banner banner banner
Взять живым мёртвого
Взять живым мёртвого
Оценить:
Рейтинг: 4

Полная версия:

Взять живым мёртвого

скачать книгу бесплатно

Взять живым мёртвого
Андрей Олегович Белянин

Тайный сыск царя Гороха #10
– Не позволю казнить Бабу-ягу! – орал царь Горох, топая ногами так, что терем шатался. Но судебное постановление из Нюрнберга у нас на руках, да и бабка по юности много чего в лесах накуролесила, так что старое дело о якобы съеденном ею принце Йохане легло на наши плечи. И чтобы доказать невиновность нашей бабушки, всей опергруппе придётся ехать аж в Европу! Ну да где наша не пропадала! И тут бы не пропала, если б не скандальный дьяк и «волчий крюк»…

Андрей Белянин

Взять живым мёртвого

Меня разбудил петух.

Сколько раз я обещал себе расстрелять его перед строем без права на последнюю сигарету?

Но первые «ку-ка-ре» уже прогремели, а пока последнее «ку!» ещё не до конца отозвалось эхом на всё Лукошкино, моих губ нежно коснулись губы Олёны. Как же чудесно, когда утро начинается с поцелуя любимой…

Я немного вернусь назад (кто-то объяснял мне, что в художественной литературе так принято), возможно, эта книга попадёт к читателю, который ничего не знает ни обо мне, ни о милицейской службе, ни о всей нашей героической опергруппе? Хорошо, играем по вашим читательским правилам.

Итак, представлюсь, я – Ивашов Никита Иванович, родился и вырос в Москве, выпустился младшим лейтенантом милиции и во время общегородских учений полез не за тем, не в тот дом, не в тот подвал, а наружу выбрался уже в другом мире. Как говорится, добро пожаловать к нам, в сказочную Русь правления царя Гороха, в стольный град Лукошкино!

Расквартирован в тереме настоящей (зуб даю!) Бабы-яги. Милая старушка с жуткой улыбкой, чуть прихрамывает на костяную ногу, возраст – лет за триста, полагаю; ещё у неё есть большущий чёрный кот и хозяйственный домовой Назим из горного Азербайджана. Кстати, сама бабка на пенсии, со скуки втянулась в наши милицейские расследования, и, скажу я вам, лучшего эксперта-криминалиста на всём белом свете не найдёшь!

В том же тереме как-то ухитрилось разместиться всё наше отделение: тут и допросная, и поруб во дворе для особо буйных, наш архив за печкой, конюшня со служебным транспортом (рыжая кобыла и волшебная Сивка-Бурка), а ещё по двору марширует стрелецкая сотня Фомы Еремеева, которую в народе давно милицейской прозвали. Серьёзные ребята, почти спецназ.

Ещё у нас есть Митя. Легендарная личность. Фигура молодого Ильи Муромца с умственным уровнем Карлсона. У него даже моторчик жужжит в одном месте, спокойно жить не даёт, ни дня без приключений, и уж если Митька куда влипнет, то не по помидоры, а сразу по грудь! Во всём прочем – свойский парень, добрый, верный, и отделение для него дом родной. Вроде всё?

Ох нет, я же ещё женился недавно, мы потом даже в свадебное путешествие на Стеклянную гору ездили. Весело, конечно, но желания повторить как-то нет.

– Никитушка, Олёнушка, идите ужо, завтрак стынет!

– Иди, иди, – ласково подтолкнула меня молодая жена, в прошлом профессиональная бесовка на службе Кощея Бессмертного.

Это у нас, если кто забыл, такой криминальный авторитет. Если взять все резонансные преступления за последние сто – сто пятьдесят лет, то практически за каждым будет маячить зловещая тень этого гения преступного мира. Он далеко не дурак, образование имеет отменное и мог бы быть полезным членом общества, если бы не его маниакальные наклонности и уверенность, которую он лично культивировал в себе с младенчества, что законы не для него писаны.

– А ты?

– А я причешусь и за тобой.

– Нет, давай я тебя здесь подожду.

– Никитушка-а! – На этот раз в бабкином голосе прозвучали далёкие отголоски близкой раздражительности.

После нашего последнего дела Яга вернулась в Лукошкино молоденькой горбоносой красоткой. Но по непонятным для меня причинам оставаться таковой не захотела, добровольно вернувшись в старый облик. Хотя… не знаю… возможно, она и права, жить с молодым телом и умом трёхсотлетней старухи – это… Нет, у меня в голове не укладывается.

Да и, честно говоря, к классической Бабе-яге мы уже все как-то привыкли. Притерпелись и даже по-своему любим. В общем, мне и вправду лучше поспешить вниз. В третий раз бабка звать уже не станет, сама прибежит с топором.

– Доброе утро, бабуль. – Быстро сбежав по лестнице вниз, я чмокнул Ягу в морщинистую щёку. – Олёна скоро будет, причёсывается. Что у нас на сегодня?

– Ну, по первому делу кашку пшеничную с ветчиной домашней откушай. – Бабка усадила меня за богато накрытый стол. – Хлеб свежий, расстегаи рыбные только из печи, сметанка к блинам с маслицем да чай с мёдом!

– Я лопну.

– Пузо зашить – дело нехитрое.

– Тогда растолстею и перестану в дверь проходить.

– А тебе оно так уж надо, милок? – парировала Яга. – Дома сиди, пущай за тебя вон еремеевцы бегают, да и Митяй, коли без дела сидит, сразу портиться начинает.

– Кстати, где он?

– На базар пошёл, капусты свежей прикупить, мясца говяжьего, круп владимирских, маслица подсолнечного, соли баскунчакской да ещё…

– Бабуля, его к капусте вообще подпускать нельзя! Для него это слово, «капуста», воспринимается как приказ свыше: иди и сожри весь бочонок у тётки Матрёны! – напомнил я.

– Да тьфу на тебя, Никитушка, не доверяешь ты парнишке, не любишь его.

Ну, спорить не буду, жену я люблю больше, чем Митю, это верно. Он у нас специфический типаж, сам по себе просто обожает милицейскую службу, но ещё никто по большому счёту не приносил столько вреда имиджу самой милиции, как наш младший сотрудник Дмитрий Лобов!

Хорошо ещё, что лукошкинцы у нас граждане сознательные, если что, они его то в ковре завернутого, то в том же бочонке упакованного в отделение доставляют. Мы извиняемся и перевоспитываем, и всё по новой, это наш крест…

– Явилась – не запылилась, сноха ненаглядная. – Баба-яга церемонно расцеловалась с Олёной в чисто московской манере.

То есть чмоки-чмоки, но не касаясь щёк друг друга. Они «сдружились» за время совместного пребывания на Стеклянной горе в плену у Змея Горыныча. Не сказать, что наипервейшие подружки, конечно, но уже и не враги. А ведь было время, они тут так собачились – туши свет, бросай гранату.

– Да ешьте уже, остынет всё!

Мы втроём церемонно уселись за стол. Как раз вовремя, чтобы краем глаза увидеть, как в ворота отделения въезжает карета немецкого посла Кнута Гамсуновича. Это наш старый добрый арийский друг.

– Ещё одну тарелку поставлю, – сорвалась с места Яга. – Такие ж люди! Энтот добрый человек Кнут Плёткович…

– Гамсунович, – на автомате поправил я.

– …мне на прошлом месяце мазь европейскую для поясницы представил. На пчелином укусе! Уж до того полезная, прям слов нет, аки молоденькая кругами по двору забегала, ибо так жгло, так жгло, что уж убила бы гада-а!!! Пойти, что ль, хлебом-солью встретить?

Пока моя домохозяйка дунула к себе в горницу наряжаться к визиту дорогого гостя, мы с женой уставились в окно. Из кареты, распахнув дверцы, вышел… Митя.

– А где Кнут Гамсунович? – в один голос спросили мы, дружно косясь на большой бочонок из-под кислой капусты, который наш младший сотрудник выкатил из той же кареты. Из-под плотно прижатой крышки виднелись локоны посольского парика. Мать моя юриспруденция-а…

– Милый, и ведь уволить его нельзя, я правильно помню?

– Увольняли уже раз шесть, всё без толку, – тоскливо подтвердил я. – Но на такой крупный международный скандал он нарывается впервые. Ну и мы, получается, тоже, на радость всей Чукотке, сели голой задницей в тёплый тюлений жир.

Олёна покосилась на меня с недоуменным уважением (если так можно выразиться), но не объяснять же ей, что у нас в школе милиции полковник-якут и не такие шуточки отпускал. В массе своей крайне неприличные.

– Здрав будь, Кнут Гамсунович, гость дорогой, – на автомате выдала Баба-яга, в новеньком сарафане, в руках хлеб-соль на подносе, а в глазах искренняя любовь ко всей цивилизованной Европе.

Митяй молча бухнул бочонок с послом на пол, снял крышку и широко, от плеча к плечу, метр на метр, перекрестился.

– Докладывай, – приказал я, пока Олёна обмахивала полотенцем осевшую на пол бабку.

– А и шёл я, шёл да добрый молодец, – распевно начал наш богатырь, которому по факту место не в органах, а на сахалинской каторге. – Никого не забижал, доброму люду весь улыбался, а… Что ж вы, и «ай люли-люли» не скажете?

– Митя, не заводи, и так нервы не казённые, – ответил я и вдруг сорвался: – Ты с какого пьяного лешего вдруг иностранного дипломата в бочонок упаковал, сволочь? Третью мировую спровоцировать решил, а?!

– Утешьтесь, Никита Иванович. – Наш младший сотрудник легко и очень вежливо отвёл мои руки от своей шеи. – Причина на то имеется весомейшая. Ибо наш общий друг, посол немецкий, самолично меня на базаре остановил и до отделения довезть предложил в своей же карете.

– И за это ты его мордой вниз в квашеную капусту?

– Нет, как можно! Я же честь мундира блюду со страшной силою. Не за это дело мне Кнута Гамсуновича паковать пришлося. А за заявление!

– Какое заявление, дубина?!

Олёна на минуту оставила бабушку, чтобы повиснуть на моих плечах.

– Так он же… это… на Бабуленьку-ягуленьку полнейшее заявление написал, – скорбно выдохнул Митя. – Дескать, убийца она и преступница страшная. Таким, дескать, в отделении не место! И, главное дело, подлец, врал бесстыжим образом, будто бы доказательства у него имеются.

– Какие ещё доказательства? – опешил я.

– А такие, что якобы принц австрийский Йохан-прекрасный в последнем письме сообщил отечеству, что гостит на Руси у красавицы Яги. Опосля о нём ничего известно не было. Ну, окромя традиционного «йоханского мясца поем, а на его же косточках покатаюся». Но то слухи…

В отделении повисла тишина. Долгая и очень нехорошая. Баба-яга замерла с разинутым ротиком, чуть согнув колени и расставив руки в позе городничего из «Ревизора», говорящего «вот тебе, бабушка, и Юрьев день!».

Олёна с испугом уставилась на меня, я с недоумением и обидой на Митьку, он с полным осознанием своей правоты на всех нас. Пауза затянулась…

Вдруг из бочонка поднялась узкая немецкая рука, погрозив всем нам длинным сухим пальцем.

– Посла в баню, – быстро скомандовал я. – Вымоешь, выпаришь, водкой угостишь и в чистом белье сюда! Мы хоть как-то успеем подготовиться.

– Слушаю и…

– …и повинуюсь.

– Слушаю и повинуюсь, батюшка сыскной воевода! – вытянулся под козырёк наш младший сотрудник. – Разрешите идтить выполнять, мыть, поить, парить?

– Разрешаю.

Митька вновь взвалил себе бочонок на плечо и строевым шагом умёлся в баню. Мы с супругой осторожно выдохнули.

– Что это было, милый?

– Не знаю, Олёна. Но, с другой стороны, у нас тут есть кое-кто, способный пролить свет на эти «преданья старины глубокой». Бабуля? Подъём!

Яга подскочила так, словно ей дефибриллятор к ягодичным мышцам подключили – с места и маковкой до потолка! По-моему, там даже какая-то доска хрустнула, не знаю, не уверен.

– Вы всё слышали? Если я правильно понимаю ситуацию, то, возможно, нам грозит внутрислужебное расследование. Не поделитесь, что там на самом-то деле вы учиняли со всеми этими царевичами-королевичами?

Баба-яга сдвинула бровки, поджала губки и, едва сдерживая слёзы обиды, гордо ушла к себе в комнату. Ну, типа «ой, всё!».

– Еремеева сюда! – устало приказал я.

Олёна картинно козырнула, прищёлкнула каблуками, резко развернулась, махнув косой, и скрылась в сенях. Фома Еремеев, начальник стрелецкой сотни при отделении милиции, явился меньше чем через минуту, словно просто ждал за дверью.

– Здрав будь, Никита Иванович!

– Присаживайся. Чай будешь?

– Нет, не до того, уж прости за прямоту.

– Понял, в задницу чай, докладывай.

Доклад, как вы, наверное, уже поняли, был пространным…

Еремеевцы дежурят по всему городу: семьдесят пять парней днём и двадцать пять ночью. То есть свидетелей того, как наш Митя Лобов ни с того ни с сего бросился на немецкого посла, подмял под себя, как медведь скомороха, забил в рот кляп из кислой капусты, при всех матом проклял тётку Матрёну за то, что она, стерва, бруснички недокладывает, и, сложив Кнута Гамсуновича вчетверо, сунул в пустой бочонок, – хватало выше крыши царского терема!

Кто-то из прохожих выразил даже не протест, а некоторое изумление этим беззаконием, но заткнулся, получив в физиономию солидную порцию всё той же кислой капусты с брусникою. Рука у нашего сотрудника тяжёлая, и капусты в ладонь помещается много. Также куча народу видела, как он вкатил бочонок в карету посла и погнал перепуганного кучера матом прямиком в отделение. В общем и целом ситуация выходила неприглядная.

К тому же не успел Фома толком разъяснить мне, что в принципе его ребята полностью на стороне отчаянного Митяя, как в ворота отделения вломилась целая делегация от боярской думы. Как им и положено, с двумя хоругвями и одной иконой наперевес, с царской охраной, пищалями, топориками, пушками! Обнаглели в хлам…

Нет, пожалуй, я увлёкся, это раньше они заезжали сюда, как к себе домой, а теперь уже вполне себе пообтесались. Поняли, что звучная дворянская фамилия ни в коей мере не защищает от «милицейского произвола», как думские бояре называют законопослушание. Короче, при всей помпе замерли под недобрыми взглядами еремеевцев. Ждут-с…

– Заводи.

– Может, в порубе потомить до вечера? Вежливее станут.

– Фома, не искушай, самому хочется. Веди их уже.

Олёна, поспешно убрав со стола, присела в уголке, изображая Бабу-ягу, а я постарался сделать максимально строгое выражение лица, бояре такое любят. У них, как у любых чиновников, крайне выражено врождённое преклонение перед силой. Уж поверьте, вот если с этого всё и начиналось, то в будущем ничего не изменится.

– Здоровья тебе и блага сему дому, сыскной воевода! – с поклоном приветствовали меня двое молодых, зелёных бояр. Наверняка подросшие сыночки тех, кто ещё в прошлом году требовал моего публичного повешения.

– И вам не хворать, граждане. Чем обязан?

– Батюшка сыскной воевода, не вели башкой в поруб совать, вели слово молвить, – осторожно выдал самый умный из двух. – Слухи ходят, что, дескать, сотрудник твой, Дмитрий Лобов, самого посла из Немецкой слободы заарестовал за невесть что, на базаре в бочку сунул и смерти безвременной предал через казнь лютую!

– Ну что ж, – подумав, широко улыбнулся я, подмигнув Олёне. – Немецкий посол, как известно, добрый друг нашего отделения милиции и в данный момент весело парится в бане с тем же Митей Лобовым. Да я и сам хотел к ним присоединиться. А как вы смотрите на баньку в милиции?

Бояре быстро переглянулись.

– А что ж, сотрудник твой младший парить будет?

– Естественно! Рука у Мити тяжёлая, но нежная.

Молодые боярские сынки нервно сглотнули и пошли на попятную, – думаю, у них были определённые указания на эту тему. По крайней мере, я даже не успел толком описать им все замечательные перспективы, как ребят ветром сдуло из горницы. Хм, прежние были покрепче, пока башкой в поруб не сунешь – не унимались. Эх, молодёжь…

– Никита, мы в дерь… В смысле – у нас беда?

– Беда не то слово. Вот в дерьме – это правильно. И не слабо! По ноздри как минимум.

– Я тебя люблю.