скачать книгу бесплатно
– Нет…
– Тогда почему ты носишь платок?
– Стесняюсь… Тут одни парни… – прошептала я. – Они смотрят, мне неловко…
– Да, мальчишки тут бесстыжие, shameless[50 - Бесстыжий, лишенный стыда (англ.).], – подтвердила Джамиля.
Мы посмотрели друг на друга с симпатией. Тичер Лала, увидев нас вместе, чуть заметно улыбнулась.
Помимо Джамили и Мусы, которые учились еще до того, как я пришла в класс, к нашей группе присоединились новички, муж и жена, персы Мирза и Ясмин. Иранская пара была гораздо старше всех остальных: Мирзе около тридцати пяти – тридцати семи, Ясмин на пару лет помладше. Мирза был высоким крепким мужчиной с широкими плечами и прямыми волосами, крашенный в блондина, громкоголосый, уверенный в себе, общительный. Ясмин терялась на его фоне: полноватая модная женщина в укороченных лосинах, накрашенная, она была эффектной, но малоразговорчивой. Когда ей задавали вопрос на уроке, она неизменно сводила ответ к восхвалению мужа. Мирза занимался архитектурой, Ясмин – дизайном, оба мечтали перебраться в Австралию и для этого учили язык.
Основную массу учеников Мухаммед аль-Карим и Кемаль набирали из Саудовской Аравии, Ирака и Йемена по знакомству, через родителей или родственников. Студенты приезжали парами или группами, в Гоа им помогали найти жилье, арендовать байки и следили, чтобы школьники хотя бы изредка являлись в классы – иначе с вопросами об успеваемости отпрысков родители приходили к основателям института. За систематический прогул можно было лишиться визы и быть отправленным домой, но в целом на шалости молодежи руководство института смотрело сквозь пальцы, стараясь не доводить до серьезных разбирательств: чем больше студентов в школе, тем выше доход. Разборками с полицией в случае аварии или неподобающего поведения тоже занимались руководители Englaterra. Случайных студентов вроде меня или Мирзы с Ясмин можно было пересчитать по пальцам, и, как меньшинство, мы приняли общие правила поведения в институте. Они были просты: плати полностью, приходи вовремя и одевайся скромно – девушкам запрещались декольте, а шорты нельзя было носить всем независимо от пола. Впрочем, большинство так и норовило нарушить устав, день за днем получая выговоры от Кемаля.
Мы с Джамилей начали дружить далеко не сразу. Она была так застенчива, что с большим усилием произносила несколько слов. Я тоже стеснялась, но по другой причине – мой английский был слаб, а у Джамили оказался сильный арабский акцент, совсем иного рода, чем индийский, – она произносила слова кратко, грубовато, с сильным «б» вместо «п», и тихо, близко к шепоту, так что разобрать их было почти невозможно. Первое время наша коммуникация сводилась к приветствиям и паре фраз между уроками. На переменках к Джамиле приходил полный неуклюжий парень – Султан, ее родной брат.
– Джамиля, Энни – у вас уже был ланч? Давайте вместе пообедаем, пока у меня не начались остальные уроки, – однажды подловила нас после классов Рати. – Сходим в Golden Palace!
Длинный двухэтажный ресторан находился в пяти минутах ходьбы от школы. Его построил гоанец (отец троих сыновей и почтенный муж) для семейных торжеств и праздников, и поблизости не было ни одного места такого же размаха. Солидное белое здание со своей парковкой и грандиозным парадным входом виднелось издалека, в ланч-тайм в Golden Palace выстраивались очереди и гости сидели на стульчиках у входа, ожидая, когда пригласят внутрь. По выходным в «Паласе» гуляли свадьбы.
В Индии я еще не была в дорогом заведении. Красивую стеклянную дверь нам открыл швейцар в национальной одежде, в просторном зале оказалось прохладно и чисто, под ногами мраморный пол, на столах бордовые скатерти, тканевые салфетки и алые розочки. Два этажа ресторана соединяет массивная лестница, под которой устроены роскошные умывальные комнаты с вытянутыми раковинами. Гости одеты вроде как небрежно, но явно недешево, сидят в основном большими компаниями. «Хватило бы наличных», – промелькнуло в голове. Попривыкнув, что самосу можно купить за десять рупий, а порцию бирьяни – за сто – сто пятьдесят, я почти не тратила и не носила с собой больше трехсот рупий. Но Golden Palace был по-настоящему серьезным предприятием: в нем принимали карты.
Рати сделала общий заказ на нас всех – гарлик наан (лепешка, политая маслом и обсыпанная жареным рубленым чесноком), дал и палак панир – белый сыр панир в шпинатном соусе. Блюда принесли в чеканной посуде, блестящей так, что не отличить от серебряной. В качестве «комплимента» каждому гостю подали нарезанный сладкий лук, лайм и два острых соуса. Порция риса, поставленная в центр, походила на небольшую гору, мы разделили ее на троих и приступили к трапезе.
Индусы, как и арабы, традиционно едят руками – накладывают в тарелку рис, поливают соусом или карри, перемешивают пальцами и слегка прижимают, а получившийся кусочек смеси отправляют в рот. Рати ловко орудовала кусочками лепешки и безудержно болтала, а Джамиля ей вторила. В компании девушек она совершенно расслабилась, стала говорить громче и даже смеяться. Улыбка освещала ее выразительное лицо с ровными бровями и темными глазами. В дружественной обстановке я тоже подуспокоилась, перестала переживать, что не все понимаю в их беседе, и взялась за еду.
Поначалу мне было странно и неприятно есть руками, но я привыкла необыкновенно быстро и начала находить в этом удовольствие. Рубленые кусочки овощей, рис, мясо удобно брать пальцами, и это дает ни с чем не сравнимое ощущение контакта с пищей и собственным телом. Кончики пальцев оценивают консистенцию, температуру, ты вовремя остудишь кушанье и никогда не обожжешь рот, не травмируешь его металлом вилки. Из-за того, что некоторое время уходит на то, чтобы отодвинуть в сторону немного еды, затем спрессовать ее и поднести к губам, люди едят медленнее, спокойнее, лучше насыщаются. Трапеза – целый ритуал, который редко проводят второпях, и едят, как правило, группой. Для этого приспособлено все: огромные порции, рассчитанные на то, что их придется делить на несколько человек; подносы, на которых вносят еду и ставят в центр стола; множество пиал, мисочек и чашечек – в них откладывают понемногу и передают между друг другом. Есть руками – это вполне гигиенично, вопреки расхожему мифу. В зале любого, даже самого низкосортного кафе есть раковина, в которой перед едой моют руки, а после нее – споласкивают лицо, руки и рот, удаляя из ротовой полости остатки пищи. В дорогих заведениях это еще и красиво обставлено – нам в конце ланча принесли чаши с водой для омовения, в которой плавали лепестки роз, и, чтобы вытереться, свежие хлопковые салфетки.
После еды Рати вернулась в школу. Джамиля и Султан категорично отвергли мою попытку ехать на басе (Как можно! Благовоспитанной девушке!), и Султан повез меня домой на байке, оставив сестру погодить в холле школы. У арабов было не принято оставлять знакомую женщину одну, и я начала потихоньку к этому привыкать.
С Мусой на той же неделе мы пошли в кафе. Трогательно курчавый, нескладный, как жеребенок, с рюкзаком на спине, он был так мил, что, глядя на него, руки опускались. Ему не мог отказать никто и ни в чем. В кофейне «Coffe Spot» нас встретили приветливыми улыбками: Муса был там частым гостем и часами просиживал с телефоном и книжкой.
Владельцами Coffe Spot была семейная пара. Муж, по происхождению американец, оформил кофейню по привычному образцу: зал в кремово-коричневых тонах, тяжелые столики из темного дерева. В книжном шкафу валялись книги, шашки и шахматы, возле окна стояли друг напротив друга пара кресел и тумбочки для журналов. Работал wi-fi. На стене висела табличка «Good coffe is а pleasure, good friend is a treasure»[51 - Хороший кофе – это удовольствие, хороший друг – это сокровище (англ.).]. За прилавком орудовала полная добродушная индианка, я с любопытством смотрела на кофемашину-полуавтомат за ее спиной: еще совсем недавно я работала за похожим прибором.
– Я умею варить кофе! – похвасталась я. Мы сделали заказ и как раз получили напиток – горький и вялый, молочная пена на нем напоминала плевок.
– Может, попробуешь сделать?
Муса отхлебнул из чашки, хитровато глянул на меня, потом встал, перегнулся через стойку и что-то зашептал индианке на ухо. Та засмеялась и сделала мне знак пройти в зону бара.
Весь персонал приостановил работу и сползся из разных частей зала, чтобы посмотреть на то, как я, фыркая от кофейной пыли, смалываю зерна, формирую кофейную таблетку и ставлю ее в аппарат вариться. Получился такой же плохой кофе, как и предыдущий. Я взяла в руки зерно из кофемолки и обнаружила, что оно пережарено до горелого. Зато на поверхности моей чашки было сердечко, которое все с интересом разглядывали. Муса успел снять этот экспромт на видео: замотанная в голубой платок девушка возилась у агрегата, как неведомый зверек. За полтора часа мы всласть посмеялись, а учебники так и не открыли.
– Вся группа выглядит усталой, – заявила Рати в пятницу. Мы сидели по периметру в классе vocabulary. – Ребята, вы в порядке?
Студенты, общим счетом около десятка, и правда выглядели потрепанными жизнью. Я не высыпалась, пытаясь в одно и то же время ездить на уроки, делать домашние задания, участвовать в жизни Калахара Residency и изучать местную культуру. Утром я рано вставала в школу, после уроков ногами исследовала Пурим или Панджим, возвращаясь домой, готовила нам с Саней обед и ужин, а к ночи оживали арабы и наступало время тусовки. Я сидела над учебниками и наблюдала за плитой, в то время как по этажам бегали соседи, а Белка красилась и наряжалась, чтобы поехать в очередной клуб. Она перезнакомилась со всеми владельцами более-менее престижных заведений, завсегдатаями и барменами. За необычную внешность и веселый нрав ее прямо-таки обожали, бесплатно кормили и поили коктейлями. Саня уезжала на танцы к ночи, а возвращалась под утро, я просыпалась от стука двери и садилась на кровати, чтобы обсудить с ней новости. Остальные в группе также не жалели сил, тратя их на пляжи, бары и home-party[52 - Домашняя вечеринка (англ.).]. Хуссейна и Хабиба с момента нашего приезда в классе не видели совсем.
– Есть планы на выходные? – допытывалась у нас Рати. – Энни?
– Я бы хотела съездить на ферму специй… – промямлила я. Мы с Белкой слышали что в Южном Гоа есть плантация с пряностями, и собирались ее посетить.
– Да? Здорово! – Глаза у Рати загорелись. – Мои дети обожают это место! Давайте вместе поедем! Джамиля! Только девочки – ты, я и Энни!
Джамиля покачала головой; было непонятно, согласна она или нет. Урок закончился, мы, галдя, вывалились из класса. Было решено созвониться и решить, кто и во сколько выезжает на ферму. Но на плантацию мы так и не поехали. Заболел Хабиб.
О том, что Хабиб нездоров, я услышала несколько дней назад, когда мы с Хуссейном поехали в Панаджи за первой партией учебников. У моего лысого соседа была при себе бумажка с названием снадобья, мы заскочили в аптеку, но лекарство нам не продали, объяснив, что нужен рецепт. Чем именно болен Хабиб, было неизвестно, но к самому этому факту я отнеслась скептически, а к больному – без особого сострадания: конечно, курить столько травы и пить без передышки! Никакой организм не выдержит. Вряд ли что-то серьезное. И вот вечером в пятницу после долгой дискуссии, куда отправиться – в кино или танцевать в клуб «Кейптаун» на Титосе, – Хуссейн спросил:
– Хочешь навестить Хабиба? Мы сначала в больницу поедем.
– Конечно, – сказала я растерянно. Я не знала, что он в больнице. Хабиб по-прежнему был мне симпатичен, хотя чем ближе я его узнавала, тем сильнее разочаровывалась. Честно говоря, индийское лечебное заведение меня в тот момент заинтересовало больше, чем сам Хабиб.
Мы поехали толпой. Арабы – нация, которая все делает сообща: один куда-то собрался – тут же возникает другой, третий, четвертый, и вот уже куда-то несется полтора десятка шумных мужчин. Посещение больного друга – какое-никакое, а развлечение, и по неписаным законам арабского общества все, кто имеет возможность, обязаны проведать знакомого, чтобы он не чувствовал себя брошенным. Я отметила, что этот обычай мне нравится: у русских, как правило, страдальца навещают только самые близкие, а у арабов едут все, и цель не только и не столько помочь, сколько продемонстрировать: ты не один, мы рядом. Собирались я и Хуссейн, а выбрались из Калахары две полные машины.
Мы приехали в большой hospital[53 - Больница (англ.).] на окраине Панаджи, припарковались во дворе и толпой вошли в огромный стеклянный холл с белыми стенами, на которых были принты «health»[54 - Здоровье (англ.).] и «happiness»[55 - Счастье (англ.).]. Было довольно поздно. Длинные коридоры с люминесцентными лампами, аккуратно и, не считая нас, безлюдно. Я поежилась.
– Боюсь этого места, – пожаловалась Хуссейну.
– Я тоже, – сказал он и взял меня за руку. Было неуютно, даже страшновато, и я не отняла ладонь.
Табличка «Emergency»[56 - Скорая помощь (англ.).] на входе в отсек, куда мы зашли, раздельные боксы, занавешенные шторами, – все это буквально сбило меня с ног. Я была уверена, что Хабиб ходит и курит, что ему нужно забросить еды и сигарет и развлечь болтовней. Хабиб лежал на койке, прикрытый тонким синим одеялом. На лице тканевая маска, на руке установлен катетер, от которого идет трубка к капельнице. На соседних столах – приборы, мониторы, иглы и вата. Он сильно осунулся, словно высох, и казался невозможно маленьким и беззащитным.
– Эй, мы здесь!
Последующая сцена могла выжать слезы из кого угодно. Парни окружили Хабиба, стали целовать и обнимать, болтая по-арабски, тормошить, подшучивать. Я присела на койку, положила ему руку на плечо:
– Привет. Как ты?
Новости были так себе. Четыре дня назад Хабиб впервые почувствовал сильные боли в животе, но поездку в больницу откладывал. Когда наконец решился, в одном месте не было врача, в другом не приняли, и это задержало госпитализацию еще на некоторое время. Состоявшийся наконец-то осмотр показал, что начали выходить камни из почек, один застрял в протоке и закупорил выход мочи. В клинике Хабибу дали препараты, поставили капельницу, и теперь все ждали доктора. Его вызвали сверхурочно – пятница, вечер, все специалисты по домам.
– Джамал со мной с самого утра, он не ел, не спал. Хороший друг, – улыбнулся Хабиб.
Джамал смущенно завертелся, пожал плечами – что такого! – и побежал куда-то звонить.
Подошла сердитая медсестра:
– Вас слишком много. Возле больного можно находиться только одному человеку, остальные выйдите, пожалуйста!
Мы высыпали во внутренний двор, где стояли в ряд машины скорой помощи. Парни закурили, обсуждая что-то на своем языке. Хуссейн, остававшийся с Хабибом, появился через несколько минут.
– Мне можно туда? – спросила я. – Я хочу посидеть с ним.
Мы вернулись в блок. Хабиб сидел на кровати, в больнице он растерял всю свою брутальность и казался добрым напуганным ребенком. Я в неожиданном приливе чувств приобняла его.
– Ох, не хочу оставлять тебя в этом месте…
– Оставайся со мной, – улыбнулся он.
– Да. Оставайся с ним, я поеду и куплю ему что-нибудь поесть. – Хуссейн направился к выходу.
Мы с Хабибом оказались одни – условно одни, конечно, потому что с одной стороны бокс был открыт, чтобы была возможность наблюдать за состоянием пациента. Хабиб откинул металлический поручень, ограничивающий край постели, и я смогла сесть рядом. Мы смотрели друг другу в глаза, и я чувствовала, что сейчас расплачусь. Глаза у него были большие, теплющие, и было видно, как под маской Хабиб улыбается. Как получилось, что человек, которого я и не знаю толком, стал значить для меня так много?
– Как дела в школе? – спросил Хабиб.
– Хорошо, я и еще одна девушка – единственные женщины в классе, так что приходится носить платок, – рассказывала я. – Завтра с учителем Рати мы собрались на ферму специй…
– Учитель Рати очень хорошая, – кивнул он. – Мы с ней и другими студентами как-то ходили в кино. Думаю, если сегодня меня выпустят, то завтра я смогу к вам присоединиться.
– Хорошо, только скажи врачу все как есть, не скрывай ничего, ладно?
– Я и не скрываю…
До этого Хуссейн говорил, что Хабиб не признался, что курит много гашиша.
В этот момент в бокс зашел высокий, немного хмурый медбрат. Вывел какую-то диаграмму на монитор, взял вату, шприц. Мы оба смотрели на него испуганно, но никаких манипуляций не последовало, мужчина вышел, а мы снова повернулись друг к другу. Сидели держась за руки, и Хабиб осторожно водил пальцем по вене, выступающей на моей кисти.
– Я нашла свой байк! – заявила я. Подустав ездить общественным транспортом я собиралась начать водить скутер и хотела непременно розовый. – Сейчас покажу! – И вытащила из кармана телефон, где была фотография перламутрово-малиновой Vespa, найденной на площадке с надписью «for rent» на Баге. Арендовать скутер стоило четыре-пять тысяч рупий в месяц, но отыскать цвет было сложно, и этот стоил шесть.
– Розовый, да? Мы позвоним завтра, спросим цену, та, что он просит, слишком высокая. А еще, когда меня выпустят, мы сходим в кино….
В бокс стремительно зашли трое мужчин, обступил Хабиба, достали перчатки.
– Позови Джамала! – Хабиб глянул умоляюще.
Меня вытолкнули за ширму. Начался осмотр.
Я выскочила из бокса, набрала номер на разряженном, почти умирающем телефоне. В холл сбежались все. Обступив пост, арабы сосредоточенно рассматривали нарисованную доктором схему. Врачи настаивали на срочной операции.
– Завтра хирург работать не будет, а медлить опасно, может начаться воспаление, – втолковывала сестра. – Решайте сейчас и скажите ответ.
Сумму заломили бешеную – сорок тысяч рупий. И это был не предел – она могла увеличиться, так как было неясно, сколько потребуется медикаментов и суток в стационаре. Парни посчитали, сколько есть общих денег, и выскочили во двор, яростно жестикулируя. Спустя двадцать минут на парковку въехала машина со средних лет арабом и его женой. Он громко разговаривал по телефону и вытирал пот со лба.
– Это очень дорогая больница. Забирайте выписку и поезжайте в G.M.C. hospital. Я поговорил с врачом, он знает свое дело и сделает операцию за символическую сумму.
В тот момент транзакция по карте уже прошла, операция была оплачена, и, как я думала, должна была начаться с минуты на минуту, а может, уже и началась. Но Хабиб вышел во двор на своих ногах, выкурил сигарету. Решение ехать в другое место было принято. Забирая вещи из больницы, мы столкнулись в коридоре со знакомой Хуссейна – Хелен.
– Ты что здесь делаешь? – расспрашивал Хуссейн, быстро обняв ее.
– У меня брат разбился, – коротко бросила она. – Столкнулся с байком. Оба скутера вдребезги, водитель второго умер на месте. Брат лежит в левом крыле, у него повреждено лицо.
Узнав, что мы собираемся в другую больницу, Хелен заволновалась:
– Перевести его туда – очень плохая идея. G.M.C. hospital – худшее место на свете, я была там на днях.
– Там свой врач.
– Ну, смотрите сами. И берегите Хабиба. Рада была познакомиться, Энни.
Мы сели по машинам и снова поехали по Панаджи. В G.M.C. hospital пошел старший араб с женой, я и толстый Ахмад остались в машине на парковке. Я умирала от недосыпа, но заснуть было невозможно: Ахмад включил кондиционер на полную мощность, я мерзла; хотелось есть. Все ждали. Хуссейн принес мне стакан густого сладкого сока с миндалем – бадама. Наконец в третьем часу ночи двери машины хлопнули. Я не поверила своим глазам: на переднее сиденье сел Хабиб.
– Что происходит? – спросила я Хуссейна.
– Хабиб испугался операции. Год назад у него в больнице умерла мама. Он надеется, что если будет пить больше воды и принимать медикаменты, то камень выйдет сам.
Я не поверила ушам. Поднять всех на ноги, обо всем договориться и в конце концов отказаться, так рисковать?! А что, если боли возобновятся? Но это было его решение, все остальные пожали плечами. Хабиб завертел головой, обернулся ко мне, заулыбался.
– Он благодарит тебя за сегодня, – перевел с арабского Хуссейн. – Что ты была с нами, что не ушла.
Я промолчала; я была рассержена таким легкомыслием.
В Калахару мы приехали под утро. Перенервничав за ночь, я и Хуссейн не могли спать: Хабиб ушел в комнату, а мы остались сидеть на кухне, освещенные лампой. Напряжение медленно спадало. Мы коротали время, разбирая арабский алфавит. Хуссейн учил меня писать буквы, расчертив листочек в тетради на строки, чтобы я могла тренироваться; он улыбался. В шестом часу, на рассвете, я поднялась к себе. Мне показалось, что лысый смотрел вслед с едва уловимым разочарованием.
Следующие дни Хабиб выглядел прилично, оживленно болтал с приятелями и часто появлялся на балконе. В один из вечеров он, неожиданно встав передо мной, спросил:
– Я еду в Арамболь на байке. Хочешь со мной?
Я не стала спрашивать зачем, натянула толстовку и спустилась во двор. Хабиб был уже в седле, протянул мне наушник от плеера, я устроилась у него за спиной, и мы выехали из ворот. Хабиб оказался трезв и ненакурен, поэтому вел аккуратно и бережно, но мы все равно неслись рискованно быстро: арабу нравилась скорость и ветер, бьющий в лицо. Ночь стояла такая, какие бывают только в Индии, перед нами вилась бесконечная дорога с битым асфальтом, по обеим сторонам топорщились кусты, попадались безмолвные улицы с закрытыми ставнями магазинов, золотистый месяц висел рожками вверх, над дорогой летел запах жасмина, а воздух был теплым, как остывающий чай. Через час пути под звездами мы вырулили в Арамболь, где высадились на пляже, и Хабиб пошел искать драг-дилера.
Простота отношений людей с наркотиками в Гоа поначалу вызывала у меня шок. Отправляясь в путешествие, я не знала, что штат является последним прибежищем хиппи с их «Sex, drugs and rock&roll». Мода на этот образ жизни, казалось, давно отошла, но в гоанских барах можно было встретить немало постаревших, поседевших мужчин и женщин c пирсингом и тату и в драной одежде. У них были и молодые последователи, которые били в барабаны на закате, плели косички и дреды, курили марихуану и гашиш. В каждом шопе можно было найти полотенце или покрывало с Бобом Марли: употребляя вещества, многие считали, что становятся таким образом ближе к легенде регги. Ароматом гашиша, навязчивым и резким, были полны пляжи: дым плыл над столиками, за каждым углом смешивали, скручивали и предлагали. Попросить косяк было так же просто, как обычную сигарету. Труднее отказаться: сразу за «нет» начинались расспросы: не хочешь гаш, тогда ЛСД? Кислота? Кокаин? Марихуана? На trance party тела танцевали, двигаясь странным, дерганным образом. Наркоманов можно было опознать по глазам: белки наливались кровью, и выражение лица становилось бессмысленным. Из-за веществ на Гоа происходило много печального: ДТП, травмы, драки, секс не всегда по взаимному согласию. Это никого не учило, и, оправившись от травм, мужчины и женщины приходили на любимые настилы с подушками в шеках и устраивались «to relax». Я первое время дико пугалась, потом привыкла. Гашиш стал элементом обычной жизни, в Калахара Residency курили почти все, и из-за повседневности зрелища его острота сгладилась.
Дилером оказался полный молодой мужчина, по виду африканец. Он сидел в компании других темнокожих и арабов. Над пляжем и столом, где расположилась компания, витало характерное облачко. Обмен был быстрым – продавец вытащил из кармана два комочка, Хабиб повертел их в руках.
– Маленькие. В прошлый раз больше были. Давай еще один.
После короткого спора на ладонь Хабибу лег еще один комочек. Он был похож на смолу, коричневый, пластичный и немного липкий, с запахом специй. Завершив обмен, нас усадили за стол, тут же скрутили «заряженную» сигарету, чтобы клиент убедился в качестве продукта. Хабиб сделал несколько затяжек. «Нам же домой ехать», – подумала я с испугом; меня даже испарина прошибла. Я поднялась со стула, подошла к Хабибу сзади, показательно обняла его за плечи:
– Поехали. У меня вечером планы на этого мужчину…
Это был единственный способ вытащить Хабиба из-за стола легально. Все с пониманием ухмыльнулись и задерживать не стали. Доехав до дома и спрыгнув с байка, я зареклась когда-либо еще с ним связываться. Рядом с этим парнем было опасно.
В школе интересовались здоровьем Хабиба. Институт был местом, куда стекалась информация из всех студенческих домов, таких, как наш. Студенты-арабы селились группами, занимая виллу или этаж целиком, и так же вместе выезжали на учебу, закупали продукты на всех и готовили сразу на компанию в одной-двух-трех кастрюлях. Если среди своих становилось скучно, то из одного дома ездили в другой в гости. Когда что-то случалось, слухи и сплетни передавались с немыслимой скоростью и в учебном заведении становились всеобщим достоянием. На вопрос Кейт, что с Хабибом, друзья в классе во всеуслышание заявили: «He can’t pee»[57 - Он не может писать (англ.).]. Я, услышав это посреди урока, захлебнулась водой, которую в тот момент отпивала из бутылки. По мне, такая откровенность не лезла ни в какие ворота, но арабы были людьми, близкими к земле, натуралистичными, им обсуждение деликатных моментов не казалось делом интимным.
Из школы домой и обратно перетекала не только информация, но и личные отношения. Поругавшись из-за того, чья очередь мыть посуду, парни могли не общаться на уроке либо, подружившись в классе, проводить вместе свободное время после занятий. Многие, присмотревшись к соседям или одноклассникам, начинали с ними встречаться, а попытки к сближению делали почти все. Как-то Мирза пришел на занятие без Ясмин – она была нездорова. Я в тот день собиралась в Central Library[58 - Центральная библиотека (англ.).], крупнейшую библиотеку штата Гоа, расположенную в Панджиме. Побывав там однажды, я влюбилась в нее без памяти: белое здание с блестящими металлическими перилами и новенькими пластиковыми окнами высилось в шесть этажей, внутри было украшено скульптурами. В комнатах на первом шли workshops[59 - Практические семинары (англ.).] по искусству, студенческая столовая была оформлена гравюрами Марио Миранды, индийского карикатуриста. Проблема имелась только одна, но серьезная: транспортная доступность. Чтобы добраться до библиотеки, мне нужно было дойти до остановки в десяти минутах ходьбы от школы, поймать бас, проехать до Central bus-station[60 - Центральная автобусная станция (англ.).] Панджима и там пересесть на еще один автобус. Поэтому, когда Мирза после уроков предложил подбросить меня, я восприняла это как подарок судьбы. Мы поболтали в пути, и, спустившись с байка, я забыла о Мирзе быстрее, чем поднялась по лестнице. Каждый этаж библиотеки был посвящен своей категории книг, шкафы образовывали бесконечный лабиринт, можно было найти пособия по всем наукам и на всех языках. Я пришла со своими учебниками, отыскала Оксфордский словарь и уселась в конференц-зале, солнечном помещении с открытыми окнами, через которые залетал теплый ветер и виднелись колышущиеся вершины деревьев. За большим столом занимались студенты-инжеры, при виде меня они зашептались и, поднявшись по одному, воспитанно представились. Переполненная новыми и приятными переживаниями, я чувствовала чуть ли не эйфорию. Сообщение от Мирзы вернуло меня с небес на землю: в эсэмэс недвусмысленно говорилось, что он будет рад забрать меня из библиотеки и продолжить знакомство. Я открывала рот, как пойманная рыбина: а как же Ясмин? Я напрочь забыла что Мирза хотя и перс, а не араб, но тоже мусульманин, а значит, для него не предосудительно хотеть еще одну женщину помимо жены. Я резко отказалась и впредь обходила Мирзу стороной, даже в классе не разговаривала без острой необходимости. Один его вид вызывал у меня раздражение.
Казалось, что проблема с почками окончательно забыта. Но выяснилось – Хабиб снова в hospital, уже третьем по счету. Мы приехали туда в самом начале операции, когда Хабиб уже находился в стерильной зоне. Персонал вытеснил нас в предбанник, где сидели вповалку усталые индусы и женщины в сари с детьми на руках. Я и Хуссейн встали на лестнице в сторонке, он небрежно приобнимал меня, а я водила пальцем по его бородке. Мы давно друг к другу присматривались. Когда Хабиб в моих мыслях отошел на второй план, мы стали проводить все время вместе и сейчас стояли, рассматривая друг друга и улыбаясь. На лестнице появился Азиз, он хмыкнул и, глядя на нас, понимающе ухмыльнулся. Я покраснела.
Операция прошла настолько быстро, что мы даже не успели заскучать. Полчаса – и двери операционного блока открываются, и оттуда вывозят Хабиба на каталке. Он что-то трещит, обращаясь к медбратьям, вертит головой и широко улыбается. В палате парни обступают его и целуют в макушку.
Мы навестили его на следующий день. Хабиба поместили в «VIP» -палату – старую, унылую комнату с многочисленными потеками на потолке и стенах. Наша компания явилась, громыхая коробками с пиццей, шаурмой, шурша пачками с сигаретами и бренча бутылками с пивом. Я растерянно смотрела, как парни затыкают простыней зазор под дверью, чтобы в коридор не просачивался запах гашиша. Но он все же просочился, поэтому сначала пришли медсестры, потом охрана.
– Курите?!
– Нет, ну что вы…
Из больницы мы вышли за полночь. Над переулком деревья с раскидистыми кронами переплелись так, что закрывали небо. Из зарослей порхнула стайка летучих мышей, тяжело и бесшумно пролетела сова. Я уже знала, что по-арабски летучая мышь – «хофаш», а сова – «бума». Хуссейн притянул меня за плечи, прижал к себе на секунду, а затем аккуратно усадил в машину. Мы приехали в Калахару, припарковались под его окнами, устроились за столом на пластиковых стульях. Хуссейн провел ладонью по моей щеке:
– Я очень хочу тебя поцеловать. Можно?
– You don’t really want if you ask…[61 - Ты не хочешь по-настоящему, если спрашиваешь (англ.).]
И Хуссейн начал меня целовать. Это было мило и немного смешно – мы целовались нежно, и нам мешали носы. Руки у Хуссейна были ласковые и теплые.
