцать. Она еще читала сказки. От них у нее оставалось неизгладимое впечатление. Это были сказки о превращениях. «Карлик Нос». Он съел какие-то запрещенные вишни и у него вырос огромный нос. О халифе, который превратился в аиста. О молодом англичанине, оказавшемся обезьяной. Иногда она подолгу смотрела в зеркало, размышляя о том, хочется ли ей самой в кого-нибудь превратиться. И если хочется, то в кого – в Золушку, Белоснежку или Крошечку-Хаврошечку? Или лучше остаться собой и посмотреть, что судьба приготовила персонально ей – Татьяне Евгеньевне Логиновой.
Вообще-то все говорили, она очень даже симпатичная. И что у нее легкий характер. Несмотря на сложную жизнь.
Три года назад у Тани умерла мама. Одновременно с этим оборвались все струны яркого звонкого детства с его шумными днями рождения, бесконечными кружками дворца пионеров и каникулами у Черного моря. Они остались вдвоем с отцом. Когда-то он был известным фотографом, у него было несколько персональных выставок в Доме журналиста, и его снимки печатали многие городские издания. После смерти матери отец потерял интерес ко всему и начал пить – тихо и унизительно. Из газеты, в которой он официально числился, его не увольняли из жалости, отец это знал, но все равно постоянно подводил редакцию. С дочерью разговаривал редко – разве что на какие-нибудь бытовые темы. Таня понимала его боль, прощала слабость, тайком плакала и верила, что наступит день, когда отец сможет приспособиться к жизни без мамы. Таня же нашла в себе силы! Хоть это и вовсе не значит, что ее любовь к маме стала от этого меньше…
Таня всегда хорошо училась в школе, любила литературу, английский язык и школьный театр, где ей, как правило, доставались только крупные роли. После восьмого класса она поняла, что нужно хоть как-то помочь отцу – по крайней мере, попытаться избавить его от угрызений совести, которые возникали из-за того, что он прекратил зарабатывать деньги. Таня решила начать самостоятельную жизнь. Ушла из школы и поступила в училище, которое готовило работников для гостиничных хозяйств. Соседка по дому, тетя Вера, посоветовавшая ей это учебное заведение, привела несколько вполне убедительных аргументов. Во-первых, работа по сменам оставляла больше свободного времени, чем обычный график с восьми до пяти – так что в будущем Таня сможет поступить в какой-нибудь институт на вечернее отделение. Во-вторых, гостиницы, как правило, неплохо обеспечивали своих работников продовольственными товарами. В-третьих, в тепле и не у станка стоять…
При распределении ей предложили на выбор два места: дежурный портье в небольшой гостинице на окраине или горничная в «Европе». Дежурная по статусу была выше, но преподавательница посоветовала ей выбрать «Европу». Во-первых, то, что от них пришла разнарядка, уже само по себе было удачей – обычно ведь туда попадали только по знакомству. Во-вторых, там была реальная возможность служебного роста, гостиница организовывала для персонала курсы английского и могла даже дать направление в высшее учебное заведение по своему профилю. Училище выпускало Таню с отличной характеристикой, она была секретарем комсомольской организации своей группы, лучше всех на курсе знала язык, так что у нее были все шансы хорошо устроиться…
Конечно, Таня не рассчитывала на то, что работа будет безумно интересной – уборка она и есть уборка. Но две недели, которые она успела проработать в «Европе» до 1 мая и встречи с семейством Стьернлёв, ее сильно разочаровали.
Горничные – в основном пожилые женщины – убирая, явно халтурили. Потом сидели в подсобном помещении, пили чай, громко смеялись, то и дело выглядывая в окно. Едва завидев автобус, возвращавшийся с туристами после экскурсии, хватали свои ведра, тряпки и разбегались по номерам, изображая завершение работы. На туристов при этом смотрели жалостливо и просительно – а получив пачку жевательной резинки или колготки, страстно произносили «сенкью». «Презенты» потом продавались скользким личностям, которые вечно толкались за углом на Невском. Один из них, кстати, пытался к Тане приставать, но она пригрозила, что позовет милиционера, и теперь фарцовщик просто кричал что-нибудь глупое ей вслед, но подходить, слава богу, не решался.
Тане все это не нравилось, но она старалась молчать. И только три дня назад, когда увидела, как две ее коллеги – толстые тетки лет за пятьдесят – в отсутствие хозяев номера влезли в шкаф и начали примерять чужие вещи, – только тогда Таня не выдержала и сказала: «Марьфедоровна, Галинстепанна, неужели вам не стыдно?» – И в ответ получила сполна. Мол, яйца курицу не учат, плюс еще несколько слов, от которых и без того румяные Танины щеки окрасились совершенно коммунистическим кумачом.
С тех пор она старалась только здороваться и прощаться. Атмосфера сгущалась, Таня чувствовала враждебность трудового коллектива, но решить, как ей вести себя дальше, пока не могла.
Эпизод со шведами был, пожалуй, первым приятным событием за две недели, которые она проработала в гостинице. Это же были первые иностранцы, с которыми она заговорила – и они ее поняли! Мало того – и она их поняла! Этот Арне рассказывал ей об Эрмитаже и Петропавловском соборе, и еще про красивые улицы и реку. Клара, конечно, немного воображала, но Тане до этого нет никакого дела. И потом она всегда находила общий язык даже с самыми вредными девочками в школе. Нет, здорово будет, если завтра к ним придут гости из Швеции! Как-то давно отец приводил в дом болгарина, который приезжал к ним в газету. Его звали дядя Йордан, и он потом прислал ей по почте красивый значок – маленькая тряпочная кукла, перевязанная красно-белыми нитками с кисточками…
Дома Таня восторженно рассказала отцу о том, что пригласила иностранцев. Тот пожал плечами, пробормотав в ответ что-то невразумительно радостное.
«Нужно приготовить им какую-нибудь типично русскую еду», – с воодушевлением подумала Таня и открыла кошелек. Денег там было совсем мало. До праздников она получила свой самый первый аванс, но почти всю сумму пришлось отдать тете Вере. Соседка пять часов отстояла в Гостином дворе за туфлями, а нужный размер закончился прямо перед тем, как подошла ее очередь. Вот она и купила на размер меньше, Танин – а то ведь не уходить же с пустыми руками! Таня, конечно, обновке очень обрадовалась – туфли были сказочно красивые, австрийские лодочки на среднем каблучке с бантом впереди. Но стоили дорого, ей еще и в следующем месяце придется отдать половину зарплаты. Ну да ладно, как-нибудь выкрутится…
Таня начала сочинять подходящее меню для гостей. «Обильное угощение вряд ли потребуется – они же не голодны, потому что все время ходят в ресторан. Нужно что-нибудь символическое, ведь если человек впервые приходит в дом, он должен в этом доме выпить маленькую рюмочку и что-нибудь съесть, кажется, есть такая примета, – размышляла Таня. – Может, мамины луковые кольца?»
Таня, как и когда-то мама, любила удивлять гостей этим простым, но неузнаваемым блюдом. Предварительно ошпаренный – чтоб не кусался – репчатый лук нарезается аккуратными кольцами, потом кольца обмакиваются в кляр, приготовленный на сливках, и жарятся во фритюре до золотистой корочки. Сверху посыпаются зеленью и подаются как горячая закуска. Бутылка сливок 36 копеек, 7 копеек килограмм лука, 100 грамм подсолнечного масла, оно у нее есть. Плюс пучок укропа, за которым придется съездить на Некрасовский рынок. А если украсить блюдо по краю кружочками соленого огурца, получится вообще картинка с выставки! Огурцов у нее, кстати, осталось еще целых две трехлитровые банки! К тому же она где-то читала, что луковые кольца имеют какое-то отношение к Достоевскому, – то ли они были любимым блюдом писателя, то ли их ела Кроткая, то ли Сонечка Мармеладова, то ли кто-то из бедных людей… К луковым кольцам по рюмке водки. А потом чай. У нее есть брусника, которую она сама собирала прошлой осенью в Карелии, когда ездила навещать тетку по матери. Она перетрет бруснику с сахаром и испечет блины. Во-первых, для блинов нужно практически то же, что и на кляр. А во-вторых, блины с брусникой это тоже блюдо с подтекстом – это же блины по-шаляпински. Недавно по телевизору показывали спектакль про то, как в одной семье была редкая пластинка певца, и семья решила ее продать. Спектакль был грустным, но Тане он понравился. А еще она запомнила, что Шаляпин больше всего на свете любил блины с брусникой.
На следующий день Таня проснулась в полпятого утра. Чтобы как-то унять скачущее внутри волнение, начала готовиться к приему иностранных гостей. До восьми убирала квартиру, тщательно подмела, вытерла пыль. Окна она помыла еще до праздников, но мелкий позавчерашний дождь их слегка замутнил – Таня вытащила газеты и протерла стекла еще раз. В трех водах вымыла полы. Около восьми проснулся отец. Они выпили чаю с хлебом и докторской колбасой, после чего отец собрался и ушел, сообщив, что «у него дела». Таня выбила во дворе темнобордовую ковровую дорожку с широкой зеленой и тонкими черно-белыми каемками по краям и снова расстелила ее в зале.
Съездила на рынок за укропом и луком, в молочном купила бутылку сливок, яйца и сахар, в булочной – свежий черный кирпичик. К половине десятого вернулась домой и занялась кухней. Выскоблила кастрюли и сковородки, зачем-то протерла шкафы изнутри, вынесла на балкон большую бадью, в которой она квасила капусту. Капуста была прикрыта специально купленной в аптеке стерильной марлей, а сверху придавлена большим камнем. Как-то найдя его во дворе, Таня очень обрадовалась – ведь лучшего гнета для закваски и придумать нельзя было. Она, как и мама, любила чистоту, так что перед использованием камень с улицы был как следует вымыт и даже минут пятнадцать проварен в кипящей воде – чтобы уж точно ни одного микроба не осталось. «Жалко только, что капуста еще не готова, она бы тоже была кстати», пожалела Таня и приступила к приготовлению угощения.
Без десяти три все было готово к приему гостей. На белой скатерти стояли белые тарелки с золотым ободком, на тарелках красиво разложены нарезанные соленые огурцы, чуть сбрызнутые для свежести подсолнечным маслом. Сияли начищенные серебряные вилки, мамино «приданое». Во главе стола стояла скромненькая в двести пятьдесят грамм бутылка водки, которую называли смешным словом «чекушка», рядом – желтоватые, тонкого стекла рюмочки.
Завернутая в белоснежную наволочку кастрюля с луковыми кольцами сохраняла свое тепло в спальне под подушкой. Цветом, вкусом и формой колец сама Таня осталась довольна – готовила с душой, и кольца получились на славу. Равно как и блины – пышные, румяные, ноздреватые, они тоже ждали своего часа на той же кровати, под второй подушкой.
Отец не появлялся. Таня боялась о нем думать. Ей очень хотелось, чтобы он посидел с ними за пусть скромным, но красивым столом. Но где-то глубоко в душе она опасалась, что, выпив, отец не выдержит и расплачется, начнет жаловаться или скажет что-нибудь невежливое. Иностранцы, конечно, вряд ли его поймут – она переведет им что-нибудь совсем другое по смыслу, но интонацию-то никуда не деть… «Впрочем, это совершенно не означает, что мне было бы лучше, если бы он вообще не пришел!» – сердито заявляла самой себе Таня, пытаясь мысленно переключиться на что-нибудь другое.
У трельяжа в прихожей она остановилась и внимательно посмотрела на себя. А что, она ни капельки не хуже этой Клары. Просто шведка так шикарно одета! Настоящие джинсы с цветными вставками в боковых швах, джинсовая куртка, а под ней синий бадлон с карманчиком, на котором что-то написано. Таня подтянула тонкий поясок на голубом в синих цветах поплиновом платье, расправила юбку-татьянку и резко вздрогнула от короткого звонка в дверь.
– You are so sweet! – воскликнул в дверях Арне, а потом взял Таню за плечи и поцеловал в щеку. Немного смутившись, Таня покосилась на Клару. Та ей просто кивнула с оптимальной дозой дружелюбия.
Клара вообще-то не испытывала никакого любопытства к тому, как живет ordinary russian people. Но отец так обрадовался приглашению, что пришел бы даже, если бы Клара не захотела никуда идти. А ведь перед поездкой их предупреждали, что КГБ способен расставлять иностранцам самые изощренные ловушки! Клара попыталась осторожно напомнить об этом отцу, но тот только рукой махнул: «Ну какая она агентка! Она же совершенно бесхитростна и краснеет так, что только из-за этого ее ни за что бы не взяли ни в какие органы!» Подумав и вспомнив разговор во всех подробностях, Клара с отцом согласилась, но одного его решила не отпускать. А этой Тане даже приготовила подарок – нейлоновый нежно-розового цвета халат с бесконечными кружевами и перламутровыми пуговицами. Халат был совсем не в Кларином стиле, но она купила его, поддавшись странному порыву, на следующий день, после того как они с Мартином решили пожениться. Развернув покупку дома, Клара с удручающей ясностью поняла, что не то что надеть – даже показать халат Мартину не решится! Да он просто обхохочется, увидев все эти оборки и бантики! Хоть Мартин в последнее время и отказался от стиля хиппи, но скепсис к традиционному украшательству сохранил. Говорил, что предпочитает современный японский минимализм… Халат Клара тайком взяла с собой в Ленинград, подумав, что, может быть, все таки наденет его как-нибудь утром в номере «Европы», знаменитой своим аристократическим прошлым. Но так ни разу и не надела – ходила в белой футболке, на которой было написано «I love Sweden».
Сегодня утром она вытащила коробку с халатом из чемодана. Приложила к себе, скептически посмотрела на этикетку. Вздохнула и подумала, что единственное, что с ним можно сделать, – это подарить его горничной.
– Please, it is for you. A present!
– Сенкью, – смущенно ответила Таня и, вытесняя желание немедленно заглянуть внутрь синего полиэтиленового пакета с изображением дамы в красной шляпе, положила пакет на трельяж и продолжила:
– Кам ту зе ливингрум, плиз…
– It is very nice here! – воскликнул Арне.
Клара огляделась по сторонам: «Наверное, это называется современный советский минимализм. Довольно скучный…» Невысокий шкаф с книжками, такой же шкаф с посудой. Картинка на стене – рельефное изображение городского пейзажа, вычеканенное на медной пластине. Круглый стол, покрытый белой скатертью с тарелками, на которых зачем-то разложены соленые огурцы, которые Клара терпеть не могла. Вилки, правда, красивые, наверное, остались у них со старых времен. Впрочем, очень опрятно и как-то свежо. А над прозрачным до слезы окном летает белая тюлевая занавеска. Клара вспомнила о предстоящей свадьбе и о том, что завтра она пойдет покупать себе материал на платье. В душе у нее что-то сжалось, она посмотрела на отца. Тот в полном восторге рассматривал комнату, продолжая восторгаться тем, как «всё мило и симпатично!..»
– Я приготовила вам скромное русское угощение! – произнесла Таня по-русски. Потом спохватилась и повторила то же по-английски. Утром она даже проверила транскрипцию этой фразы по словарю.
«Господи, неужели отец собирается здесь есть?» – ужаснулась Клара.
Выглянув на балкон, она заметила ведро с чем-то сомнительным, прикрытое сероватой медицинской тканью и придавленное сверху огромным булыжником.
– Я приготовила кольца из лука. Онионс рингс. Это блюдо описано у Достоевского. А на десерт будут блины ala Шаляпин, – с ноткой торжественности сообщила Таня и вышла в соседнюю комнату.
Отец подошел к книжному шкафу и, шевеля губами, начал читать русские названия. Сквозь приоткрытую дверь Клара увидела, как Таня вытаскивает из-под подушки завернутую в белую тряпку кастрюлю. «О, господи! Кольца из этого отвратительного лука да еще в кровати!» – с содроганием подумала про себя Клара. Потом посмотрела на Таню, на ее розовые – от волнения и приветливости – щеки и лучистые зеленые глаза. И непонятно отчего, Кларе вдруг стало немного стыдно.
Они сели за стол. Предложив Арне разлить водку, Таня разложила по тарелкам золотистые, посыпанные мелко-мелко нарезанным укропом колечки. «А выглядит эта пища Раскольникова вполне ничего», – признала Клара и героически проглотила самое маленькое луковое кольцо. С удивлением обнаружила, что на вкус оно было вовсе не таким противным, как предполагалось, – и с недоверием подцепила вилкой еще одно.
Таня подняла рюмку и сказала: «Велкам ту ауэ хауз. Ай эм глэд ту си ю хиа!» Арне выпил водку залпом. Таня отпила чуть-чуть и сильно поморщилась. Клара тоже немножко хлебнула, но гримасу сдержала. Вообще-то в ее положении нужно воздерживаться от алкоголя. Но, во-первых, глупо быть в России и не попробовать русскую водку, которую все так хвалят. А во-вторых, водка – это что-то вроде дезинфекции. Так, на всякий случай…
После четвертого кольца Клара отважилась попробовать огурец. Вкус у него был абсолютно не шведский, в нем совсем не было сладости, и он как-то по-особенному хрустел. Клара взяла еще. Отец вообще уплетал угощение с большим аппетитом. «Попробуй хлеб! – сказал он Кларе, – мне кажется, я за всю жизнь вкуснее хлеба не ел!»
Арне не заметил, как выпил всю водку. Девушки от второй дружно отказались, так что он доливал только себе. Таня свою порцию кое-как осилила, Клара же рюмку не допила, но Арне добру пропасть не позволил – обнаружив, что в бутылочке больше нет ни капли, решительным жестом опрокинул и рюмку дочери. Клара подумала, что раньше отец никогда так не поступал…
Блины оказались нежными, пышными, воздушными, и Клара, кстати, уже совершенно спокойно отнеслась к тому, что их тоже вытащили из-под подушки.
Отец просто сиял от удовольствия. Клара тоже почувствовала вдруг необычное легкое тепло. Они разговаривали на странном смешении языков. Все фразы, которые Таня вчера перед сном сверила со словарем, были уже произнесены. И устав говорить на неродном языке, они отказались от английского. Таня по-русски рассказывала им о школьном театре, Клара по-шведски – о предстоящей свадьбе, а Арне – о том, что его четвероюродный дедушка по матери был женат на русской аристократке, которую звали Антонина… И всем казалось, что они отлично понимают друг друга.
Обнаружив, что блины заканчиваются, Таня вдруг загрустила, рассердившись на себя из-за того, что приготовила так мало. Заметив смену ее настроения, Арне и Клара попытались осторожно выяснить, чем это вызвано, снова вернувшись к английскому.
– Ноу-ноу, эврисинг из окей, – махнула рукой Таня. Со стороны прихожей на этих словах донеслись какие-то странные звуки – царапанье, скрежет. Таня вздохнула и нахмурила брови, мгновенно изменившись в лице. Потом раздались неровные шаги.
Отец растерянно посмотрел на Клару. Клара испугалась. Остро и быстро. Где-то глубоко в душе ее и раньше покалывала крохотная булавка подозрительности. Ну разве не странно – она, Клара Стьернлёв, сидит в квартире у какой-то горничной, получает искреннее удовольствие от жареного репчатого лука и общения, которое Мартин насмешливо назвал бы невербальным?.. Теперь же подозрение превратилось в страх: а вдруг им подсыпали в эту странную еду какое-нибудь наркотическое вещество? И они прекратили оценивать действительность адекватно? Сейчас этим воспользуется могущественный КГБ, и их посадят в тюрьму. Как Валленберга…
На пороге комнаты возник грустный мужчина лет сорока. Посмотрел на них и медленно произнес:
– Ну здравствуйте, товарищи капиталисты!
«Ну вот», – напряглась Клара.
– Это мой отец. Его зовут Евгений Павлович, – сказала Таня на английском и почему-то посмотрела виновато.
Евгений Павлович подошел к шкафу, открыл нижнюю дверцу и вытащил оттуда носатый фотоаппарат в кожаном чехле.
– Татьяна, скажи им, что я вас сфотографирую, а потом ты им фото пришлешь на память. Пусть адрес оставят.
«Сэнд фото, ю адрес», – чуть дрожащим голосом произнесла Таня. Они втроем так и сидели за столом, не решаясь пошевелиться. Клара злилась на себя из-за своих недавних опасений, и в особенности – из-за того, что приплела сюда Валленберга. Таня смущенно опустила глаза вниз. Арне смотрел широко раскрытым взглядом, ставшим от выпитого очень доверчивым.
Евгений Павлович присматривался к ним минуты две-три. Потом бодро пощелкал фотоаппаратом, произнес: «Ну вот и все, товарищи капиталисты! Аривидерчи!» – и вышел в другую комнату. И пока дверь, закрывавшая его от гостей, описывала плавную, с тихим жалобным скрипом дугу, Клара успела увидеть, как он тяжело упал на подушки, под которыми совсем недавно лежали луковые кольца ala Достоевский и блины по-шаляпински…
– Ну, дорогая девочка, – одновременно торжественно и растроганно начал по-английски Арне, – спасибо тебе за все. Мы тебе действительно очень признательны. И я, и моя дочь. Ты очень хороший человек. И мы очень хотим, чтобы ты была счастлива…
Таня смущенно улыбнулась.
– Нам пора, – продолжила Клара, – Спасибо тебе еще раз. А завтра мы бы хотели пригласить тебя на ужин в ресторан гостиницы.
Таня узнала и «ужин», и «ресторан», и «гостиницу», но посмотрела растеряно, потому что не была уверена, что ее действительно куда-то приглашают.
– Ми приглашать тебья на ужин. Савтра. Восем час. Хотель. – Прочитав ее сомнения, повторил по-русски Арне.
Прямо перед уходом иностранные гости поцеловали Таню в щеку, и ей захотелось заплакать.
Слезы, впрочем, в мгновение ока высушило любопытство – закрыв дверь, Танин взгляд упал на яркий пакет с Клариным подарком.
В пакете лежало чудо. Розовое, с тончайшими кружевами, перламутровыми пуговичками и широким поясом, а от талии – складки, мягкие, струящиеся, в точности, как у мраморных богинь из Эрмитажа. Дрожащими руками Таня надела чудо. Застегнула пуговицы, повязала пояс. Распустила свои косички, провела щеткой по волосам. Развернула две узкие боковые створки зеркала так, чтобы видеть себя со всех сторон. Минут пять смотрела на себя – и только потом от души расплакалась…
