скачать книгу бесплатно
Большая игра с Советами. От Ленина до Горбачева
Арманд Хаммер
Весь мир
«Я чувствовал себя так, как будто меня подняли на вершину горы, с которой была видна вся Россия. Передо мной простиралась необъятная страна с неисчислимыми природными богатствами, неисчерпаемыми запасами рабочей силы и почти нетронутыми потенциальными возможностями», – пишет Арманд Хаммер (1898 – 1990), американский предприниматель, миллионер, председатель корпорации «Occidental Petroleum».
Единственный из крупных предпринимателей Хаммер в течение почти 70 лет вёл бизнес в СССР и нажил на этом огромные богатства. В своей книге он рассказывает о встречах с советскими вождями, начиная от Ленина и заканчивая Горбачевым. Не ограничиваясь воспоминаниями. Хаммер размышляет о месте России в глобальном мире, многие его прогнозы сбываются в наши дни.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Арманд Хаммер
Большая игра с Советами. От Ленина до Горбачева
© Хаммер А. (Hammer) А.), правообладатели, 2021
© Перевод с английского Г. Салливан, 2021
© ООО «Издательство Родина», 2021
Моя семья
Я родился 21 мая 1898 года в крошечной квартирке без горячей воды в Нью-Йорке, недалеко от центра еврейского гетто на Хестер-стрит. Это произошло так давно, что даже мне самому трудно перенестись мыслями в те отдаленные времена.
Когда я родился, капитализм в Америке достигал зенита, создавая астрономические состояния для людей с такими именами, как Рокфеллер, Вандербильт и Морган. Тем временем на российском троне был царь Николай II, а молодой В. И. Ленин отбывал ссылку в Сибири за антиправительственную деятельность. В год моего рождения во всей Америке была выпущена только тысяча автомобилей – вот как давно это было!
В своей автобиографии дипломат и политический эксперт Джордж Кеннан отмечает, что сегодняшние старики, пожалуй, дальше от событий своего детства, чем старики предыдущего поколения, жившие во времена, когда социальные изменения происходили с меньшей скоростью.
Я уверен, что он прав. Мой дед пережил огромные изменения в своей жизни, пройдя всю Европу из России в Париж и затем в Америку. Однако его образ жизни и внешние проявления жизни общества в целом оставались все время более или менее одинаковыми.
Он родился в век лошадиной тяги и дожил до века автомобилей. Мои первые поездки совершались в коляске, запряженной лошадьми, но я дожил до путешествий в сверхзвуковых самолетах и видел людей на Луне. Я родился во времена, когда военная кавалерия уходила в историю, и дожил до создания адской машины, задолго до этого предсказанной нашими предками.
Что касается моих предков, они были родом из России. Мой дед Яков был сыном состоятельного кораблестроителя в городе Херсоне, на северном берегу Днепра, но большая часть унаследованного им состояния в буквальном смысле слова растаяла, когда он был еще ребенком. Родственники, распоряжавшиеся его наследством, вложили все деньги в соль, что в то время считалось таким же безопасным капиталовложением, как государственные облигации сегодня. Соль Якова была сложена в склады на берегу Каспийского моря. Однажды в этом районе разразилась страшная буря, вызвавшая наводнение. Волны унесли почти все состояние деда.
Бедный Яков привлекал к себе всякие беды, как антенна – молнию. На его голову постоянно сваливались всевозможные несчастья. Первая его жена погибла при ужасных обстоятельствах – она была затоптана до смерти бегущей в панике толпой во время пожара 1865 года в синагоге в Одессе, где Яков поселился после смерти отца.
Вскоре после этого Яков вторично женился на моей бабушке Виктории и поселился с ней и сыновьями от первого брака, Вильямом и Альфредом. Виктория была молодой вдовой с дочерью от первого брака по имени Анюта. Родители Виктории были весьма преуспевающими купцами из Елизаветграда, который теперь называется Кировоградом. Семейная жизнь Якова с Викторией всегда была бурной из-за вечной ревности деда и политических разногласий супругов. Бабушка разделяла идеалы революционеров, была республиканкой и выступала против царизма. Дедушка был глубоко консервативен и выступал в защиту существующего порядка. Поэтому они никогда не могли прийти к общему мнению ни по какому политическому вопросу и энергично сражались в течение сорокалетней совместной жизни.
Яков изо всех сил старался добиться успеха в бизнесе, но почему-то это ему никогда не удавалось. Одно начинание за другим терпело крах. Однажды он отправился в Польшу и закупил большое количество гусиного пуха, намереваясь обеспечить перинами постели граждан среднего достатка. Возможно, идея была совсем неплохой, однако сбыть этот пух ему так и не удалось.
* * *
Мой отец Джулиус родился в Одессе 3 октября 1874 года. Меньше чем через год, в 1875 году, мой дед с бабушкой и тремя из четырех детей отправились в Америку. Бабушка боялась погромов, кроме того, ей угрожал арест за политические взгляды. Финансовое положение семьи было также не очень хорошим. Поэтому было решено отправиться за границу в поисках удачи. Анюта осталась в Елизаветграде с зажиточными родителями Виктории.
Нельзя сказать, что вновь прибывшим сразу повезло на земле обетованной. Не знаю, где они в то время жили и что мой дед пытался предпринимать в Америке. Догадываюсь, что его начинания снова не имели успеха, поскольку через три года семья вернулась обратно в Европу, где оставалась в последующие двенадцать лет. К счастью, у деда было достаточно здравого смысла, чтобы получить американское гражданство, что позволило ему без помех путешествовать по Европе и России.
Дед снова пытался осуществить целый ряд проектов, как в Париже, так и в Одессе. Однако только один – машина для печатания визитных карточек в присутствии заказчика – был более или менее успешным.
Семье неожиданно повезло, когда Анюта вышла замуж за весьма состоятельного предпринимателя по имени Александр Гомберг, проживавшего в Париже и Одессе. Он помог деду начать еще одно дело в Париже – продажу произведений искусства и антикварных изделий. Однако оно оказалось последним из его европейских начинаний.
Непрерывные странствования Якова в поисках зажиточной жизни все же обеспечили семье Хаммеров одно преимущество – все дети с самого раннего возраста говорили на нескольких языках. Однако английский все больше становился родным языком семьи.
В 1889 году Яков отправился в последнее путешествие обратно в Америку, взяв с собой большую часть товаров из антикварного магазина, которым предстояло украшать дом до конца его жизни.
Когда семья деда устроилась наконец в Бренфорде в штате Коннектикут, недалеко от Нью-Хейвена на северном берегу Лонг-Айленда, она была почти разорена. Некоторое время Якову вообще не удавалось ничего заработать, и всем мальчикам приходилось искать хоть какой-нибудь временный заработок. Мой отец Джулиус, которому в это время исполнилось 15 лет, бросил школу и начал работать на сталелитейном заводе, став главным кормильцем семьи.
Так же, как и его отец Яков, Джулиус был хорошо сложенным, высоким здоровяком. Работал он сдельно, и, проводя долгие часы с молотом в руках в адской жаре литейной, со временем стал таким сильным, что мог просто руками гнуть подковы и рельсовые костыли. Несмотря на молодость, он пользовался авторитетом среди рабочих и после вступления в социалистическую рабочую партию вместе с товарищами организовал на заводе профсоюз.
Всю свою жизнь отец был сердечным, эмоциональным и сентиментальным человеком, страдания и беспощадная эксплуатация бедноты приводили его в ярость. Принятый им в юности социализм был упрощенной смесью идеализма и марксистской теории, сплавленными теплом его чувств, а не систематическими знаниями, приобретенными в результате анализа действительности.
Почва для социалистических идей была подготовлена также его матерью Викторией, которая привезла с собой в Америку полученные в результате воспитания в России радикальные взгляды и отрицание существующего строя.
Джулиус мог легко оказаться и в противоположном лагере. Мой дед Яков всегда оставался ярым консерватором. Когда семья наконец осела в Америке, он прежде всего вступил в республиканскую партию. Однако Виктория, интеллектуалка, очень похожая на королеву Викторию, с коренастой фигурой и гордо поднятой головой (твердость взглядов и доминирующие манеры еще больше делали ее похожей на старую королеву), обычно выигрывала политические баталии, разыгрывавшиеся в доме. Естественно, Джулиус видел подтверждение взглядов матери в условиях работы и жизни своих заводских друзей, многие из которых уже были активными социалистами. В это время социализм был очень широко распространен среди рабочего класса Восточного побережья, и вступление моего отца в социалистическую рабочую партию не было необычным или странным поступком.
* * *
Нельзя сказать, что мой дед вовсе не оказывал влияния на сына. Джулиус разделял интерес отца к бизнесу, и его не останавливали вечные неудачи отца. Джулиус хотел улучшить условия жизни семьи. Он понимал, что зарплаты рабочего для этого недостаточно, и уговорил родителей переехать из Бренфорда в Нью-Йорк, где он мог бы начать собственное дело и заработать на продолжение образования. Его уговоры подействовали, и примерно в 1892 году, когда моему отцу было 19 лет, семья переехала.
Они поселились в нижнем Ист-Сайде среди множества новых эмигрантов, в основном русских и ирландцев, которые обосновались здесь, превратив район в гетто, настолько изолированное от остального мира, что их жизнь ничем не отличалась от жизни в покинутой ими Европе.
В поисках работы отец наткнулся на объявление, в котором говорилось, что аптеке в доме № 6 по Бауэри требуется продавец, говорящий по-итальянски. Когда он пришел наниматься, первый вопрос аптекаря был: «Когда ты научился говорить по-итальянски?»
«Я не говорю по-итальянски», – ответил отец. Хозяин готов был ему отказать – большинство клиентов аптеки не знали английского и говорили только по-итальянски. Отец очень нуждался в работе, и ему пришлось прибегнуть к трюку. «Через две недели, – сказал он аптекарю, – я буду говорить по-итальянски, и, если мои знания вас не удовлетворят, вы ничего не заплатите мне за работу».
Аптекарь согласился попробовать. Через две недели Джулиус говорил по-итальянски, к удовлетворению и удивлению аптекаря, который двадцать лет жил в Бауэри и смог запомнить только несколько итальянских слов.
Отец всегда был исключительно трудолюбив. Обладая незаурядным умом и изобретательностью, он быстро изучил аптекарское дело, получил диплом фармацевта и через несколько лет, собрав достаточно денег, купил у владельца аптеку. Одного из продавцов, работавших к тому времени на отца в аптеке, звали Джозеф Шенк. Однажды Джозеф с братом Ником предложили отцу вместе открыть сеть кинотеатров для демонстрации только что появившихся фильмов.
Отец отклонил это предложение, прежде всего потому, что к тому времени занялся оптовой продажей фармацевтических товаров и считал это дело надежнее фильмов. Ник и Джо Шенк открыли несколько кинотеатров и позднее, заработав огромные состояния, оба возглавили крупнейшие киностудии: Ник – «Метро Голдвин Майер», а Джо – «Твенти сенчури – Фокс».
Как видим, Джулиус не был одним из крупнейших деловых умов мира.
Однако он не совсем ошибался по поводу аптечного бизнеса. Работая фармацевтом, он понял, что крупные фирмы изготовляют стандартные лекарства из очень дешевого сырья и получают огромную прибыль от их продажи. Он решил продавать лекарства оптом по значительно более низким ценам. Для этого он купил заброшенный чердак в верхнем Ист-Сайде, превратил его в небольшую фармацевтическую фабрику и стал продавать ее продукцию в своей аптеке.
Заработав на этом деле, он купил еще несколько аптек, одну для себя на улице Ривингтон, в сердце гетто, и по одной для каждого сводного брата, Вильяма и Альфреда, сделав их партнерами и директорами аптек. Эта небольшая цепь магазинов стала называться «Аптеки Хаммеров».
Так молодой социалист постепенно превращался в начинающего капиталиста, думаю, ничуть не беспокоясь по поводу этого противоречия и, безусловно, ни на йоту не меняя политических убеждений. Наоборот, в годы жизни с родителями в нижнем Ист-Сайде его социалистические взгляды только укрепились.
* * *
Жизнь семьи в это время трудно было назвать безоблачной, ее раздирали политические противоречия. Бабушка Виктория к этому времени сама вступила в социалистическую рабочую партию и вместе с сыном ходила на собрания и демонстрации. Тем временем дед посещал собрания республиканской партии и стал ярым защитником американского образа жизни, бизнеса и демократии.
Влияние бабушки на отца не ограничивалось политическими взглядами. Она хотела, чтобы ее сын стал доктором, считая, что ему не подходит роль бизнесмена. Бабушка была умной женщиной, много читала, особенно классиков. Ей хотелось, чтобы ее сын продолжил образование и получил диплом врача. Когда доход от аптек и фармацевтического предприятия увеличился, отец почувствовал, что готов взять на себя дополнительную нагрузку, и поступил в медицинский колледж. Но прежде ему предстояло встретиться с моей матерью и стать моим отцом.
Мои родители встретились воскресным днем 1897 года, на организованном социалистической партией пикнике в одном из парков Бруклина или Бронкса, которые тогда были предместьями. Отцу было 23 года, а девушка, которую он встретил, сказала, что ей 21 год. В действительности в то время ей было по меньшей мере 24. Всю жизнь, и даже в старости, когда большинство людей не прочь похвалиться возрастом, моя мать скрывала свои года и всегда называла цифру на несколько лет меньше действительной. После первого замужества ее называли Розой Лифшиц, позже и до конца дней ее стали звать мамой Розой.
Первый муж Розы был гораздо старше ее и умер от инфаркта, оставив ее бедной вдовой с трехлетним сыном Гарри. Она работала швеей на фабрике готового платья в нижнем Ист-Сайде и на свою скудную зарплату содержала не только себя и ребенка, но также мать, в 1890 году эмигрировавшую из Витебска, младшую сестру Сади и младших братьев Вилли и Эдди, которые тоже иногда подрабатывали, если им удавалось найти работу.
Моя мать Роза никогда особенно не интересовалась политикой. Я думаю, в тот день она пошла на пикник социалистической партии, чтобы за небольшие деньги вырваться из давящей атмосферы нижнего Ист-Сайда и, может быть, найти подходящего мужа. В моем отце ее привлекли не его политические взгляды, а внешность и очарование, самоуверенность и храбрость – качества, которыми она сама обладала в избытке.
Родители поженились в 1897 году и поселились в упомянутой выше крошечной квартирке без горячей воды в доме 406 по Черри-стрит. А вскоре появился и я.
Первые годы жизни
Отец назвал меня Армандом в честь Арманда Дюваля, романтического героя из романа Дюма «Дама с камелиями», по крайней мере так он говорил. Нетрудно догадаться, что при этом он также имел в виду символ социалистической рабочей партии – серп и молот (hammer – «молот» (англ.), имя «Арманд» созвучно английскому «arm» – рукоять, в т. ч. «рукоять серпа» – Прим. ред.)
Самое большое удовольствие я получал от того, что мое имя постоянно ассоциировали с названием питьевой соды, которая продавалась по всей Америке. Примерно в 1950 году под влиянием момента я решил купить фирму, выпускающую эту соду, – «Арм энд Хаммер бейкинг соудэ». В то время мы с братом Гарри занимались производством виски и других алкогольных напитков.
В шутку я начертил эмблему с серпом и молотом на своей яхте. Когда бы яхта ни появлялась в американских водах, меня непременно спрашивали: «Вы, должно быть, король питьевой соды». Мне порядком надоело отрицать свою связь с этой фирмой, и Гарри предложил ее купить, с тем чтобы на эти вопросы я мог ответить: «Да, вы совершенно правы». Гарри занялся этим вопросом, но вернулся с новостями, которые стерли улыбки с наших лиц. Фирма «Арм энд Хаммер бейкинг соудэ» была частью компании «Черч энд Дуайт» и принадлежала одной семье, которая основала ее в 1836 году. Теперь ею руководили два брата, приятных старичка лет семидесяти. Содержалась она в отличном состоянии. Братья были слегка удивлены и совсем не в восторге от того, что кому-то пришла мысль забрать у них фирму. Они резко ответили Гарри, что фирма не продается. В любом случае наш интерес к этому делу значительно уменьшился – по расчетам Гарри, сделка могла обойтись нам по меньшей мере в 40 миллионов долларов, немного больше, чем мы готовы были платить за каприз. При такой цене, решил я, дешевле считаться королем питьевой соды задаром.
Однако позже, по странному стечению обстоятельств, что так часто случается в деловом мире, моя фирма «Оксидентал» стала одним из крупнейших держателей акций компании «Черч энд Дуайт». Это произошло в результате покупки в Алабаме завода по производству карбоната натрия, что не имело никакого отношения к соде. «Черч энд Дуайт» была основным потребителем продукции этого завода, поэтому фирма «Оксидентал» организовала с «Черч энд Дуайт» совместное предприятие «Арманд продактс компани», а я был избран членом правления директоров компании «Черч энд Дуайт». Братьев уже нет в живых, но членам семьи и руководству фирмы принадлежит больше пятидесяти процентов ее акций, в то время как «Оксидентал» владеет только пятью процентами акций «Черч энд Дуайт», зато ей принадлежит пятидесятипроцентная доля в совместном предприятии «Арманд продактс».
Это была хорошая сделка для «Оксидентал», и я смог хотя бы частично осуществить свое давнишнее желание. Теперь я могу честно ответить: «Да, я – король питьевой соды».
* * *
В первые годы жизни я с родителями жил в маленькой квартирке на Черри-стрит, откуда мы перебрались в не намного более роскошные апартаменты над одной из аптек отца, когда мне исполнилось два с половиной года. Осенью 1896 года отец впервые поступил в Колумбийский колледж врачей и хирургов, однако в тот же год ему пришлось его бросить; должно быть 22-летнему одинокому молодому человеку оказалось не под силу сочетать учебу с работой. В 1898 году, через четыре месяца после моего рождения, он сделал еще одну попытку, и на этот раз, благодаря поддержке матери и стабильности новой семьи, ему удалось довести до конца это невероятно трудное начинание.
С радостью должен сказать, что мне не довелось жить в бедности, когда не знаешь, придется ли тебе следующий раз обедать и чем платить по счетам. Когда отец учился в медицинском колледже, а я был младенцем, родители были далеко не богаты, но даже когда мы жили в нижнем Ист-Сайде, отец ухитрялся обеспечивать скромные удобства и приемлемый уровень жизни для нас и своих родителей с помощью обремененных долгами аптек и фармацевтического заводика. Он даже находил деньги, чтобы помогать семье моей матери.
Пример отца в эти годы оказал на меня огромное влияние – я поверил, что при достаточной инициативе и изобретательности можно достичь почти любой цели. Отец работал, как вол, стараясь выполнить свои обязательства перед семьей и получить образование. Ему посчастливилось жить в такой стране и в такое время, когда усилия его поощрялись и вознаграждались.
Мои первые воспоминания связаны с несчастным случаем, почти стоившим мне жизни, когда мне было только два с половиной года. Играя в гостиной родителей с оловянной игрушечной кофемолкой, я неудачно упал, и угол игрушки проткнул мой череп. Помню свой ужас при виде потока крови, струившейся по лицу, и собственные панические крики, обращенные к матери. Она вбежала из кухни, остановила кровь, прижав к виску полотенце, схватила меня в охапку и бросилась к соседнему доктору, который зашил рану.
Операция была выполнена без анестезии, и я до сих пор помню ощущение протыкающей кожу иглы и стягивающих рану стежков. Доктор сказал матери, что мне очень повезло – еще несколько миллиметров, и оловянная игрушка вонзилась бы мне в мозг, и это положило бы конец моей истории. Вместо этого я на всю жизнь заработал глубокий шрам над правым виском…
Мысленно я и сейчас вижу картину нижнего Ист-Сайда, каким он был в дни моего детства: узкие улочки, забитые ручными тележками, и высокие дома с пожарными лестницами, завешанными стираным бельем и загроможденными всевозможной домашней утварью. В жаркие летние месяцы целые семьи жили, готовили еду и спали на этих пожарных лестницах. Я до сих пор помню сильные запахи этих улиц: вонь от тележек с рыбой перемешивалась с запахами жареных каштанов и чрезвычайно примитивной канализации района.
Много сильных строк написано об условиях жизни в нижнем Ист-Сайде. Безусловно, в отчаянной борьбе за существование там процветали преступность, проституция и все формы деградации. Я ничего не знал об этом. Мне это место казалось теплым, искрящимся, полным очаровательных сюрпризов, и я был жестоко разочарован, когда родители решили, главным образом ради детей, переехать в более спокойный район.
* * *
11 июня 1902 года отец получил диплом врача. Он уже перевез семью в Бронкс, готовясь к началу новой карьеры. Чтобы иметь рабочий капитал для начала врачебной деятельности и устроить семью в новом доме, ему пришлось продать свои две аптеки работавшим у него продавцам в кредит, чтобы они могли выплачивать ему долг постепенно из заработанных денег. Он также закрыл свою небольшую оптовую фармацевтическую фабрику.
Полученного капитала с трудом хватало на создание врачебного кабинета и обеспечение семьи в течение первого года, пока он найдет постоянных клиентов. Потребовалось много мужества, чтобы принять такое решение, но мужество было как раз тем качеством, которое больше всего восхищало меня в отце. Надеюсь, я унаследовал хотя бы малую его долю.
Наша новая квартира на верхнем этаже дома на Вебстер-авеню находилась всего в пяти милях от маленькой квартирки на Ривингтон-стрит, где мы жили раньше, но атмосфера в новом месте не могла бы больше отличаться от прежней, даже если бы мы уехали на тысячи километров. Те, кому известны запустение и разруха, царящие сегодня в Бронксе, не поверят, что место, где мы поселились, было тогда едва тронутой строительством сельской местностью, незадолго до этого соединенной с Манхэттеном новой железной дорогой. Неасфальтированные дороги вились вдоль больших частных домов, окруженных собственными обширными и ухоженными садами. Вокруг было только несколько вновь построенных многоквартирных домов.
Очень скоро после переезда в Бронкс родился мой брат Виктор. Я хорошо помню, в каком возбуждении ожидали мы с Гарри появления нового брата или сестры, а отец тщетно старался нас утихомирить, пока акушерка в соседней комнате принимала у матери роды.
С самого первого момента появления на свет Виктора во мне проснулось непреодолимое инстинктивное желание взять его под свою защиту, которое не покидало меня в течение всей нашей жизни вплоть до его смерти в 1985 году в 83-летнем возрасте. Я почему-то всегда чувствовал себя более подготовленным для преодоления жизненных трудностей. Помню, мать говорила, что уделяет Виктору больше внимания, потому что «Арманд и все остальные могут позаботиться о себе сами».
После нескольких переездов, когда мне исполнилось семь лет, мы, наконец, обосновались в доме 1488 на авеню Вашингтона. Это был двухэтажный дом с гаражом и ухоженным садом, полным роз и пионов, которые я мог рвать, складывать в курточку и дарить любимой подружке.
Все мальчики семьи Хаммеров ходили в соседнюю школу, где ни один из нас не отличался исключительными успехами, хотя братья обладали в избытке другими качествами, очень полезными для маленьких школьников. Гарри был отчаянным драчуном, он мог ввязаться в драку с двумя-тремя здоровенными мальчишками и выйти победителем. Никакой другой талант старшего брата не мог быть более нужным. Слова: «Я пожалуюсь на тебя брату Гарри» вселяли ужас в сердца мальчишек, обижавших меня или Виктора.
Маленький, стойкий Виктор с детства усвоил, что хорошая шутка может так же обезоружить, как сокрушительный удар в правую челюсть. Он стал собирать короткие анекдоты и смешные истории, чем занимался вплоть до последних дней жизни. Он всегда был готов подхватить новую шутку и включить ее в свой репертуар. Одним из его величайших триумфов было выступление с собакой Долли породы колли, которая умела считать.
Долли была отдана отцу благодарным обедневшим пациентом вместо платы за услуги. Она могла решать любые арифметические задачи – сложение, вычитание, умножение были ей нипочем. Бывало, Виктор приводил Долли на школьный двор и начинал представление перед удивленными школьниками.
«Ну-ка, Долли, – говорил Виктор, – сколько будет два плюс три?»
И Долли гавкала точно пять раз.
«Три минус два, Долли».
Один раз.
«А теперь потруднее. Над этой задачей тебе, пожалуй, придется подумать: восемнадцать, деленное на шесть?»
После небольшой паузы, к всеобщему удивлению, собака звонко гавкала ровно три раза.
Долли была окутана невероятной тайной, так и не раскрытой восхищенными друзьями Виктора. А секрет был прост: собака продолжала гавкать до тех пор, пока Виктор смотрел ей прямо в глаза, и прекращала, как только он отворачивался. И никогда не ошибалась.
* * *
Еще до того, как мы переехали на авеню Вашингтона, отец стал известным и уважаемым человеком в районе. Все его знали. Мне доставляло огромное удовольствие ездить с ним по больным в запряженной лошадью двухместной коляске. Прохожие на улице и больные у дверей домов приветствовали его с такой теплотой, что меня наполняла огромная гордость за отца, такого доброго, хорошего человека, заслужившего всеобщую любовь.
Естественно, мне хотелось быть таким же, как он, заслужить его похвалу и делить с ним любовь окружающих. Как только я стал понимать, что отец мой – доктор, мне тоже захотелось стать доктором. Было очевидно, что медицина – лучшая и благороднейшая из профессий, и мечтой моего детства было поскорее вырасти и стать партнером отца. В глубине души я до сих пор сожалею, что эта мечта не осуществилась.
Число пациентов отца все увеличивалось, и его клиника, расположенная на первом этаже нашего дома, процветала. Однако он мог бы стать намного богаче, если бы настаивал на оплате счетов и прекратил раздавать деньги. Но тогда он был бы другим человеком.
Я понимаю, что, описывая отца подобным образом, рискую потерять доверие читателя, однако в его кабинете я собственными глазами видел ящики, полные неоплаченных счетов, по которым он отказывался требовать деньги, так как знал о тяжелом материальном положении этих больных. И я слышал бесконечные рассказы пациентов о том, как он оставлял деньги для оплаты выписанного им рецепта людям, у которых не было на еду, а не то что на оплату доктора.
У матери был свой подход к пациентам отца. Окинув быстрым взглядом приемную, она сразу отыскивала симулянтов и твердо советовала им пойти домой и принять немножко питьевой соды.
…Клиентура отца росла, и ему пришлось взять ассистента. Очень скоро, несмотря на щедрость, у отца скопилось достаточно средств, чтобы помочь членам своей семьи и семьи матери обзавестись собственными домами по соседству. В результате вокруг авеню Вашингтона возникла колония семьи Хаммеров.
Родители отца Виктория и Яков после почти двадцатипятилетних раздоров решили наконец жить порознь и сняли отдельные квартиры недалеко от нашего дома. Яков переехал в квартиру на первом этаже прямо напротив нашего дома и, поскольку незадолго до этого он стал страховым агентом, выставил в окнах эмблему нового бизнеса, которым он бесконечно гордился. Я часто ходил через дорогу навещать деда, и он часами терпеливо беседовал со мной на разные темы. Он показывал мне мебель, привезенную из антикварного магазина в Париже, и рассказывал об истории и особых свойствах каждой вещи. Иногда он снимал с полок и открывал передо мной массивные книги по кораблестроению, унаследованные от своего отца. Он же рассказывал мне в подробностях историю нашей семьи, которую я пересказал в этой книге.
В нашем доме никогда не справлялись религиозные праздники. По соседству с нами была синагога, но члены моей семьи ее никогда не посещали. Ко времени моего рождения семья постепенно перестала соблюдать еврейские религиозные обычаи, а позднее родители стали членами Унитарной церкви.
Унитарии признают любую веру, не отдавая ни одной предпочтение. Отец счел такое отношение к религии совместимым с его социалистическим гуманизмом. В течение всей жизни я тоже часто посещал собрания унитариев.
* * *
В детские годы на рождество мы обычно ездили к друзьям родителей Малке и Менделю Корнблат, которые жили на ферме в Нью-Джерси. Все, что мы там ели – мясо, овощи, яйца, масло, сыры, – было выращено и приготовлено их собственными руками.
Мендель Корнблат впервые познакомил меня с экономикой рынка и основными принципами торговли. Он брал меня с собой на базар в Джерси-сити, и я помогал ему продавать продукты с их фермы. Думаю, в то время мне было не больше семи-восьми лет.
Обычно мы уезжали с фермы на запряженной лошадьми телеге поздно вечером, часов в 11–12. Нам нужно было приехать на рынок рано утром, задолго до рассвета, проехав за ночь около 30 миль. Мендель устраивал мне постель из соломы в задней части телеги, и я засыпал среди ящиков с фруктами и овощами, убаюканный покачиванием телеги и звонким цокотом лошадиных копыт в ночи.
На рынке я помогал Менделю готовить и выставлять на продажу продукты, протирал фрукты, мыл овощи, тщательно укладывал лучшие спереди и сверху. Я очень любил сравнивать его цены с ценами конкурентов и, расхаживая по рынку, спрашивал цены за фунт того или бушель другого. Затем я возвращался к Менделю с отчетом и говорил, какие из его цен слишком высокие или слишком низкие. После рынка, когда Мендель, видя, что я едва стою на ногах от усталости, был готов ехать домой, я уговаривал его пройтись по магазинам Джерси-сити, где мы предлагали непроданные товары по сниженным ценам. Я понимал, что, если он привезет их обратно домой, это будет чистой потерей.
Во время этих поездок и родилось мое восхищение бизнесом. Совершенно логично это произошло на рынке, где все экономические законы торговли обнажены и очевидны для любого, способного видеть. Я был мгновенно очарован гармонией теории и практики в бизнесе и, казалось, инстинктивно понимал непреложные законы спроса и предложения, важную роль качества продукции и преимущества умения продавать перед глупым оптимизмом.
Полудеревенской идиллии моего детства не суждено было длиться долго. Ведь мы жили на окраине самого быстрорастущего города в мире – Нью-Йорк с ревом скатился по Ист-Ривер и поглотил широкие просторы Бронкса. Дороги покрылись асфальтом, каждый метр земли был застроен зданиями, появились целые улицы новых магазинов. К 1908 году наш дом на авеню Вашингтона оказался плотно зажатым между доходными домами с квартирами для рабочих и людей среднего достатка.
Моих родителей начало серьезно беспокоить, что новые соседи будут оказывать на нас, мальчиков, плохое влияние. А когда однажды они узнали, что я прогулял школу и провел день в парке для развлечений в Нью-Джерси, было решено от слов перейти к делу и найти для нас более здоровую обстановку.
