скачать книгу бесплатно
Было достаточно изучить один из буклетов, красующихся на высокой стойке рецепции для того, чтобы понять, что Тихая Долина не являлась психиатрической лечебницей. Конечно, по сути, она ею была, но администрация заведения предпочитала название «клиника». Тем самым она скорее всего старалась убедить своих постояльцев и их семьи в том, что в нахождении здесь не было ничего постыдного. Если кто-то оказался здесь, то лишь потому, что он или она находились в трудном положении или проходили тяжелым жизненным этапом, а не потому, что слетели с катушек. Подтверждением моему предположению служил и официальный лозунг клиники: «Каждому порой нужна помощь для того, чтобы найти равновесие». Эта приободряющая фраза сопровождалась картинкой, на которой был изображен акробат, стоящий на канате на одной ноге и сосредоточенно пытающийся удержать равновесие. Я бы соврал, если бы не признал, что это было лучшей рекламой, которую я видел в своей жизни. Изобразить жизнь, как что-то вроде натянутого каната, который способен пересечь лишь человек со специальными навыками и тренировкой, что могло быть умнее? Странно, что они не выбрали именно этот образ в качестве официального логотипа.
Помимо изощренной рекламы, Тихая Долина также славилась весьма нескромными расценками. То, что отделяло нас, ее постояльцев, от людей, находящихся в городской психбольнице, была круглая сумма, которую мы, а, точнее, наши семьи были готовы отдать за лечение. И в этом случае политика клиники была безукоризненной. Ее идея заключалась в том, что каждый человек имел потенциал для выздоровления, и задача персонала заключалась в том, чтобы обнаружить этот потенциал и помочь ему пробиться наружу. По мнению местных докторов, именно это было критическим и ключевым моментов в процессе лечения – найти баланс в психическом состоянии клиентов. Здесь не было больных – это слово было под запретом, чем-то практически возведенным в ранг нецензурной речи.
Клиника прилагала немалые усилия для того, чтобы время пребывания ее клиентов или пациентов (данное определение было допустимо) было как можно более комфортным и, цитируя буклет по условиям проживания, «практически не отличалось от нормальных условий и соответствовало привычному стандарту жизни». Что ж, с этим действительно было трудно поспорить, ведь внешне моя комната действительно соответствовала «привычному стандарту». Несмотря на то, что после пробуждения меня наполнило странное чувство, оно вряд ли было вызвано интерьером. Интерьер служил не более, чем декорацией, на фоне которой я увидел тонкий пластиковый браслет на своем запястье, подтверждающий то, что я был далеко от дома, в чужой постели, а моими соседями были психически неуравновешенные люди. Хотя возможно, кто-то из них был таким же, как и я, лишь странным человеком с проблемами, которые каким-то образом отвечали диагнозу серьезного заболевания.
Посмотрев на будильник, стоящий на прикроватном столике, я обнаружил, что было чуть больше восьми часов вечера. Меня предупредили, что из-за лекарств мой режим сна мог стать непредсказуем, и, заснув днем, я мог проснуться под ночь. «В течение первых недель вам может казаться, что вы потерялись во времени, но не стоит переживать. Вскоре у вас выработается более менее стабильный режим», – произнесла медсестра перед тем, как выдать мне первую порцию лекарств. Тогда я не предал услышанному особого значения. Тогда я не придавал особого значения ничему из того, что было мне сказано. Что уж тут и говорить о непредсказуемом режиме, ведь происходящее и так представлялось мне одним невнятным сном, граничащим с самым что ни на есть зловещим кошмаром.
Я лежал в кровати на протяжении долгих минут, не зная, имело ли вовсе смысл с нее вставать. Когда я приехал сюда впервые для того, чтобы лишь посмотреть на клинику, меня убедили, что клиенты, относящееся к моей, как выразился молодой мужчина с идеально ровными зубами и пронзительными глазами фисташкового оттенка, группе, могли свободно перемещаться по зданию. Единственным значимым ограничением являлось то, что мне было запрещено покидать мою комнату после девяти часов вечера. Что я мог сделать снаружи, к чему не был способен в собственной комнате, – это оставалось неясным.
Включив торшер, располагавшийся рядом с будильником, который, как мне было сказано, я был обязан заводить на семь часов утра, я размышлял о том, что мог бы с легкостью вытащить из него лампочку, разбить ее и перерезать себе горло. Не то чтобы я относился к этому типу сумасшедших. Как минимум я должен был отдать себе должное в том, что никогда не пытался причинить физический вред себе или окружающим. По крайней мере, я никогда не сделал бы это намеренно. Каждый психически больной был немного похож на актера в том смысле, что располагал своим амплуа, трюками, заставляющими удерживать внимание публики, и физический вред не входил в список моих приемов. Тем не менее какое-то время я продолжал смотреть в сторону торшера, представляя, как острие стекла впивалось в горло, пуская кровь на мои плечи, рубашку и, возможно, даже на картину с французским пейзажем. Перебирая в мыслях эти образы, я не обнаружил в них ничего настолько прельщающего, что заставило бы меня задуматься о смене собственного амплуа.
Все еще лежа в кровати, я продолжал раздумывать над тем, стоило ли мне встать и пройтись в холл или в библиотеку, или же лучшим решением было просто остаться под одеялом и попытаться уснуть. Второй вариант был почти невозможен ввиду того, что я проспал около четырех или пяти часов и ощущал себя абсолютно отдохнувшим. Я мог бы попробовать усыпить себя чтением, но при спешном сборе вещей не смог выбрать ни единой книги. В тот момент литература была последним из того, что пересекало суматошный ход моих мыслей.
Помимо отсутствия книг, в моей комнате не было телевизора. Могло ли это каким-то образом зависеть от типа комнаты? Я бы вовсе не был удивлен, если бы в клинике, как и в обычном отеле, существовала возможность выбрать комнату в соответствии с определенной ценой. «Стандартный номер или люкс?». «Хватит и обычного», – в моем воображении именно так мог звучать диалог между администрацией Тихой Долины и моей семьей.
В тишине, которая будто начинала обретать очертания и давить непосильной тяжестью, я решил отправиться на небольшую прогулку по зданию клиники. В конце концов, я мог взять книгу в библиотеке или же постараться утомить себя настолько, что снова смог бы отойти ко сну. На тот момент я не видел лучшего решения.
Коридоры также оказались далеки от моих представлений о психиатрической больнице. Несмотря на то, что я прохаживался по этим коридорам вчера вечером и даже сегодня днем, я лишь сейчас осознавал, насколько они напоминали часть обычного дома, большого дома с множеством комнат и дверей. На высоких табуретах стояли вазы со свежими цветами, а на стенах висели карты и плакаты с мотивационными фразами вроде «Все заживает со временем» и «Это работает, если ты позволишь этому работать». Подобное сочетание показалось мне не столько безвкусным, сколько странным, как будто главной задачей ответственного за это сумбурное оформление было заполнить как можно больше места на стенах. Портреты неизвестных мне людей, что-то, что напоминало рисунки самих пациентов, глянцевые плакаты, – ничто не было забыто при украшении бесконечного коридора, соединяющего жилую часть здания с холлом.
Свет в коридоре был включен, но я не мог отделаться от ощущения, что нарушал правила. В конце концов, в летних лагерях коридоры тоже были круглосуточно освещены, но это было скорее для того, чтобы вожатым было легче распознать нарушителей. Являлся ли я нарушителем? Согласно инструкциям, полученным во время ориентационной прогулки, нет, но ощущение, что я переступал определённые границы, не давало мне покоя, нервно щекоча изнутри и заставляя то и дело оборачиваться назад.
Страх быть обнаруженным улетучился, уступив место неожиданному осознанию. Осознанию того, что ранее, во время групповой сессии, я невольно солгал, но даже этого не заметил. Я сказал, что мой отец был серьезно болен, что было так же далеко от правды, как Земля от Марса. На самом деле физическому состоянию моего отца мог позавидовать любой мужчина его лет. Тем не менее я почему-то солгал об этом, и в тот момент мои слова казались мне частью моей реальности. Возможно, я хотел, чтобы это было правдой. Возможно, я был настолько обозлен на жизнь и на своих близких, что подсознательно желал им бед. Осознание этого имело горькое послевкусие, поистине мерзкое ощущение. Как будто внутри меня кто-то перемешал зубную пасту с апельсиновым соком.
Идя по коридору, угнетенный послевкусием, напоминающем рвоту, я обнаружил себя в холле и, приветливо улыбнувшись рецепционистке, почти не обратившей на меня внимания и ответившей вымученной и уставшей ухмылкой, я направился в южное крыло клиники. К счастью, мне не пришлось менять свой курс для того, чтобы найти библиотеку, – она находилась в конце коридора, сразу за «личной комнатой», предназначенной для встреч с посетителями, и столовой, которая к тому времени уже была закрыта. В библиотеке на меня нахлынул запах старой типографической краски и дерева – идеальный аромат для помещения, отведенного для книг. Медленно прохаживаясь вдоль стеллажей, почти упирающихся в потолок, я мельком просматривал названия книг и имена авторов. Я не мог отрицать, что Тихой Долине удалось собрать весьма внушительное собрание произведений, покрывающих различные эпохи и жанры литературы. Не то что бы я был большим экспертом, но я любил читать. Звук голосов литературных героев в моей голове навевал умиротворение, а шелест страниц создавал ощущение действия. Для меня читать книгу было как снимать кожуру с фрукта – глава за главой я отсчитывал страницы, приближаясь к цели, становясь ближе к сути. Так было до того, пока я не променял тихие вечера на шум баров в центре, с их неизменным однообразием и полнейшим отсутствием какой-либо претензии на смысл.
Как мне показалось, размещение книг на полках не поддавалось никакой из знакомых систем. Биографии выдающихся личностей соседствовали с романтическими историями, а поэзия граничила с литературой прошлого столетия. Кроме того, между ними то и дело виднелись книги с довольно зловещими названиями. Конечно, я мало понимал в литературе и еще меньше в психологии и психиатрии, но вряд ли местным пациентам стоило читать произведения под названием «Убийство в особняке» или «Загадочное исчезновение Марии П.». Кстати, название второй книги звучало весьма интригующе, и я решил взять ее с собой. Достав массивный роман в твердой обложке со стеллажа, я продолжил свой небольшой тур.
Размышляя над тем, было ли мне позволено позаимствовать любую из приглядевшихся книг, я заметил фигуру, сидящую на одном из четырёх массивных высоких кресел, обитых коричневой кожей. Мой первоначальный инстинкт твердил, что стоило развернуться, отметить взятую мною книгу на рецепции и удалиться восвояси. В то же время меня одолевало любопытство. Мне не требовалось прикладывать много усилия для того, чтобы сделать несколько шагов вперед и узнать, кем была эта загадочная персона, которая так же, как и я, парадоксально для этого места, не могла уснуть в начале девятого вечера. Остановившись на расстоянии порядка десятка метров от тускло освещенного силуэта, я пытался разглядеть человека, сидящего в кресле, который казался мне знакомым. Я не мог различить очертаний лица, скорее это было лишь едва уловимое и никоим образом не обоснованное чувство.
– Очень неудобно читать, когда кто-то за тобой наблюдает, – раздался голос из кресла. Это был женский голос, который действительно был мне знаком, но ее лицо все еще было обращено в книгу, а длинные темные пряди волос закрывали лицо.
– Я извиняюсь, я просто зашел за книгой, – неловко ответил я, собираясь развернуться и как можно быстрее выйти из библиотеки.
– И какую книгу ты выбрал? – Лицо моего спонтанного собеседника все еще было неподвластно моему зрению.
– «Загадочное исчезновение Марии П.», – произнес я, замерев на месте.
– Ее тело было похоронено на заднем дворе после того, как ее убила ее старшая дочь, – ответил мой загадочный собеседник. – Я читала ее в прошлом году.
Теперь я мог разглядеть лицо, освещенное тусклым светом высокой лампы, расположенной рядом с креслом, и узнал молодую девушку, которая присутствовала на моей групповой сессии несколькими часами ранее. Не задумываясь, я направился в ее сторону и сел в кресло рядом с ней.
– Возможно, тебе не разрешат взять ее с собой, – проговорила девушка, чьего имени я не помнил, не сводя с меня пристальный взгляд.
– Кто запретит мне взять ее с собой?
– Рецепционисты. Они решают, какие книги ты можешь одолжить, а какие нет, – отрывисто произнесла она, все еще держа в руках открытую книгу. В отличие от ее отрывистой манеры речи, ее взгляд был настойчив, и, как мне показалось, за все это время она даже ни разу не моргнула.
– В моей комнате нет телевизора, и мне нужна была какая-нибудь книга, читая которую я смог бы уснуть. – Мои слова звучали как оправдание, и возможно, в каком-то роде это было именно тем, что я делал. Я пытался оправдать свой выбор.
– Посмотри на корешок книги, там есть цветная точка. Если тебе откажут с этой книгой, то даже не пытайся взять что-то с этим цветом, – монотонно сказала она.
– Ты здесь давно? Прости, я забыл твое имя. – Все это время она смотрела на меня исподлобья.
– Лара. Мы были вместе на групповой сессии сегодня. – Она сохраняла отрывистую манеру в своих ответах. – Давно ли я здесь? – Она посмотрела в сторону, поджав тонкие губы. – Это зависит от того, как считать. Давно ли я тут в общем или в этот раз? – Ее голос звучал так, будто она пыталась решить сложную математическую задачу, на которую до сих пор никто не смог найти ответ. Кожа на ее лбу сложилась в глубокую гармошку, и на мгновение она превратилась в совершенно другого человека, в кого-то гораздо старше и опытнее, в кого-то, кто не раз сталкивался с отчаянием и болью.
– Ты была здесь несколько раз? – Этот вопрос мог быть опрометчивым, но мой собеседник определённо вызывал во мне все больше любопытства. Я лишь надеялся, что не показался чрезмерно прямым или, чего хуже, грубым.
– Два раза до этого. Это третий равнодушно произнесла Лара, посмотрев на меня и тут же опустив голову вниз, устремив взгляд на страницы открытого романа.
– И как успех с нахождением внутреннего баланса? – иронично поинтересовался я, хоть ирония и не была присуща моей сути. По крайней мере, ирония не была частью моей сути, не подпитанной чрезмерным употреблением алкоголя.
– Как видишь, не очень, – огрызнулась она.
– Прости, я не хотел тебя расстроить. – Мой голос звучал сухо и неубедительно.
– Единственные, кого это расстраивает, – это мои родители. – Возможно, это было лишь плохое освещение, но мне показалось, что Лара немного улыбнулась.
– Что ты читаешь?
Я понимал, что имела в виду Лара, но не был готов к тому, чтобы она делилась со мной подробностями своей жизни. При благоприятном раскладе я должен был быть дома уже к Рождеству, а где-то в начале февраля смог бы вернуться в свою квартиру и к тому, что считал нормальной жизнью.
– Я читаю о величайших маневрах Второй мировой войны, – отвечая, она вновь уставилась в книгу, наклонив голову настолько низко, что, даже сидя рядом, я не мог видеть ее лица.
– Это немного тяжеловато для чтения перед сном, ты не находишь? – Я старался звучать как можно дружелюбнее.
«До закрытия библиотеки остается десять минут. Если вы планируете взять какую-либо книгу к себе в комнату, пожалуйста, пройдите на рецепцию», – прозвучал голос рецепционистки, которая стояла в дверях и произносила фразу, которую ей скорее всего приходилось повторять каждый вечер.
– Что ж, кажется, мне пора идти. – Я улыбнулся в сторону Лары, которая к тому моменту будто забыла о моем присутствии, и направился к выходу.
Как и предсказывала моя собеседница, выбранная мною книга не входила в категорию тех произведений, которые я мог читать в своей комнате. «Вы можете выбрать книгу с желтым или зеленым кругом на корешке», – терпеливо объяснила мне девушка на рецепции, хоть я и видел, что моя дерзость в выборе литературы выводила ее из себя. Ее губы слегка припухли, а на щеках показался еле уловимый румянец, но при этом ее голос оставался абсолютно лишенным эмоций. Решив с ней не спорить, я отдал ей книгу и направился обратно в свою комнату, проходя по уже знакомым озаренным светом коридорам. В этот раз я встретил санитара, который выходил из одной из комнат. Увидев меня, он, кажется, на мгновение удивился, но быстро собрался и кивнул в мою сторону в знак приветствия. Я ответил ему тем же жестом и продолжил свой незамысловатый маршрут, лишь иногда останавливаясь на несколько секунд для того, чтобы рассмотреть картины на стенах. Чем дальше я углублялся в коридор и приближался к собственной комнате, тем больше меня наполняло осознание того, что мне предстояло провести в этом месте минимум три месяца. Три месяца было более чем предостаточно для того, чтобы подробно рассмотреть шедевры, которыми могла похвастаться Тихая Долина. Будто решив оставить часть картин на потом, я опустил голову вниз и лишь двигался вперед, стараясь сконцентрировать свои мысли на темно-синем ковре, моих белых кедах и желании принимать все происходящее за хоть и временную, но все же норму существования.
Умывшись и приняв душ в собственной ванной, которая была частью того, что все еще до боли напоминало гостиничную комнату, я снова лежал в постели с выключенным светом и пытался представить, как будет выглядеть моя новая «нормальная жизнь». Каждое утро и вечер я буду пить таблетки. Видимо, сегодня, я проспал прием медикаментов, и персонал посчитал это добрым знаком, а, может, просто махнул рукой и решил закрыть на это глаза. По вторникам и четвергам я буду присутствовать на групповых сессиях с Эммой, по понедельникам и средам у меня будут личные консультации с доктором Варной, моим ведущим психиатром, по пятницам – визиты семьи и антистрессовые терапии, о которых я пока что не имел ни малейшего представления.
Наверное, в какой-то степени я должен был быть благодарен. Я должен был быть благодарен за то, что моя семья жила в достатке, а не работала на заводе за минимальную зарплату. Кроме того, большинство людей с моим диагнозом часто оставались на улице, не имея силы и должную поддержку для того, чтобы справиться с реальностью и всеми вытекающими из нее последствиями. Тут я, конечно, сделал в уме небольшую пометку, напомнив себе, что мой диагноз не был до конца правдивым. Точнее, он отвечал определенным параметрам с точки зрения науки, но не учитывал один простой фактор, который заключался в том, что голос в моей голове не был воображаемым. В конце концов, даже сам доктор, который поставил мне диагноз, не был до конца уверен в причине моих странностей. По его словам, посторонние голоса чаще всего ассоциировались с шизофренией, но у данного заболевания имелся и ряд других симптомов. «Дело в том, что посторонний голос непременно влечет за собой ряд определённых проявлений, которые не наблюдаются в вашем поведении. Вы способны выполнять ежедневные функции и, насколько мне известно, прекрасно справляетесь со своей работой», – таково было его озадаченное заключение. Тем не менее доктор все же утвердился в собственном диагнозе после того, как узнал, что я злоупотреблял спиртным.
Раньше мне стоило лишь закрыть глаза перед сном, и я чувствовал Твое присутствие. Ты была неотъемлемой частью моей жизни, хоть я и понимал, что слышать голоса не было отличительной чертой нормального здорового человека. Раньше, месяцы и годы назад засыпать в Твоем присутствии было для меня нормой, чем-то, что я считал частью своей повседневности и над чем не хотел особо задумываться. Это было все равно, как засыпать рядом с другим человеком, только в нашем случае никто не перетягивал на себя одеяло и не храпел во сне. Это было чем-то вроде объятия, но это объятие было изнутри. Даже произнося это в своей голове, я знал, насколько нелепо звучал. Более того, я был уверен, что если бы мои близкие были способны читать мысли, то я бы оказался в клинике на пару десятилетий раньше.
Конечно, я знал, что Ты отличала меня от остальных, но я никогда не считал себя больным. Я был другим, и это было бесполезно отрицать, но считать себя сумасшедшим? Об этом я начал задумываться, лишь лежа на слишком мягкой постели клиники, не ощущая Тебя рядом и судорожно осознавая, что вокруг не было ничего, что смогло бы заглушить мысли, которые были опасно близки к зарождению вопросов и сомнений.
***
Первая неделя прошла быстрее, чем я ожидал, и мне удалось привыкнуть к режиму, установленному для меня клиникой настолько, насколько это было возможно. Скорее это было не так связано с моим желанием или умением адаптироваться, сколько с простым и неизбежным обстоятельством, которое заключалось в том, что у меня не было иного выбора. Более того, я не планировал сдаваться, я знал, что должен был выбраться от сюда к Рождеству. Эта цель была для меня ярким светом на противоположном берегу, придающим силы. Это было новым чувством, и я едва ли мог вспомнить, когда в последний раз хотел чего-то настолько сильно. По крайней мере чего-то, что могло быть осуществимо. Впрочем, как оказалось, выполнение осуществимых планов также могло стать далеко непростой задачей.
В среду я позавтракал омлетом с ветчиной и запил его большой чашкой черного чая с лимоном. После этого я принял лекарства и провел некоторое время в библиотеке, все же решив прочитать «Загадочное исчезновение Марии П.». Уже с первых страниц было ясно, что этот детектив не принесет мне ничего большего, чем минутную интригу и сырую подачу персонажей. Кроме того, свою лепту внесла и Лара, выдавшая развязку истории, тем самым практически не оставив простора для воображения. После того, как я прочитал первые две главы, наступило время для моей встречи с доктором.
Доктор Варна был высоким статным мужчиной лет шестидесяти, который обладал неким располагающим качеством. В течение всего нашего разговора он лишь слушал меня и курил сигареты, доставая одну за другой из пачки и придерживая их уголками губ. Смотря на него и на его пристрастие к табаку, я решил задать ему вопрос, который интересовал меня с моих первых минут пребывания в Тихой Долине.
– Доктор Варна, простите, возможно, это глупый вопрос, но могут ли пациенты курить сигареты? – робко спросил я, ощущая себя школьником, который поднял руку, заведомо зная, что над ним будет смеяться целый класс.
– Конечно, пациенты могут курить. Почему бы они не могли? – удивленно спросил доктор, стряхивая пепел в небольшую хрустальную пепельницу. – Более того, если Вы хотите сигарету, то я могу предложить Вам одну прямо сейчас. – Варна наклонился через стол и галантно протянул мне полупустую пачку.
– Спасибо. – Я взял сигарету из пачки и позволил ему ее поджечь, слегка приподнявшись со стула. Ее вкус показался мне слишком горьким, и мне пришлось сдержаться, чтобы не закашлять.
Позволив дыму наполнить легкие, я ощутил легкое головокружение, которое словно растеклось по всему телу. Несмотря на отвратительный вкус, эта минутная легкость все же стоила того.
– Я просто думал, что все вещества, вредящие здоровью и вызывающие привыкание, запрещены на территории клиники, – добавил я с несмелой улыбкой. После первой затяжки сигарета утратила свой эффект и больше не приносила ничего, кроме желания прополоскать горло.
– Все верно, это так, – утвердительно произнес Варна, кивнув головой.
– Но разве сигареты не относятся к этой категории? – Я не уступал своих позиций.
– Вы правы, Патрик, вы, несомненно, правы, но если бы мы запретили абсолютно все, вредящее здоровью и вызывающее привыкание, то нам бы пришлось запретить… – Он сделал небольшую паузу, будто ожидая, что я закончу его предложение, но спустя мгновение решил договорить: – То нам бы пришлось запретить жизнь.
После этого доктор Варна рассмеялся, и я понял его шутку, но она не показалась мне такой уж остроумной. Его юмор во многом походил на одолженную им сигарету. – В голове его идея звучала остроумнее, но в реальности оставляла не более, чем легкое послевкусие разочарования.
После разговора с доктором я отправился на обед, затем принял очередную дозу лекарств, которая, как мне было вежливо объяснено медсестрой, выдавалась только по средам и субботам, и неспешно удалился в свою комнату для отдыха. Проснувшись спустя час, я решил, что мне все же стоило взять в библиотеке какую-нибудь книгу, хоть я и не мог быть уверен, что вообще имел возможность пользоваться подобной привилегией. Возможно, мне разрешили бы взять незамысловатый роман со счастливым концом или же что-нибудь из раздела биографий. К моему удивлению, Лары не оказалось в библиотеке, и это меня огорчило. Мне не хотелось думать, почему ее отсутствие вообще вызывало у меня какие-либо эмоции. Ощущение от подобных мыслей было странным и противоестественным, и я изо всех сил намеривался заменить их любыми отвлеченными идеями. Привязанность не была частью моего нормального мира, так почему же я должен был начинать заботиться о ком-то здесь, – раздалось в моей голове озадаченным эхо.
Засыпая, я пытался заговорить с Тобой, но так и не услышал Твой голос. Я не отличался особым умом, но понимал, что мои лекарства были направлены именно на то, чтобы я перестал Тебя слышать. Что ж, – думал я, – возможно, спустя время, мне удастся убедить себя в том, что все это было лишь болезнью, хоть в это и было бы трудно поверить. Последняя мысль, промелькнувшая в моем сознании, погружающемся в темноту, покинутую сновидениями и мечтами, было то, что Тихая Долина должна была быть поистине хорошей клиникой, если мне потребовалось всего лишь несколько дней для того, чтобы начать допускать возможность того, что Тебя была способна убить пара пилюль.
Четверг был более богат на эмоции и новые впечатления. Вероятно, виной тому была групповая сессия и количество людей, которые в тот день решили поделиться своими мыслями. Я вновь увидел Лару, сидящую через несколько стульев от меня, но в этот раз за все время она не произнесла ни слова. Вместо этого значительную часть времени заняли высказывания, или как мы называли это здесь, «дружеские секреты» Дори, молодой женщины, ежедневно носящей джинсовый комбинезон и собирающей свои кудри в высокий пучок, обрамленный яркой красной резинкой. Также своими секретами решил поделиться Высокий мужчина, чье имя я упустил во второй раз. Он сетовал на свои странные сны, которые ему в последнее время было все труднее отличить от реальности.
Третьим человеком, который ощущал необходимость посвятить остальных в свои личные обстоятельства, был мужчина, которого я не встречал раньше. Он был не из тех людей, которых можно было легко забыть или не заметить в толпе. Зайдя в комнату, он сражу же начал представляться остальным участникам нашего небольшого шабаша и галантно поцеловал руку Эммы при знакомстве. Его звали Ларс, по крайней мере так он представился Эмме, при этом говоря настолько громко, что любой находящийся в комнате мог без труда его расслышать.
Что за имя было Ларс или, может, это была его фамилия? Это настолько не укладывалось у меня в голове, что даже начинало немного злить, и я ощущал стук в висках, предвкушая приближение мигрени. Как оказалось позже, Ларс был художником, и это был его творческий псевдоним, который, по его словам, стал для него настолько естественным, что он уже с трудом мог вспомнить свое настоящее имя. Подобное заявление показалось мне неправдоподобным и претенциозным и напоминало об актёрах одной роли, которые настолько вжились в свое единственное амплуа, что оно стало их новой личностью. Точнее, даже не личностью, а пустой оболочкой, сотканной из напускного образа и желания произвести впечатление.
– Что привело тебя к нам, Ларс? Чем бы ты хотел сегодня с нами поделиться? – дружелюбно обратилась к нему Эмма.
– О, ничего серьезного. – Он улыбнулся и посмотрел по сторонам. – Небольшая депрессия и пара творческих блоков. – Он развел руками, и его лицо приобрело невинное выражение, что выглядело весьма странно, учитывая его возраст.
Я не мог сделать точный прогноз относительно того, сколько ему могло быть лет, но он явно не был юношей. Несмотря на то, что в его темной, почти черной шевелюре, нельзя было разглядеть ни единого седого волоса, что-то в его чертах выдавало наличие опыта. Его узкие темные глаза в уголках расходились несколькими ровными стрелками морщин, а подбородок был довольно опущенным и плавно переходил в шею. Его вряд ли можно было назвать привлекательным в привычном смысле этого слова, но что-то в нем притягивало взгляд. Возможно, свою лепту внес его весьма экстравагантный наряд. Клиника не заставляла своих постояльцев носить то, что я обычно видел в фильмах про психиатрические больницы, утверждая, что человек привыкал к своей одежде и во время процесса лечения чувствовал себя более комфортно, находясь в том, что он носил в повседневной жизни. В то время как я сидел в темно-синих джинсах и белом поло, Ларс, судя по всему, чувствовал связь с окружающим миром через свою ярко-красную рубашку с широкими длинными воланами вместо рукавов, и, хоть я был не силен в вопросах моды и стиля, она скорее напоминала мне блузу. Его выбор брюк был не менее необычным – на нем были черные кожаные штаны, расклешенные к низу, из-под которых едва выглядывали острые носы ботинок. Наверняка для этой обуви существовало иное, более точное, название, о котором я и не догадывался. Он сидел, закинув ногу на ногу и сложив обе руки на коленях, демонстрируя несколько крупных колец с камнями красного и зеленого цветов, которые, я был убежден, не были драгоценными.
Вопреки своему эпатажному внешнему виду и разговорчивости в начале сессии, Ларс вел себя тихо и лишь понимающе кивал, пока другие пациенты делились своими «дружескими секретами». Так же, как и на предыдущих сессиях, я по-прежнему не испытывал желания делиться с группой, и дело было даже не в том, что я не хотел признавать свою болезнь. Скорее мне попросту было нечего рассказать, потому что пока что в Тихой Долине со мной не произошло ничего, что можно было бы считать стоящим внимания. Конечно, я понимал, что суть терапии заключалась в ином. Мы должны были делиться не только актуальными событиями, но и вещами, которые привели нас сюда, но к этому я не был готов.
Пообедав курицей с овощами и рисом, я принял свои лекарства и направился в комнату, решив начать читать книгу, которую накануне одолжил в библиотеке. Как выяснилось, выбор художественных книг с зелеными и желтыми точками, относящимися к доступной мне категории литературы, был весьма скуден. В связи с этим я выбрал антологию японской живописи, повествующую о развитии данного вида искусства с периода Эдо по и современность. Моим основным мотивом при выборе не был интерес к культуре, в частности к японской живописи, а скорее то, что мне показалось, что именно эта книга могла бы помочь мне быстрее засыпать по ночам. Открыв ее на первой странице, я ощутил неподдельную грусть. Кто-то наверняка потратил долгие годы жизни, собирая материал на длинных пятьсот страниц и воплощая свои идеи в жизнь, и все для того, чтобы какой-то недалекий человек, находящийся в психиатрической клинике, использовал ее в качестве снотворного.
В пятницу была запланирована моя первая встреча с семьей. Я бы не сказал, что как-то особенно ждал этого момента. Во-первых, мы виделись в этот понедельник, когда моя мать и отец привезли меня в Тихую Долину. В обычной жизни мы могли не видеться месяцами, и это не казалось странным, ведь в конце концов, они жили за городом, и в моем представлении было достаточно того, что мы созванивались раз в пару недель. Во-вторых, наши отношения всегда были напряженными, а ввиду последних событий и вовсе приобрели оттенок злости и некого отторжения. – Я был зараженной клеткой организма своей семьи. Тем, что по понятным причинам скрывали перед миром, и от чего решили избавиться при первой же удобной возможности. Конечно, все было немного сложнее, и даже я, человек, который по всем существующим параметрам был не совсем в своем уме, не мог не видеть в этом доли собственной вины.
Позавтракав, я направился на рецепцию намереваясь узнать, какое время было отведено для посещений. Рецепционист, которым на этот раз оказался мужчина со строгими усами, но приветливой улыбкой, сообщил мне, что посещения проходили с полвторого до четырех. Более того, уточнив мое имя и проверив что-то на листе бумаги, он добавил, что кто-то из моей семьи уже звонил в клинику и сообщил, что прибудет около двух часов. Эта информация принесла с собой одновременно тревогу и облегчение. Как минимум я знал, во сколько мне стоило ожидать визит и имел возможность подготовиться. Правда, я не знал, в чем бы могла заключаться данная подготовка. Одна лишь мысль о том, что я мог увидеть Софи, заставляла меня цепенеть.
Поинтересовавшись у мужчины, мог ли я позаимствовать у него сигарету, я вспомнил о сигарете доктора Варны, и решил, что это было не самой лучшей идеей. Рецепционист оказался проворнее моей нерешительность. Он вежливо кивнул и достал пачку из тумбочки, держа зажигалку наготове.
Выйдя на улицу, я направился к одной из ближайших скамеек аллеи. Ощутив на коже тепло осеннего солнца, я откинулся на деревянной спинке, наблюдая за деревьями, обрамленными желтой листвой. Лишь в тот момент я понял, что впервые вышел на улицу за все время нахождения в Тихой Долине. Наслаждаясь тишиной, прерываемой лишь шелестом редеющих крон, я решил, что сделаю прогулки или хотя бы редкие случаи нахождения вне четырех стен своим ежедневным ритуалом. Будучи в городе, я не был особым любителем природы, но сейчас я не имел доступа к иным развлечениям.
Увидев свою мать, выходящую из машины в начале третьего, я не был удивлен. Я чувствовал облегчение и, возможно, едва ощутимую грусть, но никак не удивление. Из всех членов семьи у нас с ней были наиболее близкие отношения или, может, она просто была способна закрывать глаза на мои чудаковатости немного чаще остальных. Раньше человеком, видевшим во мне особенность вместо отклонения, была моя сестра, но это, несомненно, теперь было в далеком и невозвратном прошлом.
Крепко меня обняв, моя мать достала из багажника спортивную сумку и передала ее мне, сообщив, что там были «необходимые вещи до ее следующего посещения». В соответствии с правилами Тихой Долины, все, что было передано пациентам семьей, было обязано пройти досмотр. Оставив сумку на рецепции, я вернулся на улицу, и мы начали нашу неспешную и молчаливую прогулку по вымощенной тропинке, ведущей в небольшой парк, прилегающий к территории клиники. Все это время моя мать держала меня за локоть, плотно прижимаясь ко мне своим телом, но не поднимая глаз. Я знал, что рано или поздно одному из нас придется заговорить, но я был благодарен ей за эти минуты тишины, когда она просто была рядом.
– Как твои дела? – спросила она, когда мы наконец остановились и сели на одну из деревянных скамеек. Ее голос показался мне уставшим, но, возможно, это была лишь подавляемая грусть.
– Неплохо, – спешно ответил я, не особо задумываясь над вопросом.
– Я знаю… – Она остановилась на мгновение, будто продумывая, что ей стоило сказать дальше, но, посмотрев на нее, я увидел, что она изо всех сил сдерживала слезы. – Я знаю, что это не лучшее решение, но это лучшее заведение, которое мы смогли найти. – Она положила руку мне на колено и отвернулась в сторону.
– Мам, – я приобнял ее за плечи, – я знаю, что это было самым разумным решением в данной ситуации. На самом деле, здесь есть все необходимое. У нас есть библиотека с приличным выбором книг и, посмотри, я даже немного поправился за эти несколько дней. – Стараясь натянуть улыбку, я похлопал себя по животу, хоть и понимал всю нелепость собственной лжи.
– Патрик, я лишь хочу, чтобы тебе стало лучше. – Увидев ее взгляд, в котором любовь была перемешена с тем, что напоминало жалость, я вдруг вспомнил, почему не делился с ней своими проблемами.
Она была добрым и понимающим человеком, более того, она была сильной, но каждый раз, когда я видел этот взгляд, что-то внутри меня надламывалось и заставляло уходить в себя, туда, где я не мог причинить другим боль. Все еще обнимая ее за плечи, я пытался вспомнить, когда в последний раз стал причиной улыбки на ее лице. Когда мне в последний раз удалось стать причиной ее гордости? Конечно, я не мог быть уверен, что хотя бы раз вызвал в ней это чувство.
– Мне будет лучше. Вот увидишь, к Рождеству я уже буду совсем здоров.
Мой тон был решительным, хоть мы оба и знали, что мое состояние было немного сложнее, чем перелом руки или сезонная простуда. В лучшем случае я бы провел остаток своей жизни на таблетках и под пристальным контролем моего окружения и врачей. В худшем – я бы остался вечным постояльцем Тихой Долины или, и это я боялся даже представить, когда моя семья решила бы отторгнуть меня насовсем, – обитателем обычной психушки с железными решетками на окнах и электрошоком вместо групповой терапии. Именно поэтому я должен был приложить все имеющиеся силы для того, чтобы вовремя выбраться отсюда.
Вскоре после того, как наше недолгое свидание было окончено, наступило время очередной, новой для меня, терапии. Я был крайне удивлен тому, что она проходила на открытом воздухе, потому что что-то подобное вовсе не вписывалось в мои представления о том, что составляло лечение больных психиатрическими расстройствами. Хотя что вообще за эту неделю казалось мне обычным? Тихая Долина была отдельным миром со своими правилами и устоями, и мне стоило привыкнуть к этому, не тратя время и силы на вопросы и сомнения. Я понимал, что лучшим решением было сделать себе одолжение и просто плыть по течению и следовать этому было бы не так сложно, если бы я знал, в какую реку это течение приведет в конечном итоге.
Голос мужчины в белом костюме свободного, почти воздушного кроя, был спокойным, но внушительным. Его длинные седые волосы, собранные в низкий хвост, мирно покачивались под натиском теплого сентябрьского ветра, пока он неспешно прохаживался вдоль наших неорганизованных рядов. Своим видом он напоминал мне японского сэнсэя, будто соскочил со страниц Антологии японской живописи. Его вид, само его присутствие не вязалось с реальностью, и я ощутил легкое покалывание в животе, сопровождающееся головокружительной легкостью. Пожалуй, данное чувство можно был считать восторгом, хоть я едва мог причислить себя к категории людей, легко подверженных подобным эмоциям.
Оглядываясь по сторонам, я безуспешно пытался оценить количество присутствующих. В отличие от прочих групповых занятий здесь скорее всего находились все пациенты клиники в полном составе. Тем не менее мне удалось различить пару-тройку знакомых лиц. Я заметил Ларса, который в этот раз был одет более скромно и тем самым был способен затеряться в толпе. Я также увидел Лару, которая сидела в своём привычном положении, слегка склонив голову вперед и закрывая лицо черными блестящими волосами.
Данная терапия заключалась в том, что мы должны были научиться правильно дышать. По словам белокурого старика, это позволило бы нам освободиться от тревожащих мыслей и негативных эмоций и сосредоточиться на том, чтобы было по-настоящему важно. Пытаясь имитировать правильные вдохи и выдохи, я сидел с закрытыми глазами и был настроен более чем скептически. Не то чтобы я считал подобные практики бесполезными, но, по моему убеждению, они были более пригодны для людей, жаждущих найти просветление и перейти на новый уровень сознания. В то время мы были людьми, которые стремились достичь весьма ординарного уровня сознания и вряд ли претендовали на большее. Вдобавок ко всему, меня отвлекала Дори, которая сидела рядом и, выдыхая, издавала звуки, похожие на лошадиное ржание. Пристально посмотрев в ее сторону, я осознал, что мне не оставалось ничего другого, как попросту смириться с данным обстоятельством. При этом я немного завидовал ее непосредственности, хотя может, она и вовсе не имела понятия о своеобразности собственного дыхания. В любом случае для меня это служило поводом для зависти. Зависть в психиатрической лечебнице – если это не было истинным определением горькой иронии жизни, то я не мог представить, что могло бы им быть.
После того, как мы научились дышать, нас ожидал следующий и главный шаг. Он заключался в том, что мы должны были попробовать заглушить собственные мысли и сосредоточиться на одной-единственной идее. «Это может быть приятное воспоминание из детства, любимый фильм, путешествие, в котором вы побывали с близкими, или даже лицо вашего супруга или близкого друга», – проинструктировал нас старец. «Если вдруг вы почувствуете, что из ваших глаз текут слезы, не стоит переживать или стыдиться. Таким способом вы отпускаете плохое, освобождая место для новых и светлых событий».
Сконцентрировавшись на собственном дыхании и пытаясь игнорировать Дори, я представлял в уме чистый белый лист. Множество мыслей, начиная тем, что будет на ужин и заканчивая осознанием того, что скорее всего по истечению моих небольших каникул, мне придется искать новое место работы, пытались вписать себя на него, и в ответ я направлял все имеющиеся усилия, чтобы построить высокие стены, оберегая воображаемую бумагу. Постепенно гул внутри моего сознания утих, и мне не осталось ничего иного, как прокручивать внутри себя то, что выбирал мой мозг. Я ощущал себя зрителем в кинотеатре, смотря фильм, на который только я мог купить билет. Только я мог купить билет на фильм, но в то же время не имел ни малейшего представления о его жанре, главных персонажах и возможной концовке. «Своеобразная лотерея для себя от себя же самого», – было последним, о чем я успел подумать перед тем, как на экране начала прокручиваться пленка.
Мне было десять или около того, недавно был мой день рождения, и родители купили мне новый велосипед, именно ту модель, о которой я мечтал. Был выходной, кажется, суббота, и я катался неподалеку от дома, наслаждаясь жарким июльским днем. Ты сидела сзади, и хоть я и не мог этого чувствовать, но точно знал, что ты держалась за мою талию, чтобы не упасть. Ты сказала, что это был самый красивый велосипед, который Ты когда-либо видела, и что Ты надеялась, что однажды Тебе купят такой же. Я рассказывал, почему я хотел именно эту модель, и пытался убедить Тебя, что Тебе непременно купят такой же велосипед или даже лучше. «Тогда, когда другие смогут Тебя увидеть», – сказал я. Мы с Тобой так заговорились, что я не заметил ветку на дороге и, не успев повернуть руль, упал. Я не столько переживал из-за велосипеда, сколько боялся, что Ты поранилась. Хоть я и не мог видеть Тебя, тогда я был убежден, что Ты могла чувствовать вещи не меньше меня. Ты не произнесла ни слова, но Ты и так всегда была сильнее и выносливее меня, потому что, увидев свое содранное колено и почувствовав острое жжение, я завыл, но все еще сдерживал слезы, потому что не хотел расплакаться перед Тобой. Ты спросила меня, в порядке ли я, и я ответил, что все было хорошо, «всего лишь небольшая царапина». Все еще сидя на дороге, я ощутил, как что-то прохладное обдало мое колено, и я знал, что это была Ты, потому что тогда был безветренный день и не колыхнулся ни один лист деревьев, аллеей выстроившихся вдоль моей улицы.
Я поблагодарил Тебя и услышал гудок велосипеда – это был мальчик, который жил по соседству. Он был на один класс старше меня, но выглядел намного взрослее. Видимо, я не заметил его сразу, потому что все еще продолжал разговаривать с Тобой. Повернувшись в его сторону, я увидел, как он крутил пальцем у виска, закатывая глаза и тихо посвистывая. «Патрик уже совсем того», – произнес он, вертя головой и едва смотря в мою сторону, после чего поехал дальше. Ты сказала мне, что он дурак и что не стоило обращать на него внимание, и это меня успокоило и придало силы для того, чтобы встать. Я увидел, как из дома выбежала моя мать, которая, судя по всему, увидела произошедшее, выглянув в окно. На ней был фартук, и я знал, что она готовила обед. Подбежав ко мне, она схватила меня за плечи, и я ощутил дрожь в ее руках. «Патрик, с тобой все в порядке?» – спросила она, тревожно рассматривая меня озабоченным взглядом. Я кивнул и, хромая, направился в сторону дома.
После того, как моя мать посадила меня на стул на кухне и оттащила велосипед на крыльцо, она обработала мое колено и перевязала его бинтом. «Я же просила тебя быть осторожнее», – раздосадовано произнесла она, помешивая обед, кипящий в кастрюле. «Я знаю, мама», – виновато сказал я, опустив глаза в пол. «Я не заметил ветку а когда ее увидел, то было слишком поздно, и мы упали». – Я все еще смотрел в пол и чувствовал, как слезы скатывались по моим щекам. «Мы? Патрик, но ты же катался один!» – почти закричала она, повернувшись ко мне. Подойдя и взяв мое лицо в руки так, что мне не оставалось ничего другого, как смотреть на нее в упор, она произнесла: «Патрик, мы же говорили об этом, ты слишком взрослый для воображаемых друзей. Мы обсуждали это уже не раз!». Руки матери сдавливали мои щеки всей силой едва сдерживаемого ею отчаяния.
Голос матери был воплощением расстройства, и перед тем, как повернуться к плите, она посмотрела на меня тем самым взглядом, который я видел в клинике пару часов назад. Этот взгляд соединял в себе злость, грусть, разочарование, и даже сожаление. Возможно, где-то там, глубже, была и забота, но я не мог различить ее ни в эту пятницу, ни в тот жаркий летний день.
Тогда я не придал этому особого значения, но с тех пор я замечал этот взгляд так часто, что со временем разгадал его смысл. Моя мать любила меня, но ее желание было невыполнимо. Она хотела, чтобы я сиюминутно изменился, стал другим, стал нормальным, кем-то, кем она смогла бы гордиться. Тогда я испытывал лишь вину за то, что проговорился о Тебе. Тем более Ты сама сказала мне, что наша дружба была самым большим секретом на свете. Кроме того, я боялся, что мой новый велосипед мог быть поцарапан и мне больше никогда не купят ничего дорого. «Скоро вернется твой отец, и я хочу, чтобы ты помнил о том, что ты и только ты упал с велосипеда. Хорошо?» – моя мать даже не посмотрела в мою сторону, и, согласившись, я, скача на одной ноге, направился в свою комнату.
«Если бы маленьких мальчиков можно было купить в магазине как коробку конфет, то твои родители уже давно отправились бы за покупками», – вспоминал я слова одной из подруг матери, которая разговаривала с маленькой Софи, которая и при величайших усилиях не смогла бы понять смысла услышанного. Тогда я стоял за углом, заправляя рубашку в брюки и приглаживая волосы, стараясь принять наиболее подобающий для гостей вид. «Но проблема в том, что хоть их и нельзя купить в магазине, маленькие мальчики очень схожи с коробкой конфет. Такой коробкой, в которой есть несколько начинок, и очень трудно предугадать, что тебе попадется. Если выбрать не ту конфету, то потом лишь сожалеешь о потраченном времени, которое нельзя вернуть назад», – добавила она, погладив мою сестру по голове.
Суббота стала первым по-настоящему плохим днем, проведенным мною в Тихой Долине. Конечно, тогда я не мог знать, сколько настолько же плохих или даже худших дней мне предстояло пережить в ближайшем будущем, но именно этим днем я мог начать отсчет, в этом не могло быть сомнений. Я проснулся в холодном поту и в течение нескольких минут не ощущал ничего, кроме конвульсивной дрожи в руках. Лежа в постели, я приподнял их, наблюдая за хаотичными движениями пальцев. Я будто был марионеткой под руководством неумелого кукловода, который был неспособен скоординировать движения моего безжизненного деревянного тела. Посмотрев на часы, я обнаружил, что было уже около одиннадцати, и я пропустил завтрак. Я не был голоден, скорее меня удивило то, что никто из персонала не попытался меня разбудить и приобщить к существующему распорядку. Возможно, по выходным нам разрешали выспаться, подумал я и решил встать с постели. Это оказалось не такой уж простой задачей, потому что помимо дрожи меня одолела пронзительная головная боль. Это не было похоже на мигрень, скорее данное ощущение походило на оглушающую боль от сильного удара.
После обеда я провел в комнате остаток дня, решив пропустить ужин. Что-то внутри тянуло меня в библиотеку или в парк, куда-нибудь, где будут люди, но мое тело напрочь отказывалось покидать пределы кровати. Пока я лежал неподвижно, мне начинало казаться, что все наладилось, но стоило мне перевернуться на бок или попытаться встать, как неистовая боль вновь сковывала меня до кончиков пальцев. К концу дня я даже не мог выявить, что именно было источником моего дискомфорта. Тело было настолько изнеможенным, что казалось одной большой раной. Время от времени мне удавалось уснуть, но потом я просыпался из-за жажды или очередного приступа боли, и мне не оставалось ничего иного, как надеяться на то, что этот день когда-нибудь подойдет к концу.
Во время очередного резкого пробуждения, сопровожденного сухостью во рту и сжимающимся желудком, я обнаружил, что на улице было уже совсем темно. Почему-то я был убежден, что страдать в темноте было гораздо более жалким, чем при свете, но я не мог найти в себе силы, чтобы дотянуться до прикроватного торшера, что уж и говорить о выключателе около двери. Сдавшись и почти смирившись с тем, что мне придется провести остаток ночи в темноте, я ожидал утра и пытался прогнать из головы несвязные отрывки мыслей. Я надеялся провалиться в глубокий безмятежный сон, который бы перенес меня в новый день, свободный от боли.
Мой амбициозный план не увенчался успехом, скорее совсем наоборот. Вместо всепоглощающей пустоты мое сознание мгновенно заполнилось отчетливыми образами, воспоминаниями и ясным осознанием того, что именно мне напоминала эта суббота. Эта суббота была практически идентичной репликой почти каждых моих выходных до прибытия в Тихую Долину.
Зачастую по пятницам мы с коллегами оставались работать допоздна, пытаясь завершить как можно больше дел перед выходными. Мы работали не в той сфере, где было возможно сделать все, но мы старались, как могли. Мои наивные представления заставляли верить в то, что пятница обладала своеобразным магическим свойством и позволяла сделать больше дел, чем порой удавалось успеть за целую неделю. Возможно, это было вызвано предвкушением выходных. По пятницам я ощущал себя спортсменом, бегущим на длинную дистанцию и делающим последний решающий рывок перед финишной прямой.
На конце моей финишной прямой был бар, в котором мы собирались с друзьями по работе. Хотя друзья – это, пожалуй, слишком сильное слово. Наш состав никогда не был постоянным и менялся от недели к неделе. Периодически кто-то был слишком уставшим и решал отправиться домой и насладиться здоровым сном, другие же спешили к семьям, а у третьих возникали более интересные дела, вроде свиданий, посещения кино и выставок или вечерних пробежек в парке. Я был единственным, у кого никогда не находилось более интересных занятий, я был константой, вокруг которой из пятницы в пятницу вращались разные переменные. Конечно, это было уже после того, как я развелся со своей женой, но об этом мне пока что не хотелось думать.
