banner banner banner
Не держи на него зла (сборник)
Не держи на него зла (сборник)
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Не держи на него зла (сборник)

скачать книгу бесплатно

Не держи на него зла (сборник)
Анна Лучина

Книга «Не держи на него зла» объединила в себе три рассказа, в которых молодые люди только начинают взрослую жизнь.

Их жизнь полна загадок и приключений. Они еще ничего не знают о взрослой жизни. Они пробуют её на запах, вкус и цвет. Испытывают её на прочность своими поступками. Дерзко, наивно, опасно. Еще не зная, что жизнь не прощает ошибок. Но падают, встают и идут дальше.

У каждого своя непростая дорога. Эта дорога называется – судьба.

И счастлив только тот, кто начинает понимать, что можно испачкать в дороге тело, одежды и обувь, но надо постараться оставить чистым сердце. Чистое сердце – это добро, имя которому – любовь. А любовь – это факел, который указывает дорогу к счастью.

Анна Лучина

Не держи на него зла

Жанр: рассказы

* * *

А надо ли жалеть о том, что не случилось?

В густую пустоту ронять обрывки слов?

Стеклянная луна осколками разлилась,

И кремнием искрит по тонким жилам кровь.

А надо ли винить весь мир в продажной сути?

И есть ли смысл в том, что можно не ценить?

И вытоптан репей пред каменным распутьем,

Пунктирен горизонт, как порванная нить.

А надо ли любить, других собой пытая?

Бурливый перекат вновь рыбу бьет в висок.

А надо ли любить? Цена любви такая,

Что кости превращает в расплавленный песок.

Вопросы с каждым днем всё больше горбят спину.

Растёт заплечный груз, уж виден бугорок.

А кто-то поглядит и скажет: «Это – крылья»

Но я им не поверю. Ну, не летают люди.

Икар – и тот не смог.

Не держи на него зла

Рассказ

Ветви старой сливы были корявые и скользкие. Стоять на них было непросто. Одной рукой надо было держаться за шершавый, заляпанный седым лишайником ствол, а другой – осторожно смахивать с ресниц бусинки слез.

Солнечные лучи, как раскалённые гвозди, легко прожигали плотные темно-зелёные листья старого дерева и роем злых ос жалили глаза.

Подслеповато жмурясь, отчего губы сами растягивались в улыбку, Блаженка зачарованно разглядывала сливы сквозь тонкую золотую пелену.

Сливы были крупные, с множеством оттенков лилового цвета. Одни – нежно-сиреневые с белым, как пепел, налётом. Другие – темно-бордовые, почти чёрные, как отполированный опал. Сочные сливы мерно качались на тоненьких ножках, как новогодние шары на ёлке, поблескивая гладкими, упругими боками. И дразнили своей красотой и спелостью.

Прежде чем сорвать сливу, Блаженка чуть сдавливала её пальцами, придирчиво разглядывая со всех сторон. Самыми сладкими были сливы, нежная кожица которых слегка треснула, и из желтой трещинки вытекали янтарные мясистые пузыри…

Вдруг неземную, почти космическую тишину утра расколол сухой короткий выстрел и надрывный, резкий гортанный крик. Словно кто-то не кричал, а выдавливал колючие звуки из больного сухого горла.

Блаженка вздрогнула и застыла в ужасе, почувствовав, как предательски задрожала хрупкая ветка под её ногами. Красноватый сок раздавленной сливы, липкой змейкой потек по запястью руки.

Еще секунду назад казалось, что они одни в целом мире: Блаженка и эта старая дикая слива, растущая на дне каменистого горного ущелья. Секунду назад мир был радужным, добрым, приветливым и щедрым, но…

Крик повторился, и Блаженка невольно повернула голову в ту сторону, откуда он доносился.

По узкой, извилистой, как веревка, тропинке, потрясая охотничьим ружьём, бежал седой бородатый старик в длинной черной рубашке и светлом овчинном жилете, накинутом поверх неё. Старик был не один. За ним, припадая на одну лапу и постепенно отставая, семенило грязное лохматое чудовище – огромная кавказская овчарка.

На старике были разбитые кирзовые сапоги, смятые в гармошку, поэтому старик скорее торопливо ковылял, чем бежал, поднимая за собой облачка рыжей пыли.

Овчарка, на которой шерсть висела неряшливыми клочьями вперемежку с комьями грязи, вывалив мокрый язык, неохотно плелась за хозяином.

Старик остановился. Обернулся и грозно крикнул на собаку на непонятном, резком языке. Пристыженная овчарка прибавила хода, обогнала хозяина метров на двадцать и опять начала потихоньку отставать.

Старик вертикально вскинул ружьё и снова выстрелил. Эхо выстрела мелкой дробью раскатилось по всему ущелью. Вразнобой закричали птицы, утробно, с всхлипами, будто кашляла, залаяла собака старика.

У Блаженки от страха потемнело в глазах…

Перед отъездом в Грузию Блаженка зашла в отделение милиции за разрешением на пребывание в приграничной зоне.

– Простите. Мне к вам? – робко спросила Блаженка, заглянув в кабинет, на который ей указал дежурный милиционер.

Хмурый странный мужчина лет сорока, в белой рубашке с коротким рукавом, сидел в маленькой, почти пустой, комнате и сосредоточенно перебирал желтыми прокуренными пальцами пухлую стопку бумаг на своём столе.

За его спиной на бежевой, как пресное тесто, стене висел плакат. Женщина в красной косынке, оглядываясь назад, испуганно прижимала указательный палец к губам. «Молчи…», – прочитала Блаженка. Дальше надпись на плакате загораживала коротко стриженая голова незнакомца.

Не услышав ответа, Блаженка почему-то оробела, аккуратно присела на край стула, придвинутого к столу с другой стороны, и тоже принялась молчать. Она была неприятно удивлена. Она думала, что всякие там справки-бумажки выдают пожилые, неопрятные тётеньки, как в паспортном столе. А тут…

Странный человек бегло взглянул на паспорт Блаженки, отложил его в сторону и начал перебирать бумаги на другом краю стола.

Вскоре службист нашел нужный бланк, ловким движением выдернул его из пухлой, неряшливой стопки.

Затем энергично встряхнул бумагой, словно на ней лежали хлебные крошки, и поднес к острому, с изящной горбинкой, носу.

– Гражданка… – мужчина замолчал и впервые поднял на Блаженку серые, плоские, как на черно-белой фотографии, глаза.

Блаженка – молодая девушка со светлыми глазами, вздернутым носиком и легкомысленными кудряшками, падающими на лицо, от этого сверлящего взгляда буквально вжалась в стул.

– Лапочка Блажена. Что здесь фамилия?

– Ла-по-чко – фамилия, – по слогам, сделав ударение на последнем слоге, ответила Блаженка.

– Гражданка Лапочко Блажена, – сказал тихим, но очень каким-то убедительным голосом, службист и придвинул к Блаженке лист исписанной бумаги. – С вас берётся подписка о том, что вы знаете, что в туристической поездке по советской социалистической республике Грузия, вы въезжаете в двадцатикилометровую приграничную зону. И о том, что вы предупреждены об ответственности перед законом, если вдруг захотите продолжить отпуск уже в Турции.

Сказав это, мужчина небрежно откинулся на спинку стула и смерил Блаженку холодным, пронизывающим взглядом.

Блаженке стало не по себе от этого цепкого, колючего взгляда. Она обтерла ладонью вспотевшее лицо, рефлекторно кивнула и быстро расписалась на служебном бланке с синей печатью.

Когда она уходила, мужчина вдруг сказал ей в спину:

– Замуж выйдешь, фамилию не меняй.

– Угу, и родину, – охотно поддакнула на всякий случай Блаженка. – Не нужен мне берег турецкий и ….

– Все вы так поёте, – не дал ей договорить суровый службист. Он снова нахмурился, достал из ящика стола мятую пачку сигарет и нервно бросил её на стол…

Старый автобус, похожий на подтаявший брикет пломбира, долго и опасно петлял по узкому горному серпантину. И вдруг остановился, будто у него кончился бензин, между быстрой рекой, узкой и звонкой, как сабля, и серой отвесной скалой, с торчащими из неё сухими пучками травы.

Блаженка последней вышла из автобуса с дорожным чемоданчиком в руке и увидела перед собой решётчатые металлические ворота с высоко прибитой табличкой: «Турбаза» «Добро пожаловать!»

Ущелье, в котором расположилась турбаза, оказалось каменным мешком со скудной растительностью, взбиравшейся вверх по валунам, и неглубокой, говорливой рекой. На дне реки лежали пестрые гладкие камни, по которым прыгала и пела прозрачная ледяная вода, стекавшая с гор.

Турбаза состояла из двух корпусов. Старого и нового. Старый был поставлен еще при Сталине в низине у реки. Это был каркасно-щитовой дом, типа барака, обнесенный высоким штакетником. Новый, построенный совсем недавно, располагался чуть вверх по асфальтовому серпантину. Это была современная многоэтажная гостиница из стекла и бетона. Среди древнего безмолвия гор и первозданного естества окружающей местности, эта глыба, сверкающая на солнце, смотрелась, как осколок внеземной цивилизации.

В старом корпусе было несколько комнат, забитых узкими металлическими кроватями, и просторная комната отдыха: с телевизором, шашками и черными костяшками домино.

Охранял старый корпус молодой симпатичный грузин по имени Гурам. Его небольшой домик возле ворот турбазы утопал в цветах: розах, ирисах, лилиях и гладиолусах, любовно посаженных женой Гурама.

Охранник целыми днями сидел на стуле перед воротами в расстегнутой милицейской рубашке, с висящим на зажиме галстуком, и в новеньких армейских галифе, что придавало ему вдвойне устрашающий вид.

Узрев вновь прибывшего туриста, Гурам неспешно вставал со стула, делал пару ленивых шагов к калитке и, сдвинув густые черные брови, требовал бумажку о законности нахождения оного в приграничной зоне.

Но уже на следующий день, без лишних формальностей, доверяя исключительно своей памяти, говорил ему же: «Пра-ха – ди, да-ра-гой» и широко улыбался крупными белыми, как сахар, зубами.

С территории старой турбазы в ясную погоду можно было увидеть седые каменистые горы, совершенно лишенные растительности, отвесный склон которых, был усыпан черными точками, как булочка изюмом.

Гурам говорил, что это – древние скальные монастыри, в которых когда-то жили отшельники, проводившие все дни в усердных молитвах.

А Блаженке казалось, что это – гигантский космический арбуз упал на землю много веков назад. От сильного удара арбуз раскололся пополам. Из него высыпались все семечки, и пустые, засохшие дыры превратились в кельи монахов.

По утрам на нижнюю турбазу приходил местный гид по имени Заза. Смуглый, черноволосый юноша. У него были низкие брови, сросшиеся на переносице, темные дерзкие, колкие глаза. Ему было двадцать два. Он окончил тбилисский университет и свободно говорил по-русски. Заза был не бедный. На работу он приезжал на «Жигулях» первой модели и оставлял машину у ворот.

Почему-то Заза сразу невзлюбил Блаженку.

– Ну, где эта блаженная лампочка? – нарочито громко вопрошал он по утрам, обводя недовольным взглядом красивых темных глаз, собравшихся на завтрак туристов. – Опять ищет поролоновые чашечки?

– Гы-гы-гы, – ржала вся группа. – Лампочка. Гы-гы-гы. Поролоновые чашечки.

Блаженка слышит весь этот унизительный хохот группы, доносящийся из раскрытого окна барака, но сделать ничего не может.

Блаженка – копуша по природе. Она может начать заплетать косу, но, увидев бегущего по стене паучка, подумать, что это – к письму. Вспомнить, что уже два дня, как собиралась написать домой. Тут же начать искать ручку и бумагу. Написать пару строк, увидеть, что на блузке оторвалась пуговица. Начать искать иголку и нитки.

Когда Блаженка выходила на крыльцо дома и оглядывалась по сторонам, жмурясь от яркого солнца, группа уже толпилась плотным полукругом перед красавчиком Зазой.

Он стоял с важным лицом, зажав подмышкой большую черную тетрадь. В тетради Заза хранил талончики на обед.

Блаженка представляла, что вдруг Заза сделает магические пасы рукой, откроет тетрадь, и в ней окажутся не серые талончики в столовую, а красные душистые розы, как в палисаднике Гурама. И Заза будет раздавать их всем с легкой, чуть ироничной улыбкой на губах.

Но чуда не происходило. Раздав всем талончики, Заза легким шагом устремлялся в сторону нового корпуса, и вся группа, растянувшись в цепочку, поспешала за ним.

Обычно никуда не торопились только трое мужчин из группы. Два друга: Андрей и Володя, и пенсионер Василий. Они еще долго курили возле ворот турбазы, бросая мятые окурки себе под ноги. Блаженка оставалась рядом с ними из благодарности, потому что эти трое никогда не смеялись над нею…

Как-то после обеда Заза повел группу в те самые скальные монастыри, что были на другом берегу реки. Блаженка тоже пошла. Было жарко. Она одела короткие шорты и обычную белую майку.

Сначала все шли разрозненной толпой вдоль воды, игривой ящеркой прыгающей по камням. Потом карабкались вверх по склону горы: где – по неровным, узким ступенькам, а где – и просто по острым шатким камням.

Заза поднимался сзади Блаженки и иногда звонко шлёпал её ладонью по голой ляжке, словно подгонял упрямого ишака.

Шлепки получались постыдно сочными, многократно умноженными эхом ущелья. Блаженка краснела, злилась и думала, что если Заза еще раз ее фривольно шлёпнет, то она ответно лягнёт его пяткой.

Вечером того же дня на турбазе в холле нового корпуса устроили танцы.

Но Заза не пустил Блаженку даже на порог. И Блаженка сидела на лавочке перед новым корпусом турбазы вместе с пенсионером Василием. Он курил папиросы «Памир» и с какой-то мрачной отрешенностью смотрел на смутные очертания гор. В желтовато-сером свете фонаря лицо его было бугристо, серо, измято, как старая газета.

Из раскрытых окон доносилось: «Чита дрита, чита маргарита. А-а…»

Василий курил свои адские, крепкие, как солдатская махорка, папиросы, а Блаженка, страдая от колючего дыма, жаловалась ему на Зазу.

– Деревенщина этот Заза. Грубый мужлан, – говорила Блаженка, делая короткие паузы между словами, чтобы Василий успевал кивнуть. – Злой, заносчивый, строит из себя. Подумаешь, смазливый. И что? Ненавижу его.

Блаженка повернулась, чтобы посмотреть на молчащего Василия.

Неподвижная голова Василия, с серебристым ободком над ушами, тонула в черном бархате неба, усыпанном кунжутными семечками звезд.

– Да, – насупившись, повторила Блаженка и поскребла ногтём шершавую скамейку. – Ненавижу. Что я ему плохого сделала? Что? Цепляет меня на каждом шагу. Лампочка, лампочка. Вот теперь на танцы не пустил. Говорит, в кедах нельзя.

Подул легкий ночной ветерок, Блаженка поёжилась и зевнула.

– Наверно, ему профурсетка, вроде тебя, разбила сердце, и он теперь на тебе отыгрывается, – после долгой затяжки произнес Василий.

– Почему профурсетка? – обиделась Блаженка. – Я, между прочим, школу с серебряной медалью закончила. Еще учусь в институте, а меня уже в министерство среднего машиностроения зовут работать.