banner banner banner
Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях
Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях
Оценить:
Рейтинг: 5

Полная версия:

Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

скачать книгу бесплатно

Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях
Яна Темиз

«Хореограф» – романизированная биография российского хореографа Василия Медведева. Герой книги проходит сложный путь от мальчика, мечтающего поступить в Вагановское училище, до успешного и востребованного мастера, осуществившего множество постановок на сценах лучших театров мира и работающего со звёздами балета. Это увлекательная история взросления и становления артиста, чья юность пришлась на 70–80-е годы ХХ века, это рассказ о закулисье и о создании балетных спектаклей. «Такой книги о балете у нас ещё не было: это новое слово в жанре балетной биографии – оригинальная форма, живой слог, мастерская до виртуозности композиция. И герой, интереснейший и по своей работе, и по необычной судьбе…» Ольга Розанова, балетный критик. Книга адресована как любителям балета, так и широкой читательской аудитории.

Яна Темиз

Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

© Яна Темиз, 2019.

© KMK Scientific Press, 2019.

Действующие лица и исполнители

Ведущие солисты:

Хореограф – Василий Медведев (Россия)

Мама – Олимпиада Васильевна Медведева (Россия)

Ассистент хореографа – Станислав Фечо (Чехия)

Солисты:

Отец хореографа – Михаил Анатольевич Медведев (Россия)

Брат хореографа – Юрий (Георгий) Медведев (Россия)

Бабушка хореографа – Мария Михайловна Родионова (Россия)

Корифеи:

Друг хореографа – Любомир Кафка (Чехия)

Критик и либреттист – Валерий Модестов (Россия)

Автор либретто – Яна Темиз (Турция)

Кордебалет:

Педагоги Академии русского балета имени А.Я. Вагановой; балерины и танцовщики; художественные руководители и директора театров; композиторы, дирижёры, художники; костюмеры, осветители, бутафоры; критики, друзья, недруги, поклонники; образы и персонажи, города и страны…

* * *

“…some dance to remember, some dance to forget…”

    Eagles, “Hotel California”[1 - «Кто-то танцует, чтобы вспоминать; кто-то танцует, чтобы забыть…» (англ.) – из песни группы «Eagles» «Отель Калифорния»]

Пролог. Препарасьон

Картина первая. Из Дома во Дворец

Здание с колоннами, старинное, похожее на театр.

Родное, петроградское.

Дом культуры.

Наконец-то она снова здесь, как же ей не хватало всего этого: колонн, старинных зданий, Невского проспекта, театров, высоких домов, культуры! Серого неба, белых ночей, чёрных мостов, гранитных набережных, пронизывающего ветра… сколько жарких лет, сколько долгих зим!

Липа (отец называл её Липочка, редкое, несовременное имя, как будто из пьес Островского!) сжала руку сына – он подпрыгивал (как будто внутри мешающей ему тяжёлой шубки) и не замечал ничего вокруг: ни зданий, ни холода, ни сугробов. Знал, что сейчас его приведут туда, где можно танцевать, и он думал, что танцевал… он всё время танцевал – кажется, что с рождения.

Он не знал, что по-настоящему набор в танцевальную студию был в сентябре, но тогда их семья ещё не приехала в родной для Липы Ленинград.

Семьи военных – это всегда довольно странные сюжеты. Старший сын родился за границей – в Будапеште, а Вася, младший, поздний, её самый любимый сын, которого она назвала в честь своего отца, на юге – в Грозном. Так далеко, такое странное стечение обстоятельств: муж, военный врач, должен был… мы все что-то должны, всегда.

Сама она мечтала стать певицей – настоящей, оперной, и голос был, все уверяли, что чудесный голос, сопрано, но началась война, потом страшная блокада, и нужно было делать только то, что должно, выживать, а не петь. А после войны – столько всего, закрутилось-закружилось: учёба, любовь, замужество, дети… всё, как у всех. Кроме детей: её мальчики не как у всех, они совершенно особенные, оба такие талантливые!

«Оля, – когда дети не слышали, муж называл её так, хотя ей это не очень нравилось. – Ты испортишь их своими похвалами и восторгами! Вырастишь избалованных и самовлюблённых хвастунов! Никакие они не гении, мальчишки как мальчишки!».

В глубине души Михаил тоже гордился сыновьями, особенно старшим, обожал их, но считал, что растить настоящих мужчин нужно правильно, без излишних сантиментов, что мальчики с детства должны…

А сейчас я должна отдать своего мальчика в танцы.

Она крепко держала Васину ручку: ещё жив был тот страх, когда она его чуть не потеряла. Выглянула во двор в этом чужом, непривычном кавказском городке, почти деревне – и не увидела своего малыша. Господи, только не это, она как-то вдруг и сразу поняла, что её мальчика здесь нет, что надо что-то делать, куда-то бежать… муж был на службе… Юра, Юрочка, почти задохнулась она.

Старший, большой – конечно, не взрослый, всего-то тринадцать, но по сравнению с крошечным Васенькой… десять лет разницы! – мамин помощник, понял с полуслова, побежал на улицу, и повезло, что увидел! Странная женщина в чём-то длинном и чёрном (кто она была? цыганка? городская сумасшедшая?) вела его братика за руку – и они уже вышли на известную всем местным «трубу», которая была как мост над небольшой быстрой речкой, а за ней начинались страшные для городских лес и горы. Детям не разрешали по ней ходить, но Юра, конечно, втайне от родителей ходил – все ребята ходили, что он хуже, что ли… но трёхлетний брат… куда она его ведёт?! Только бы не упали! Юра бросился, побежал по трубе: хорошо, что не в первый раз! нечего слушать глупые запреты взрослых! что они понимают, как бы я смог сейчас, если бы боялся чёртовой «трубы»?! Вася, Васька! Он буквально выхватил ручку брата – женщина отступила, не сопротивлялась, спокойно ушла по трубе.

Олимпиада Васильевна Медведева (Родионова)

Михаил Анатольевич Медведев

Вася

Больше они никогда её не видели.

– Васенька, как ты мог?! – ругалась и плакала Мама. – Ты же знаешь, что такое «нельзя»! Нельзя уходить с нашего двора, нельзя, как же ты?..

Он не знал, что ответить.

…Потом, через много лет (Мама часто вспоминала тот случай, не могла забыть), в своей следующей, взрослой жизни, ему удалось вспомнить взгляд странной женщины: что это было – гипноз? Он же точно знал, что уходить нельзя, он всегда играл в их маленьком дворе, а тогда почувствовал что-то необъяснимое. И все романтические и драматические похищения – из любого сераля! – он представлял себе очень живо: он-то знал, как они делаются, как счёт идёт на секунды, ведь эта расхожая коллизия чуть не изменила всю его жизнь.

С тех пор Липа очень боялась его потерять.

Не так, как все матери, а очень остро, почти болезненно: пережить такое… боже мой, вот он, со мной, мой вновь обретённый мальчик, счастье моё, мой поздний и последний ребёнок… только мой! Надо бы наказать его, отшлёпать, и побольнее – чтобы не потерять! Чтобы он боялся этого раньше неведомого ему наказания и больше никогда… вот бы вернуться в Ленинград, надо жить в Ленинграде, а не в этих постоянных скитаниях, до чего дожили, чуть сына не украли – Липа плакала, плакала, решила отшлёпать.

«Что это?!» – в штанишках сына, на попке, лежали толстые шерстяные носки, один выпал от её первого неловкого удара. Старший брат решил защитить младшего: его-то всегда наказывали, он знал, как это бывает… сейчас он чувствовал себя героем, спасителем и хотел спасти брата и от шлепков. Может быть, после того подвига он и решил называть себя Георгием?

Мама смеялась (до слёз?), обнимала обоих: какие же вы у меня чудесные мальчики, как я вас обоих люблю, какое счастье! Ещё бы в Ленинград перебраться, чтобы дети могли жить в настоящем Городе с большой буквы, получить хорошее образование, не переезжать с места на место, не гулять на пыльном жарком дворе, около такой опасной и непонятной «трубы», ведущей в лес… Липа и в Ленинграде всегда держала младшего за руку – даже если просто вела его в Дом культуры.

Вестибюль был пуст, они пришли раньше времени.

– Девушка, вы куда?

– Я… скажите, пожалуйста, где здесь кружок танцев?

Гардеробщица.

Липа понимала, что нужно улыбнуться, и заискивающе улыбнулась.

Ему казалось, что Мама шла, как королева.

Она была очень красивой, его Мама. Носила модные платья, бусы и туфельки – даже через много-много лет стиль шестидесятых останется для него особенным: привлекательным, лёгким, шикарным… летний, летящий стиль его раннего детства.

Сейчас на Маме было толстое зимнее пальто с меховым воротником, сам он тоже был укутан: в этом Мамином Ленинграде, о котором она столько рассказывала, зимой было темно и холодно, но скоро будут обещанные Мамой волшебные «белые ночи»… а сейчас с него снимут эту ужасную шубку, и он будет танцевать! Варежки он уже снял и бросил, они повисли на просунутой в рукава резинке (отличный фокус!), и он пытался выпутаться из шарфа и избавиться от шапочки.

– Танцы в зале, прямо по коридору и налево. Пальто сдайте. Вы новенькие, что ли?

– Да, – решительно ответила Липа, внутренне превратившись в уверенную в себе, смелую Олимпиаду.

Всё-таки ей повезло с именем: произнесёшь мысленно «О-лим-пиа-да» – и сразу спина прямее и взгляд твёрже. И гордость появляется, и можно победить.

– Вас приняли? – не унималась общительная гардеробщица.

– Да, приняли! – сказала Олимпиада и взяла номерок. – Спасибо!

Впереди был длинный коридор, раздевалка… сколько же их потом будет – раздевалок, гримёрных, длинных коридоров… километры и годы.

Шубка, шарф и шапка, кофты, рейтузы и колготки сняты, надеты носочки и чешки: как он радовался, что Мама смогла купить настоящие чешки – из спортивного магазина! Чёрные, с белыми треугольными вставочками, чешки были прекрасны и совсем чуточку велики, это неважно.

Откуда-то донеслись звуки – не музыка, ещё нет, так брат иногда нажимает на несколько клавиш пианино, нажмёт и слушает… Васе стало интересно, и он побежал на эти звуки: наверное, там он и будет танцевать, как это весело! Огромный зал, огромное зеркало – какое чудо!

Кто-то около пианино в углу, память не сохранила того лица.

И какая-то тётя.

Мамины слова: «Пожалуйста… в порядке исключения… только сейчас вернулись в Ленинград… военный… недавно четыре года исполнилось!» – потом строгая тётя остановила его, уже танцующего перед этим фантастически огромным зеркалом.

– Хочешь научиться танцевать? – ему хотелось сказать: «Нет! Я хочу просто танцевать! Я умею!», но он не успел: тётя, казалось, не ждала ответа. – Дай ногу… вот так встань. Спину выпрями. Поднимай ножку… выше… ещё выше… носочек вытяни… руку сюда…

Она больно растягивала и странно выворачивала его ноги, заставляла наклоняться и приседать.

– Ну что ж… данные хорошие, мальчиков у нас мало… я его возьму.

– Ура! Приняли! – он подпрыгнул и радостно захлопал в ладоши: было неприятно и больно, но ему так хотелось, чтобы его «приняли»! Только сейчас он понял тревогу Мамы, её неуверенные «если примут» и «могут не принять», и вспомнил слово, сказанное ею гардеробщице.

– Какой живой, эмоциональный ребёнок! – засмеялась строгая тётя. – Это хорошо, люблю таких. В танце ведь главное – душа!

Потом ему некогда было думать ни о какой душе.

Оказалось, что он ничего не умеет, что в танце главное – идеально прямая спина, подъём, выворотность, постоянное повторение одних и тех же, уже снившихся ему движений с французскими названиями.

Он очень хотел стать как все – те, кто ходил в кружок с сентября.

Среди них были и ребята постарше, он был одним из самых маленьких и очень старался. Не всегда понимал, что делать, как встать, в какой момент повернуться… было не очень понятно, как из этих странных упражнений у станка (он удивился новому слову, но тотчас принял его: было приятно выговаривать все-все новые, непонятные, балетные слова!) вырастет танец. Разве это – эти медленные приседания (плие), эти движения руками (пордебра), эти позиции (хорошо, что я умею считать!) – разве всё это танец? Вот прыжки и галоп – точно танец, и ему нравилось, когда можно было наконец-то отойти от станка и пробежаться под музыку по середине зала. Упражнения у станка были больше похожи на утреннюю зарядку – конечно, намного сложнее, но когда-то же должны начаться настоящие танцы?

Мама говорила, что настоящие танцы начинаются именно так, иначе нельзя.

Она повела его в театр – потом он узнал, что это была знаменитая «Мариинка» (это слово шёпотом, а вслух театр назывался «Кировский»), и это было первое в его жизни «Лебединое озеро». И тогда он поверил Маме: именно это – настоящий танец, и он вдруг сумел разглядеть красоту вытянутых подъёмов, округлых рук, прямых спин… да, этот танец складывается из уже знакомых ему батманов тандю и жете, из пордебра, из плие, и теперь ему было не скучно упорно повторять одно и то же, и он испытывал странное удовольствие от вошедшего в его жизнь ритуала.

И от стремления к совершенству каждого движения.

Стать как все, а потом – лучше всех.

И Мама – Королева, подарившая сыну арбалет… а его Мама подарила ему – балет.

Может быть, балет вошёл бы в его жизнь и без неё, или он сам как-нибудь всё равно вошёл бы в этот особенный мир, но нет, надо признать: фигура Мамы, вечно ожидавшей его в каких-то длинных, насквозь продуваемых, то полутёмных, то освещённых холодным светом, то гулко пустынных, то шумно многолюдных коридорах, провожавшей его на первые в жизни гастроли, ведущей его на очередной конкурс или просмотр, – эта фигура навсегда осталась в его памяти.

– Вы сами будете его водить?

Строгая «тётя» из Дома культуры, педагог Ираида Сурина, безошибочно чувствовала в этом мальчике солиста.

Характер такой. И данные есть: невысокий, зато длинноногий, красивый, но всё это есть у многих, а у этого ещё и страсть, яркость, сила, и желание выделиться, суметь, победить. Перспективный мальчик, привычно думала она, и боль перетерпел, хотя совсем маленький… интересно, что из него получится? Может, бросит танцы через год и с той же страстью захочет быть космонавтом. Или ещё кем-нибудь: кругом такие увлекательные вещи, энтузиазм… в буднях великих строек – вся страна поёт и куда-то стремится. Отвлечётся – или некому будет водить… было бы жаль, и она с привычной проницательностью вглядывалась в мать.

Вася. Фото Юрия (Георгия) Медведева

Для малышей всё зависит от старших – сколько таких перспективных мальчиков было потеряно: родители работают, бабушки охотно водят в танцевальный кружок девочек, а мальчишек обычно надо уговаривать, бабушки же не очень стараются. У них свои приоритеты: всех накормить, обойти ближайшие магазины, узнать, куда завезли какие продукты, постоять в очереди, и не в одной, приготовить обед и ужин. И постирать надо, и прокипятить с синькой постельное бельё, и развесить его, и перегладить всё, а в воскресенье напечь пирогов. Для них два часа, потраченные на дорогу и ожидание ребёнка с занятий в кружке, кажутся потерянными впустую, даже если взять с собой вязание или книжку.

– Да-да, сама! – заторопилась Липа. – Я не работаю…

Педагог приподняла бровь – с лёгким презрением, или показалось? Липа считала, что не работать стыдно, неправильно, и ей постоянно мерещилось, что окружающие дают ей понять…

– Временно, конечно: муж военный, мы постоянно переезжали, – оправдывалась она. Скорее перед самой собой, чем перед этой чужой, едва знакомой ей женщиной. Которой, тем не менее, ей хотелось понравиться: сейчас от неё зависит судьба её сына, и она похвалила её мальчика, и значит, это прекрасная женщина, и пусть она полюбит и меня, Липу. – И пока я работаю мамой, это мой младший… вообще-то я Герценовский закончила.

«И очень хочу работать! – хотелось сказать ей. – Но муж хочет, чтобы я была просто женой и мамой, хранительницей очага… классика. Но когда-нибудь я…»

– Занятия пропускать нельзя, за пропуски я отчисляю. Тем более вы пришли среди учебного года, мальчику нужно будет догнать всех, – кажется, педагог признала в ней равную, а не никчемную домохозяйку.

– Я буду водить Васю, непременно! – и тоже непременно, обязательно буду работать, хоть в сорок или пятьдесят лет, но буду! – Он мечтает танцевать, он догонит! А я очень люблю балет и понимаю, какой это труд… мы не будем пропускать!

В тот день (или был уже вечер? зимой в Ленинграде не поймёшь!) они с Мамой возвращались домой очень гордые своей победой: «Приняли!».

Какое радостное, какое замечательное слово: меня приняли, приняли!

«Вы всё равно меня примете! Я всё равно поступлю!» – отчаянно воскликнет он через несколько лет после первой (впервые в жизни неудачной!) попытки поступить в Вагановское, удивив педагогов недетским взглядом тёмных сердитых глаз.

В четыре года удача казалась естественной: он же молодец, он отлично танцует, он живой и эмоцио… трудное слово, но было понятно, что тётя его хвалила; его все хвалили и любили, и всё у него хорошо!

Идти было далеко – весной, без тяжёлой шубки, стало казаться, что совсем близко, и по пути в Дом культуры, перед кинотеатром «Великан», обнаружился чудесный большой фонтан с гранитным бортиком. И было очень весело залезать на этот бортик (как будто небольшая сцена!) и петь. Танцевать – это ещё не всё, на бортике хорошо не станцуешь, но он и поёт отлично, прямо как в кино! Кино его завораживало (через несколько десятилетий критики будут отмечать «кинематографичность» его балетов), части фильмов хотелось сейчас же перенести в жизнь, и он останавливал Маму, залезал на бортик и пел. С огромной афиши смотрели на него невозможно красивые Ихтиандр и Гуттиере, коварно прищуривался злодей Козакова, а песенку оттуда он сразу запомнил наизусть: