Тэмуджин. Книга 2

скачать книгу бесплатно

Тэмуджин. Книга 2
Алексей Гатапов

Тэмуджин #2
Роман бурятского писателя Алексея Гатапова описывает отроческие годы Чингисхана – великого полководца и государственного строителя Монголии XII–XIII вв. В первой и второй книгах романа отражается важный период становления молодого героя – от 9 до 11 лет. Это годы нужды и лишений, голода и смертельных опасностей, когда в условиях жестокой вражды между родами монголов выковывался характер великого воина и властителя.

Алексей Гатапов

Тэмуджин. Книга 2

© Текст. А. С. Гатапов, 2020

© Агентство ФТМ, Лтд., 2020

* * *

Часть первая

I

Пережив зиму у подножия Бурхан-Халдуна, семья Есугея на лето перебралась вверх по Онону в узкую межгорную котловину. Местность тут была укромная, отдаленная от степных просторов за горными отрогами и падями – в стороне от глаз соплеменников, вновь прикочевавших с выходом новой травы на летние пастбища.

Еще весной, охотясь на косуль и кабаргу, Тэмуджин увидел эти места в горных верховьях и рассказал о них матери Оэлун. Та одобрила и, когда приблизилось время прибытия соплеменников, они уже знали, куда уходить им со своим небольшим хозяйством.

Расставив на обширной поляне у порожистого, с шумными перекатами на камнях Онона две юрты – на этот раз большую и молочную – они зажили теперь почти как хамниганы: ни степной, ни лесной, а какой-то полуохотничьей жизнью. Травы на горных склонах были сытные и две их коровы после весенней бескормицы быстро вошли в тело, прибавив в молоке. Вместо баранины у них теперь в изобилии было мясо косули и кабарги, которые большими стадами паслись на лесных увалах, да Тэмугэ с Хачиуном, заметно подросшие, приноровились заостренными палками колоть рыбу среди прибрежных камней.

Почти каждый день два младших брата приносили крупных сигов и хариусов, а иногда и тайменей. Жарили их на внешнем очаге, щедро угощая старших братьев и матерей. Поначалу они чистили рыбу прямо у очага, но скоро развели такую вонь, что Оэлун и Сочигэл прогнали их подальше от юрт. Запретили они чистить рыбу и у реки и те, незаслуженно обиженные, и тем донельзя оскорбленные, нашли прибежище в ближнем лесу. Построили они там хамниганское жилье из корья и жердей, и теперь матерям по надобности приходилось подолгу выкликать их оттуда.

После того, как немного поднялась трава, Тэмуджин с Бэктэром съездили к Мэнлигу, жившему теперь отдельным айлом в верховье Эга и пригнали от него девять молодых меринов, сохраненных им от старых их табунов. Оставались у Мэнлига еще коровы и овцы, но расчетливая Оэлун решила оставить их про запас.

Сразу же после приезда оттуда Тэмуджин установил среди братьев новый порядок: ежедневно учиться мужским искусствам – бороться, бросать копье и аркан, стрелять на скаку. И теперь каждый день, и в жару и в дождь, они носились на своих конях по дальнему краю поляны или возились в траве, приминая ее на земле до войлочной тверди.

Тэмуджин неустанно вбивал в головы младшим свои сокровенные мысли, на одном заостряя их умы:

– Нас, сыновей Есугея, все еще считают малолетними детьми. И пусть так считают, а на самом деле каждый из нас будет стоить двоих взрослых. Сейчас у нас нет своего улуса, но если мы будем сильными воинами, тогда и другие воины к нам придут, и мы заставим нойонов признать нас за равных, потому что мы сохранили отцовское знамя. А придет время, мы и улус свой потребуем вернуть.

С Бэктэром они учились рубить саблей по конскому волосу и до изнеможения бились на прутьях, щедро одаривая друг друга синяками и ссадинами. Все лето они обучали новых лошадей разным хитростям: уклоняться от стрел, по слову ложиться и вставать, прыгать через овраги и поваленные деревья…

Оэлун и Сочигэл, видя, как увлеклись их сыновья после зимней скуки, не мешали им, не отрывали от игр. Сами они, пока стояло лето, успевали шить и перешивать одежду старшим, быстро выраставшим из своих рубах и штанов, латали их старую одежду, нашивая новые заплатки, чтобы передать младшим.

В один из первых дней месяца хожа[1 - Хожа – летний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует июню григорианского календаря.] к ним вдруг пришла Хоахчин. Перед вечерними сумерками Сочигэл, подоив двух коров и подпустив к ним телят, шла с полным подойником молока. Отмахиваясь от наседавшей мошки коровьим хвостом, она уже подходила к юрте, когда две их собаки разом взлаяли в нижнюю сторону реки и тут же смолкли, приветливо завиляв хвостами. Сочигэл остановилась, повернувшись в ту сторону. Помедлила, всматриваясь, и обрадованно вскрикнула:

– Хоахчин!

На крик ее из юрты выбежала Оэлун. Подошли сыновья, стреножившие на ночь новых лошадей, пригнанных от Мэнлига. Вдоль каменистого берега реки, и вправду, приближалась к ним старая их рабыня Хоахчин. Она устало прибрела поближе и упала на колени в траву, заплакала в голос:

– Оэлун-эхэ, возьмите меня к себе, не прогоняйте! Не могу я на старости лет жить у чужих людей. Возьмите меня обратно или пусть Тэмуджин с Бэктэром прибьют и зароют меня в землю!..

Оэлун с руганью подскочила к ней, за руку подняла с земли.

– Что это она болтает, выжившая из ума старуха! – и тут же, смягчая голос, заговорила: – Останешься с нами, мы теперь живем в достатке, и еды и места хватит. А ну, перестань плакать, пойдем в юрту…

После того, как ее накормили мягким кабарожьим мясом и напоили горячим молоком, она, сидя за очагом пониже Сочигэл, при свете трех светильников, рассказывала:

– Жила я все это время в ставке Таргудая. Нас, как мы пришли к ним, в тот же день разделили и почти всех отправили по разным краям, по коровьим стадам и овечьим отарам. А меня, как узнали, что я ближняя ваша рабыня, оставили при себе, чтобы была у них на виду, – Хоахчин задорно улыбнулась беззубым ртом, – видно, побоялись, что одряхлевшая старуха у них табуны угонит или еще какой-нибудь вред учинит…

Младшие весело рассмеялись над ней.

– А ну, тихо, чего расхохотались! Смешно вам? – прикрикнула на них Сочигэл и, наконец, задала вопрос, волновавший всех. – А как же ты нас нашла? Откуда ты узнала, что мы здесь?

– От Кокэчу я разузнала все о вас, – говорила та. – Он рассказал мне, как вас найти, что, мол, по правому берегу Онона вверх, в горы надо идти. Ведь я трижды просила его, еще с зимы начала к нему приставать, а он все не хотел говорить, мол, по следу могу навести людей Таргудая. И верно ведь, я-то, глупая старуха, сама не подумала об этом. Еще раз я обратилась к нему, как только сошел снег, но он сказал, что рано. И вот, пять дней назад я снова подошла к нему, а он мне говорит: «Испорти что-нибудь в хозяйстве Таргудая, да так, чтобы тебя наказали, а ночью пойдешь к омуту на Ононе, там будет стоять долбленая лодка с веслом. Уплывешь на ней, а люди утром пойдут по следу и подумают, что от обиды утопилась…» Поразилась я уму этого мальчика, а сама пошла выбирать, чего бы у них такого сделать, чтобы разозлить хозяйку. Днем я будто по ошибке налила в хурунгу, настоянную для перегонки, нового молока и жена Таргудая Эмэгэн-хатун, злобная женщина, отхлестала меня плетью так, что до сих пор у меня болит спина. Ночью я дождалась, когда все заснули, встала потихоньку и пришла на берег. Всмотрелась при свете звезд, а там под обрывом и вправду качается на воде маленькая лодка. Села я на нее и к утру доплыла до устья Эга. Там в прибрежных кустах спрятала лодку, как мне наказывал Кокэчу, а дальше пошла пешком. На другой день к вечеру, сказал он мне, найдешь своих хозяев. Так и получилось, как мне предсказал шаман: уже солнце зашло, я обессилела от долгой ходьбы, думаю, пора где-то остановиться на ночь, и тут смотрю, стоят две ваши юрты, одна большая, другая молочная – я сразу их узнала. Ну, думаю, слава Сэгэн Сэбдэг тэнгэри[2 - Сэгэн Сэбдэг тэнгэри – в языческой мифологии монголов единственный нейтральный небожитель между враждебными западными и восточными богами.], помог мне, ведь я ему все время молилась, пока шла. Думаю, если не прогонят меня мои нойоны, еще поживу сколько-нибудь без забот и печали…

– А Кокэчу часто бывает в ставке Таргудая? – внимательно выслушав ее, спросил Тэмуджин.

– Да, он часто наезжает, но не все время он там, – толково отвечала ему Хоахчин. – Коней он часто меняет, особенно с начала лета, то на белом жеребце он, то на рыжем один раз приехал, а в последний раз видела его на саврасом… И они у него все время в половине тела, не толстеют с новой травы, видно, что большие переходы делает по степи. А куда ездит шаман, то ведь людям доподлинно никогда не узнать…

– А что в народе про нас говорят? – после некоторого раздумья спросила Оэлун.

Хоахчин, помедлив, глядя себе в ноги, вздохнула:

– Разное болтают люди… Оказывается, тайчиутские харачу совсем не знают ни вас, Оэлун-эхэ, какой вы добрый человек, ни Есугея-нойона, каким честным был он нойоном. Про него в одном разговоре я даже услышала, будто он был страшно злой и горделивый человек, будто он бахвалился своей силой, не уважал старших… А про вас, Оэлун-эхэ, тайчиуты говорят между собой, будто вы любите смуты и ссоры, что на племенном тайлгане прошлой осенью оскорбили уважаемых старух, побили каких-то женщин, а когда Таргудай приехал к вам в гости, вы в бешенстве бросились на него с мутовкой для кумыса, прогнали его из своего айла, мол, были сильно пьяны… Да ведь каждому понятно, кто все это распускает, – она замахала обеими руками, увидев, как на переносице у Оэлун жестко сошлись черные брови, – а харачу понабрались нойонских слухов и болтают, чего сами не знают. Люди ведь глупы и у них нет большего наслаждения, кроме как очернить другого, а каков человек на самом деле, разве глупцам до этого?..

Спать в тот вечер легли поздно, звезды уже переходили за полночь. Хоахчин хотели уложить на женской половине у двери, в ногах у Оэлун и Сочигэл, но та наотрез отказалась спать вместе с хозяевами.

– Где это видано, чтобы рабыня вместе с господами спала? – возмущенно говорила она. – Буду спать в молочной юрте, как раньше. Там мне и на душе спокойнее и запах родной.

Оэлун сама сходила туда и постелила ей толстый войлок в два слоя, дала овчинное одеяло и оставила медный светильник.

II

Тэмуджин, после того, как они остались одни и перекочевали в урочище у Бурхан-Халдуна, упорно и неотступно обдумывал свое положение. Часто понурыми зимними днями он, заседлав коня, по глубокому снегу уезжал в лес, будто ставить новые петли, а сам, уединившись в каком-нибудь укромном распадке, разжигал костер и просиживал там долгие вечера, пропадая иногда до глубокой ночи, чем вводил в беспокойство мать Оэлун.

Там, в одиночестве у костра, где никто не мешал ему, он снова и снова принимался за свои мысли, оглядываясь в прошлое, пытаясь разобраться в нынешнем и опасливо, с холодным страхом в груди, заглядывая в будущее. Больше всего он задумывался о том, что делать ему в своем новом положении: возобновить ли связи со старыми нукерами и с Джамухой, или искать новых друзей в ближних и дальних родах – у салчжиутов, хатагинов или бугунодов – набрать разбойничий отряд из своих сверстников, чтобы делать набеги на другие племена и пригонять табуны лошадей, и этим начать укреплять свое имя и славу. Но, старательно перебрав все видимые пути перед собой, понемногу отбрасывая все негодное, Тэмуджин остановился на одном, придя к тому, что пока он не повзрослел и не вошел в полную силу, не нужно высовываться из своего логова. Враги его – тайчиуты во главе с Таргудаем – сильны и коварны, если они заметят его возмужание, им ничего не стоит тайно уничтожить его, чтобы в будущем не мешал им хозяйничать в племени. И оставалось теперь ему одно – выжидать.

Окончательно выбрав для себя путь, Тэмуджин главным своим делом поставил поменьше показываться людям на глаза, не напоминать лишний раз о себе и делать все, чтобы соплеменники думали, что дети Есугея теперь едва находят пищу на свое кормление и ни для кого не опасны.

Когда же он сказал об этом своим братьям, пытаясь объяснить им такую надобность, то неожиданно встретил с их стороны глухое противостояние. Бэктэр и Хасар насупились недовольно, хмуро сдвинули брови.

– Что, теперь будем сидеть тут как сурки в яме? – спросил Бэктэр. – Те ведь и то по ясным дням выходят наружу.

– Мы что, хамниганы какие-нибудь, чтобы в одиночку жить? – возмущенно воскликнул Хасар.

– Если я прикажу, то ты и хамниганом станешь, – с трудом сдерживая просыпающееся в нем себя бешенство, оборвал его Тэмуджин и обратился к Бэктэру: – Ты помнишь, что сказал нам Таргудай в свой последний приезд? Если нет, то напомню: вы сдохнете от голода или приползете ко мне… А что, ты думаешь, он сделает, когда узнает, что не сбылось его предсказание, оглашенное прилюдно?

Бэктэр хмуро молчал, отведя взгляд в сторону.

– Я тоже не знаю этого, – Тэмуджин раздраженно смотрел на него. – Но я знаю другое: только новорожденный теленок станет показываться на глаза зверю, не ведая, что у него на уме. Но уже в годовалом возрасте он не будет этого делать. А вам с Хасаром по сколько лет?..

Братья с неохотой признавали его правоту.

Еще раз они показали перед ним свое недовольство, когда Тэмуджин объявил о своем решении на лето перекочевать в горную долину: очень уж не хотелось им отдаляться от прибывающих на летники куреней соплеменников. Они рассчитывали разъезжать по игрищам и встречаться со старыми знакомыми. Чтобы угомонить их, Тэмуджину пришлось несколько раз вытянуть Хасара по спине плетью, а Бэктэру напомнить о клятве, данной ими друг другу осенью, перед кочевкой на Бурхан-Халдун. Порядок между братьями, казалось, был восстановлен.

На новом месте, осматривая горные дебри вокруг своего стойбища, на недалеком расстоянии Тэмуджин обнаружил узкую падь, скрытую между двумя отрогами. Внутри нее после какого-то давнего пожара заросло все таким густым молодняком, что не только конному, но и пешему там трудно было передвигаться, не исколов себе лицо сосновыми иглами. Со всех сторон падь была закрыта почти отвесными каменистыми склонами, и попасть в нее можно было только через узкую горловину между двумя скалами. Можно было свалить два дерева на входе, чтобы наглухо закрыться там от преследователей. Падь эту Тэмуджин выбрал убежищем для своей семьи на случай прихода недругов. Братья тщательно осмотрели ее изнутри, наметили деревья, которые можно было срубить, чтобы завалить проход, расчистили от зарослей места, откуда удобнее было держать проход под прицелом.

Жизнь в горной долине вдали от соплеменников для братьев, с детства привыкших к общению со сверстниками, была бы скучной, если бы не ежедневные изнуряющие учения с оружием, за которыми Тэмуджин следил особенно строго. К этому прибавилось то, что с появлением молодых коней от Мэнлига на них стали делать дальние пробеги по степи, чтобы они были привычны к быстрым и длинным переходам. В остальное время Хасар с Бэлгутэем, пристрастившиеся к охоте на косуль, пропадали в тайге, а Хачиун и Тэмугэ кололи рыбу.

Изредка лунными ночами Тэмуджин и Бэктэр на своих старых конях выезжали к куреням, вновь прибывшим на летние пастбища, осматривали новые места родовых стойбищ. На месте своего прошлогоднего куреня они увидели небольшое стойбище в несколько десятков юрт, зато курень сонидов, раньше скромный по размерам, теперь, объединившись с каким-то другим родом, расширился вдвое. Не было известно, куда на лето ушли их дядья, по каким долинам они теперь пасут свои табуны.

Польза от учений, к которым понуждал Тэмуджин своих братьев, безустанно повторяя, что без этого им не подняться, вскоре подтвердилась.

В середине лета проезжали молодых лошадей Тэмуджин, Бэктэр и Хасар. Ехали они осторожно, малой рысью, держась поближе к лесам. Тихонько высовывали головы из-за гребней и внимательно озирали окрестности.

Перед вечером у небольшой речки Хоолой из прибрежных кустов наперерез им выехали трое всадников. Двое из них были молодые мужчины, лет по семнадцати-восемнадцати, а третий был пожилой, лет за тридцать. У всех были луки и полные колчаны стрел, длинные мадаги на поясных ремнях. Изношенная одежда с грубыми заплатками, хорошо выезженные сухощавые кони, оружие, и то, как они выехали к ним – так же, как они, настороженно, тщательно оглядываясь по сторонам – все говорило о том, что, скорее всего, это разбойники. Так на самом деле и оказалось.

– О, какие хорошие кони! – подъезжая, один из молодых окинул жадным взглядом их лошадей, и уже потом оглядел самих. – И оружие какое!.. Не рано вам такие луки носить, а? Видно, что не бедных родителей отпрыски.

– Чьи вы? – старший, косоглазый седой мужчина с изуродованным глубокими шрамами лицом, безулыбчиво оглядел их.

– Мы из рода кият-борджигин, – за всех ответил Тэмуджин.

– Кияты? – переспросил третий и растянул в холодной улыбке тонкие губы. – Это хорошо… очень хорошо, что кияты. Ваш Алтан-нойон разорил моего отца, забрал всех наших дойных кобылиц, сказав, что за старые долги. А теперь вас, киятов, самих ощипали как гусей, и я с вами сейчас рассчитаюсь за прошлое. А ну, слезайте с лошадей и снимайте свои ремни с оружием.

Тэмуджин быстро окинул разбойников глазами из-под суженных век. Те, не ожидая отпора от подростков, лениво развалились в седлах.

«Нельзя отдавать коней! – молнией промелькнуло у него в голове и он почувствовал, как вдруг чудовищными, нестерпимыми ударами забилось в груди сердце. – И медлить нельзя. Как отбиться от них?.. Стрелами?.. Нет, арканами…»

– Арканы!.. – сдавленно выкрикнул Тэмуджин и в этот же миг сорвал со своего седла притороченный моток тонкой волосяной веревки.

Не размахиваясь, коротким движением он метнул в старшего, набросил ему на шею и тут же туго натянул петлю. Мгновением позже взметнулись арканы Бэктэра и Хасара. Разбойники, не успев опомниться, втроем беспомощно хватались за натянутые на их шеях крепкие тонкие веревки, безумно вытаращив глаза и хватая ртами воздух.

Тэмуджин первым изо всех сил дернул за веревку, потащил на себя, стягивая своего с седла, за ним последовали братья. Три бездыханных тела грузно свалились рядышком на землю, кони их испуганно шарахнулись в разные стороны.

Спустившись на землю, братья освободили свои арканы. На шеях у тех отчетливо проступили тонкие, красно-синие полосы. Не задерживаясь, братья вскочили на коней и, сматывая арканы на ходу, порысили на северо-запад.

– Оживут они или нет? – странно изменившимся хриплым голосом спросил Хасар, когда они отъехали на треть перестрела, и оглянулся на чернеющие в низине неподвижные тела и коней, растерянно переминающихся возле них.

– Радуйся, что не ты сейчас лежишь на земле, – сказал ему Бэктэр и обратился к Тэмуджину: – Надо было коней захватить и оружие, ведь теперь это наша добыча.

– Днем здесь могут встретиться люди, – сказал Тэмуджин, тут же поймав себя на том, что только сейчас он придумал эту отговорку. – Да и неизвестно, чьи на самом деле эти кони, может, только вчера у сонидов или хабтурхасов угнаны.

– Возьмем, хорошие ведь кони, – настаивал Бэктэр, жадно глядя на разбойничьих лошадей. – Кто нас тут увидит…

Тэмуджин некоторое время колебался, борясь с соблазном: кони в самом деле были отборные. Но чутье подсказало, что жадность подведет, мелькнула мысль: «И через несколько лет кто-нибудь может узнать лошадей…»

– Не сейчас, так потом попадемся, – отрезал он и первым порысил в сторону леса. – Поехали!

Дома они никому не обмолвились о случившемся. Лишь Бэлгутэю под вечер рассказал обо всем Хасар, отведя его в лес и взяв с него клятву не говорить никому. Тэмуджин после этого случая почувствовал, как сразу повысилось уважение к нему со стороны братьев. Даже самые строптивые, Бэктэр и Хасар, теперь без разговоров соглашались с его мнением. Глядя на них и младшие, Тэмугэ и Хачиун, наперегонки бежали исполнять его приказания.

III

После смерти старших киятских нойонов Есугея и Тодоена прошел почти год, а Таргудай-Хирэлтэг так и не смог собрать курултай племени и воссесть на ханский трон. То, что поначалу само шло к нему в руки и мнилось уже неминуемым, вдруг, казалось бы, ни с того, ни с сего, наткнулось на какие-то невидимые заторы, в которых Таргудай не мог разобраться и исправить дело в нужную сторону.

Неведомо по воле каких небожителей, восточных или западных, многие монгольские роды, прежде как будто склонявшиеся на его сторону, после отдалились от него. Нойоны их перестали ездить в его ставку, не явились и на зимнюю облавную охоту. Это было открытым непризнанием его старшинства в племени. Возмущенный таким их поведением, Таргудай сначала попытался пригрозить им, с гонцами посылая к ним свое гневное слово, но те дали понять, что не потерпят притеснений и при случае будут защищаться. Было ясно, что они сговорились за его спиной и вместе строят против него козни.

Таргудай долго не мог уяснить себе причину того, почему нойоны так резко изменили свое отношение к нему. И лишь по прошествии времени – частью из доходивших до него разговоров в племени, частью своими домыслами – он стал понимать, что это произошло во многом из-за того случая с семьей Есугея, значения которого он за суматохой многих дел сразу и не разглядел.

Таргудай поначалу махнул рукой на отказ Оэлун и Тэмуджина присоединиться к нему. Посчитал, что улус Есугея и так не уйдет от него и рано или поздно будет в его руках. Да и последние остатки их подданных – те айлы, которые Оэлун подняла против него в тот несчастливый день, когда он приехал к ней свататься – одумались и назавтра же после того пришли к нему с поклоном и данью. Оэлун со своими детьми, оставшись без харачу и рабов, без скота, потерялись из виду. Таргудай послал было на их поиски своих нукеров, но, не обнаружив их нигде, бросил и это, решив, что сами подохнут от голода или какие-нибудь разбойники угонят их в рабство.

И только лишь потом, по истечении многих месяцев после того, до него стали доходить разговоры: мол, роды потому отшатнулись от Таргудая, что узнали о том, как осиротевшая семья Есугея с оружием поднялась против него и прогнала его вместе с нукерами. Будто люди рассудили так, что, с одной стороны, Таргудай не так уж и страшен, если позволил им так обращаться с собой, и, с другой стороны, если семья Есугея такова сейчас, когда дети малы и подданные отошли от нее, то какова она будет потом, когда сыновья его вырастут и по-настоящему поднимут свое знамя. Не придется ли пожалеть, что когда-то связались с этим Таргудаем. И потому, мол, люди снова притихли и выжидают.

«Бродячие суки со сворой щенков, пусть только появятся поблизости, – сжимал кулаки и задыхался от запоздалой злобы Таргудай. – А появиться, рано или поздно, должны, где-нибудь да вынырнут и тогда пусть не просят у меня прощения…»

Но, пройдя время, после многих раздумий, он понемногу успокоился: «Теперь-то они и на ноги не поднимутся, если еще этой зимой не передохли от голода… Зима была голодная, морозная, если и живы сейчас, то гонору у них поубавилось, где-нибудь грызут коренья с диким луком и проклинают тот день, когда не послушались меня».

По-настоящему Таргудай теперь жалел о другом: слишком рано он начал показывать свое старшинство перед другими нойонами племени – тем и отпугнул их от себя. А вспугнутый и рассеянный по степи табун, каждому известно, вновь собирать нелегко, надо выждать время, чтобы он успокоился. И Таргудай, скрепя сердце отложив ханские выборы на более позднее время, стал устраивать пиры, приглашая на них нужных нойонов и заново налаживая с ними отношения.

Частенько теперь в ставке тайчиутов можно было видеть, как с утра мужчины режут кобыл и овец, а затем до ночи не смолкал шум пьяного веселья. Понемногу Таргудай стал привыкать к застольям – с песнями и плясками, с красивыми рабынями, борьбой и скачками среди молодых воинов. Теперь у него больше дней проходило за пиршественным столом и похмельным отдыхом после них, чем в обычных делах по хозяйству. Он обленился, обрюзг, пожирнел телом. Но гонора, как и прежде, не терял, держал себя с достоинством большого нойона.

* * *

Таргудай проснулся поздно – солнечный луч от дымохода добрался уже до середины решетки стены – и голова у него на этот раз опять была тяжелая. Накануне он до поздней ночи просидел с нойонами дальнего рода салчжиутов. Угощал их, заодно прощупывая их мысли, заводил разговоры о делах в племени. Таргудай не напирал на них, не настаивал, чтобы поскорее присоединялись к тайчиутам, но главное было сделано – сошлись на том, что нужно помогать друг другу и держаться вместе. Многочисленный род салчжиутов отныне будет в дружбе, не будет за его спиной связываться с другими. Это было уже немало. Обещали они и на облавную охоту прийти с большим отрядом.

Уехали салчжиутские нойоны тогда же, ночью – молодые, здоровые, им что день, что ночь, нет разницы – сказавшись, что утром у них молебен на родовом обо. И теперь Таргудай, не зная, с кем ему поправить голову, тяжело перебирал в уме, кого бы позвать, чтобы не потерять зря времени и поговорить с пользой. Тут он вспомнил, что давно не разговаривал со своим ближним нукером, который был у него старшим над лазутчиками в подвластных куренях и теми, кто объезжал его владения, наблюдая за порядком.

– Эй, кто там есть! – негромко, чтобы не усилить боль в затылке, позвал он.

Из-за полога в женской половине, замешкавшись, бесшумно вышла его молодая рабыня, запахивая полы халата из желтого шелка. Таргудай помедлил, оглядывая ее стройное, молодое тело, угадывавшееся под тонкой тканью, хрипло спросил:

– Где хатун?

– Она рядом, в молочной юрте, – нежным голосом проговорила рабыня, преданно и внимательно глядя ему в глаза, готовая выполнить любое приказание.

Таргудай еще раз оглядел ее и, с трудом подавляя в себе пробуждающееся желание, разочарованно проговорил:

– Ладно, пошли кого-нибудь за Унэгэном.

Та с низким поклоном попятилась к двери, все еще глядя на него, блестя раскосыми косульими глазами.

– Стой!

Та стала, все так же согнувшись, потупила взгляд. Таргудай некоторое время молча смотрел на нее, облизывая толстые, синие от архи губы. Затем он приподнялся на кровати, опираясь на локоть, бросил короткий взгляд на дверь и двинул рукой:

– Иди сюда.

Она подняла на него испуганные глаза и поняла все. Замерла, не двигаясь с места, не сводя с него затравленных глаз.

– Иди, говорю…

– Хатун зайдет, – плачущим голосом заговорила та, – она меня убьет… в прошлый раз сказала, что живьем собакам скормит, если еще приближусь к вам…