скачать книгу бесплатно
Дверца в канализацию
Анастасия Зарецкая
Эта история началась одним мартовским днем, когда я абсолютно случайно упала в канализацию (я настолько везучая, что в этом нет ничего удивительного). На помощь ко мне пришла удивительная мадам Кавелье, прячущая под шарфами зеленоватую кожу и рожки. Она вывела меня к свету. И на прощание пригласила к себе в гости, тем самым открыв для меня дверцу в новый мир.
Однако если у меня семья совсем обычная, пусть и не такая идеальная, как мне бы хотелось, то семья мадам Кавелье – это нетрудно понять – обладает рядом особенностей.
И да, они живут в канализации.
А я, похоже, слишком сильно нуждаюсь в приключениях.
Анастасия Зарецкая
Дверца в канализацию
1
Они добрые.
Даже на вид, если не говорить об их чудесной внутренней составляющей.
Разве что у мадам Кавелье, полненькой и зеленоватой, прямо из головы торчат двое рожек с красными бусинами на концах – они гибкие и гнутся, как мармеладные червячки, когда в порыве недовольства мадам Кавелье качает головой. Но такое случается довольно редко, только если кто-то из четырех детей мадам Кавелье ее разозлит. А у мадам Кавелье чудесные дети. Оба ее мальчика похожи на маму – такие же зеленоватые и рогатые, обе девочки – на любимого мужа, месье Кавелье, разве что они не носят усов. Ну или пока что не носят.
Ах, да, я же еще не рассказала о месье Кавелье.
Порой мне кажется, что он полупрозрачный. Когда на месье Кавелье падает луч искусственного света, он слегка просвечивает – пожалуй, все-таки хорошо, что месье Кавелье всегда кутается в одежду. И да, у месье Кавелье два уса, изящно закрученных в разные стороны (напоминает примостившуюся над губами бесконечность), и один-единственный глаз, ярко-голубой. При каждом случае, не только удобном, месье Кавелье замечает, что является истинным французом. Причем по всем параметрам. Я, правда, не уверена, что истинные французы обязательно одноглазые, но месье Кавелье виднее. Я-то француженка лишь по прабабушке, которую никогда не видела, откуда мне знать…
Они немного странные, эти Кавелье, но, в общем-то, я давно привыкла к их особенностям. Каждый уважающий себя человек старается чем-то выделиться из толпы. Кто-то красит волосы в ядовито-розовый цвет, как моя мама. Кто-то каждое воскресенье на весь день покидает дом, чтобы тренироваться для соревнований по автокроссам, как мой папа. А кто-то – семейство Кавелье. Просто семейство Кавелье.
К тому же, многочисленные таланты всех Кавелье кратно превосходят то, что люди привыкли считать недостатками.
Например, мадам Кавелье готовит самое вкусное печенье из тех, что я успела попробовать за свою недолгую жизнь. Когда я в очередной раз думаю, сходить в гости к семейке Кавелье или нет, печенье является одним из главных доводов "за" (стыдно признаться). Едва подумав о печенье, я отрываюсь от бесполезного дела, которым занималась до этого, и отправляюсь на поиски походных джинсов. Вообще я выросла из них еще два года назад – джинсы не закрывают щиколотку и с трудом застегиваются на поясе. Но если я испачкаю что-либо другое, мама будет очень ругаться.
И вот почему.
Я совсем забыла упомянуть, что семейка Кавелье живет в канализации. Не знаю, относится это к талантам или нет, – так уж сложились их жизнь, вот и все. В общем-то, благодаря канализации я и познакомилась с мадам Кавелье, а уж там подтянулись все остальные.
Мадам Кавелье стала моим спасителем – ангелом, живущим, вопреки всему, под землей. Тогда, в день моего спасения, пожалуй, и начала зарождаться моя чрезвычайная к ней любовь. И к ее печенью тоже.
Случилось все в один из дней весны этого года, и…
Я постоянно перескакиваю с темы на тему, меня из-за этого даже ругала наша учительница по литературе, когда заставляла делать очередной пересказ сотого литературного шедевра, но, мне кажется, история моего спасения заслуживает быть озвученной прямо сейчас.
Наверное, все знают северные городки, которые зимой облеплены сугробами, высотой едва ли не достигающими крыш одноэтажных домишек. Эти сугробы не дают выйти на улицу (приходится раскапывать проход, чтобы папа поехал на работу и я не пропустила школу), а весной начинают таять. Снег лежит мокрый-мокрый и проваливается под ногами. А потом, когда солнышко начинает греть чуть активнее, появляется еще и грязь. Я в таких случаях всегда домой возвращаюсь промокшая с ног до головы. И замаранная. И, в общем-то, мама всегда ругается.
Так вот, я живу в одном из таких городков. Откуда иначе я бы все это знала?..
И очередной весной, в очередной день, уже после моего дня рождения, я, в очередной раз замученная кучей всяких ненужных уроков, спешила домой, чтобы успеть к новой серии "Красноглазых сов" (да, я из тех людей, что еще смотрят сериалы по телевизору, а детектив Берд, мне кажется, самый лучший мужчина, что только можно придумать). Как сейчас помню: предыдущая серия окончилась на том самом моменте, когда Берд чуть не погиб от клыков Ивы, они тогда еще не были друзьями… Ой. Никаких спойлеров – все должны посмотреть этот сериал сами.
Итак, я спешила домой и не смотрела под ноги. Я в принципе не люблю смотреть вниз – все пытаюсь что-то разглядеть в небе. А тогда тем более не смотрела. Ива! Напала! На Берда! Что же будет дальше?.. А тут еще и лужа, занимающая собой половину очередного тихого квартальчика. Недолго думая (думать я тоже не люблю), я решила обойти ее по сугробам, решив, что лучше быть просто мокрой, чем мокрой и грязной.
Вот только в один момент снег под ногами провалился, и я поняла, что лечу вниз.
Наш городок всегда славился своими канализациями.
По большей части из-за того, что около полувека назад старые ходы (как оказалось, не все) были заложены, а вместо них построили новые.
Так вот, я полетела, полетел вслед за мной снег, точно до последнего не желал отпускать, и, справедливости ради, полет был довольно увлекательный – неплохое такое начало всего, что произошло после.
Но уже через пару мгновений я упала на что-то мокрое и противное, и снег приземлился сверху, залепив ресницы. Полет оказался совсем коротким, не больше десяти футов вниз, – никаких бесконечных колодцев.
Почти сразу я вскочила – промокну! Посмотрела наверх, на нежное весеннее солнце, приглядывающее за мной через вырезанный посреди дороги блин, теперь не скрытый предательским снегом. Потянулась, пытаясь достать плитки…
Но куда уж мне – недавно еле переросла четыре фута и восемь дюймов и не то чтобы стремительно движусь к пяти.
Подпрыгнула пару раз для приличия. Но если уж я даже в длину прыгать не умею, что говорить про высоту?..
Ладно, справедливости ради, не такая я и бездарная. Например, я достаю кончиком языка до носа. Меня папа называет змеей, когда я так делаю. Помимо этого, когда-то я вязала крючком, и за креслом в моей комнате лежит наполовину законченный шарф, очень красивый, изумрудный. В прежние времена пряжа, пошедшая на него, была маминым свитером, но восьмилетняя я, готовая на свершения, решила, что свитеров у мамы и без того предостаточно (а их у мамы в самом деле много). И, спокойненько потянув за узелок, превратила изумрудный свитер в изумрудную же вермишель – а я по дедушке итальянка, так что разбираюсь в вермишели. Схватилась за крючок, набросала первый ряд, второй… А потом мама вернулась, и оказалось, что это был самый любимый из ее самых любимых свитеров. У моей мамы всегда так – она может спокойно жить, по двадцать раз в день проходя мимо какой-нибудь вещи и не обращая на нее внимания. А как только к ней прикоснусь я – все, конец света.
Но в чем мы с мамой похожи – по словам папиной бабушки, которая совсем не итальянка и вечно всех критикует – так это в умении паниковать, не разбираясь в причине. Едва столкнувшись с проблемой, и я, и мама стопоримся и не знаем, что делать дальше.
Вот и тем мартовским днем, попрыгав в канализации и, конечно же, не допрыгнув, я вдруг испугалась. Не столько за себя – за себя я боюсь в последнюю очередь. За маму, которая начнет нервничать (как и я). За папу, который очень хотел попасть на наш школьный концерт, назначенный на следующую неделю, наш класс на нем хором исполнял песню. За мою кузину по материнской линии Розу на три года меня старше и кузена по папе, Руди, который родился всего пять лет назад. За собачку тети Алессандры – а у нее чудесный золотой шпиц Лютик. За Берда, в конце концов. Там ведь Ива на него напала, чего непонятного?
Но выбраться я совсем никак не могла.
Солнце, казалось, было так близко, но в то же время оно находилось слишком далеко.
И тогда я поступила, как стереотипная девчонка, которой совсем недавно исполнилось одиннадцать лет (хотя в том же восьмилетнем возрасте я была уверена, что к одиннадцати-то годам стану взрослой и самостоятельной, почти девушкой).
Я заплакала.
Продолжая стоять на месте. А вдруг, если сдвинусь, там будет очередная ловушка?
Размазывая по лицу слезы холодными пальцами и подмешивая в них волосы, которые из-за активной ходьбы вылезли из-под моей любимой шапки с наклеенными разноцветными камешками.
А если я здесь останусь, думала я, то ведь и эта шапка останется здесь, и никто больше не спросит, почему у меня такая идиотская шапка.
Вокруг темнота, и единственный круг света – и снега тоже – это там, где я стою. А ведь скоро солнце спрячется, позабыв про меня, продолжала себя накручивать, и тогда я сольюсь со всей этой темнотой, и ничего, совсем ничего от меня не останется…
А мимо, как назло, никто не проходил, а потому не слышал мои вопли и не спешил на помощь. На поверхности царила пустота, быть может, потому, что ни у кого больше нет мамы, которая ругается из-за грязной одежды или обуви (из-за чего лужи приходится обходить). Ну или потому, что мы живем на улице безлюднейшей, где даже дома встречаются редко, а если и встречаются, то лучше бы не встречались – такие они все темные и мрачные. Может, кто-то и хотел меня услышать. Но как он мог это сделать, если прошел за два дома отсюда?
В общем, меня мгновенно настигла апатия.
К тому же, благодаря развитому чувству числа, я понимала, что “Красноглазые совы” вот-вот начнутся, если еще не начались. А я ведь так спешила!.. И от этого было в десять тысяч раз обиднее. И плакала я с каждой секундой только сильнее…
Пока не услышала шорох.
Честное слово.
Не знаю, как мне вообще удалось что-то расслышать через свой рев (стыдно признаться, но ревела я в тот день знатно, как трехлетний ребенок), но шорох тот я расслышала. И мгновенно замолчала. На автомате шагнула назад – пропасти за спиной, к счастью, не оказалось.
Зато таинственное нечто, от которого исходили эти пугающие звуки, на два шага приблизилось ко мне.
Вот тогда-то я и начала за себя бояться.
Этим чем-то оказался человек ненамного выше меня. Женщина, судя по всему. А судить было сложно – вся она скрывалась за горой одежды, и даже лицо ее было замотано платком, как у какой-нибудь восточной красавицы.
А у меня в голове сразу всплыли предупреждения мамы. Ну, они всем известны: держись поблизости от меня, не разговаривай с незнакомцами и все такое. А я вообще-то слушаюсь маму. Тем более что стоящая передо мной женщина доверия не внушала. Не зря же она так тщательно пыталась себя скрыть? На это были причины?
Она почувствовала мою настороженность.
Осознав, что я близка к тому, чтобы в один момент научиться прыгать на десять футов вверх (тогда как я в длину и три фута прыгаю еле-еле), чтобы сбежать отсюда, женщина резким движением стянула с лица шарф.
На мгновение я замерла, забыв, как дышать.
У нее оказалась уже знакомая нам кожа холодного зеленого оттенка, спрятанные в коротких каштановых кудрях пара рожек и очень мудрые темно-карие глаза, окруженные воротничком черных изогнутых ресниц.
– Не бойся, пожалуйста, – произнесла она тихо и каким-то совсем непривычным для меня акцентом. Помолчала пару мгновений, а потом продолжила: – Здесь редко кто-нибудь ходит.
– Я живу неподалеку, – призналась я. Голос после рыданий был совсем писклявым, а он у меня и без того до сих пор детский. – И там лужа… Сверху. Я решила обойти и упала.
Она кивнула – рожки качнулись вместе с кудрями – и вдруг протянула мне руку:
– Мадам Кавелье.
И я, не сводя с нее глаз, протянула свою:
– Эрика Гибсон.
Наверное, следует опять отвлечься. И сказать пару слов о моем имени. Ещё в первые школьные дни кто-то (ладно, я прекрасно помню, что этот вопрос задала Джил, которая с самого начала меня невзлюбила) спросил маленькую Эрику, почему у меня имя, как у принца из сказки. Ее родители мальчика хотели, что ли? Ха-ха-ха, какая чудесная шутка и все такое. А у меня в то время и волосы были короткими, даже не закрывали уши – это сейчас я их отрастила до пояса. Поэтому шутка получилась обидная. И я не придумала ничего лучше, кроме как отвернуться, сделав вид, что чихать я на всех хотела.
И вот пришло время открыть истину.
Мои родители не хотели мальчика.
Они в принципе не то чтобы хотели ребенка – так мне сказала папина бабушка, ужасно меня этим задев, конечно же. Маме исполнилось девятнадцать лет через три недели после моего рождения, в начале апреля. А папе – в январе, за два с половиной месяца до него. Мама училась на журналистку, ну, пока училась. А папа в момент моего появления на свет вообще находился в соседнем городе, потому что поступил на первый курс престижного медицинского университета. И, уехав летом, вернулся только на Рождество. Тогда же ему мама все и рассказала.
Иногда я чувствую себя виноватой.
Это ведь мои родители, и вместо того, чтобы немного подождать, я захотела родиться так рано. И одним своим появлением забрала столько перспектив.
И вообще Эрика – это такое растение. Как вереск. И цветет оно аж до Рождества. Мама так рассказывала. Сама я с ним никогда не встречалась. Или встречалась, но не знала, что передо мной именно оно. В детстве я всем говорила, что, когда вырасту и заработаю много денег, куплю себе маленький дом где-нибудь в провинции, рядом со Средиземным морем, и будет у меня там эриковый (во всех смыслах) сад.
Но мне уже одиннадцать, а я до сих пор без приключений не научилась добираться до дому.
А тогда мы с мадам Кавелье обменялись рукопожатиями, и из «незнакомых людей» сразу поменяли статус на пока что не друзей, но уже приятелей. Я спросила:
– А вы как здесь оказались?
Мадам Кавелье пожала плечами и ответила:
– Я шла за продуктами, пока не увидела, что сверху летит нечто прекрасное.
– И снег, – заметила я.
– И снег, – согласилась она.
– А почему вы шли именно здесь? Сверху, вроде бы, нет пробок. У нас в принципе пустынный райончик. Глушь, одним словом.
Мадам Кавелье склонила голову набок, точно какая-нибудь диковинная птичка.
– Я собираюсь подняться наверх сейчас. Именно для этого мне нужен платок.
Я все никак не могла понять, к чему она ведет. Но мне правда этого хотелось. Несколько мгновений я молчала, шестеренки в голове крутились медленно и со скрипом (кажется, этот скрип слышала даже мадам Кавелье). И их хватило только вот на что:
– Вы живете здесь?
– Верно, – она улыбнулась мне, как довольная ребенком мамочка (моя мама тоже иногда так улыбается), и даже изящные брови приподняла. – Но не совсем. Рядом. Слушай, Эрика Гибсон, давай сделаем вот как. Я покажу тебе, как отсюда выбраться, и, если тебе станет вдруг совсем любопытно, ты будешь знать, как попасть сюда и найти меня.
– А это точно безопасно? – уточнила я на всякий случай.
– Дверца, к которой я тебя веду? – мы наконец-то сдвинулись с места, и солнце осталось позади. Мадам Кавелье тут же включила фонарик и стала подсвечивать каменные плитки, по которым мы шли, но я все равно двигалась очень медленно. – Конечно, безопасно. А если ты про жизнь в канализации, то, как видишь, жить можно. Приходится, конечно, привыкать – но это далеко не самое плохое, что может приключиться.
– А вы… одна здесь живете?
Видела бы меня сейчас мама – она бы, честное слово, очень сильно ругалась, лишила карманных денег и все в таком духе. Но мадам Кавелье показалась мне невероятно доброй, неспособной ни на что плохое, и я, на правах своей наивности, сразу ей доверилась.
Может, сработало чутье.
Между прочим, моя прапрабабушка по маме, русская, считалась кем-то вроде прорицательницы у себя на родине, так что мне вполне могло что-то от нее передаться.
– Нет, – ответила мадам Кавелье. – С семьей. Если ты еще раз заглянешь к нам – только, пожалуйста, не так эффектно, – то я тебя с ней познакомлю.
– А почему вы здесь живете?
Она махнула фонарем в свою сторону, подсветив рожки.
– Люди мыслят стереотипами, Эрика.
И я поняла, что задела больную тему. То есть, конечно, за всю свою жизнь мадам Кавелье наверняка услышала про себя кучу не самых приятных вещей, если ко мне цепляются даже из-за имени и шапки. Люди – они ведь в самом деле бывают жестокими, хотя я до последнего в них верю.
Я поспешила увести разговор в другую сторону:
– А вы из Франции?
– Муж, – ответила мадам Кавелье. И даже в голосе я расслышала улыбку.
Потолок вдруг начал снижаться. Первой его жертвой стала мадам Кавелье, но мне спустя шаг тоже пришлось пригнуться. А потом мы и вовсе сложились напополам, присели на корточки, и я уже захотела спросить, когда закончится это мучение, но тут мадам Кавелье, громыхнув чем-то впереди, провозгласила:
– Пришли!
