banner banner banner
Ходили мы и вы походами. Сборник рассказов о подводниках
Ходили мы и вы походами. Сборник рассказов о подводниках
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Ходили мы и вы походами. Сборник рассказов о подводниках

скачать книгу бесплатно

Ходили мы и вы походами. Сборник рассказов о подводниках
Андрей Гелиосович Зотиков

Говорят, царь-батюшка в свое время издал приказ по морскому министерству, чтобы «подводникам платить, сколько они пожелают, ибо все равно они скоро все потонут или взорвутся, а потому большого ущерба казне не принесут»… Да, наша служба «и опасна, и трудна». Лодки тонули и на войне, и в мирное время. И было бы совсем грустно, если бы не удивительная способность моряков-подводников не унывать в любой обстановке: не служил бы я на флоте, если б не было смешно!

Ходили мы и вы походами

Сборник рассказов о подводниках

Андрей Гелиосович Зотиков

© Андрей Гелиосович Зотиков, 2016

ISBN 978-5-4483-5792-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Серьезно и несерьезно о серьезном

Как вы думаете, какой из предметов в Военно-Морском училище являлся для советских курсантов самым важным? Если взять, например, курсантов штурманского факультета? Думаете, кораблевождение? Не-а, мимо! Может быть, мореходная астрономия с астронавигацией? Опять мимо! Ну, тогда, наверное, технические средства кораблевождения. Нет, нет и ещё раз нет!

Для курсанта эпохи недостроенного социализма самой важной являлась кафедра общественных дисциплин с её марксистско-ленинской философией, политэкономией и научным коммунизмом – этих трёх чудо-юдо-рыб-китов, на которых строилась вся партийно-политическая работа на флоте. Эти дисциплины были настолько серьёзны, что даже пересдаче практически не поддавались.

Был у нас на пятом курсе один курсант, доучившийся почти до золотой медали. Мешала одна-единственная четвёрка, зафиксированная документально на кафедре тактики морской пехоты ещё даже до первого курса – на КМБ. КМБ – это месяц проверки на вшивость, то есть, я хотел сказать, на выживаемость, расшифровывается так: курс молодого бойца. Так сказать, переходный период между удачной сдачей вступительных экзаменов и приёмом присяги.

Вот тогда-то наш отличник и получил единственную за пять лет четвёрку: то ли не так окоп выкопал, то ли гранату не туда кинул – уже и не вспомнить.

Чтобы заработать золотую медаль и потом всю жизнь любоваться своей фамилией на гранитной доске, пришлось нашему потенциальному медалисту на пятом курсе пересдавать эту четвёрку. Пересдал он её – естественно, на «пять» – перед самым отъездом на стажировку.

Стажировка на Северном флоте так же прошла на «отлично». Впереди маячили только госэкзамены и защита дипломного проекта – и всё, золотая медаль, считай, уже в кармане!

По случаю удачного завершения «стажа» был устроен мини банкет в вагоне поезда, увозившего нашего героя с товарищами с Северов в училище. Денег на выпивку не хватало, поэтому курсанты воспользовались бартером. В те годы тотального дефицита они «на ура» обменяли на водку тушёнку, сгущёнку и пару тельняшек. Но… при обмене были с поличным взяты одним из цепных псов стажировки – по совместительству преподавателем (о, судьба-злодейка!) с кафедры научного коммунизма.

Вместо банкета была организована внеочередная лекция о вреде пьянства и алкоголизма и нарушения уставов. А наш отличник – как непосредственный исполнитель бартерной сделки – вдобавок написал сочинение на тему: «Ай-яй-яй, как я опозорил высокое звание советского курсанта!».

В общем, на зачёте по политработе (приравненном к госэкзамену) наш отличник, изумительно ответивший на все вопросы, тем не менее, получил госоценку – три балла.

– Но я же ответил на «отлично»! – возмущался он.

– На «отлично», – соглашались с ним. – Но свои отличные знания вы не можете использовать в повседневной деятельности. Вспомните, как вы опозорили звание будущего офицера при следовании со стажировки!

И, для наглядности, совали ему под нос его же сочинение «Ай-яй-яй…».

И наш «отличник» вместо золотой медали и увековечивания своей фамилии в граните получил просто диплом. Причем не красный, а синий – потому что в медовой бочке с пятёрками оказалась одна-единственная дегтярная ложка – с тройкой. Которую не разрешили пересдать наши принципиальные политрабочие с кафедры общественных дисциплин.

Серьёзные ребята! Вот поэтому мы, – даже на пятом курсе! – на их политических лекциях тоже сидели серьёзные и строчили, строчили конспекты. Не дай Бог, попасть на заметку преподавателю – сгноит!

Честно говоря, качество записываемого материала оставляло желать лучшего. То, о чём говорилось на лекциях, мы потом спокойно конспектировали с первоисточников наших классиков марксизма-ленинизма. Для этого существовала самоподготовка. (Кстати, я всегда удивлялся, а куда из названия «марксизм-ленинизм» пропал третий брат наших вождей – Энгельс? По идее, должно быть: «энгельсизм-марксизм-ленинизм»). А на лекциях можно было писать всё, что угодно: кто с деловым видом строчил письма любимым девушкам, для отвода глаз периодически задавая уточняющие вопросы преподавателю; кто переписывал конспект по вероятному противнику; я, например, высунув язык от усердия, сочинял в тетради всякую ахинею типа:

…Прислушиваясь к малейшему шороху из кустов и принюхиваясь к характерному запаху сапог сорок пятого калибра, майор Пронин шёл по следам Фантомаса. Злодей, изловленный накануне уборщицей ресторана бабой Маней (напился, болезный, и упал лицом в грязь), только что проник в малейшую щель в углу камеры и испарился из тюрьмы на улицу.

Петляющие по-заячьи следы Фантомаса привели майора Пронина на аэродром. Майор запрыгнул на ходу в отлетавший самолёт и выглянул в иллюминатор. На взлётной полосе стояла одинокая фигура Фантомаса, опять перехитрившего своего злейшего врага. Фантомас махал вслед самолёту уже мокрым от слёз носовым платочком и мерзко улыбался. Другой рукой он только что подпалил бикфордов шнур, тянущийся за самолётом…

Отложив ручку, я перечитал только что написанное. Не-ет, это не «ахинея»! Это – бред сумасшедшего! Такое можно написать только на лекции по военной педагогике и психологии, потому что тот бред, который нас заставляли записывать на занятиях, был гораздо «бредовее», чем незаконченный роман про майора Пронина и Фантомаса.

Между прочим, лично мне, за все годы службы, ни разу не пришлось применить на практике то, что вбивалось нам в головы нашими партийно-политическими боссами на лекциях.

Зато на второй день лейтенантской службы пришлось засесть в трюме центрального поста вдвоём со штурманским электриком и ремонтировать лаг, который у нас почему-то вместо скорости вдруг стал погоду показывать. Вот тогда-то я и проклял всю эту партийно-политическую муру, которой нас пичкали в училище, отбирая часы у той же ремонтной подготовки. В трюме мы просидели сутки (!), хотя, обучи нас в училище, как ремонтировать технику, мы справились бы за пару часов.

Для воспитания матросов, которых «куда ни целуй, у них везде жопа», существовал спецконтингент под кодовым названием «замполиты». А для ремонта разваливающейся штурманской техники существовали мы, штурмана. Но нас почему-то учили целовать подчинённых – в то самое место неоднократно и взасос, – но не учили ремонтировать то, что ломается.

…Преданно глядя в глаза преподавателю на лекции по тактике лобызания личного состава, я продолжал усердно записывать в тетрадь:

…Майор Пронин проследил взглядом за горящим шнуром и обнаружил на другом его конце привязанный к крылу самолёта бочонок с порохом. «Это конец!» – подумал майор Пронин и поискал судорожным взглядом стоп-кран. Не найдя искомое, он понял, что катастрофы не избежать. От этой мысли сердце в его груди подпрыгнуло и задрыгало ногами.

…От этой писанины меня оторвал толчок в плечо. Мой сосед по парте Лёшка, так же усердно что-то записывающий корявым почерком, зашептал мне в ухо:

– Андрюха, вопрос: как называется животное, живущее в море на большой глубине и питающееся камнями?

Кроссворд он, что ли отгадывает?

– Не знаю, – также шёпотом ответил я и отмахнулся от Лёшки. – Не мешай, с мысли сбиваешь.

Лёшка, помолчав, опять шепчет в ухо:

– Слышь, Андрюха! Оно называется «глубоководный камнеед».

Ну, нельзя же так резко! Гнусно оторванный от серьёзного дела, я еле успел сунуть кулак в рот и укусить себя сильно, иначе заржал бы на всю аудиторию, чем, естественно, привлёк бы внимание полит-преподавателя.

Минут через пять я справился с приступом смеха и показал Лёшке кулак. Тот пожал плечами и уткнулся в свой конспект.

Я настроился и продолжил написание романа про майора Пронина:

…В бессильной ярости, скрипя оставшимися после последней драки с Фантомасом зубами, майор Пронин выхватил из кармана берданку и стал садить пулю за пулей в Фантомаса за окном. Пули отлетали от непробиваемого стекла иллюминатора и, сплюсанутые, падали к ногам стюардессы, лежавшей в кресле без сознания в голове. Периодически приходя в себя, стюардесса замечала аварийными глазами растущую горку пуль и снова падала с кресла в обморок…

Всё устоялось и потекло своим чередом: лектор о чём-то разглагольствует сам с собой, мы – заняты своими делами. Я раздумываю над очередной фразой. В это время Лёшка, о существовании которого я уже успел забыть – так увлёкся – опять горячо зашептал мне в ухо:

– Слушай, а что будет с камнем, если его бросить в море на большую глубину?

– Н-не знаю, – пожав плечами, я снова уткнулся в «конспект».

– Его съест глубоководный камнеед! – ляпнул вдруг Лёшка.

…Вот тут я уже не успел укусить себя больно! Нечленораздельный звук вырвался из моей глотки, когда я попытался засунуть туда кулак. Получилось что-то среднее между хрюканьем домашней свинки и ржанием дикого мустанга.

Аудитория прервала свои занятия и посмотрела в мою сторону. В том числе и парт-полит-преподаватель! Удивленно!

– Товарищ курсант, встаньте!

«Это он мне, – сквозь душивший меня хохот промелькнула мысль. – Попался!»

С кулаком в зубах, продолжая хрюкать, я встал. Лёшка, гад, свой кулак успел прикусить вовремя, поэтому остался на месте, прячась за широкой спиной сидевшего впереди старшины класса.

Преподаватель нахмурил брови и строго посмотрел на обнаглевшего курсанта – на меня, то бишь:

– Объясните мне, что смешного я сейчас сказал?

Я бы объяснил ему, что он тут ни при чём, но не мог выпустить затычку изо рта. Потому что, как и майор Пронин в моем незаконченном романе, «вошёл в истерику и никак не мог из неё выйти…»

Так и не получив ответа на свой вопрос, преподаватель указал мне на дверь…

Дохрюкивал я уже в гальюне. В полный голос! Потом зализывал раны: кулак-то до крови прокусил!

Вечером на самоподготовке пришлось судорожно восстанавливать конспект лекции – обиженный преподаватель приказал мне предоставить ему плоды моего труда на проверку.

А роман про майора Пронина так и остался недописанным…

Мерзавцы

– Ну, курсанты, ну мерзавцы! Ну, сволочи! – и так минут пять, перемежая приличные слова непечатными выражениями. Все это время дежурный по училищу, ругаясь, не выпускал из рук пару бутылок водки. Наконец, выпустив пар, поставил водку на стол, снял шинель, отряхнул снег и сел в кресло.

– Что случилось, Виктор Владимирович? Кто вас так обидел? – спросил старпом дежурного по училищу.

– Меня невозможно обидеть! Меня можно удивить, удавить, на худой конец, удалить со службы на пенсию. В данном случае меня удивили. Меня так удивили, что просто хочется самому удавиться! – Дежурный вскочил с места и забегал из угла в угол.

– Да кто удивил-то? – не понял старпом.

– Если бы я знал, так не переживал бы! – горестно вздохнул дежурный. – Представляешь, пошел я обходить территорию. Время – после полуночи, из увольнения все вернулись, по крайней мере, дежурные по ротам доложили, что все на месте. Но ведь в самоволку наши орлы бегают? Бегают! Сам был курсантом, знаю. И знаю лучше нынешних – еще в начале пятидесятых лично через эти самые заборы сигал… Ну, это к теме не относится… Короче, решил я проверить «тропу Хо-Ши-Мина». Ну, знаешь, забор на лабораторном дворе. Там баки мусорные стоят прямо у забора, при желании можно на бак забраться, с него на забор, и – гуляй, Вася! Обратно – тем же путем. Подхожу я к забору, так и есть – шуршит кто-то с той стороны. Я тихонько встаю между баком и забором и жду. Слышу – полезло тело. Пыхтит, чем-то звякает, но упорно лезет. Наконец, сверху посыпался снег – забрался, сейчас прыгать будет! «Бах!» – приземлился на бак спиной ко мне. «Прыг!» – спрыгнул на землю. Тут я ему руку на плечо и положил, мол, попался, голубчик! А он повернулся ко мне и резко, с разворота… нет, не в морду. Он, мерзавец, оказывается, держал в руках две бутылки водки, вот их он мне и сунул, ляпнув: «Держи!». Ну, вот ты мне скажи, старпом, если тебе неожиданно сунут в руки две бутылки и скажут: «Держи!», ты что сделаешь? Естественно, я их машинально схватил. А этот мерзавец как припустит!.. Только пыль снежная из-под копыт. Куда там догонять? Мало того, что он моложе, так я еще с грузом – не бросать же водку-то, жалко. Самое печальное – я ведь из-за этой водки ни лица не разглядел, ни сколько у него лычек на рукаве. Тонким психологом оказался этот самовольщик!

На следующий день, сменившись, оба – дежурный и его старпом – распили трофейную водку (у Виктора Владимировича жена была в отъезде). Помолчав, старпом спросил:

– А что, Виктор Владимирович, положа руку на сердце, ведь молодец курсант, а? Не растерялся.

– Мерзавец твой курсант! – рассердился капраз. – Гауптвахта по нему

плачет. Никакой дисциплины! – сказал, и задумчиво посмотрел на своё отражение в окне. Ему вдруг вспомнились курсантские годы, и показалось, что отразившиеся в окне погоны капитана первого ранга растворились, и вместо звёзд на них появились курсантские якоря… Отражение взглянуло ему в глаза, улыбнулось и подмигнуло…

Комбриг

Степан Петрович Топорков был, как мы, курсанты, говорили, молодым и перспективным офицером – ему всего сорок пять лет, а он уже капитан третьего ранга! Командиром роты к нам он пришел из Нахимовского училища, где воспитывал пацанов. Его бывшие питомцы рассказывали, как он заходил к ним в казарму под утро и орал в мегафон: «Рота! Через пятнадцать минут подъем!!!». У нас в училище такими делами он не занимался, но его кредо можно было определить его же словами: «Надо делать людям плохо, чтобы потом им было хорошо!» и «Если надо – все в гроб ляжем, но пока такой необходимости не возникло!».

С первых же дней командования нами он получил кличку «Комбриг» (помните, в «Бумбараше»: комбриг Мэ Нэ Колун?), звание «капитан второго ранга» и начал портить нам кровь. Надо отдать должное – это он умел хорошо делать! Одни его публичные выступления перед строем роты чего стоят! Рекорд длительности такого выступления – сорок восемь минут. Причем следует отметить, что выступать он любил обычно после занятий, то бишь, перед обедом. Но поскольку распорядком дня не было предусмотрено такого рода выступлений, то обед начинался сразу после занятий, но не для нас! Мы, выслушав кучу перлов от Комбрига, шли в столовую есть холодный обед. Слава Богу, такое безобразие продолжалось не каждый день, изредка нам удавалось и горяченького покушать.

Та самая рекордная (48 минут) речь Комбрига была посвящена одному курсанту – Васе Уховертову. А началось все незадолго до того дня, после очередного похода на овощебазу. Нам частенько приходилось работать на овощебазах, к счастью, не только на картофельных. Если мы работали с яблоками, арбузами, виноградом и т.д., то, помимо того, что возвращались с полными животами витаминов, так еще и о товарищах не забывали – приносили с собой, кто сколько сможет. Для этих целей у нас была специальная одежда: у старых списанных бушлатов, которые нам выдавали для работы, подрезалась подкладка так, что весь бушлат становился одним большим карманом, или, если хотите, мешком. В этих бушлатах мы и приносили в казарму фрукты. Надо отдать должное работникам овощебазы – они прекрасно знали, что мы уходим с полными бушлатами, но, жалея вечно голодных курсантов, позволяли нам и есть, и выносить – не такой уж большой ущерб мы наносили нашему государству.

В тот раз мы работали с яблоками. Кстати, работали ударно: вагон яблок, а это шестьдесят тонн, разгружали впятером за пару часов. В казарму пришли, как обычно, с полными бушлатами. Накормили товарищей, еще и «для дома, для семьи» осталось: человек десять-двенадцать положили оставшиеся яблоки в рундуки, чтобы завтра во время увольнения разнести их по домам.

С утра мы пошли на занятия. А в казарму пришел Комбриг и сразу занялся любимым делом – проверкой тумбочек и рундуков. Обнаружив в нескольких из них значительное количество «неуставных» яблок, Комбриг вызвал дневального Васю и задал соответствующий вопрос:

– А почему здесь делают яблоки?

Вася, уже привыкнув к косноязычию командира роты, ответил, что это – яблоки с овощебазы.

– Возьмите вещевой мешок и соберите мне все яблоки, – приказал Комбриг дневальному.

– А если все не войдут в один вещмешок? – поинтересовался Вася.

– Значит, соберем в два, три и так далее.

– А зачем, товарищ командир?

– После обеда понесем их на овощебазу сдавать и извиняться за воровство.

– Так мы же не воровали, – попытался объяснить Вася. – Нам их так отдали.

– Не могли вам их отдать, это не частная лавочка, а государственная овощебаза. Выполняйте приказание! – Комбриг начал нервничать – он не любил лишних вопросов.

Выполняя приказание, Вася собрал все яблоки в три вещевых мешка и поставил их возле тумбочки дневального. А перед обедом, идя в столовую проверять накрытие столов для роты, он решил внести коррективы в полученное приказание, тем более что, как он потом объяснял, «было сказано собрать яблоки, но не уточнено, куда конкретно их после сбора девать». В общем, Вася, идя в столовую, прихватил вещмешки с собой и разложил все яблоки по тарелкам, разделив поровну между курсантами роты. У Комбрига в столовой был свой отдельный столик рядом с нами. Этот столик остался без яблок.

Когда Комбриг, приведя нас в столовую, обнаружил, что его обделили, он страшно возмутился, мол, кто так небрежно принимал столы? Почему на моем столе нет яблок? На что Вася спокойно ответил:

– Так Вы же, товарищ командир, ворованные яблоки есть не будете.

Комбриг чуть не подавился от такой наглости:

– Старшина роты! После обеда построить личный состав перед столовой!

Говорят, после обеда хорошо бы соснуть минуток сто, чтобы улеглось и переварилось. Нам же пришлось постоять минуток сорок с хвостиком. Речь командира роты была длинная и непонятная, а заканчивалась она словами:

– За невыполнение приказания и проявленную беззубость в отношении яблок, курсанту Уховертову объявляю трое суток ареста!

…Утопив «Вильгельма Густлова», капитан третьего ранга Маринеско стал личным врагом фюрера. Арестовав Васю, капитан второго ранга Топорков стал личным врагом всей роты, а это почти сто человек. Фюрер был один, поэтому он не смог придумать достойную месть своему личному врагу. Не зря сам Топорков говорил, что «одна голова – хорошо, а два сапога – пара». Сто человек курсантов нашли способ отомстить Комбригу.

Следующий «культпоход» на овощебазу состоялся через неделю. Надо сказать, что в то время в Питере был «луковый голод» – репчатого лука в магазинах днем с огнем было не сыскать, что поделаешь – времена тотального дефицита! И надо же было так случиться, что на овощебазе нам пришлось разгружать целую фуру с репчатым луком!

Топорков всегда ходил на овощебазу с портфелем. Что он там носил – смену белья, пару бутербродов или томик Устава Внутренней службы, – сие тайна, покрытая мраком. Однако этот портфель и натолкнул нас на мысль, как напакостить Комбригу.

Когда он в очередной раз подошел к нашей фуре проверить, как мы работаем, один из нас предложил ему:

– Товарищ командир, а давайте мы вам лучку положим для дома?

На что Комбриг ответил:

– Да вы что, зачем это?

– Так, товарищ командир, в Ленинграде же вообще лука нет в продаже. А когда еще этот поступит в магазины? И неизвестно, поступит ли вообще. А так вам жена спасибо скажет. Давайте, мы вам немножко в портфель насыпем.

Я бы на месте командира задумался, а чего это курсанты, всегда в открытую выражавшие не то чтобы ненависть, но, по крайней мере, сильную нелюбовь к нему, вдруг решили оказать услугу? Но Комбриг, растроганный до глубины души таким проявлением добрых чувств к нему со стороны подчиненных, потерял бдительность и протянул портфель, правда, со словами:

– Ну что вы, не надо…